Текст книги "Последний поезд метро со станции «Отчаяние»"

Автор книги: Валерий Роньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Рассказ опубликован в журнале «Юность», № 2, 1994 год.

Валерий Роньшин

Валерий Роньшин

Последний поезд метро со станции «Отчаяние»

(СОЧИНИТЕЛЬ ЭПИТАФИЙ)

Я живу один, и у меня есть кот по имени Йорик. Вернее, был до недавнего времени. Его задавил грузовик осенью прошлого года, когда в наш дом переезжала акробатка Нелли со своим супругом – укротителем тигров…

Сейчас зима.

Я замерзаю. Я все время замерзаю, даже если напяливаю на себя три свитера сразу.

А еще мне дико хочется спать…

Я сижу у окна и по своему обыкновению злобствую: скорей бы – скорей бы! – кончилась эта проклятая зима и наступило лето. А летом тоже буду злобствовать и ждать зимы.

Еще я сочиняю эпитафии. И получаю за это деньги. Так что с голоду я не умру, потому что каждый день умирает кто-то другой…

…Потом пришла весна.

Снег медленно таял. Во дворе, под чахлыми кустиками черемухи, валялся полуразложившийся труп моего Йорика.

И все благодаря переезду акробатки Нелли.

В свое время она произвела на меня очень сильное впечатление. Тогда Нелли еще жила в другом месте.

Я пошел в цирк. И увидел хрупкую девочку в розовом платье.

На огромной высоте, в пустоте черного-черного пространства, под самым куполом, грациозно порхала розовая бабочка в ярком свете прожекторов. Я, затаив дыхание, следил за ее чудесным полетом. Прекрасная, воздушная, неповторимая; она казалась маленькой девочкой десяти-одиннадцати лет. Хотелось осторожно погладить ее по голове. Сводить в кафе-мороженое. С тихой радостью смотреть, как она с удовольствием будет есть холодные шоколадные шарики из блестящей вазочки. Хотелось вытирать ее пухлые губки кончиком белоснежного платочка… Позже я узнал, что акробатке Нелли в ту пору было уже тридцать два года.

– Здравствуйте, – раздался за спиной приятный женский голос. – Это ваш кот? Как его зовут?

Я обернулся. Позади стояла акробатка Нелли. У нее было бледное вытянутое лицо и пересохшие губы.

– Его звали Йорик, – ответил я. – Ваш муж переехал его в прошлом году на грузовике.

– Бедный Йорик, – сказала она. – Бедный мой муж.

– А ваш муж с чего бедный? – грубовато поинтересовался я. – Его тоже переехал грузовик?

– Если бы, – вздохнула акробатка Нелли. – Моего мужа сожрал тигр. Прямо во время представления.

Я попросил рассказать подробности. Она рассказала. Коронный номер мужа-дрессировщика был: засунуть голову в пасть к тигру. Вот он и засунул. Раздались дружные аплодисменты. Тигр с ласковой кличкой Марсик сомкнул пасть. Аплодисменты смолкли.

– Печально, – сказал я, не испытывая, впрочем, особой печали.

– Да, неприятно, – спокойно кивнула акробатка Нелли. И без видимой связи добавила: – Я его не любила.

На дворе пригревало солнышко. Птички чирикали.

– Вы любите мороженое? – спросил я.

– Я люблю пиво, – ответила она.

Тогда я пригласил ее в пивную.

…Не успели мы подойти к остановке, как из-за угла, громыхая по разбитым рельсам, выполз трамвай под номером 43. Мы сели в него и поехали. Кроме нас, в салоне находилась еще одна парочка. Потрепанный жизнью мужчина лет пятидесяти и ярко накрашенная блондинка лет за двадцать. Оба пьяные. Мужчина сладко подхихикивал. Девушка на каждом повороте заваливалась ему на плечо и изумленно бормотала:

– Это ж надо так нажраться с собственным шефом.

Солнце неожиданно скрылось. Начался нешуточный дождь. По стеклу побежала вода.

– Расскажите мне о себе, – потребовала акробатка Нелли.

– Хорошо, – согласился я. – Нас было двое. Серега и я. Мы родились в один год. Вместе ходили в ясли. Вместе влюбились в одну и ту же девушку. Светлану…

– Вместе на ней женились, – подсказала акробатка Нелли.

– Нет. Дальше начинаются расхождения. Светлана выбрала моего друга. Они поженились. Нас распределили в одну часть, недалеко от Мурманска. Полеты были три раза в неделю. В свободное время мы охотились. Иногда с нами ходила и Света… Однажды я несколько поотстал и шел один, задумавшись. Вдруг слева, в кустах, раздался шорох. Я машинально, не глядя, выстрелил. Светлана упала. Пуля угодила ей в висок. Я догнал Серегу и спросил: «У тебя ружье заряжено?» «Да», – ответил он. «Дай сюда», – сказал я. Он отдал. «Знаешь, – сказал я, – я сейчас Светку случайно убил». Он сделался белым как мел. Потом был суд офицерской чести. Меня уволили. Серегу перевели на Новую Землю. Светлану похоронили. Она была с юга, не везти же тело на другой конец страны. Могила ее оказалась самой первой. Аэродром был построен недавно, служили здесь в основном молодые ребята, и до нее еще никто не умирал… На гражданке я работал сверловщиком, дырки сверлил в деталях, одна дырка – одна копейка. Сверлю и считаю… Потом продавал газеты в киоске. Сейчас сочиняю эпитафии.

– Печально, – сказала акробатка Нелли, не испытывая, по-моему, особой печали.

Трамвай резко повернул. Блондинка в очередной раз завалилась на плечо своему спутнику.

– Это ж надо так нажраться с собственным шефом, – посетовала она.

– Вы думаете, мне приятно возить вас с утра до вечера?! – вдруг зло закричал в микрофон водитель трамвая номер 43. – Вы думаете, это доставляет мне удовольствие?! Постоянно слушать вашу брань! Видеть, как вы пихаете друг друга. Отвечать на ваши дурацкие вопросы!! Езжу по кругу, как осел! И получаю за это гроши!

– Расслабься, – миролюбиво посоветовал я. – Другим не слаще.

– Да плевать я хотел на других! – уже непосредственно на меня стал раздражаться водитель. – Я художник! Можешь ты понять это своими куриными мозгами?! Ху-дож-ник! После работы я пишу картины! Заказы и восходы! Стариков и детей!

– Вот и замечательно, – вмешался пятидесятилетний мужчина. – Рисуйте себе на здоровье. Может, вы второй Ван Гог!

– Кто?.. Кто?.. – уже гораздо спокойнее переспросил водитель.

– Ван Гог. Голландский художник. Он точно так же, как и вы, влачил жалкое существование.

Наступила тишина.

Водитель трамвая остановил трамвай, выключил дворники и молча наблюдал, как дождевая вода заливает ветровое стекло…

Наконец, минут через десять мы снова поехали.

– Нет, – сказал он с тяжким вздохом. – Я не Ван Гог.

– А кто вы? – спросила акробатка Нелли.

– А никто!.. Водитель трамвая номер 43! Вот я кто! И все! И все! – выкрикнул он, и по истеричным ноткам в голосе я понял: это только цветочки – ягодки будут сейчас.

Но тут акробатка Нелли подошла к самой кабине, открыла дверь и поцеловала водителя трамвая номер 43 прямо в губы.

– Успокойтесь, – сказала она. – Я вас люблю.

И водитель трамвая сразу успокоился.

– Следующая остановка – кладбище, – объявил он в микрофон.

Мы вышли.

Дождь лил. По другую сторону дороги находилась пивная.

«Белая лошадь» – так она называлась.

Крутая лестница вела глубоко под землю. На дубовых дверях с огромным медным кольцом висела косо закрепленная бумажка: «Мест нет».

– Мест нет, – кивнул я на объявление.

Акробатка Нелли уверенно толкнула дверь. За дверью находился пивной зал. В зале никого не было. Ни единой души!

Я огляделся.

Тускло горели две лампочки. Стояли грубо сколоченные стулья у массивных мраморных столов. Окна отсутствовали… Неожиданно из темных глубин вынырнул неопрятного вида старик с растрепанной бородой. Совершенно пьяный.

– Как делишки, дядя Паша? – по-приятельски спросила акробатка Нелли.

– Делишки-то? – жмурился старик от удовольствия. – Ничего делишки. Многие бабы меня еще хотят. Да я не всем даю! Ха-ха-ха! – Смех у него оказался мощный, раскатистый. Под стать огромной фигуре.

– Что, пенистого пришли пососать? – доброжелательно интересовался дядя Паша.

– Я – да. А вот он предпочитает мороженое, – указала на меня пальцем акробатка Нелли.

Дядя Паша медленно поворотил свое грубое, словно топором тесанное, лицо в мою сторону и так посмотрел…

– Ты с какой планеты, студент, – спросил он голосом, который не сулил ничего хорошего.

Акробатка Нелли приподнялась на цыпочки и быстро прошептала мне на ухо:

– Не обращайте внимания. Старик очень нервный. Может ни за что обругать, избить… Но вы должны его понять: человек всю жизнь прожил под большевиками. Поневоле станешь нервным…

Дядя Паша уже тащил на стол пивные кружки, наполненные темным пивом, тарелки с закуской, высокие пыльные бутылки…

– Пей, студент, – ласково ворчал он. (Как у всех алкашей, настроение его менялось мгновенно.) – Это тебе не в Киргизии: старухе девяносто лет, она командир дивизии.

– Выпейте, – вполголоса посоветовала акробатка Нелли.

Мы выпили по одной кружке… затем по другой…

Дядя Паша разливал в высокие фужеры вино из пыльных бутылок… Наклоняясь ко мне, дышал в ухо винно-водочным перегаром:

– Относись к женщинам как к сестрам, студент.

– Да не наваливайтесь вы на меня, – стал я его энергично отпихивать.

Акробатка Нелли зажгла тонкую стеариновую свечу.

– Живое пламя притягивает лучи других звезд, – задумчиво сказала она, глядя на огонь.

– Дай стольник! – уже в полный голос приказал дядя Паша.

– В честь чего это? – опешил я.

– В честь нашей встречи, мадам! – гаркнул он и, протянув волосатую лапу, сгреб мою рубашку у самого ворота.

Я дал ему сто рублей.

– Верну, – пообещал дядя Паша.

– Не сомневаюсь, – сказал я.

Мы еще выпили. На этот раз водки…

– Сейчас музончик включу. – Дядя Паша исчез в темноте.

Через минуту послышалось громкое шипение. Затем чей-то нетрезвый голос сказал:

– Собака умирает…

Потом то же самое еще раз… и еще…

Появившийся дядя Паша хранил загадочное молчание.

– Выключи! – приказала акробатка Нелли.

– Яволь, майн фюрер! – выбросил дядя Паша руку в фашистском приветствии. И снова убежал.

Я слегка опьянел. Щеки горели.

– Нелли, – с симпатией глядел я на акробатку, – у меня такое ощущение, что моя жизнь давно закончилась. А я все живу… живу…

Вернулся дядя Паша с новым запасом бутылок.

– Вы знаете, Нелли, – продолжал я, – человек по-настоящему одинок только в городе. Я это испытал на собственной шкуре… Иногда я выхожу прогуляться и вижу людей. Сотни людей! Тысячи людей!.. А поговорить не с кем. Не с кем поговорить!.. Они-то между собой все время говорят. Что-то без конца болтают, болтают… Знаете, Нелли, мне иногда хочется затопать ногами и закричать: «Замолчите! Замолчите! Замолчите!..» Вам этого никогда не хотелось?

– Хотелось! Еще как! – сказал задремавший было дядя Паша.

– Поэтому я большую часть времени провожу дома. Сижу и задумчиво рисую. Я всегда рисую, когда задумываюсь. Черные и белые квадратики. А еще половинки человеческих лиц. Всегда только половинки…

– Авангардист, – отметил дядя Паша.

Я быстро пьянел. Голова разламывалась. В висках стучало. Но и остановиться я уже не мог.

Меня несло…

Дядя Паша сидел, развалясь вальяжно.

– Хорошо балду месим, – удовлетворенно щурился он.

– Отстаньте, отстаньте, – отмахивался я от него, всей душой, всем взглядом устремляясь к безмолвной, но все понимающей Нелли… – Иногда я целыми неделями не встаю с кровати. Сплю или просто валяюсь, гляжу в потолок. Я выключаю себя из мира. Отхожу в сторону. Не участвую. А зачем участвовать? Зачем, объясните мне?.. Потом, когда все-таки возвращаешься, видишь, что ничего не изменилось. Все то же самое. Нет, ну, конечно же, совсем, совсем другое… – поправлял я себя с нервным смешком. – Но по сути своей!.. По сути!..

– А по сути, – подхватывал пьяненький дядя Паша, – мы, как тараканы в банке: жрем друг друга и фамилии не спрашиваем!

Акробатка Нелли томно склонила голову к плечу и меланхолично водила кончиками пальцев по тонким черным бровям. Она просто сидела и просто слушала. А именно этого мне и хотелось. Именно этого требовала моя исстрадавшаяся душа…

– Вы знаете, Нелли, – говорил я, – иногда мне хочется утонуть в прозрачном озере. В жаркий летний день. И чтобы это озеро было где-нибудь в глубине леса. Хочется спокойно лежать на песчаном дне. Расслабиться. Ощущать на лице движение водорослей. Видеть медленно плывущих рыб… Нелли, – предлагал я, – вы не хотите утонуть вместе со мной в тихом лесном озере?..

– Еще как хочу, студент, – встревал дядя Паша.

– Да заткнись ты, дурак! – не выдержал я наконец.

– Чего, чего, – стал он угрожающе приподниматься со стула.

Акробатка Нелли повела красивыми бровями. Этого оказалось вполне достаточно.

– Ладно, студент, – сказал дядя Паша. – Проехали. Мультики будут потом. – И хотел добавить еще что-то в этом роде. Но вдруг лицо его испуганно перекосилось. – Нелька, – неуверенно проговорил он, – ты ж вроде померла.

– Померла, дядя Паша, померла, – весело рассмеялась акробатка Нелли. – С кем не бывает.

Дядя Паша быстро налил себе водки, выпил, снова налил и снова выпил. Это его, по-видимому, несколько успокоило.

– Не кладбище красит человека, а человек – кладбище, – авторитетно заявил он и, уронив голову на стол, захрапел.

…А меня как насквозь прокололо. Я вздрогнул. И в ту же секунду словно бы невидимые руки распахнули газетный лист, и я увидел жирный заголовок, набранный черным шрифтом:

«ГИБЕЛЬ ТАЛАНТЛИВОЙ АРТИСТКИ»!

Гибель!!

…Акробатка Нелли повернулась ко мне и что-то произнесла. Я ничего не слышал. Уши точно ватой заложило. Тогда она протянула руку. Я в ужасе отшатнулся и прошептал пересохшими губами:

– Вы погибли год назад в городском цирке.

– Что? – спросила она.

– Погибли…

Дядя Паша заворочался во сне и пробормотал:

– Есть такое дело.

– У вас сигаретки не найдется? – сказала акробатка Нелли.

Я протянул ей раскрытую пачку. Она двумя пальчиками вытянула одну, вставила ее в изящный белый мундштук и закурила.

И – странное дело. Эти обычные слова, обычный жест как-то успокаивающе подействовали на меня. Я взял свою недопитую кружку и допил. Потом подцепил вилкой с тарелки кусок мяса и отправил в рот.

Акробатка Нелли сидела безмолвная, стройная, загадочная, в черном платье, небрежно курила…

– Как это случилось? – спросил я.

Она выпустила красивое колечко дыма.

– Очень просто. Сорвалась с трапеции и грохнулась как последняя идиотка. А там лететь верных пять этажей. Представляю, какой у меня был видок в гробу.

– А вот… – Я не знал, что сказать.

– Что?

– А как же вы здесь? – с трудом выговорил я. – Вам, наверное, придется вернуться?

– Естественно, – кивнула она. – Я же мертвая.

Слова были произнесены. И ничего не произошло.

Храпел дядя Паша. Стояли пивные кружки на столе. На тарелках лежала закуска.

Мы разговаривали…

– Знаете, что мне больше всего нравится в театре? – говорил я по какой-то непонятной для себя ассоциации. – Когда актеры выходят на поклон. Понимаете, все актеры! И злодеи, и положительные герои, и те, кого по ходу пьесы убили. Все!.. Они берутся за руки, подходят к краю сцены и кланяются. А зрители им аплодируют и дарят цветы… Понимаете?.. Все происходит понарошку. Все живы, здоровы и сейчас пойдут ужинать…

– Вы боитесь, что вам захочется вернуться? – вдруг спросила акробатка Нелли.

– О чем вы… – начал было я, но тут же понял, о чем, и только тихо произнес: – Да.

– Но вы же еще не твердо решили?.. – пытливо заглядывала она мне в глаза.

Я и сам толком не знал, как я решил…

– Вот вы же сумели вернуться, – чуть слышно пробормотал я. – Вы здесь.

Она печально усмехнулась.

– Это только кажется, что я здесь. На самом деле меня здесь нет.

– Ха-ха-ха! – оглушительно захохотал проснувшийся дядя Паша. Он махал руками. Утирал набегающие слезы. Наконец, отсмеявшись, сказал: – Да вот тоже вспомнил, как в театрик ходил. Лет двадцать тому назад. Но пьеска была… – он прищелкнул пальцами, – с перчиком! Называлась: «Хорошо быть подполковником!». Улавливаете? Под полковником. Ха-ха-ха!

– Улавливаем, – сказал я.

Дядя Паша снова уснул.

– Вы когда-нибудь слышали про станцию «Отчаяние»? – спросила акробатка Нелли.

– Станция «Отчаяние»? – покопался я в своей памяти. – Нет. А где это?

– На станции «Московская».

Я вообще отказывался что-либо понимать.

– Это одно и то же, – терпеливо объяснила акробатка Нелли. – Странно, что вы не знаете. Все, кто устал от жизни, знают это место. Метро «Московская» и есть станция «Отчаяние». Надо просто подойти к самому закрытию и сесть в последний вагон последнего поезда.

– И что? – все еще не доходило до меня.

– И ничего. Окажетесь там.

Я захохотал в дяди-Пашиной манере. Громко и раскатисто.

– Это что же получается, – сотрясался я от смеха, – наши славные метростроевцы прорыли тоннель на тот свет?!

– Нет, не прорыли, – серьезно отвечала акробатка Нелли. – Кто едет в другое место – едет в другое место. Но люди, твердо настроенные покончить с собой, когда их много, создают вокруг себя особую ауру… энергетическое поле… Не знаю, как это точно назвать. Короче, кто хочет уехать в смерть – уезжает в смерть. – Она вспомнила о забытом в пальцах мундштуке с дымящейся сигаретой и слегка затянулась. – По-моему, это гораздо приятнее, чем резать себе вены или бросаться с крыши…

Подперев щеки ладонями, я пытался хоть как-то осмыслить ситуацию. Пивной зал плыл в розовом свете. Временами я начинал проваливаться в черную пустоту и слышать только голоса.

Одни голоса.

– Вы читали Набокова, Павел Филиппыч? – игриво интересовался голос акробатки Нелли.

– Нет, Нелли Никифоровна, не читал, – галантно отвечал голос дяди Паши. – Читать Набокова – все равно, что спать с мертвой женщиной.

– Я тоже читаю книги!!! – что есть силы кричал я.

И от моего крика проклятая темень опадала вниз и медленно растекалась над полом, словно черный туман. Снова из небытия возникала грязная пивнуха, и таинственная, прекрасная акробатка Нелли смотрела на меня печальными глазами. А я утопал в ее бездонном, влажном взгляде и спешил – спешил! – рассказать:

– Вы знаете, на днях я прочел биографию Айседоры Дункан. Как-то она ехала в открытой машине, с длинным шарфом на шее. Шарф зацепился за колесо и задушил блистательную балерину. С тех пор Айседоры Дункан больше нет. И Достоевского нет!.. И Льва Толстого!.. И Наполеона!.. Господи, кого только нет!.. А и есть!!

– И я есть!!! – вопил дядя Паша.

– То, что вы есть, – холодно заметила акробатка Нелли, – ничего не значит. В любой момент с вами может случиться все что угодно.

Она величественно замолкла. Но слова продолжали звонким эхом биться о мощные каменные своды и всасываться в липкую темень по углам. Уже и спинной хребет отказывается держать, как будто его и вовсе не было… В полном изнеможении я ложился корпусом на стол. Разгоряченной щекой на холодный мрамор.

Я чувствовал ужасную усталость. Смертельную усталость.

– Нелли, – жалко лепетал я, – жизнь раздавила меня своим однообразием. Эти бесконечные повторения кого угодно сведут с ума. Нелли, жизнь – это череда бесконечных повторений!

– Точно! – опускал дядя Паша свою ручищу на мою бедную спину. – Тяжелая штука – жизнь!

И на сей раз его бесцеремонность не раздражала.

– Да! Да! – соглашался я. – Очень тяжелая штука. В особенности если тебе за сорок и ты пошел по второму кругу… – Я замолкал в недоуменном раздумье. – Или по третьему?.. Не соображу… По утрам, впрочем, тоже…

А проклятая пивная нависала всей своей сырой тяжестью, давила и почти раздавливала, пережимая дыхание… Господи, да что же это такое?.. Я судорожно рвал пуговицы, освобождая шею. В смятении выбирался из-за стола и бежал… бежал…

– Желаете покурить? – подхватывал меня под руки дядя Паша. – Эт-то мы с превеликим удовольствием.

И вот мы уже стоим на улице и курим. Холодный ветер остужает разгоряченные щеки и лоб. Ясности, однако, в голове не прибавляется.

Не прибавляется ясности. Пуская мне в лицо едкую струю дыма, акробатка Нелли сердечно внушала:

– Я думаю, что вам надо непременно извиниться перед девушкой. Нехорошо получилось. Согласитесь…

Я соглашаюсь.

Как-то боком, раздражающе, висит черное небо в ярких звездах. С ужасающим, опрокидывающим грохотом проносятся над городом бомбардировщики.

– Воздух! – истошно орет дядя Паша, бросаясь на землю.

– Ну сколько можно… – морщится акробатка Нелли.

– Уж и пошутить нельзя, – недовольно бурчит дядя Паша, вставая с земли и отряхиваясь.

Я два раза всхлипнул и разрыдался.

Акробатка Нелли нежно погладила меня по голове. Провела рукой по глазам и губам. Я жадно целовал ее прохладные пальцы.

– Нелли, я… Нелли… я так одинок… Нелли… мне грустно… Нелли… я убил свою любовь… Нелли… Нелли…

– Ничего, милый, ничего, – похлопала она меня ладонью по щеке. – Все поправимо. – И, оборотись к дяде Паше, сухо бросила: – Нам пора.

– Не смею задерживать, не смею задерживать, – засуетился дядя Паша. – Благодарю за внимание. Приятно было пообщаться. – Обхватив мои плечи, он троекратно поцеловал меня в губы. Голос его снова был развязен: – Ну, студент, помнишь, как у Пушкина Чехов писал: «На сцене три сестры и дядя Ваня»? Так что: фемина-море аниме. Не поддавайся бабам!.. Понял, студент?

Метро находилось в десяти минутах ходьбы. Еще можно было что-то изменить. Но меня вдруг охватило чувство полнейшего безразличия к собственной судьбе. «А-а», – подумал я обреченно. И все.

Мы спустились по эскалатору вниз. С первого взгляда стало ясно, что за публика здесь собралась. У белой колонны стояла заплаканная девочка. Сидел бледный старик на скамейке. Молодая девушка стремительно шла нам навстречу. Мы посторонились. Она прошла мимо.

Как это ни странно, я был абсолютно спокоен. Я принял решение. Все остальное должно было произойти само собой.

– Знаете, – признался я акробатке Нелли, – а ведь я пишу рассказы.

– Я вас не понимаю, – недоуменно глянула она. – К чему вы это?

– Нет, ну… – растерялся я. – Просто подумалось, что можно было бы сочинить про все это рассказ и назвать его: «Последний поезд метро со станции „Отчаяние“».

– Поздно, – ответила акробатка Нелли. – Все кончено.

У самого края платформы стоял водитель трамвая номер 43. Он напряженно всматривался в темный проем тоннеля.

Я подошел к нему.

– Здравствуйте. Вы тоже решили… уехать?

Он даже головы не повернул.

Подул ветер. Спустя минуту подкатил поезд. Двери отворились. Мы вошли в последний вагон.

И двери закрылись.

Ехать оказалось совсем недалеко. В какой-то момент погас свет. Радужное сияние разлилось по лицам и стенам… Затем свет снова загорелся.

Состав замер.

– Поздравляю с благополучным прибытием, – то ли в шутку, то ли всерьез сказала акробатка Нелли.

Мы вышли из метро на улицу. Здесь, судя по всему, стояла глубокая осень. Косо летел мокрый снег. У перекрестка в мегафон кричал милиционер:

– Закончили переход! Закончили! Не видите, что ли, красный горит!

– Вот это да, – сказал я, накидывая на голову капюшон куртки. – Все, как на том свете.

– Это и есть тот свет, – напомнила мне акробатка Нелли.

– Раз мы здесь, – рассудительно произнес я, – то этот свет автоматически становится для нас тем, а тот – этим.

Акробатка Нелли подняла руку, останавливая такси.

– Не старайтесь казаться умнее, чем вы есть на самом деле, – сказала она.

Мы поехали на вокзал. У билетных касс никого не было. Я взял себе кресло. Поезд отходил через десять минут. Мы прошли на перрон и остановились у вагона.

Снег перестал. Начался дождь.

– Ну ладно, – сказала акробатка Нелли. – В случае чего вы знаете, на кого надеяться.

– На кого? – не понял я.

– На Бога, милый. На кого ж еще.

– Я скоро вернусь, – сказал я.

Она медленно покачала головой.

– Вы никогда не вернетесь. Здесь нельзя вернуться.

Из дверей вагона выглянула проводница. Выкинула на платформу огрызок яблока и снова скрылась. Прошел придурок, толкая впереди себя тележку с пустыми ящиками.

– Сторонись! Сторонись! – гундосил он. – Слушаться надо шофера. Би-би-би!

Люди, спешащие на поезд, расступались.

– Пока, – сказал я как можно беспечнее. – Я отправляюсь в дальний путь, но сердце с вами остается.

Акробатка Нелли ничего не ответила.

А когда я прошел в вагон и посмотрел в окно, ее на перроне уже не было. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Почти неощутимо тронулся поезд.

– Здорово, жопа, – раздался знакомый бас у самого уха.

Я открыл глаза и приподнялся на локтях. Рядом со мной, в соседнем кресле, сидел… дядя Паша. Естественно, абсолютно пьяный.

– Как вы здесь оказались?! – смотрел я с удивлением.

– Очен-це даже просто, студент, – ухмыльнулся он беззубым ртом. – Взял да и помер вчера ночью. А вот как ты сюда попал, молодой, интересный? Говорил же я тебе: не поддавайся бабам!

– А мне плевать! – с вызовом сказал я.

– На что наплевать?

– На все!

– Вот мерзавец! – с восторгом одобрил дядя Паша. – Куда едешь?

– Никуда. Катаюсь.

– Ну дай тогда тысчонку, – безо всякого логического перехода потребовал он. – Отдам.

– Вы сначала его рублей отдайте.

Дядя Паша уставился мне в лицо оловянным взглядом.

– Да ты чо?! – с угрозой в голосе сказал он. – Пашке не веришь, гнида казематная!

– Верю! – ответил я и пошел в другой вагон.

– Господа! – заорал вслед дядя Паша. – Берегите русскую классику!! Привет гвардейцам Ильича!!!

…Городок не представлял из себя ничего особенного. Густо дымили заводские трубы. Церквушка прилепилась на бугре. И даже кладбище имелось с могилами.

Каркали вороны.

Автобусная остановка была там же, где и всегда. Подошел старый автобус. Единственная дверь открывалась с помощью механического рычага. За рулем сидел бывший водитель трамвая номер 43.

– Был у Ван Гога, – вместо приветствия радостно сообщил он. – Хвалит мои рисунки. Советует продолжать.

– Поздравляю, – сказал я.

Мы поехали…

Потянулись каменные домики, потом деревянные, потом встал густой лес по обе стороны от дороги. На редких остановках садились старухи с рюкзаками и в кирзовых сапогах; садились, слезали, снова садились… Проехали одну деревушку, вторую, третью, лаяли собаки, бегали куры, и снова лес… лес… лес… Автобус тащился еле-еле… Я сидел на жестком сиденье и томился, чувствуя, как эта черепашья езда выматывает всю душу.

– Гос-с-поди, – иногда вслух выражал я свое недовольство. – Ну что ж мы так медленно едем?

– А куда нам спешить? – беспечно отвечал ученик Ван Гога. – Впереди – Вечность.

Наконец свернули на грунтовую дорогу.

Автобус проехал еще метров пятнадцать и уперся в зеленые ворота с красной звездой. В салон, где я находился в гордом одиночестве, легко заскочил молоденький солдатик со штык-ножом на ремне. Я показал ему свое летное удостоверение, которое носил с собой неизвестно зачем все эти двадцать лет. И вот пригодилось. Он мельком глянул и махнул кому-то в окно рукой. Ворота медленно поползли вправо. Автобус миновал контрольный пункт и поехал дальше. Опять сплошной стеной встал лес. Потом потянулись домики, вначале деревянные, затем каменные, и, наконец, за окнами явился Дом офицеров – безвкусное сооружение с кривыми колоннами.

Я вылез из автобуса и направился в самый конец гарнизона. Здесь, в деревянном доме, на втором этаже, когда-то жил мой лучший друг Серега.

Жила моя любимая девушка Света.

Жил я…

Сразу за домом, на пригорке, начинался сосновый лес. А дальше, в низине, шумела быстрая река.

Во дворе сушилось белье. Дети маленькие бегали. Я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и не без волнения постучал в знакомую дверь.

Светлана совсем не удивилась, увидев меня.

– Здравствуй, – сказала она спокойно. – Я думала, ты придешь гораздо позже.

– Так получилось.

Я прошел в квартиру. Обстановка совсем не изменилась. Все прежнее, дешевенькое, купленное по случаю.

– А ты знаешь, – сказала Света, – Сергей тоже здесь. Он через год после меня разбился на Новой Земле.

– Нет, я не знал. Вы живете вместе?

– Года два жили. Потом разошлись.

– Почему?

Она беспомощно пожала плечами.

– Не знаю. Так получилось. А как ты прожил свою жизнь?

– А-а, – махнул я с досадой. – Никак. Из армии меня выгнали. Пошел работать на завод – тоже выгнали. Торговал в киоске газетами. В последнее время занимался сочинением эпитафий.

– Эпитафий, – с грустной улыбкой повторила она. – А твои литературные опыты? Удалось что-нибудь напечатать?

– Удалось. Четверостишие в районной газетке:

Не опечалит никого,

Что Люси больше нет.

Но Люси нет – и оттого

так изменился свет.

– Красиво, – сказала Светлана.

– Это стихи одного английского поэта в переводе Маршака. Когда обман раскрылся, больше, как ты понимаешь, меня печатать не стали.

– А жена?.. Дети?..

– Не было ни жены, ни детей. Вообще ничего не было.

Я встал у окна. Низкие тучи почти цеплялись за острые верхушки сосен. Света тихонько подошла сзади и мягко положила руки на мои плечи.

– Бедный, бедный сочинитель эпитафий, – ласково произнесла она. – Ты покончил с собой?

– Ну… в общем, да.

Тикали часы на серванте. Разбрызгивая лужи, проехал грузовик по дороге. В кузове, под брезентовым тентом, сидели солдаты.

На душе сделалось как-то муторно, тяжело… Зачем я здесь?.. Зачем я вообще умер?.. Жил бы себе да жил…

– Знаешь, – сказал я, чувствуя всю неестественность собственных слов. – Ты прости, что я тебя тогда… убил. Сам не знаю, как все получилось. Я ведь никогда не стрелял вслепую, на шорох… А тут…

Я замолчал и принялся нервно массировать пальцами глаза. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Совершенно. Вдруг так захотелось каким-нибудь чудесным образом снова оказаться в своей комнате, броситься на продавленный диван, накрыться с головой одеялом и… и еще раз умереть.

– Ой, да что ты! – принялась горячо утешать меня Светлана. – Не мучайся, пожалуйста. Ты совсем не виноват. Если хочешь знать, я сама виновата. Не надо было через кусты лезть.

Она пошла на кухню за чайником.

…Мы пили чай. О чем-то разговаривали… молчали… разговаривали… Я смотрел в окно. Раскачивались деревья под ветром… Я смотрел на девушку, которую безответно любил двадцать лет назад… Она совсем не изменилась. Все такая же молодая, девятнадцатилетняя.

На улице начинало понемногу темнеть.

– Ладно, – сказал я, вставая. – Пойду.

Она проводила меня до автобусной остановки. Сеял противный дождик. Света сжалась, засунув руки в карманы старенького плаща. Вроде бы и говорить было больше не о чем. Мы молча стояли. Один за другим, низко над землей, пронеслись три истребителя.

– Сегодня полеты, – пояснила Светлана.

Наконец подошел все тот же доисторический автобус. Бывший водитель трамвая номер 43 открыл дверь.

– До свидания, – сказал я.

– Здесь не говорят: до свидания, – ответила она, шутливо тронув указательным пальцем кончик моего носа. – Здесь говорят: прощай.

– Прощай, – сказал я.

– Пристегнуть ремни! – жизнерадостно крикнул бывший водитель трамвая 43.– Сейчас взлетаем!

И забрызганный грязью автобус медленно пополз в сторону леса.