Текст книги "Охотники до любви"

Автор книги: Валерий Сегаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГАЛЕРНЫЙ РАБ

1

В то время на водных путях между мысом Галапагос и островами Загадочного Архипелага ощущалась острая нехватка людей на галерах. Море там было переполнено многовесельными галерами и примитивными парусными шхунами эпохи позднего средневековья. Объяснялось это тем, что промышленное производство водного транспорта в XXII веке было прекращено за ненадобностью, и суда строились усилиями разрозненных, хотя и весьма многочисленных, искателей приключений. Лишенные преимуществ коллективного разума, располагавшие лишь весьма отсталыми биороботами, эти романтики новой эпохи пока не сумели достичь передовых рубежей в кораблестроении, а, возможно, не слишком к ним и стремились. Зато они во многих деталях воссоздали разбойничью атмосферу XVII столетия, наводнив океан пиратскими фелюгами и галерами торговцев живым товаром.

Женщины, отправившиеся, подобно Аделаиде, на мыс Галапагос, неизбежно попадали либо в лапы пиратов, где они получали гораздо большую порцию плотских наслаждений, чем им требовалось, либо в трюмы торговцев, поставлявших их в многочисленные гаремы островов Загадочного Архипелага. Подобных торговцев в этих широтах насчитывалось множество; на галеру одного из них за унизительно малую цену и был продан Концентрик.

Романтика его ждала еще та!

Галера, на которую попал Концентрик, была судном о пятидесяти двух веслах, на каждом из которых сидело по шесть гребцов. Они размещались на скамьях, образовывавших своеобразную лестницу, которая соответствовала наклону весла и спускалась от прохода в середине судна к фальшборту. Каждая скамья имела около десяти футов в длину, и от соседней ее отделяли примерно три фута. На этом пространстве и проходила вся жизнь галерного раба.

Концентрику отвели место где-то посередине. Здесь, совершенно голый (у него лишь остался – каким-то чудом – медальон на груди), прикованный цепью к скамье, он провел самый страшный отрезок своей жизни.

Разум покинул его уже после первых нескольких часов этого непрекращающегося кошмара. Он сгорел до волдырей под горячими лучами тропического солнца; его непривычные к работе мускулы мучительно ныли при каждом новом движении; он больше не чувствовал ужасного смрада, исходившего от соседей; он уже не слышал стоны своих товарищей по несчастью, не различал их лица и спины; он перестал узнавать даже собственный крик, постепенно превратившийся в глухое прерывистое хрипенье. Он видел лишь синее небо с ослепительным палящим диском, время от времени сменявшееся непроницаемой чернотой с россыпью звезд, да слышал бешеный стук собственного сердца и непрерывный, почти ритмичный звон цепей.

Да, стук собственного сердца и звон цепей! Это были единственные звуки, которые он теперь слышал, зато они преследовали его неотступно, даже в часы короткого, не приносившего отдохновения сна. Кстати, спал он прямо на скамье, опустив голову на весло.

Галерный раб ни на секунду не покидал своей скамьи: здесь он работал, спал, ел, блевал, мочился и испражнялся. Обессилевших и потерявших сознание наказывали плетью прямо на их скамьях. Большинство гребцов умирало в первую же неделю. Покойников выбрасывали за борт, а из трюма выволакивали резервы, чтобы заполнить опустевшие места.

Периодически помощники боцмана «проходились» по рядам гребцов мощной струей соленой воды из шланга, смывая таким образом нечистоты, которые сразу, по специально предусмотренному для этой цели желобу, стекали в море. Эти же помощники ударами кнута «призывали» обессилевших или «нерадивых» собрать последние силы во время особо тяжелых переходов. Они же, примерно раз в пять-шесть часов, объявляли перерыв и разносили по рядам гребцов пищу, состоявшую обычно из рисовой похлебки с салом и стакана теплой, зачастую протухшей воды. Обычно после двух или трех таких переходов гребцам предоставляли несколько часов для сна, но и тут их нередко будили раньше времени, если шкипер торопился попасть в какой-нибудь порт или на аукцион.

Сколько времени провел Концентрик в состоянии безумия – навсегда осталось для него тайной. Память сохранила лишь, как, словно в бреду, долго, бесконечно долго, по много часов подряд он ни на секунду не выпускал весла, как день сменялся ночью, как его били плетьми, и как потом палящее солнце пожирало его кровоточащую спину, а он все греб и греб, и гремел цепью при каждом движении, и слышал непрерывный, ужасающе громкий стук собственного сердца.

Концентрик не помнил потом, как он вынырнул из состояния безумия – внезапно или постепенно. Вероятно, его мускулы адаптировались к чудовищным нагрузкам, его организм достаточно закалился, и, быть может, ему требовался последний толчок, чтобы окончательно приспособиться к невыносимому существованию галерного раба. Возможно, таким толчком стали несколько дополнительных часов сна, в силу каких-то причин предоставленных однажды гребцам. Так или иначе, но одним жарким солнечным утром, Концентрик проснулся почти отдохнувшим, с равномерно бьющимся сердцем и полной способностью осознавать свое ужасное положение.

На галерах бывают только два исхода: или раб умирает, не выдержав напряжения, или его мышцы и сухожилия приспосабливаются к изнурительным нагрузкам. Третьего не дано. Концентрик выжил. Теперь его тело обладало гигантской мощью, мускулы развились до невероятных размеров, и если бы его сейчас постригли, побрили и привели в божеский вид, то он вполне смог бы принять участие в состязаниях культуристов прошлого столетия.

Итак, он выжил и в одно прекрасное утро вновь обрел способность обдумать свое положение. Он выжил, но едва ли мог поздравить себя с таким исходом. Слишком ужасным было существование, слишком безысходным оно казалось. Фактически, это было существование погребенного заживо, и если даже его мускулы освоились с нагрузкой, то скорее всего рано или поздно его забьют плетьми до смерти за какую-нибудь провинность. Он даже не представлял себе, как можно освободиться от этого ужасного рабства.

Таковы были его первые впечатления.

Он смотрел вперед и видел перед собой бесчисленные спины таких же несчастных, как он, рабов, – проснувшихся, гремящих цепями и готовых покорно грести, едва раздастся команда боцмана. Все были чистые и не вонючие; видно по ним только что основательно прошлись из шлангов.

Концентрик подумал о своей прежней жизни, с которой так легко порвал, отправившись навстречу неведомому: спокойное одинокое существование, научная работа… Что еще человеку нужно? Затем последовало письмо Аделаиды, прогулка к Медному Всаднику, «Остров Сокровищ» и, наконец, Галапагос.

Как обманчив мираж морской романтики и приключений! Какие ужасные формы принимают порой человеческие взаимоотношения! Море красиво лишь с берега, а человеческое общение бывает теплым только в книгах. Можно ли, вообще, доверять написанному в книгах?! Ведь Аделаиде, ему и, судя по всему, многим другим людям опостылела современная жизнь, а если верить школьным учебникам, учителям, профессору Аргонавту и прочим светилам – жизнь в XXII веке прекрасна и, уж во всяком случае, более совершенна, чем в прежние времена. Может это правда?! Ведь человеческое общество не случайно пришло к своему сегодняшнему состоянию. Оно веками видоизменялось прежде чем наконец достигло своей современной формы, то есть изжило физические контакты между людьми. Если кому-то это не нравится, значит нужно стремиться менять общественную систему, но двигаться при этом вперед, а не назад. Лезть в прошлое – значит стремиться к взаимной ненависти, рабским цепям и преступлению, как норме человеческого бытия!

Резкий удар боцманской плети больно обжег спину: Концентрик ушел в свои мысли и не услышал сигнала к началу работы.

– Fuck you! – послышался совсем рядом резкий хриплый голос.

Это старое английское ругательство окончательно вернуло Концентрика к действительности. Неужели кто-то осмелился вступиться за него!? Он повернул голову налево и увидел, как боцман награждает плетью его заступника – рослого, могучего, дочерна загорелого раба со свирепым лицом и длинными, слипшимися от пота волосами и бородой. Этот человек переносил наказание со стойкостью, вызвавшей восхищение у Концентрика.

Так началась дружба Концентрика с Деймосом.

2

Деймос родился в Австралии. Еще недавно он был инженером, специалистом по созданию биороботов, но начитавшись старинных приключенческих романов, прибыл на Галапагос, где был схвачен работорговцами и теперь занимал скамью слева от Концентрика.

Подобно Концентрику, Деймос прошел на веслах через период безумия, из которого память сохранила лишь постоянную нестерпимую боль в исполосованной плетью спине и – как и у Концентрика – несмолкаемый стук собственного сердца. Затем безумие сменилось отчаянием от осознания безнадежности своего положения, поскольку Деймос не видел ни малейшего шанса на освобождение. Ему не было известно, сколько времени он провел в состоянии безумия, да и теперь он не вел счета дням. Теперь он проклинал тот день, когда увлеченный старинной романтикой, он принялся рассматривать карту земного шара в поисках места, не заставленного («не загаженного», – как он тогда выражался!) нуль-кабинами, и обнаружил этот злосчастный Галапагос.

Он часто сравнивал себя с Эдмоном Дантесом из прочитанного когда-то романа Дюма и каждый раз с горечью убеждался, что у него положение гораздо тяжелее и безнадежнее, чем оно было даже у несчастного узника замка Иф. В отличие от Дантеса, Деймос был прикован цепью к скамье, и вся его жизнь проходила на площади гораздо меньшей, чем любая одиночная камера. Кроме того, галерный раб был принужден к непосильному физическому труду и нещадно избивался плетьми за малейшее неповиновение. Но самое главное заключалось в том, что гребец находился под постоянным надзором, и Деймос не усматривал ни малейшей возможности для побега. Как и Концентрик, Деймос, прибыв на Галапагос, сразу же очутился в лапах работорговцев, поэтому он совершенно не знал обстановки в здешних водах, не понимал даже – с какой целью эта проклятая галера бороздит океан, а потому не мог и догадываться – откуда следует ждать спасения.

Он видел вокруг себя лишь страдания и смерть. Он заметил, что большинство гребцов погибает в первые же две-три недели, а потому удивился, когда его сосед справа выжил и в одно прекрасное утро вполне осмысленно осмотрелся по сторонам. Деймос подумал, что сама судьба посылает ему наконец товарища по несчастью и собеседника, как когда-то Дантесу она ниспослала аббата Фариа. Поэтому он и не сумел сдержать гневного восклицания, увидев, как едва ожившего Концентрика немедленно избивают плетью.

Появление собеседника хоть ненамного скрасило страшную жизнь Деймоса. Что же до Концентрика, то возвращение ясного сознания лишь помогло ему ощутить весь ужас своего положения. Сила и выносливость его были теперь почти беспредельны, что однако облегчало ему существование лишь физически, но отнюдь не морально. Беседы с Деймосом также не приносили утешения: Деймос проклинал все на свете и грозился камня на камне на Земле не оставить, если ему каким-либо чудом удастся вырваться из этого плавучего ада. Он постоянно ругал себя за то, что посчитал привлекательной жизнь, описанную в старинных книгах. Теперь, вспоминая и анализируя те книги, он ясно видел, что, как правило, в них описывалась сплошная череда ужасных преступлений, но он, сидя в своем уютном кабинете, не замечал этого, и выделял в этих романах лишь их самые симпатичные стороны. Теперь он понимал, что мушкетеры и гусары, флибустьеры и дикари, колонизаторы и конкистадоры – все герои прочитанных им книг были просто-напросто убийцами и насильниками. Деймос утверждал, что человеческое общество отнюдь не случайно, а следуя заложенному в нем инстинкту самосохранения, изжило физические контакты между своими отдельными представителями.

Сходные настроения охватывали, впрочем, и самого Концентрика.

Его сосед справа не выходил из состояния спасительного безумия. Он жалобно лопотал какую-то чушь и тяжело, прерывисто дышал. Через несколько дней, после очередного перехода он медленно склонил голову на весло и затих. К тому времени это была уже не первая смерть на глазах у Концентрика, но впервые умер его ближайший сосед по веслу. Подошел плотник с молотком и долотом и «освободил» отмучившегося от оков, а затем двое матросов выкинули труп за борт. На смену умершему помощники боцмана тут же привели из трюма испуганного, тщедушного, заведомо обреченного на смерть юношу.

Со своих мест Концентрик и Деймос не имели возможности обозревать всю галеру, но насколько они могли судить – здесь редко кто протягивал более двух недель. Безумие и смерть царили кругом.

Но должно же все это было преследовать хоть какую-то цель! Концентрик и его новый друг тщетно силились проникнуть в смысл происходившего.

Каждый из них смутно припоминал, что на изучавшейся им когда-то карте мыс Галапагос был окружен множеством островков, не охваченных нуль-связью. Теперь они догадывались, что галера путешествует между этими островками. Они видели, что время от времени галера заходит в какие-то причудливые порты с удивительными средневековыми поселениями или крепостями, пышными тропическими зарослями или пальмовыми набережными. Они видели также, как во время стоянок на галеру по трапу гонят толпы грязных, раздетых, закованных в кандалы рабов; и это было страшное зрелище, увы, хорошо понятное Деймосу и Концентрику. Но нередко по трапу поднимались женщины. Их также сопровождала охрана, но их не били, не погоняли, были они чистые, ухоженные, в большинстве своем – хорошо одетые. Женщины также восходили на галеру толпой – по двадцать, по тридцать, иногда по пятьдесят человек. Вот этого Концентрик с Деймосом уже не понимали.

Но вот однажды, когда умер очередной сосед Концентрика справа, на его место посадили немолодого уже, сурового человека. Прежде чем взяться за весло своей загрубевшей, но не слишком сильной рукой, он громко воскликнул:

– Будь проклят Южный Блядовитый океан! Будь проклят день, в который я сюда прибыл! Будь проклята Островная Империя!

Концентрик и Деймос переглянулись: этот человек вероятно впервые попал на галеры, но несомненно он не был новичком в здешних водах. Однако их надеждам узнать что-нибудь от своего нового соседа не суждено было сбыться. Этот немолодой и недостаточно выносливый человек не выдержал первого же перехода. Уже через несколько часов его стоны перешли в характерный в таких случаях хрип, он задыхался, и изо рта у него выступала кровавая пена. Он не дожил даже до своего первого перерыва, и помощники боцмана со страшными проклятиями выбросили его на корм акулам.

А через несколько дней после этого происшествия Концентрика с Деймосом разлучили. Вероятно, надсмотрщики заметили, что они беседуют и, тем самым, расходуют драгоценную энергию (принадлежащую не им, а их владельцам!) во время, отведенное для отдыха. Поэтому Концентрика расковали и перевели на другое весло. Теперь ему отвели место у самого прохода, с которого он не мог даже видеть Деймоса.

Концентрик тяжело переживал эту утрату. Оказалось, что раньше он и не понимал, какой неоценимой поддержкой являлся для него Деймос. Теперь он по-прежнему ежедневно, по многу часов подряд ни на секунду не выпускал из рук свой конец неимоверно тяжелого весла: налегал на него всей тяжестью, чтобы освободить весло из воды, выжимал его, чтобы опустить весло в воду, тянул его на себя, толкал от себя, гремел цепью и наращивал свои уже и без того гигантские мускулы, в то время как менее выносливые умирали от той же работы. А во время перерывов он молча взирал на царивший кругом кошмар. Он потерял ко всему интерес и перестал думать об окружающем. От одиночества он, по-видимому, смирился с безнадежностью своего существования.

Концентрик часто вспоминал, как в школе им преподавали библию. Считалось, что эта книга является ценной частью культурного наследия прошлого, а многие ее мысли якобы актуальны и поныне. Теперь Концентрик вспоминал, что библия учила воздавать добром за зло, и эта мысль днем и ночью не давала ему покоя. Учитель всегда подчеркивал, что это очень приятно – воздавать добром за причиненное тебе зло. Концентрик искал в этой мысли здравое зерно, но не находил.

Так проходили недели, а вероятно и месяцы.

Концентрик часто видел один и тот же сон. Снилось ему, что он снова в школе, и постаревший за прошедшие годы учитель вновь объясняет ему, что прежде все дети росли вместе со своими родителями; и это было хорошо, потому что мамы и папы охраняли детей, предостерегали их от ошибок, всячески их оберегали. Но в современном обществе, пояснял учитель, необходимость в этом отпала, так как детям теперь не грозят никакие неприятности. А потом откуда-то появлялись мужчина и женщина, и были они именно такими, какими Концентрик представлял себе в детстве своих родителей: женщина с ласковым, чуть усталым лицом и мужчина с добрыми и мудрыми глазами. Потом женщина начинала плакать, а после рыдала и причитала, и умоляла, чтобы Концентрика не забирали на галеры и не били. Женщина то удалялась, то приближалась опять, ее облик все расплывался, становился все более смутным, затем она исчезала совсем, а Концентрик уже слышал боцманский свисток и команду «По-одъе-ем!», и он окончательно просыпался на своей скамье и с трудом отрывал голову от весла, служившего ему по ночам чем-то вроде подушки.

Потом этот сон отпустил его, потому что Концентрик уже не способен был видеть во сне что-либо доброе. Теперь ему снились темные беззвездные ночи, охота на человека, зигзаги молний, разрезающие черный небосвод, и теплый пьянящий запах крови. И он просыпался с искусанными губами и вкусом крови во рту.

И еще один сон преследовал Концентрика постоянно. В нем он видел бесконечные ряды голых изможденных людей с серыми безжизненными лицами. Они одинаково чинно сидели на скамьях и смотрели куда-то вдаль. И не было конца этим рядам и счета этим людям. И был этот сон самым страшным, хоть он и не нес в себе никакого содержания.

Однако все на свете имеет конец: приближалось событие, которое вернуло Концентрику свободу.

3

Однажды ночью гребцов разбудили явно раньше положенного времени. Еще не было заметно никаких признаков приближения рассвета, и Концентрик был уверен, что он заснул не более двух часов тому назад. Необычным было и то, что рабов разбудили и сразу заставили грести, даже без завтрака. Боцман и его помощники бегали между рядами гребцов быстрее обычного; они были явно чем-то озабочены и не скупились на побои.

Боцман нервно командовал и все время пытался заставить рабов грести быстрее. Галера и так шла явно быстрее обычного, но он не был удовлетворен и непрестанно погонял кнутом выбивавшихся из сил гребцов. Через час такой гонки даже могучий Концентрик почувствовал усталость, большинство же остальных рабов совершенно измучились, а многие отдали богу душу. Постоянно производившиеся среди гребцов замены мало помогали: галера явно начала терять скорость.

На рассвете среди гребцов поднялся необычный ропот, и до ушей Концентрика донеслось одно и то же слово, произнесенное на нескольких языках: «Погоня!» Слух этот явно шел с задних рядов. Он охватил всех находившихся в ясном уме гребцов, а возможно привел в чувство и многих, обезумевших или отупевших от нечеловеческих страданий. Всех охватила надежда. Концентрика тоже, хотя он и не представлял себе, кто может за ними гнаться. Вместе с надеждой на галере рос дух сопротивления. Теперь гребцы умышленно снижали скорость, и никакие побои уже не могли заставить их грести быстрее.

Концентрик не мог видеть того, что происходит сзади, но его охватило лихорадочное возбуждение. Ему представлялось, что их проклятую галеру преследует огромный «корабль надежды» под алыми парусами. Он не смог бы объяснить, почему паруса эти представляются ему алыми. Просто алый цвет каким-то образом ассоциировался в его сознании со свободой. Он вдруг заплакал от переполнявших его чувств.

Видимо поняв, что уйти от погони все равно не удастся, шкипер отдал команду развернуть галеру и принять бой. Концентрик этого конечно не слышал и плохо понимал присходящее. Вскоре раздались пушечные выстрелы, а затем Концентрик вдруг увидел, как рядом с их галерой вырос другой корабль.

Столкновение судов было ужасно: от сокрушительного удара все весла разом отскочили назад, и на скамьях гребцов раздались адские крики и жалобные стоны. Охваченные надеждой, прямо в канун своего освобождения, несчастные рабы в большинстве своем погибли ужасной смертью.

Концентрик спасся чудом, да и то во многом благодаря тому, что занимал место у самого прохода. В момент столкновения он инстинктивно нырнул под скамью, и неимоверно тяжелое весло прошло у него над головой. Теперь он с ужасом взирал на своих несчастных товарищей – придавленных веслами, убитых на месте или смертельно раненых, с размозженными черепами и раздробленными конечностями.

Тем временем шум стоял невообразимый, слышалась беспорядочная пистолетная пальба, над фальшбортом поднялась стена дыма как во время пожара, и из этой стены извергался поток каких-то свирепых бородатых людей, вооруженных кинжалами и пистолетами.

Концентрик посмотрел на свою цепь, и безумная ярость охватила все его существо. Своими могучими руками он медленно разжал стальное звено, крепившее цепь к обручу на щиколотке, а затем неимоверным усилием выдернул свою цепь из деревянного настила.

Позорный символ рабства в мощных руках Концентрика превратился теперь в грозное оружие. По счастливой случайности Концентрик увидел рядом с собой ненавистного боцмана и с диким криком проломил ему череп тяжелой цепью. Боцман рухнул как подкошенный, и Концентрик с дикой радостью увидел, как багровая кровь вперемешку с мозгами смачно брызнула на палубу.

Концентрик ощутил неизъяснимое блаженство. Вся злость, накопленная им за долгие месяцы рабства, прорвалась теперь наружу и сам собой решился главный вопрос: он никогда не будет воздавать добром за зло, потому что никогда еще в своей жизни он не испытывал большего наслаждения, чем то, которое он ощутил мгновенье назад, когда зверски убил своего мучителя.

Он жаждал крови. Размахивая цепью над головой, он устремился в самую гущу схватки. Раздавая удары направо и налево, он испытывал наслаждение от хруста костей и грохота падающих на палубу тел. Разумеется, он дрался на стороне атаковавших галеру разбойников, причем дрался так неистово, что все пираты обратили внимание на своего нежданного могучего союзника и даже в пылу боя мысленно воздали ему должное.

Концентрик убивал и убивал, и когда остатки экипажа галеры наконец сдались, он порывался собственноручно расправиться с пленными, которых и так ждала незавидная участь: их всех сковали единой тяжелой цепью и выбросили за борт. Концентрик перегнулся через борт и, сжав кулаки, смотрел на барахтавшихся в воде врагов. Ему казалось, что с ними обошлись слишком милостиво.

– Успокойся, парень, – похлопал его по плечу невысокий рыжеволосый человек со славным добродушным лицом. – Их ждет нелегкая смерть.

– А вдруг спасутся! – машинально воскликнул Концентрик.

– Не спасутся, – спокойно ответил рыжеволосый. – До ближайшего берега далеко, а ломы в связке тонут.

И словно в подтверждение этих слов, шагах в тридцати от скованных матросов над водой показался плавник акулы, которая неслась прямо на них. Послышались душераздирающие вопли, и Концентрик с удовольствием увидел, как сапфировая вода быстро мутнеет и окрашивается в красный цвет.

Затем, охваченный новой мыслью, он забегал по галере. Он увидел, как некоторые пираты, вооруженные молотками и долотами, пробираются между скамьями и освобождают оставшихся в живых рабов.

– Много ли живых среди этих несчастных? – спросил Концентрик у одного из пиратов.

– По правде говоря, очень немного, дружище, – отвечал тот. – Так всегда бывает: большинство гребцов погибает при столкновении двух судов. Все же несколько человек мы нашли, да еще десятка три сидели закованные в трюме. А вот девок в трюме не оказалось. Оно и понятно: эти мерзавцы шли в сторону Галапагоса…

Концентрик больше не слушал. Он побежал дальше. Он обыскал всю галеру, но ни среди живых, ни среди мертвых Деймоса не нашел. Вероятно Деймос погиб, и его выбросили в воду еще до того, как Концентрик начал его разыскивать. Концентрик не прекращал поиски. Уже все трупы побросали за борт, уже искать было негде, а Концентрик все не мог успокоиться. Его измученное, ожесточившееся сердце все не могло смириться с мыслью, что Деймос погиб в час своего освобождения.

Затем все тот же рыжеволосый человек, оказавшийся пиратским капитаном с доброй шотландской фамилией Маккормик, предложил Концентрику и еще нескольким бывшим рабам подписать контракт и стать членами пиратской команды. Концентрик машинально поставил свою подпись под документом, аналогичным составленному еще четыреста с лишним лет назад знаменитым пиратом Робертсом. Возможно, в иное время такая честь стала бы для Концентрика предметом гордости, но сейчас он еще не остыл от битвы, он был опьянен неожиданно обретенной свободой, и наконец – он был слишком удручен очевидной гибелью Деймоса.

Остальных оставшихся в живых рабов накормили, кое-как приодели, снабдили захваченным на галере огнестрельным и холодным оружием и посадили в шлюпки с большим запасом провизии и подробными инструкциями, как добраться до ближайшего населенного острова.

Концентрик грустно смотрел, как эти люди отправлялись навстречу неведомому. Что ждет их там? И что ждет население этого острова, когда к его берегам приплывут шлюпки с этими обозленными и вооруженными людьми?

Тем временем галеру, на которой так долго мучился Концентрик, окончательно разграбили; все добро с нее перетащили на пиратский корабль, а саму галеру подожгли. Пираты взяли курс на восток. С палубы своего нового плавучего дома Концентрик торжественно смотрел, как догорает все удаляющийся символ его рабства.

Затем он снова вспомнил Деймоса. Быть может, подумал он, Деймос умер уже давно, ведь, наверное, прошло много времени с тех пор, как их разлучили.

– Какое сегодня число? – спросил Концентрик у одного из своих новых товарищей, выкатывавшего в этот момент на палубу бочонок рому, чтобы отметить победу.

– А хрен его знает! – отвечал беспечный пират. – Спроси у капитана; он всегда знает такие вещи.

– Сегодня одиннадцатое августа, – сказал капитан Маккормик, благожелательно посматривая на Концентрика.

– Которого года?

– Две тысячи сто восемьдесят третьего года, – не слишком удивившись этому странному вопросу, ответил капитан.

Ровно четырнадцать месяцев провел Концентрик, прикованный цепью к рабской скамье.