Текст книги "Смерть 'Меньшевика'"
Автор книги: Валерий Суси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Может быть, хотите осмотреть квартиру? В Исландии вряд ли такие есть...
Он, немного смущаясь, но стараясь не пропустить ничего, осторожно (и, правда, как в музее) двигался из комнаты в кухню, из кухни в коридор, заглядывая по пути в ванну и туалет. Не улавливая "черный" советский юмор, серьезно осмотрел доллар, наклеенный на двери сортира изнутри. Не обнаруживая, однако, удивления. Стабильное такое, западное воспитание! Жена приготовила кофе, я позаботился разлить коньяк. Потеплело.
– Я не состою ни в одной партии. Сочувствую социал-демократам. Мне интересно наблюдать за теми политическими и экономическими процессами, которые происходят в мире. Особенно в странах Балтии. Мы, исландцы, находились когда-то в похожем положении. Долгий исторический период Исландия подавлялась датчанами. Им так же, как русским, была безразлична судьба коренной нации. Их ничуть не обеспокоило, если б исландский язык исчез бесследно.
Профессору уже было известно мое финское происхождение. Потому он говорил о русских, как двое говорят об отсутствующем третьем. Он не учел, что русский – это мой родной язык. И это обстоятельство, возможно, определяет национальность больше, чем свидетельство о рождении.
– Простите, господин Гансен! Существует распространенная ошибка, на которую мне бы хотелось обратить ваше внимание. Между "русским" и "советским" есть огромная разница. Советский Союз, правда, сыграл зловещую роль в судьбе многих народов. Можно и необходимо выразить соболезнование чеченцам, крымским татарам, ингушам, прибалтам, моим собратьям – ингерманландцам. Но кто выразит соболезнование русским? Если посмотреть на количество расстрелянных, замученных, измордованных, то русских окажется столько, сколько всех остальных вместе взятых. Извините за подобное сравнение. Враг у всех народов был один -агрессивный коммунизм советского образца.
– Согласен. Но в сознании европейцев укоренилась мысль, что народ, не способный противостоять тирании, произволу, беззаконию, также несет на себе груз ответственности за последствия. И потому русские так легко ассоциируются со всем советским.
– Может быть. Но куда, за чей счет списать миллионы погибших? Что сказать их родственникам? Их тоже миллионы. В чем их вина? Да, мне известно, что к русским относятся по-разному. Что далеко ходить? Взять хотя бы Латвию. Впрочем, не обязательно Латвию. Любое небольшое европейское государство. Даже то, куда не ступала нога советского солдата. Не сомневаюсь, что и там без труда обнаружатся антирусские настроения. Именно антирусские, а не антисоветские. Отчего? У меня есть на этот счет одна догадка. Из области психологии народов. Невысокие люди, как правило, ревниво относятся к высоким. Бессознательно, на генном уровне. То же происходит с народами. Ничуть не желаю оскорбить малые народы. Это попытка взглянуть на проблему так же бесстрастно, как бесстрастен, например, ученый во время проведения опыта. Речь идет о методе исследования. Теперь давайте вспомним. Во всей Европе ни одна страна не сопоставима с СССР или Россией по таким показателям, как территория и численность населения. Русский народ велик в буквальном смысле. Разве это не повод, чтоб только за это их не любить? Обратите внимание, что, несмотря на все противоречия, у американцев другое отношение к русским. На человеческом уровне. Это подмечено многими. Почему? Да потому, что у американцев нет комплексов по поводу "роста" и "веса".
– А Венгрия? Чехословакия? Афганистан? Чьи сапоги топтали чужую землю? Сапоги абстрактного советского воина? Или конкретного русского солдата с именем и фамилией? Какое дело было, например, чеху до Брежнева, если в него стрелял какой-нибудь Коля или Ваня? Американцы потому доброжелательны к русским, что у них была Корея, Вьетнам и так далее. Советский Союз целенаправленно уничтожал культуру, традиции, язык малых народов. Разве русские противились этому? Разве не стоит сегодня латышский язык на грани исчезновения?
– Извините, дорогой профессор! Не стоит. Позвольте начать издалека и напомнить реальную, а не придуманную сегодня ситуацию с языком в Латвии. Да, латышский язык не являлся государственным языком, и все делопроизводство велось на русском. Если учесть, что он не являлся главным именно в Латвии, то это, конечно, нонсенс и вопиющая несправедливость. Но, как очевидец, могу свидетельствовать, что на этом, на ведении делопроизводства и заканчивались все притеснения латышей. Во всяком случае в послесталинский период. Гонениям подвергались за инакомыслие, за свободное слово, за антисоветские настроения. И вовсе не по национальному признаку. Единственным исключением были евреи. Они действительно не в пример латышам, притеснялись в связи со своей национальностью. На самом деле на производстве, на улице, дома латыши свободно общались на родном языке. Были трудовые коллективы, где большинство составляли латыши, и разговор там шел, естественно, на латышском языке. И наоборот. Что касается номенклатурных высших постов в республике, то по большей части их занимали латыши. Председатели колхозов и совхозов, председатели исполнительной власти в районах, руководители среднего и высшего партийного аппарата и КГБ. Латвия постоянно пополняла кадрами центральные партийные органы СССР. Пельше, Восс, Пуго – наиболее известны. Латышский язык свободно чувствовал себя на радио и телевидении, массово выходили газеты на латышском языке, работали латышские театры. Писатели и поэты печатали свои произведения. Повторяю, преследовалось инакомыслие, но не язык. В издательской деятельности ситуация была целиком в пользу латышей. Напечатать книжку на русском языке было почти немыслимым делом. Считалось, что русский автор вполне может напечататься в Ленинграде или в Москве, или еще где-нибудь в России, что, возможно, и справедливо, хотя любому автору хочется быть опубликованным дома. Так можно ли все это считать политикой геноцида по отношению к латышскому языку? Вам, дорогой профессор, трудно уловить, а мне хорошо видно, что "новая латышская история" уже пишется. И, боюсь, там придется собирать правду по крупицам. Пример тому – миф о вымирании латышского языка. Ни один язык не может погибнуть, если народ живет компактно на собственной территории. Даже если вокруг расселились другие народы. Чеченцы, крымские татары, ингуши не утратили свой язык, хоть и были высланы поголовно. История цыган и евреев доказывает то же самое. Эти народы сохранили яэык и культуру на протяжении тысячелетий в условиях жесточайшего террора, не идущего ни в какое сравнение с ограничениями языка в делопроизводстве, как это было у латышей. Я понимаю, что, в основном, здесь, в Риге, вы встречались с латышами и то, что я сейчас рассказал, для вас новость. Но я прожил в Латвии почти всю свою жизнь и имею право рассказывать то, что было, а не то, что выгодно "продать" на Запад. Угрозы исчезновения латышского языка никогда не было и нет теперь.
– Это все крайне интересно! Много справедливого. И все же... Исландия могла утратить родной язык, не повернись история по-другому. Наш язык выжил благодаря созданию народного, национального и однородного государства. Думаю, Латвия стоит перед той же проблемой.
– Простите, профессор! Но у Латвии нет никаких исторических претензий на народное, национальное и однородное государство. По той простой причине, что такого государства никогда не существовало. Начиная со времени строительства Риги в
1201 году, здесь постоянно жили немцы, шведы, русские, поляки, евреи. Латвия всегда была многонациональным государством, что было предопределено ее географическим положением, разместившим латышей в гуще европейских народов. У Исландии другая география, способствующая обособленности. Применительно к Латвии народное, национальное и однородное государство такая же утопия, как коммунизм.
Господин Гансен деликатно перевел разговор на мирные рельсы. Однако я понял, что ничуть не поколебал его устоявшихся взглядов. И, честно сказать, был удивлен. Люди, много путешествующие по миру, сильно отличаются от тех, кто не пересекал границ собственной страны. Первым присуща широта охвата проблем. Их отличает доброжелательность, которая идет от осознания мизерности нашей планеты и единства человечества. Вторые подозревают, что мир ограничен рамками того общества, в котором они живут. А дальше – чужеземцы, враждебные народы, которым нельзя доверять. Провинциальное мышление, привязанное канатами к собственной земле, часто выдается за патриотизм. А по сути означает только отсутствие способности видеть мир целиком и понимать, что мы все зависим друг or друга.
Что лежит в основе гордости от принадлежности к той или иной нации, если факт рождения сам по себе случаен, и его никак нельзя поставить себе в заслугу? Если человек выучил десять языков, сделал научное открытие, покорил горную высоту, то понятно, что это его личная заслуга и понятно его чувство гордости за это. Но отчего люди гордятся своей национальностью? Какие усилия затратил француз, чтоб родиться французом? Или латыш, чтоб родиться латышом? Насколько оправдана эта гордость фактом собственного рождения?
Во второй половине января девяносто первого я отправился в юрмальский санаторий. Прошедший год требовал осмысления. Что я чувствовал? Примерно то же, что чувствует человек, долго блуждавший по лесу и незаметно забиравший все время влево, до тех пор, пока тропинка не вывела его вновь к тому месту, с которого он начал свой путь. Идеология "Меньшевика" все круче разворачивалась в сторону от идеологии латышских социал-демократов. Для меня по-прежнему на первом месте оставались общечеловеческие вненациональные ценности. Тогда как для латышей, независимо от политической ориентации, самым существенным и, возможно, единственным мотивом стал национальный. Мне все трудней становилось убеждать самого себя в том, что это неизбежно, морально оправдано и справедливо. Русских публично, печатно, уже без всякого стеснения, называли оккупантами, мигрантами, людьми второго сорта. Никто не пытался этому препятствовать. Ни власти, ни интеллигенция, ни рабочие, ни социал-демократы. Уродливо проступали контуры будущего. Я всерьез задумался о двусмысленности собственного положения. Официально "Меньшевик" представлял собой партийный печатный орган. Значит, подразумевалось, что я разделяю убеждения и цели латышских социал-демократов. Но в том-то и дело, что, "поварившись" год в этом котле, я мог убедиться, что наши представления далеко расходятся. Более того, обнаружилось, что я не в состоянии даже найти точек соприкосновения.
Санаторный режим в Кемери мерно распределял хвойные ванны, массаж, прогулки по обледеневшему пляжу. Независимо, как иностранная держава, бродил одиноко поэт-песенник Резник. Его никто не тревожил. Даже милые женщины.
Традиционно латышский канал радио неожиданно перехлестнулся на русский язык. В последний раз он обращался к "великому и могучему", пожалуй, накануне выборов в Верховный Совет. Тогда очень уж требовались голоса избирателей. Неважно, какой национальности. Что же случилось на этот раз? Сомнений в том, что произошло нечто, из ряда вон выходящее, не возникало. К тому времени я, кажется, неплохо научился разбираться в пресловутом латышском менталитете... (Да простится мне, но и на события сорокового года я стал смотреть по-иному, через призму того самого менталитета, и перестал удивляться историческим снимкам, на которых фотограф запечатлел советские танки на улицах Риги и толпы улыбающихся людей. С цветами в руках.)
Диктор радио, не скрывая панических ноток, жалобно взывала к русским слушателям. Реакционные силы готовились штурмовать здание Верховного Совета. Латвия на грани военного переворота. Все на защиту демократии и свободы! В Риге воздвигаются баррикады.
Я всколыхнулся. За час вполне мог бы добраться до города. Да. Вполне. Машинально взглянул на вешалку. Пальто, шапка, шарф – все на месте. Готовность номер один? Год назад я бы не размышлял ни одной секунды. Год назад я был другим. "И тогда я заключил сам с собой сепаратный мир..."– вспомнилась строчка из романа Хемингуэя. Я встал и спокойно отправился в бар. Потом многие (ощущение, все) будут рассказывать о своем героическом поступке и той суматошной ночи среди бетонных надолбов, срочно завезенных по приказу стратегов из лагеря защитников. Разговоры о том, что эта театральная декорация была бы разметана в считанные секунды гусеницами танков, приравнивались к предательству. Мешки с песком, подпирающие входные двери правительственных зданий, не убирались полгода. Они символизировали бесстрашие латышского народа, готовность погибнуть, поднимали патриотический дух, возвеличивали нацию. Наверно, кое-кто жалел, что обошлось без большой крови...
Пожалуй, я единственный, кто не был в ту ночь на баррикадах!
Возвращаясь из санатория в Ригу, я уже знал, что мне надо делать. Мысленно прикидывал свое выступление на ближайшем заседании ЦК. Состоялось оно довольно скоро.
В аудитории собралось, как обычно, человек тридцать. Я попросил слова.
– Предполагаю, что моя оценка политической ситуации в Латвии и перспектив развития на ближайшие годы будет резко отличаться от вашей. Предполагаю, что многим, сидящим здесь, мои слова придутся не по вкусу. Но мы не в элитном английском клубе для джентльменов, и потому я бы просил спокойно выслушать меня до конца, – так я начал свою речь, что сработало безотказно и установило нужную мне атмосферу напряженного внимания.
– Партий и движений сегодня в Латвии предостаточно. Можно подумать, что существует широкий демократический спектр. Однако, если отвлечься от фракции коммунистов, которые действительно, несмотря ни на что, имеют собственный голос и проявляют завидную последовательность, то окажется, что между всеми остальными разница не так велика. И заключена она в том, что одна часть латышей вдохновенно возрождает элементы провинциального фашизма (для классического нет масштаба), а вторая – делает все, чтоб не помешать этому процессу. Фашизм Латвия не построит. Не дадут. Но искалеченное близорукое общество Латвия породить способна. В принципе, уже породила. Более года тому назад я шел к социал-демократам. Сегодня я хорошо вижу, что попал не по адресу. Прошу простить, но партия, которую вы воспринимаете как социал-демократическую, на самом деле таковой не является. Потому и "Меньшевик", господа, вам чужд и неприятен, потому и не поддерживается никак руководством партии. Более того, будучи непримиримым к национализму и называя вещи своими именами, он стал опасен для вашей партии. Ведь кто-то может подумать, что вы разделяете мнение редакции. Все это мне хорошо известно. Как и то, что вы хотели бы видеть на страницах газеты. Здесь, в зале, сидят люди, которые прямо со мной об этом говорили. К сожалению, настал момент, когда я вынужден констатировать, что у нас не осталось точек соприкосновения ни по вопросу гражданства, ни по применению государственного языка, ни по созданию равноправного демократического общества. В этой ситуации я вынужден принять решение выйти из партии и прекратить издание "Меньшевика". Благодарю всех за внимание!
Я обвел взглядом непроницаемые сосредоточенные лица. Они не прятали глаз. Они смотрели на меня так, как могут смотреть честные, убежденные в своей правоте, люди. Я поклонился и пошел к выходу. Меня никто не останавливал.
Февральское небо над Латвией не имело определенного цвета. Преобладали темно-серые тона и нигде, на всем пространстве, не угадывался счастливый просвет.
Все. "Меньшевик" умер.
