Текст книги "Молекулы на деревьях"
Автор книги: Валерий Сафронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Валерий Сафронов
Молекулы на деревьях
«Воспоминание человека – это образ, записанный языком нуклеиновых кислот на многомолекулярных асинхронных кристаллах…»
Станислав Лем. «Солярис».
НАСЛЕДСТВО ОТ БАБУШКИ.
Когда Павел Карандасов пришёл с военной службы, тут же заглянул на огонёк к своей любимой тётушке Генриетте Георгиевне. Прямо в тщательно отутюженной морской форме, распространяя чудесный аромат пасты «гоя» и новеньких хромовых ботинок.
– Как же я рада за тебя, Павлуша! – тётушка испускала скупую слезу восторженного умиления, наливая ему чай, – Как же я рада!
– Чему же тут радоваться?! – не понимал Павел, разглядывая тётушкин пирог, стоявший в тот момент на столе в специальном фаянсовом блюде.
– А тому, что ты у нас герой! – тётушка, придавая лицу радость восхищения, и поглаживая поблескивающие серебром лычки старшего матроса, поясняла:
– А тому, что ты у нас защитник Родины!
Затем на её лице начинали мелькать тучи беспокойства.
– Однако у меня всё время билось сердце!
– Тётушка, любое сердце бьётся для жизни! – отвечал Павел и тут же задумывался над этими, как ему тогда казалось, умными словами.
Доброе сердце Генриетты Георгиевны билось не зря. Ведь траектория двухлетнего героического полёта Пашкиной военной службы оказалась своеобразной и, в некотором роде, непредсказуемой. Первые восемь месяцев он проболтался в инженерном батальоне Ленинградского военного округа. То есть, в Ленинграде, за это надо поблагодарить именно тётушку, имевшую на тот момент, как заведующая читальным залом Окружного дома офицеров, знакомства в горвоенкомате. А вот большая часть службы пришлась на Заполярье, куда Паша угодил после невероятных событий, случающихся у человека лишь раз в жизни. А иной раз их и вовсе не бывает.
Однажды бригада бойцов, роя траншею на Инженерной улице, невдалеке от Инженерного замка – а где же ещё инженерным войскам надлежало рыть траншею, как не там? – нашла клад. Ну, натуральный клад с золотыми николаевскими пятёрками, аккуратно уложенными в серый глиняный кувшин, завернутый в плотную, похожую на скатерть, ткань.
Первой реакцией у бойцов, над которыми Пашка Карандасов оказался старшим, была естественная – клад сдать государству и получить полагающиеся 25% премии. На семерых парней бригады выходило бы неплохо. Но как это правильно сделать никто не знал. А вызвать милицию не догадались. Но потом кто-то из бойцов предложил сначала отметить это дело. То есть, продать одну из драгоценных монет, и деньги прокутить. А остальной клад всегда можно сдать.
Так и сделали. Нашли на Моховой, третий дом налево сразу за пивными ларьками в подвальчике, антикварный магазин и отправились туда всем скопом, а кувшин, понятно, уже перепрятали в другом месте.
– Это что, древний неразменный пятак? – вяло спросил пожилой антиквар, вертя в пальцах тяжёлую царскую монету. Затем нацепил себе на глаз специальную лупу на резинке и стал монету изучать.
– Наследство от бабушки… – соврал Пашка.
– Интересно, как звали бабушку? – криво усмехнулся антиквар, – Княгиня Дашкова, а может быть сама принцесса Фике?
Паша пожал плечами:
– Так вы будете брать монету?
– Пожалуй, что и возьму! – ответил антиквар и предложил конкретную цену. То есть, по какому-то, известному только ему, курсу: за золотую пятёрку – пять советских рублей. В итоге сторговались на четвертном, хотя ребята настаивали сначала на сотне, а затем на полтиннике, и в тот же день напились. Затем напились и в следующий день, и в последующий.
Ротное начальство в лице старшины обеспокоилось, и доложило по команде, то есть ротному. Мол, как-то уж не по чинам, каждый божий день они пьянствуют, и не дешёвым портвейном, дескать, от них пахнет, а чем-то другим, благородным… и откуда, спрашивается, на это дело находятся средства? Не промышляют ли, между прочим, воровством?!
Ну, так понятно же, что употребляли они не плодово-выгодные напитки, а, преимущественно, шампанское и пятизвёздочный коньячок. Раза три закусывали ананасами, осетриной и лососёвой икрой, что иногда продавались в гастрономе, три ступеньки вверх, на углу Садовой и Ракова.
Ротный, хоть был из молодых офицеров, но сообразил, что к чему, и доложил в свою очередь комбату, и тот решил за этим делом проследить.
И когда ребята в очередной раз навестили антиквара, держащего твёрдую цену: «Двадцать пять целковых за какую-то старую монету, это же подлинный грабёж среди белого дня?!» Тут же с поличным их и взял.
В итоге комбат стал комполка, ротный комбатом, старшина начальником склада ГСМ, а Пашу и остальных ребят разбросали по разным частям. Слишком уж опасное у них, с точки зрения военно-инженерного начальства, получалось товарищеское сочетание. Так Паша и оказался на севере, в Заполярье, где ему пришлось служить в сапёрах весь оставшийся срок. А куда отправились ребята, Паша не знал, ведь больше они никогда не встречались. Часть оказалась морская, и метаморфоза заключалась ещё и в том, что первую треть своей службы он проходил «в сапогах», а оставшиеся две трети матросом, но ведь форму носил морскую же. А поскольку часть была береговая, то это никак не отразилось на сроке его службы.
Если бы у Пашки была тогда девушка, он непременно написал бы ей письмо, в котором обязательно процитировал слова из армейской песни:
«Я понимаю, ты не виновата,
Что перестала мне писать,
Зачем, зачем тебе любовь солдата,
Когда его два года надо ждать?»
Или, к примеру, ещё более наивные, но не менее трогательные слова:
Если придётся когда-нибудь
Мне в океане тонуть,
Я на твою фотографию
Не позабуду взглянуть…»
Но девушки не было. Поэтому его письма к отцу и бабушке, и ещё, конечно, любимой тётушке, мало того, что были наполнены изрядным матросским оптимизмом, так ещё и предельно краткими: служба идёт хорошо, замечаний нет, недавно снова стал отличником боевой и политической подготовки…
Хотя, на душе, ясное дело, временами кошки скребли, особенно, первые месяцы на севере, но затем как-то привык. И несостоявшееся золото инков мало-помалу стало его отпускать.
Может, всё и к лучшему, что так вышло тогда? Иной раз, стоя в карауле, размышлял Паша по поводу развязки истории с кладом. Ведь как сказано в умных книгах, за падающие сверху небесные манны, рано или поздно приходится платить. Вот он и расплатился за это временными тяготами и лишениями. И хорошо ещё, так быстро и легко расплатился, могли ведь, и разжаловать и отправить не только на север, но и куда подальше.
Да и опыт военной службы, если к нему подходить с практической стороны, имел несомненную пользу, поскольку учил жизни в предлагаемых обстоятельствах. И когда уже подошёл срок демобилизации, Пашу и других его товарищей вызвал начальник политотдела части, и, крепко пожав каждому руку, напутствовал:
– Имейте в виду, защитники Родины! А с этой поры вы являетесь защитниками Родины на всю оставшуюся жизнь. Советская армия и флот – это наша большая семья. И настоящая семья никогда не бросает своих детей. Поэтому, если в гражданской жизни что-то пойдёт не так, возвращайтесь в семью, она снова примет вас к себе!
Поэтому Паша для себя однозначно решил, если не поступит в институт, он ещё не решил в какой. Хотелось бы, конечно, в Академию художеств, но ведь туда, пожалуй, не пройдёт. Поэтому если вообще не поступит никуда, обязательно вернётся в качестве сверхсрочника в Заполярье, и только в свою часть.
Экспресс «Мурманск-Ленинград» шёл не ровно. Первый отрезок пути бойко, затем начинал спотыкаться, это ощущалось в районе Кандалакши и особенно Медвежьей Горы, и только уже обогнув Онежское озеро, снова набирал быстрый и плавный ход. Это был особенный поезд, в нём ездили военные, преимущественно моряки-североморцы, были и штатские, работающие в Заполярье по контракту, рыбаки, нефтяники, служащие. В «СВ» располагались большие флотские чины, в купированных вагонах старшие офицеры, часто с семьями, а в плацкарте люди из простых, включая и демобилизованных матросов и солдат.
Когда только отъезжали из Мурманска и в окне ещё проносились цейхгаузы и депо, в глаза попался плакат: «Рыбак Мурмана будь…».
Промчавшийся встречный поезд не позволил дочитать лозунг до конца, что изрядно развеселило молодых флотских офицеров, сидевших напротив.
– Который раз еду мимо этого места, а никак не могу узнать, каким же всё-таки должен быть рыбак Мурмана?! – расхохотался круглолицый капитан-лейтенант, а его худощавый товарищ, смешно насупив брови, добавил:
– Суровым!
Так и балагурили они весь путь, и ехать было весело. Североморцы наверняка были с базы атомных подводных лодок. Судя по всему, недавно пришли из похода, и теперь ехали отдыхать в санаторий. Вечером позвали ужинать в вагон-ресторан, и Паша с ними пошёл, но от водки отказался, когда каплей сказал, что рюмку ему можно. Но ведь он дал слово, пока не закончится служба – ни капли. Хотя и повод был всё-таки. А когда поезд остановился на станции Волховстрой, кто-то из них продекламировал:
– Подъезжает поезд скорый,
Из окна торчит рыбак:
«Люди, что, а Питер скоро ль,
Похмеляться, или как?..
И ещё постоянно повторяли, что МурмАнск со всеми его окрестностями, а моряки обязательно называют этот город, делая ударение на последнем слоге, это всего лишь вотчина Питера, его, своего рода, пригород, пускай и отдалённый.
КОСТЮМ ОТ ЦАРИЦЫ ЛАМАРЫ.
И вот теперь Паша сидел в гостях у любимой тётушки.
– Но у меня, Павлуша, для тебя есть сюрприз! – Генриетта Георгиевна приложила палец к губам, – Мы договорились с Ламарой Ионовной, что она сделает выкройки для твоего нового костюма!
– С Ламарой Ионовной? – Паша в удивлении открыл рот, набитый вкусным яблочным пирогом, потому что озвученное тётушкой сочетание диковинного женского имени-отчества, Ламара Ионовна напомнило ему, как он когда-то ещё подростком был безнадёжно влюблён в эту красивую молодую женщину, хотя и видел-то её всего пару раз, и вряд ли бы узнал сейчас на улице. Однако это имя вдруг пообещало ему, по крайней мере, так показалось, какие-то, пока ещё не совсем ясные перспективы.
– С Ламарой Ионовной?! Но ведь, кажется, Ламара Ионовна всегда была художником, а не портнихой?
– Да, но только она работает в Доме мод художником-модельером. Знаешь, в здании, где метро «Петроградская»? И ещё пишет стихи, и даже чудесно исполняет их на своей шестиструнной гитаре, на которой знает, ты не поверишь, целых четыре аккорда!
– Четыре аккорда, это круто! – Паша даже присвистнул от своего очередного удивления, – Я знаю лишь один аккорд… дембельский!
– Как ты сказал? – тётушка так и застыла с лопаточкой для пирога в одной руке, и кухонным ножом в другой, – День…гельский? Что-то я никогда не слышала о такой тональности?
– Дембельский аккорд, тётушка, такая, своеобразная фигура речи, – Паше очень импонировало это понятие, «фигура речи», он узнал о нём, когда изучал на службе словарь Ожегова, – Дембельский аккорд, это когда воины, уходящие в запас, строят что-нибудь для блага своей части. Какой-нибудь павильон, или сарай, иногда гауптвахту.
– Интересно, аккорд дембельский… – задумчиво повторила тётушка, словно, действительно, подыскивала этому аккорду подходящую тональность.
– Но, однако же, выкройка костюмов всегда являлась для Ламары Ионовны главным хобби! Ты даже и не представляешь, какие она выкраивает костюмы, когда бывает при вдохновении. И пиджаки, и брюки, и жилетки. Правда, все эти её вдохновения происходят нечасто. Но сейчас именно тот случай! Наверное, если бы посвятила себя только портновскому искусству, могла бы озолотиться!
«Вот только про золото бы не надо, ладно?» – морщился, как от фантомной боли Паша. Про эту боль он тоже прочёл в одной умной книге, и тоже на службе: что-то раненному человеку давно ампутировали, к примеру, руку или ногу, а отрезанное место всё равно долгое время болит. Но затем отгонял печальные мысли и пытался представить себе Ламару Ионовну.
Раньше он постоянно слышал о ней от тётушки, ведь они являлись близкими приятельницами ещё со студенческих лет. Причём, со слов тётушки всегда выходило, что уж если кем-то восхищаться, так только Ламарой Ионовной, или если правильно строить жизнь, то именно по Ламаре Ионовне Скольниковой!
– Кстати, а почему её зовут именно Ламара, а не, допустим, Тамара? – спрашивал у тётушки Паша.
– Потому что у мамы были грузинские корни и Ламарой звали её знаменитую прабабушку, служившую когда-то у великого князя!
– У какого великого князя?– не отставал Паша, и даже не заметил, насколько быстро они перешли с тётушкой на привычный слегка ироничный стиль их диалогов, выработанный ещё с его детства. Будто и не было долгой разлуки,
– Насколько мне известно, где-то читал, что грузины никогда не являлись великими князьями, ведь они не принадлежали к царской фамилии. Даже Пётр Багратион. Вечно вам, тётушка, снятся какие-то великие и нелепые князья и принцы!
Тут Паша попадал в точку, ведь мужским идеалом тётушки всегда был какой-нибудь очаровательный в своём высоком благородстве персонаж.
Не важно, князь ли это был Болконский или просто принц из Золушки.
В конце концов, это мог быть просто подпоручик Ромашов, Штирлиц или Ёган Вайс. Но нормальный мужчина обязательно должен походить на придуманный ею идеал.
– Но прабабушка Ламары Ионовны ещё и прекрасно музицировала! – не сдавалась Генриетта Георгиевна.
– Тоже знала четыре аккорда на гитаре?! – удивлялся Паша.
– Она брала уроки игры на фортепьяно у самого Баланчивадзе!
Тут тётушка властно вскидывала правую руку, словно копировала дирижирующего оркестром композитора Милитона Баланчивадзе, или, в крайнем случае, прусского генерала Бисмарка перед вторжением в Эльзасс и Лотарингию, – А так же служила гувернанткой у великого князя! Впрочем, я об этом уже говорила.
От этих слов Генриетту Георгиевну начинали слегка пробивать нервные тики лица, с нею такое иногда случалось, ещё с девичества, и вовсе не считалось патологией нервных систем, а являлось лишь небольшим функциональным расстройством от переизбытков чувствительностей темперамента. Тётушке об этом так прямо и сказал профессор Осетров из института усовершенствования врачей, когда она ходила к нему на консультацию. Так прямо и заявил, не патология, дескать, а фокусы впечатлительной юной дамочки. И у тётушки всё прошло. Правда, значительно позже стало изредка проявляться, опять же от переизбытка чувствительностей, но уже в значительной лёгкой и кратковременной степени. Просто словно кто-то её вдруг начинал дёргать за специальные верёвки лица.
– Отсюда и такое редкое для нас имя – Ламара. Поэтому! – Тётушка мгновенно переставала подмигивать тиками и переходила на торжественный тон, – Ты, не откладывая дела в долгий ящик, тотчас же садишься на автобус, и едешь на Таврическую, к Ламаре Ионовне, где она снимет с тебя мерку!
– И ещё что-нибудь! – пробормотав, размечтался Паша.
– Как? – не поняла тётушка.
– Что, ехать вот так, прямо сейчас, в форме?!
– Да, именно прямо сейчас, и в форме! Обязательно в форме! Мы с Ламарой Ионовной обо всём уже договорились! – Тётушка выпрямлялась, словно собиралась кому-то в этот момент отдавать всю свою честь, и даже, как будто прищёлкивая слегка мягкими каблуками домашних туфель. Затем твёрдой поступью, чуть ли не строевым шагом, направлялась к гардеробу, где висели Пашкины бескозырка и бушлат.
«Человек не может постоянно быть доблестным рыцарем Айвенго. И не умеет в одночасье стать Гамлетом», – думал Паша, отправляясь по указанному тётушкой маршруту, – «Для этого нужны исходные данные и ещё условия. Хотя бы в виде личного родового замка…»
Паша никогда раньше не бывал в таких домах, где жила Ламара Ионовна. При входе консьерж, на лестничной площадке кадки с фикусами, квартирная дверь, словно оббитая блестящим палисандром, высоченные потолки, модная мебель, наверное, импортная. Зато сама Ламара Ионовна оказалась стремительной и легковесной, как пушинка, и ещё зеленоглазой, с модной чёлкой и постриженным затылком, и выглядевшей моложе тётушки, наверное, лет на двадцать. Что оказалось для Паши сюрпризом.
Встретила его Ламара Ионовна, как показалось, с изрядным, чисто женским любопытством. Когда снимали мерку, Паше почудилось, что Ламара Ионовна как-то приятно его поглаживает. Словно оценивает, что ли.
Вот, вроде бы ненароком медленно провела ладонью по спине, затем по животу и бёдрам своими розовыми маникюрными пальчиками, от чего сразу пробежало по всему телу приятное тепло. Ещё бы у него ничего там не пробежало?!
– Я думала, ты значительно младше, – Ламара Ионовна, встав на колени, измеряла расстояние от подошвы до края брюк, и он заметил, как покраснели мочки её ровных и острых, наверное, как у рыси, симпатичных ушей, – А ты прямо уже мужик, да ещё моряк!
Когда закончилось снятие мерки, Ламара Ионовна спросила:
– Твоя тётя говорила, ты собирался стать химиком?
– Да уже как-то и не собираюсь.
– Что так?
– Изменились жизненные обстоятельства.
– Серьёзный молодой человек.
«Зато вы – ослепительная тётенька…» – хотел сказать Паша, но произнёс:
– Стараюсь властвовать собой.
Ламара Ионовна озарила перламутровой улыбкой, затем добавила в зелёный пристальный взгляд глубоких изумрудов, и спросила:
– Какой ты хочешь костюм? Однобортный, с жилеткой?
Паша пожал плечами. Откуда он знал, какой ему нужен костюм. Да и пока что не задумывался, нужен ли ему какой бы то ни было костюм вообще.
– У меня есть журналы. Посмотрим?
Паша долго выбирал, наконец, остановился на твидовом варианте – тройке.
– У тебя хороший вкус! Хочешь выглядеть, как лондонский денди?
– Как лондонский бренди! – среагировал он, а Ламара Ионовна опять улыбнулась.
– Ещё и шутник! Может быть, хочешь выпить? – и открыла бар, вмещавший столько бутылок, что у него от переизбытка чувств закружилась голова.
– Налей и мне немного вина, – сказала она, и опять изумрудно взглянув ему в глаза, села в мягкое кресло, положив при этом одну ножку в светлом капроновом чулке на другую.
– Сколько тебе лет?
– Через месяц уже двадцать один, – вздохнул Паша, прихлёбывая чинзано.
Они поговорили, в общем, ни о чём. Узнав, что Паша занимается рисунком, Ламара Ионовна снова удивилась и попросила его принести что-нибудь ей на просмотр в следующий день примерки.
Спустя неделю Паша, уже, к слову, одетый в синие польские джинсы и мягкий кремовый пуловер, привезённый ему когда-то тётушкой из Прибалтики, пришёл к Ламаре Ионовне на примерку, заодно захватив альбом с акварельками.
«Интересно, а кто у неё муж?» – подумалось вдруг ему.
– Мой муж здесь бывает редко, – словно разгадав его мысли, сказала Ламара Ионовна, – И сейчас находится далеко.
– А дети?
– Детей у нас нет. Не успели как-то, – грустно улыбнулась она, однако изумрудный свой взгляд на этот раз почему-то не включила, и раскрыла его альбом с рисунками.
– Забавно. Кое-где остроумно. У тебя зоркий глаз и хорошая рука, только отсутствует школа.
– Что ещё за школа?
– Художественная школа. Ведь ты же не занимался в студии? Это сразу видно. А для того, чтобы поступить в художественный вуз, школа должна быть. Кстати, Генриетта привезла материал для костюма. Твид, как ты хотел.
Затем Ламара Ионовна надела на него серый балахон и стала отмечать что-то мелом, и вдруг снова удивила:
– Хочешь пойти со мной в кино?
– Когда? – Паша с испугу даже присел на стул от такого предложения.
– Сегодня вечером. Люблю ходить на последний сеанс.
– Пойдёмте.
– Тогда встречаемся на Чернышевской в девять у выхода с эскалатора.
Фильм, на который они попали, назывался «Дамы и господа» – итальянская комедия из разряда «дети до шестнадцати лет не допускаются». В главной из новелл актриса, очень похожая на Ламару Ионовну. Причёски только разные.
– Не знаете, как зовут эту актрису? – Паша приблизил губы к тёплому уху Ламары Ионовны.
– Вирна Лизи.
– Вы на неё здорово похожи. Или она на вас.
– А ты ещё и комплименты умеешь делать? – ответила она шёпотом, и слегка пахнула умопомрачительными, наверное, французскими ароматами, – Только запомни, не все женщины любят, когда их с кем-то сравнивают.
Последнюю новеллу Паша почти уже не смотрел. Его беспокоил естественный вопрос: «Чем закончится сегодняшний вечер?» Прошло уже почти две недели, как он вернулся из армии, но до сих пор ещё по-настоящему не встретился ни с одной девушкой. Зато сегодня…
Ведь всё вроде бы к этому идёт: и позднее вечернее свидание, и отсутствие её мужа, который находится далеко, и эти немые сцены в кино.
Не смотря на юношеские надежды и, как ему казалось, небезосновательные ожидания, тот вечер ни чем не закончился. Между прочим, она даже не пригласила его к себе домой. Лишь легонько прикоснулась губами к его щеке на прощание. Хотя, не особенно-то он в гости и напрашивался. Была ещё нужда?! Всё же было немного стыдно, да и конечно, существовала известная разница в возрасте.
Впрочем, Ламара Ионовна не дала ему повода и шанса и в следующий день примерки, и в последующий. Паша уже и не знал, что и думать, и как-то немного приуныл.
