Текст книги "Вечное возвращение"

Автор книги: Валерий Роньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Annotation

Повесть опубликована в журнале «Юность», № 9, 1994 год.

Валерий Роньшин

Валерий Роньшин

Вечное возвращение

Повесть

1

В канун праздника Успения Пресвятой Богородицы, в самом конце жаркого августа, ехал на электричке мужик по имени Егор. Он ездил в город Бежецк на воскресный базар продавать своего бычка Степана. Продал, очень удачно, и теперь при деньгах и навеселе возвращался в родное село Хлевное, которое вполне соответствовало своему названию, напоминая загаженный хлев нерадивого хозяина.

Доехал Егор до райцентра Сонково, где ему следовало с электрички на автобус пересесть, и тут ему (как это часто с нашим братом, русским, бывает) моча в голову ударила. Дай, думает, пешочком пройдусь. И в мыслях даже не держит, что идти добрых тридцать верст. А время к ночи.

Ну, дурацкое дело нехитрое; руки в брюки, хрен в карман – пошел! Шел-шел – и застала его в дороге ночь. А он только-только до Лбово дотопал, что в трех верстах от Сонково. На дворе ночевать ему, естественно, не хотелось; комары сожрут, да тем более при таких больших деньгах… В один дом постучал, в другой… Люди наши известно какие: отзывные к чужим несчастьям и страданиям. А тут как-то и не отозвались, еще и собак спускают. Ходил-бродил Егор, никто на ночлег не берет. Совсем отчаялся. Хоть на землю ложись да рукой накрывайся.

Вдруг видит – в самом конце деревни (ближе к густому лесу) дом стоит. Старый-престарый, все бревна черные. Забора вокруг нет, травы – по колена, и окошки не светятся. Ни дать ни взять – заброшенный. Егор скорей туда. Толкнул дверцу, вошел и при последнем дневном свете оглядел нехитрую обстановку: стол, лавка, печка. Сверху не капает, снизу не поддувает. Чем не жилье?.. Кинул Егор, не мудрствуя лукаво, свой кожушок на лавку да и завалился спать.

И снится ему сон.

Будто находится он в этой же избе, а все вещи из его избы – той, что в Хлевном. И будто еще не ночь, но уже глубокий вечер. Свет ярко горит, печка жарко топится, на столе, как заведено, водочка, помидорчики свеженькие, курочка жареная, шмоток сала, конечно, то да се… А у печи жена с ухватом суетится. Варенька. Лет десять как умершая. Раскраснелась вся. Лепешки печет.

Приподнялся Егор на локте, глазам своим не верит: ну все как есть его! Даже две картинки на стене, из журнала «Огонек» вырезанные. На одной картинке баба в черной шапке с перьями, «незнакомка» называется; на другой тоже баба, но голая. Даная какая-то… Впрочем, примечает Егор, не совсем все как у него. Иконы в красном углу нет, Божьей Матери с младенцем Иисусом на левой руке. Вот нет-таки нет! А иконка эта не простая, старинная, Егоровой матерью собственноручно для оберега повешенная. А тут нет. О-очень это Егора смутило и расстроило. А еще кот черный по скрипучим половицам так и шастает, так и шастает! Отродясь Егор котов не держал. Тем более черных. Пригляделся Егор, а голова у кота в подпалинах. И это тоже неприятно поразило.

Варя знай себе ухватом работает, глубокую миску горячими и румяными лепешками наполняет, маслом поливает да сахарком посыпает. Самая что ни на есть любимая Егорова еда (после водочки, конечно). А тут не тянет, даже смотреть на лепешки противно. Отвернулся Егор, глянул в окно и чуть не матюгнулся – звезды на темном небе совсем не так расположены (Егор в детстве посещал школьный кружок юных астрономов и потому знал, как должны звезды располагаться). Большой Медведицы и вовсе нет… А уж когда луна выплыла из-за тучки, тут Егор не шутя затосковал. Потому как никакая это была не Луна, а совсем другая, неведомая ему планета. Раза в два больше Луны. И не желтая, а вся какая-то ядовито-зеленая… Варя между тем с лепешками закончила и к столу подсела. Взяла в руки острый нож и стала сало резать. Сегодня ж Иван Постный, лихорадочно соображает Егор, грех в руки нож брать. А Варя режет себе и режет, хоть бы что, нарезала, ножик отложила и на Егора уставилась. Пристально так разглядывает, будто в первый раз видит. Черный кот к ней на колени запрыгнул и клубком свернулся. Мур, говорит, да мур; и неласково говорит, а зловеще: мур-р-р-р-р… словно рычит. Варя его гладит и все на Егора пялится.

Егор хоть и не робкого десятка, а – сробел, боится…

Варя говорит как бы себе самой:

– Ишь глазки подленькие, так и бегают.

– О чем ты, Варюш? – Егор спрашивает, а у самого сердце в пятки уходит.

– О том самом, – отвечает Варя с двусмысленной ухмылкой. – О том самом. Расскажи лучше, мил дружок, как ты меня на тот свет спровадил.

– Вот этого, Варвара, не надо! – закипятился Егор. – Сама отлично знаешь, что у тебя было двустороннее воспаление легких. И справочка от врача имеется. И от судмедэксперта, кстати говоря, тоже.

– Справочки твои, – говорит Варя и котову голову в подпалинах чешет, – липовые. – И такой у нее вид сделался – вот сейчас душить кинется. Даже кот что-то почувствовал, испуганно с колен спрыгнул.

И у Егора все внутри охолонуло, так явно Смертью повеяло.

– Че боишься-то, – спрашивает Варя, так же двусмысленно ухмыляясь. – Не боись. Не стану я тебя душить. Одно только, Егорушка, скажу: ребеночка я под сердцем носила. Он уж ножками в живот толкался, а ты нас в гроб да на кладбище.

Варя тяжко вздохнула.

– Ой, не надо, – Егор морщится досадливо. – Какой еще ребеночек?! Тебе ж вскрытие делали. Никакого ребеночка и в помине не было. Ты что думаешь, врачи совсем дураки? Ребенка не заметили?

– А вот и дураки, – упрямо отвечает Варя. – А вот и не заметили. Как будто ты наших врачей не знаешь.

Ну, в общем-то… верно, соглашается про себя Егор, вспомнив, как на масленицу ходил больной зуб лечить, а ему заместо этого два здоровых выдрали. А в другой раз, за неделю до Пасхи, в Вербное воскресенье, палец занозил; так вместо того, чтобы занозу вытащить, всю руку, гады, оттяпали. (Правда не ему, а Гришке-соседу, ну так оттяпали ж…)

– Да-а-а… – задумчиво тянет.

– Вот тебе и да, – говорит Варя. – Ребеночек во мне по сей день мается.

– Как это мается?.. – удивился Егор. – Ты ж черт-те когда померла.

– Я-то померла, – отвечает Варя. – А ребеночек мается.

– И… что? – Егор никак не поймет, куда она клонит.

– И ничего, – отвечает Варя. – Вытащить его надо. – Помолчала маленько, остро так глянула и добавила: – Тем более, сыночек это твой.

Егор хоть и трусил отчаянно, но мужское самолюбие в нем так и взыграло.

– А вот этого не надо, не надо! – запальчиво кричит. – Насчет того, чей это сыночек, бабушка надвое сказала. Я ж тогда на целине был. В Казахстане.

Ничего ему Варя не ответила. Только вдруг лицо у нее зеленым сделалось, как планета за окном. И две слезинки из глаз выкатились. И обе – кровавые. А черный кот непонятно откуда, из какого-то темного угла: мя-яа-а-а-у-у-у…

Тут Егор и проснулся.

2

Проснулся, а в окошко солнце светит. Наше родное, земное солнышко. Птицы на деревьях заливаются, петухи по деревне перекликаются. Благодать! Вскочил Егор с лавки, подхватил свой кожушок – и бежать из проклятого дома. На дворе утро раннее-раннее, туман над полями стелется, небо высокое и си-и-нее, без единого облачка, бабы коров к общему стаду выгоняют… Бежит Егор вдоль заборов, а самого любопытство разбирает. Что ж это за дом таинственный, где подобные сны снятся? Дай-ка, думает, спрошу…

Русские женщины хоть и славятся своей красотой в заморских странах, хоть и премии там всякие за это самое получают, но в Лбово почему-то одна баба была страшнее другой. Ну буквально глаз не в кого окунуть. Такое на морде наворочено, не приведи Господь. Все ж нашел Егор женщину более-менее поприличнее и пристал с расспросами.

– Слышь, тетка, а что это за изба?

– Которая?

– Да вон, на краю. Вся в траве.

Баба тотчас быстро перекрестилась и лицом похмурела.

– Поганое место, – говорит. – Ведьма там одна жила, лет пять как померла. Ох, гадина была, ох, га-дина-а-а. Че тока не вытворяла, стерва! Мово мужика, Петра, энтой самой силы лишила. Лежит теперча в кровати, бревно бревном. Соседскую корову Маньку сгубила, та вместо молока кровью доиться стала. Правда, по многу крови дает, ведра по три за одну дойку. Ну дак это ж не молоко, много не выпьешь…

– А не знаешь ли, – Егор интересуется, – был ли у нее черный кот?

– Как не быть, был котяра! – тетка сказывает. – Ох, стра-а-шной, черт. С подпалинами тута и тута, – показала она корявым пальцем на голову, плотно закутанную серым платком. – Видать, когда ядовитое зелье варганила, плеснула ненароком.

У Егора сердечко так и екнуло, вспомнил он – были! были! у кота подпалины, и аккурат в тех местах, где баба показала.

А тетка дальше рассказывает:

– Как поганка померла, веришь, нет, после морга еще недели две в своей избе мертвая лежала. Ни запаху от нее, ни порчи… Лежит в гробу как живая. А кот энтот, сказывали, по ночам к ней в гроб залазил и клубком на груди свертывался. Во страсти какие! А как хозяйку схоронили, он и пропал невесть куда, будто сгинул… Доченька, Доченька, – закричала она ласковым голосом на корову. – Иди, милая, иди, щипай травку.

Покачал Егор на странный рассказ головою, да скорей на автобусную остановку припустил. Тут уж не до пеших прогулок… Вскоре и родное Хлевное за грязными стеклами автобуса показалось, с милым сердцу домом и милой Нюрушкой, второй Егоровой женой. Ласковой, говорливой, работящей. Зарылся Егор лицом в две ее необъятные груди, мягкие, как пуховые подушки, да и позабыл все свои беды и горести.

А потом пришел студный месяц декабрь, а там и Рождество приспело, затем Сретенье, когда зима с летом встречаются, и пошло-поехало… Пасха наступила – Светлое Воскресенье Христово, ночь на убыль пошла, день на прибыль, и вот тебе снова на Руси – веселый месяц май. Святая Троица.

Прошел еще один год, так и жизнь пройдет, не заметишь.

Позабыл Егор за повседневными делами и заботами свой странный сон, в котором ему первая жена Варя ребеночка у себя из живота вытащить наказывала. Настало лето. И вот однажды, под Петров пост, какой-то мужик в постояльцы набивается. И деньги хорошие сулит. С виду мужчина серьезный, городской, в очках; обещает не беспокоить, так как не отдыхать приехал, а наоборот – поработать в деревенской тиши. И называет себя как-то чудно, не по-нашему: господин Шульц.

Ну что ж, а у Егора к дому пристроечка имеется, никем не занятая. Стол там стоит, стул, топчан. И деньги никогда лишними не бывают. Короче говоря, столковались на все лето. А вскорости господин Шульц перебрался в Егорову пристроечку с одним лишь маленьким чемоданчиком. И как обещал, так и поступил: целыми днями не видно его и не слышно. Даже на речку Кашинку, что в двух шагах от деревни, и то не сходит. Сидит себе как мышка в норке. Нюра, по уговору, каждое утро кринку коровьего молока под дверь ставит; сметанки да творожка домашнего кладет. Иной раз и это нетронутым остается. Выйдет Егор под вечер на двор – горит свет в пристройке; выйдет в другой раз, уже за полночь, по нужде – опять оконце светится. И под утро то же самое. Пару раз он все ж таки заглядывал к постояльцу – часом не помер ли?.. нет, живой; над столом склонясь, что-то быстро пишет.

А за Егором грех такой водился: любопытный он был очень. Ну до того смущает его таинственное поведение господина Шульца, сил прямо никаких нет. Сон потерял. Уж и Нюра ворчать стала, что Егор ею по ночам пренебрегает, чего отродясь за ним не водилось. Наконец все! край! мочи нет больше терпеть!.. Открыл Егор дверь в пристройку и вошел, а постоялец даже головы не поднял, все пишет.

– Простите великодушно, – робко так говорит Егор. – Не подумайте чего плохого. Но чем это вы с утра до вечера занимаетесь? Коли, конечно, не секрет.

Господин Шульц от стола повернулся, снял очки в серебряной оправе, платочком стекла протер. Лицо без очков еще умнее, чем в очках. Да и вообще он мужчина видный. Вот только… подпалина какая-то у самых волос его наружность портит.

– Да нет, – отвечает, – не секрет. С удовольствием расскажу.

И рассказал.

3

Давно это было, гораздо раньше тех времен, когда большевики в России верховодить стали. Жил в этих самых краях один русский барин. Вот как раз в том доме, где сейчас колхозный свинарник, его усадьба и располагалась. Звали барина Иван Сергеевич, как писателя Тургенева. По тем временам считался он человеком образованным, да и не по тем тоже. Умница, одним словом. С Пушкиным дружбу водил, сам пером баловался, повести пописывал в духе Марлинского. Конечно, такой человек не мог себя похоронить в деревенской глуши. Он и не хоронил. Большую часть года по заграницам разъезжал или в Москве и Петербурге обретался. У него везде имелись свои дома с прислугой. Очень богатый человек, да и здоровьем Бог не обидел, да и красотой… Но вы ведь знаете русского человека, без странностей ему ну никак не обойтись. Хлебом не корми, а подай чего-нибудь этакого, с перчинкой… достоевщину какую-нибудь. Вот и у Ивана Сергеевича странность была, вернее, даже не странность, а слабость. Любил он своих крепостных девок на конюшне пороть. (Егор понимающе хмыкнул. «Нет, нет, – покачал головой господин Шульц. – Это совсем не то, о чем вы подумали».) Так вот, любил он пороть молоденьких крестьянок. Для этих целей у него и плеточка имелась, кожаная, крученая… Оттого-то, при всей своей горячей любви к барину, дали ему крепостные прозвище – «Лютый». Хотя, правды ради надо сказать, до смерти он ни одну девку не засек, а после щедро вознаграждал подарками и деньгами.

И вот однажды привез Иван Сергеевич к себе в усадьбу, прямо из Парижа, живую француженку. Хрупкое, воздушное создание, как бы даже и не земное. Звали ее Луиза Дюваль. Она была балерина. Француженка тут же переоделась в русский сарафан, косу стала заплетать, босиком бегать, полюбила пить квас и есть окрошку. А на утренней заре ходила к пруду (где теперь грязная лужа) и крутила там фуэте, а затем купалась. И вот на ее беду нашло на Ивана Сергеевича помутнение. Как бес в уши нашептывает: поди да поди кого-нибудь выпори. Схватил свою плеть и в сад бросился. А навстречу Луиза с купания возвращается. Иван Сергеевич без лишних слов за косу ее, да на конюшню. И начал там сечь. И засек. Насмерть! (Это вам не русская баба. Много ли француженке надо? Тем более балерине.) Конечно, здесь имело место и недоразумение. Ведь она могла крикнуть. По-французски. Воззвать, так сказать, к духовной сущности Ивана Сергеевича. Но дело в том, как мне кажется, что Луиза Дюваль приняла грубое обращение за неистовую страсть. Ей, видимо, показалось, будто русский барин с ней заигрывает. И даже когда на ее нежные плечи посыпались первые удары плети, она все еще принимала это за пылкость загадочной русской натуры. Ну а потом… потом было поздно. Иван Сергеевич в раж вошел. Тут уж хоть по-французски кричи, хоть по-итальянски; не поможет.

К полудню, когда все открылось, горю Ивана Сергеевича не было границ. Он так убивался по несчастной Луизе, что дворовые опасались за его рассудок. Два раза к пруду бегал топиться, всерьез подумывал в монастырь уйти. Но… уехал в Петербург. Там он нашел старого китайца, специалиста по бальзамированию, и привез его в усадьбу. И китаец, надо отдать ему должное, сделал все по высшему классу. Луиза Дюваль лежала в гробу как живая. Тем временем на кладбище заканчивали сооружать часовенку с витражами, рубиновым крестом на куполе и изваянием самой Луизы в мраморном гробу. Настоящий же гроб с настоящей Луизой установили в комнатке под часовней. И мало кто знал, что от барской усадьбы был прорыт тайный ход в эту комнату. (Егор покачал головой; да, да, помнит он полуразрушенную часовенку на кладбище. Босоногими пацанами туда еще бегали. Правда, никаких витражей и рубинового креста и в помине уже не было, но памятник с отбитым носом сохранился.) И вот как схоронили француженку, так и пошла про то кладбище дурная молва: будто из земли голоса таинственные доносятся. А один божий странник клялся с пеной у рта, что видел в три часа по полуночи женщину в белых одеждах, танцующую меж крестов. Ну а уж в следующем веке, в расстрельные тридцатые годы (все по тем же глухим слухам), чекисты стали свозить на кладбище трупы своих жертв и тайно захоранивать. Говорили даже, что и самого царя-батюшку с семейством не в Екатеринбурге порешили, а сюда привезли умертвлять… Короче говоря, – закончил свой рассказ господин Шульц, – загадочное место во всех отношениях.

Выслушал Егор со вниманием эту любопытную историю.

– Ну и что? – спрашивает.

– Ну и ничего, – пожимает плечами господин Шульц.

– А чем вы все-таки с утра до вечера занимаетесь? – не отстает упрямый Егор. – Если, конечно, не секрет.

– Да нет, – отвечает господин Шульц, – какой там секрет. С удовольствием расскажу.

И рассказал.

– Я занимаюсь инфернологией. Слыхали о такой науке?

Егор головой качает, нет, не слыхал.

– Это наука об Аде, – охотно разъяснил господин Шульц. – Дело в том, что по моим расчетам Ад находится в России.

– Как в России… – У Егора аж дыхание сперло.

– Вернее, не в самой России, – поправился господин Шульц, – а под Россией. Вот тут, прямо под нами, – постучат он каблуком ботинка в пол.

– Но… но… почему?? – Егор слов не находил от изумления.

– А где ж ему еще быть, как не под Россией?! – убежденно сказал господин Шульц.

– Действительно, – пробормотал Егор, сраженный наповал столь веским доводом.

– По моей теории, – продолжал господин Шульц, закинув ногу на ногу и закуривая сигаретку. – Ад имеет три входа и ни одного выхода. Один вход был в Атлантиде, ну и, естественно, исчез вместе с ней; второй неизвестно где, хотя я смутно подозреваю, что он расположен… – тут господин Шульц опасливо огляделся и, приклонясь к Егорову уху, прошептал одно только слово.

– Не может быть! – удивленно воскликнул Егор. – Не верю!!

– Однако это так! – припечатал господин Шульц. – Что же касается третьего входа… – Господин Шульц помолчал, выпустил изо рта сизую струйку дыма. – То он здесь.

– Где здесь? – Егор растерянно озирался.

– На том самом кладбище, где француженка лежит.

Наступила тишина. Мертвая. И только одинокая муха летала по комнате и жужжала. Вот так: жжжжжжжжжжжж…

4

С того самого дня взаимоотношения между хозяином и постояльцем заметно потеплели. А вскоре Егор с господином Шульцем и вовсе сделались чуть ли не закадычными друзьями. И это несмотря даже на явный перепад в интеллектуальном уровне. Си-и-дят себе долгими летними вечерами на завалинке и разговоры разговаривают. О том, о сем. И вот как-то в один из таких теплых вечерков Егор и рассказал свой прошлогодний сон.

– Любопытно, любопытно, – живо заинтересовался господин Шульц. – А не с четверга ли на пятницу вам этот сон приснился?

– Да, – припомнил Егор, – с четверга на пятницу.

– Значит, вещий, – уверенно заявил господин Шульц и о чем-то глубоко задумался. Так глубоко, что Егор уже и спать было решил пойти, но тут господин Шульц очнулся да и говорит, указав пальцем в небо:

– Обратите внимание, Егор, луны на небе нет.

– Ну и что, – не понимает Егор. – Счас ветер тучи разгонит, она и появится.

– Не появится. Сегодня как раз двадцать девятый лунный день. Сатанинский. Разгул темных сил.

– И что это значит? – спросил Егор.

– Это значит, – сказал господин Шульц, – что вход в Ад открыт.

Сказал, а сам смотрит на Егора выжидающе. Егор заерзал.

– И вы… хотите…

– А почему нет?

– Дак мы ж там ничего не увидим, – пытается увильнуть Егор.

– У меня фонарик есть. На аккумуляторах.

– А… а… – Егор даже не знает, что ему и придумать, от такой неожиданности. В самом деле: только спать собрался идти под горячий Нюркин бочок, а тут как бы в самое пекло лезть не пришлось. – А вот, – наконец нашелся он, – ежели они на нас кинутся?

– Обороняться станем, – невозмутимо отвечает господин Шульц. – У меня пистолетик имеется, длинноствольный «кольт 45». Как раз на такой случай.

– Ну… не знаю. – Егор дух перевел. – Надо, наверное, Нюру предупредить.

– Не надо.

– Почему это?

– А что она, по-вашему, скажет?.. Иди, Егорушка, в Ад?!..

– Вообще-то верно, – согласился Егор.

Господин Шульц пружинисто поднялся с заваленки.

– Я пойду саквояж захвачу, а вы возьмите топор и две лопаты. Штыковую и совковую.

– Лопаты зачем? – удивился Егор.

– Заодно жену вашу выроем, – бодро пояснил господин Шульц. – Неужели вам не интересно посмотреть, что от нее осталось?!

– Ну, интересно, конечно… – неуверенно пробормотал Егор.

…На кладбище и днем-то иной раз страх заберет, что ж тогда говорить о безлунной ночи. Тут еще и дождь напористый зарядил. Пока по деревне шли, вроде нормально было. Собаки во дворах брешут, окошки в домах светятся. А как за околицу вышли, где темень непроглядная началась, Егор совсем духом пал. Идет за энергичным господином Шульцем, ногой за ногу цепляет… Еще и филин, зараза, вдруг заухал! (У Егора аж внутри все оборвалось от этого уханья.) Вскоре прохладой повеяло от речки Кашинки, значит, и пути всего ничего осталось… Наконец пришли. Сразу и дождь перестал. И ветер стих. Ни одна веточка на деревьях не шелохнется. Тишина стоит. Жуткая.

Нашли они Варину могилу и за работу дружно взялись. И часу не прошло, лопаты стукнулись о крышку гроба. Вытащили они его кое-как из могилы; гроб хороший, дубовый, нисколько в земле не попортился, только что обивка матерчатая сгнила. Подцепил Егор крышку топором, она и отскочила. И перед ними предстала мертвая Варя. Глядит Егор на свою бывшую жену во все глаза, кажется, нисколько она за десять лет лежания в земле не переменилась. Даже как будто похорошела.

А господин Шульц прямо в мертвое лицо фонариком посветил.

– Ничего себе, – присвистнул удивленно. – Это же Луиза Дюваль, та самая француженка, которую Иван Сергеевич насмерть засек.

– Что-то вы, господин Шульц, путаете, – занервничал Егор. – Это моя первая супруга. Варя.

Господин Шульц, как обычно, надолго задумался, а потом и говорит:

– А-а, теперь мне все понятно. Ваша жена – фантом. На самом деле она умерла в прошлом веке. Поздравляю вас, Егор, вы жили с фантомом. А я еще думаю, чего это она так хорошо сохранилась… Ну-ка, подержите фонарик, – деловито приказал господин Шульц и, отдав вконец обалдевшему Егору фонарь, полез в свой саквояж.

Только теперь Егор заметил, что живот у Вари вздутый, как у беременной. Господин Шулыц достал из саквояжа блестящий скальпель и, воткнув его в Варин живот, разрезал вместе с саваном.

И тут… и тут… Егор даже не понял сразу, что же случилось. Какой-то противный визг ударил по ушам, а в нос пахнуло зловонием, и что-то склизкое, кровавое, мохнатое стремительно вырвалось из Вариного живота (Егору с испугу показалось, что это была обезьяна. Макака.) и понеслось прочь!

– Лови!.. Лови!.. – азартно закричал господин Шульц.

Да куда там! Уродец, что твой резвый жеребец, заскакал через могилы. Только его и видели.

Господин Шульц пришел в сильнейшее возбуждение.

– Так я и знал! – радостно потирал он руки. – Так я и знал!! Какое блестящее подтверждение моих исследований! Ну, теперь держитесь, господа антропологи! Это, пожалуй, Нобелевской пахнет!

Егор растерянно молчал.

– Как вы думаете, Егор, кто это такой? – весело глянул господин Шульц.

– Ну… не знаю… сынок, наверное, мой.

– Ха! сынок! Ничего себе – сынок!! Самый настоящий скунс!!

– Кто?.. кто?..

– Зверек такой, – уже несколько поспокойнее сказал господин Шульц. – Он водится в Северной Америке и по виду напоминает нашего хорька. Дело не в нем. Я взял примерное название, чтобы как-то обозначить явление. Кто же это на самом деле, практически неизвестно. Лично я предполагаю здесь внеземное происхождение. – Господин Шульц закурил. – Таинственные крошечные особи забираются в умерших молодых женщин и там развиваются до взрослого состояния. Женское чрево для них наиболее подходящая питательная среда. Внешне все напоминает беременность и длится тоже где-то около девяти месяцев. Когда созревание заканчивается, скунс прогрызает живот покойницы и вылезает наружу. Надо сказать, что они очень ловко научились приспосабливаться в человеческом обществе, и их практически невозможно выявить. Впрочем, все скунсы имеют маленький рост и обладают злобным характером…

Егор насторожился. Ему вдруг показалось, что из Вариной могилы донесся какой-то подозрительный шум. Он тотчас посветил туда фонариком и – глазам своим не поверил…

– Господин Шульц, – сдавленно шепчет. – Глядите…

А господин Шульц уже и сам видит.

– Да-а-а, – тянет с придыханием.

Дело в том, что в размер Вариной могилы – зияет дыра. А в этой дыре, далеко внизу, земля виднеется. Ощущение такое, будто с громадной высоты смотришь. Как с самолета. (Егор однажды летал к теще в Таганрог.) И по всей неведомой поверхности, насколько глаз хватает, яркие костры горят. Костры, костры… миллионы костров!.. Черный дым клочьями к небу поднимается (где Егор с господином Шульцем сидят). А вместе с дымом летят человеческие вопли, вскрики, всхлипы… Прямо один сплошной стон несется из могилы. И с такой болью… с такой болью… Сидят Егор с господином Шульцем, пошевелиться не могут. Оторопь взяла. А из-за ближайших крестов скунс снова появился. Уже в каком-то рванье и кирзовых сапогах. Подкрался тихонечко и господина Шульца в могилу сапогом спихнул. А затем и Егора.

5

Очнулся Егор в подземелье. Тусклые лампочки по стенам светят, вода в отдалении капает: кап-кап, кап-кап… гулко так звук разносится. Радом господин Шульц сидит. Живой и невредимый.

– Господин Шульц, – спрашивает Егор, – это где же мы с вами теперь находимся? В Аду, что ли?!.

– Не думаю, – отвечает господин Шульц. – Видите, рельсы по шпалам проложены.

Глянул Егор себе под ноги, точно, рельсы…

– Может, это тогда метро? – предполагает.

– Для метро тоннель слишком узкий, – говорит господин Шульц. – Вагоны не пройдут.

– Как же мы тут очутились, – чешет затылок Егор.

– Черт его знает, – чешет свою подпалину господин Шульц. – Но надо, по-моему, выбираться отсюда поскорее.

С этими словами он, быстро вскочив на ноги, пошел по тоннелю. Егор, конечно, за ним.

– И чего это с нами приключилось, – продолжает недоумевать Егор по дороге. – А, господин Шульц?!

– Понятия не имею.

– Может, и вправду Ад видали?..

– Вряд ли, – с сомнением качает головой господин Шульц. – Мне вообще кажется, что это обыкновенная галлюцинация, вызванная психоэнергетикой, исходящей от вашей мертвой жены. Вернее, от фантома. Я слыхал о таких штучках.

– Да, но тогда… – начал было Егор и тут же поперхнулся. Рельсы внезапно котились, тоннель раздвинулся, и они очутились в огромном сводчатом помещении, пол которого был буквально завален… трупами.

– Скорей назад! – закричал господин Шульц и первым бросился бежать, перескакивая через две шпалы на третью. – Это тот самый тайник, – на ходу объяснил он Егору. – Помните, я вам рассказывал… Куда чекисты убитых прятали…

Вдруг из-за поворота показались какие-то люди.

– Стоять! – грозно приказали они. – А то счас постреляем, как цыплят!

И сразу же начали стрелять: бах! бах! бах!.. Пули мимо Егорова уха: фьють! фьють! фьють!.. Ну, естественно, замерли Егор с господином Шульцем на месте. А куда деваться?.. Вперед – убьют! Назад – тупик с мертвецами… Неизвестные с профессиональной ловкостью вывернули им карманы, забрали у господина Шульца так ему и не понадобившийся «кольт 45» и, больно скрутив пленникам руки, а заодно плотно завязав глаза, быстро повели. Сначала в гору, потом под гору, потом поехали (скорее всего, на дрезине), потом приехали; лестницы крутые пошли, разговоры, запах махорки, хлопанье многочисленных дверей… Наконец повязки с глаз сняли (руки связанными оставили); смотрит Егор: большая комната со столом. А на столе сидит хмурый карлик с лицом, как кусок вареного мяса. В углу рта папироса дымится.

– Да это же наш скунс, – шепчет Егору господин Шульц. Пригляделся Егор, действительно, вроде он.

Тут дверь в комнату отворилась, и на пороге появился здоровенный детина в папахе и с винтовкой.

– Товарищ Драченко, – докладывает, – кулаков из райцентра привезли. Куда их девать? Подвалы все забиты.

– Чем забиты? – спрашивает скунс.

– Монахинями.

– К стенке их!

– Кого – их? – не понял детина.

– Монахинь.

– А кулаков в подвалы?

– Нет, – сказал скунс, – тоже к стенке.

– А в подвалы кого? – снова не понял детина.

– Никого. Всех к стенке!.. А в подвалы – реквизированный картофель.

– И этих двоих тоже к стенке? – показал детина винтовкой в сторону Егора и господина Шульца.

– Двоих? – слегка удивился скунс. – Ну-ка, дай я на них погляжу.

Поглядел. Пристально так. Сначала на Егора, потом на господина Шульца.

– Да, – кивает, – этих тоже.

И Егора с господином Шульцем провели недлинным коридором во внутренний дворик, поставили у кирпичной стены. И – расстреляли.

6

Снова очнулся Егор. На сей раз в стеклянном гробу. «Неужели чекисты по-христиански схоронили», – поразился он и огляделся. Вокруг была небольшая комнатка, сплошь увешанная красивыми коврами. Даже на потолке был ковер. Вылез Егор из своего гроба и сразу же увидел… Варю. Живую. Она стояла с распущенными волосами и в длинном полупрозрачном платье. Егор так и ахнул от удивления. И Варя тоже ахнула. Егор по лицу ладонью провел. И Варя провела. Егор насторожился. И Варя насторожилась. Егор ногой топнул! И Варя топнула! Вот тут-то до Егора и дошло, что он и есть Варя! И что перед ним обыкновенное зеркало. Прошелся Егор по комнате туда-сюда. Странное состояние. Груди вперед тянут, зад назад. Чудно, одним словом! Не успел он как следует свыкнуться со своим новым положением, как раздался осторожный стук в маленькую дверь. И послышался голос, очень знакомый.

– Мадемуазель Дюваль, – промурлыкал голос, что твой кот, – позвольте войти. Это я, Иван Сергеевич.

– Ну входи, – говорит Егор, а сам своему бабьему голосу дивится.

Дверца тотчас отворилась, и в комнату вошел… господин Шульц в старинных одеждах. А может, его фантом (Егор уже основательно во всем запутался). Подойдя к Егору, вернее, к Варе, а еще вернее, к мадемуазель Дюваль, Иван Сергеевич галантно поцеловал у нее ручку.

– Как изволили почивать, дорогая Луиза?

– Да ничего, – отвечает Егор. – Нормально.

А Иван Сергеевич руки не отпускает, девичьи пальчики поглаживает.

– А я за вами, – мурлычет. – Окажите честь, отужинайте со мною при свечах. – И вдруг как схватит Егора за сиськи, и ну их мять!

– Но! но! но! – завопил Егор, прямо-таки ошарашенный подобным обращением.

– Мадемуазель Дюваль, Луиза… Лизанька… – страстно бормочет Иван Сергеевич, покрывая быстрыми поцелуями Егорово лицо. – Прошу… у-мо-ля-ю… одну только ночь!..

И тут же, не давая Егору опомниться, легко подхватил его на руки и понес в темный проход за дверью. Довольно долго он тащил Егора узким и длинным коридором, затем надавил кнопку в стене, стена отъехала, и они очутились в спальне.