Текст книги "В любви – то радостно, то больно"
Автор книги: Валерий Столыпин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Про врачебный инцидент
На улице было промозгло, ветрено, очень скользко, после ледяного дождя, а у Пал Палыча, участкового терапевта, как назло накопились двенадцать вызовов на дом.
Восемь пациентов он уже посетил, теперь шёл как на настоящую Голгофу к хронической больной – Марии Ивановне Прониной, удивительно пряничной старушки с манерами высокородной аристократки в сотом поколении, которая два раза в неделю обязательно оформляла срочный вызов на дом.
Павел знал, что болезни лишь повод – бабуле катастрофически не хватает общения.
В первый раз, когда пришёл её спасать, Мария Ивановна встретила доктора настороженно, выглядела так, словно не умирать собралась, а как минимум на спектакль в театр на премьеру и сразу повела в гостиную, где исходил паром цветастый, под хохлому, самовар.
Стол, накрытый вышитой скатертью, был заставлен сухарями да сушками, домашнего приготовления сладостями, свежеиспечёнными плюшками.
Старушка была жизнерадостна, бодра, словоохотлива и весьма активна: сходу пригласила за стол и потчевала, потчевала, потчевала. С шутками да прибаутками. Задавала тысячу вопросов, нисколько не относящихся к профессии озадаченного таким приёмом посетителя. Отказаться участвовать в священнодействии, было невозможно. Визит затянулся часа на полтора.
Теперь Пал Палыч заранее обдумывает, как избежать сладкоголосого плена, хотя раздражения и неприязни не испытывает: просто работы много, даже на себя времени не хватает.
Осмотрев бабушку для порядка, Павел выписал рецепт, детально проконсультировал на все случаи жизни, отпустил для соблюдения сложившегося протокола посещения с десяток заготовленных загодя комплиментов.
– Извините, Мария Ивановна, стемнело уже, а у меня ещё три вызова, один в вашем подъезде. Я ведь с утра на службе: шесть часов принимал больных на участке, два часа потратил на бюрократические отписки. Теперь на обходе задержался, а у меня маковой росинки во рту не было.
О сказанном Пал Палыч тут же пожалел, но было поздно. Пришлось пить чай с сочниками и рогаликами, выслушивать с восторгом рассказанные истории из жизни молодой горожанки, жившей в доисторическую эпоху в совсем другой, непохожей на нынешнюю стране.
После второй чашки Павел запросил пощады.
– А кто у нас заболел, не Фёкла Степановна? Хворала она очень, это точно.
– Нет-нет, не она. С этой дамой я уже познакомился на той неделе. Нет, – Павел достал журнал вызовов, – Акимова. Люся Леонидовна. Ошиблись наверно, скорее всего Людмила.
– Всё правильно, Люсия она. Мама у неё из Словении, то ли сербка, то ли хорватка. Красивая девочка, премиленькая. Просто куколка. А какая умница! Что же с ней случилось, милок? Молодая ещё болеть-то!
– Простуда у неё. ОРЗ или грипп. Разберёмся.
– Ты ей от меня вареньице передай. От простуды первое средство – малина. И смотри там – не озорничай. Она девочка порядочная, одна теперь живёт. Надо будет завтра обязательно проведать.
Уходил Пал Палыч от больной постепенно, по одному шагу, после чего следовала ещё одна маленькая история из богатой событиями жизни, потом ещё одна. И ещё.
Павел беспокойно поглядывал на часы, открывал рот… и опять слушал. Неудобно было перебивать хозяйку на полуслове.
Время неумолимо приближалось к вечеру.
– Три вызова, три вызова, три вы-зо-ва. Ещё целых три, – назойливо вертелось в голове.
Двадцать первая квартира была на седьмом этаже. Нужно торопиться.
– Я уже думала, что вы не придёте, доктор. Заждалась, – прохрипела девушка с измождённым видом, каплями пота на носу и под глазами, с вымученной недугом мимикой.
Пал Палычу очень импонировало, когда называли не врачом, а доктором. Он был родом из семьи потомственных лекарей, где слово врач недолюбливали, обходили стороной, находили его неприличным, потому что намекало на недобросовестность и склонность к обману.
Его словно приласкали, погладили. Во всяком случае, настроение резко подпрыгнуло. К тому же Люсия действительно оказалась на редкость привлекательной, несмотря на серьёзное недомогание. Кроме того моментальному установлению контакта способствовал очень знакомый, до одурения приятный уютный запах.
Пал Палыч принюхался, стараясь сделать это незаметно для больной, и задумался в попытке вспомнить, когда, где, при каких обстоятельствах познакомился с этим ароматом.
– Ароматами лечусь, доктор. Мама научила. Бергамот, лаванда и можжевельник. Пока не помогает. Извините, меня немного штормит, и говорить трудно. Я присяду.
Шея пациентки была обмотана пушистым шарфом раза три, не меньше.
– Понятно, похоже на ангину. Где у вас горячая вода? Руки вымыть.
Больная махнула рукой вглубь коридора и показала шагающими пальчиками, что ждать будет в комнате.
Лицо девушки искажала гримаса боли. Без осмотра было видно, что у неё высокая температура, что её знобит и лихорадит. Ничего выдумывать не было необходимости, разве что горлышко (именно так, горлышко, он и подумал) посмотреть, да рецепт выписать.
– Зовут меня Павел Павлович. Ваш участковый. На что жалуетесь, – спросил он, разворачивая фонендоскоп, – не переживайте, я его погрел, он тёплый, – и внимательно посмотрел Люсе в глаза в надежде на её догадливость: для осмотра и прослушивания необходимо раздеться.
– Доктор, у меня только горло болит.
– Понимаю, даже вижу. Существует определённая процедура: сбор анамнеза, осмотр, прослушивание. Видимые симптомы – вершина айсберга, мне же нужна цельная клиническая картина заболевания, этиология воспалительного процесса, причинно-следственная связь. Я должен определить очаги поражения, понять, что и чем лечить, откуда растёт корень проблемы. Раздевайтесь уже.
– Доктор, – пациентка попросила жестом, чтобы наклонился, осмотрелась по сторонам, словно опасалась, что могут подслушать и прошептала, – я же девушка! А вы мужчина. Неудобно как-то.
Увидев недовольную реакцию доктора, больная кокетливо пожала плечами, – ну-у-у, ну ладно, моё смущение будет на вашей совести.
Люсия развернула шарфик, стараясь казаться неприступной и гордой, затем нехотя, словно жертва насилия, сняла свитер, с закрытыми уже глазами домашний халатик, посмотрев на Пал Палыча настолько сурово и обиженно, словно угадала единственную цель осмотра – совратить невинную жертву.
– Гм… в следующий раз предупреждайте регистратора, чтобы присылали на вызов женщину. Мне, знаете ли, не до сантиментов: меня ещё два пациента ждут. Могу не осматривать. Под вашу, конечно, личную ответственность. Я доктор, а не жиголо. Ваши прелести меня не волнуют.
Пал Палыч принялся было укладывать снаряжение в баул, когда Люсия решительно сняла ночную рубашку, оставшись в прозрачных трусиках, встала в горделивую позу, прикрывая малюсенькие груди и глаза, на которые наворачивались слёзы.
– Глаза можно открыть, я не собираюсь вас пытать. Закружится голова – можете упасть. Руки уберите. Пожалуйста. И расслабьтесь уже. Я доктор, ну! Впрочем, как хотите. Можете одеваться, если для вас это так принципиально. Не настаиваю.
– Нет-нет! Слушайте доктор, осматривайте. Вдруг у меня воспаление лёгких. Или туберкулёз. Я ещё молодая совсем, я детишек хочу. Слушайте!
Девушка смело убрала руки. При этом кожа на лице, шее и груди начала стремительно наливаться краснотой, кулачки Люсия сжала так, что на их тыльной стороне выступили сливового оттенка вены, соски налились и бесстыдно восстали, что неожиданно вывело Пал Палыча из равновесия, хотя до этого момента он пересмотрел и перещупал наверно сотни таких пациенток.
– Дышите ровно. Успокойтесь.
Пал Палыч нежно, почти невесомо прижал ниже девичьей груди акустическую головку фонендоскопа, но никак не мог сосредоточиться на прослушивании шумов и ритмов дыхания, потому что видел, даже чувствовал, как дрожит и напрягается пациентка. И оттого, что от осмотра отвлекал насыщенный аромат молодого горячего тела, который невозможно было воспринимать как часть болезни.
Мужчина медленно перевёл взгляд на окаменевшее лицо Люсии, в глазах которой метались искорки растерянности и смятения. Отлепить взгляд от её парализующих глаз было попросту невозможно.
Руки Павла медленно задрожали, словно импульс неведомой энергии включил внутри его тела некий генератор, заставляющий вибрировать, и одновременно отключил мозг от выполнения лечебного долга.
Люсия, точнее её неожиданно соблазнительная грудь, находилась от его лица на расстоянии всего лишь нескольких сантиметров.
Пал Палыч медленно, с наслаждением и страстью, словно завороженный передвигал по нежной девичьей коже, покрытой плотными мурашками, блестящую головку медицинского прибора, не обращая внимания на шумы в лёгких и чего-то там ещё. Про болезненное состояние пациентки он отчего-то совсем забыл. Перед ним была не больная – женщина в беспомощно соблазнительном виде, от созерцания которой голова шла кругом.
Время как бы остановилось, сосредоточив внимание доктора на том, что его и её сердечные ритмы зачем-то пытаются объединиться.
Доктор плавно проваливался в подобие гипнотического транса, потом и вовсе забылся, в то время как руки выполняли привычные действия, а перед глазами в подвижном густом мареве плавали горячие и упругие маленькие холмики, излучающие странную энергию, дразня восставшими так некстати спелыми вишенками, отвлекающими от принципов врачебной этики.
– Доктор, доктор, – услышал он глухо, словно издалека, чей-то зов, – вам плохо?
Пал Палыч медленно возвращался в реальность, обнаружив, что крепко обнимает Люсию за талию, уткнувшись лицом в её плотный животик.
– Простите ради бога, голова закружилась. Устал, наверно. Много работаю. Вы как, не испугались? Сейчас-сейчас, приду в себя. И продолжим.
– Что вы, доктор. Теперь я вас обязана лечить. У меня где-то бальзам звёздочка был. Прилягте, намажу вам височки. Не переживайте, всё будет хорошо. Мама меня учила, как справляться с такими ситуациями. Советую пить воду со свежим лимоном. Мне всегда помогает.
Люсия суетилась возле Пал Палыча, не обращая внимания на то, что на ней совсем ничего нет, кроме трусиков. Мужчина уже окончательно пришёл в себя, но не хотел себя выдавать. Ему определённо нравилось наблюдать, как подпрыгивают упругие грудки, чувствовать нежные прикосновения, слушать мелодичный голос.
Голос! Удивительно, но Люсия не хрипела, не обливалась потом, не выглядела больной и беспомощной. В сложившейся ситуации было что-то нереальное, мистическое. С чего бы, например, ему, взрослому мужчине, отнюдь не мальчику, было спасаться бегством в беспамятство от приступа мимолётной впечатлительности, укрываться спасительным обмороком, словно застенчивый юноша, впервые увидевший распустившийся бутон девичьей груди?
Такой силы влечение посетило его впервые в жизни.
Пал Палыча трясло от избытка энергии. Его корёжило и ломало неведомое влечение, силу и причину которого он, дипломированный терапевт, не мог объяснить и понять. В его врачебной практике такое случилось впервые.
На настенных часах, куда Павел нечаянно посмотрел, было уже без четверти девять. Впереди два нереализованных вызова, а он лежит и глазеет исподтишка на обнажённую нимфу, вынашивая в подсознании откровенно пикантные планы, которым никогда… никогда не суждено воплотиться в реальность.
Зачем он ей такой нужен? Зачем?
Тем временем женщина отвернулась, бесстыдно выставив напоказ не менее соблазнительный контур, чтобы одеться. Её грациозные, волнующие женственностью движения приводили Павла в неистовство, заставляли страдать и восторгаться одновременно.
Мужская психика, не выдержав борьбы желаний с запретами, раскалилась добела, вытворяя с телом немыслимое: сердечные ритмы пошли вразнос, кровь сосредоточилась ниже пояса, дыхание запирало, эйфория и возбуждение перемежались приступами отчаяния.
Пал Палыч затаил дыхание, сосчитал до десяти, – Люся Леонидовна, зря вы всё-таки оделись. Я вас так и не осмотрел. Давайте уже завершим процедуру. Назначу вам лечение и пойду уже на следующий вызов.
– Ага, видела, как вы эмоционально реагируете на девичью грудь. Я так испугалась, когда бросились меня обнимать, а вы брык и в техническом нокауте. Не нужно меня больше лечить, мне уже лучше. Наверно простуда от страха убежала. Это надо было видеть: взрослый мужик насмотрелся на сисечки и поплыл в мир грёз. Чудеса, да и только. Экий вы доктор впечатлительный. Я вас пожалуй провожу. Что-то переживаю. Куда нам на следующий вызов?
– Нам?
– Не могу же я вас такого беспомощного бросить на произвол судьбы. Как ни крути, я теперь за вас в ответе.
Притормози у счастья
Три дня в небесной канцелярии происходило нечто несуразное. Верхушка лета – сезон удушливого зноя и редких грозовых разрядов, а на город, где жила семья Ворониных, налетели вдруг холодные дожди без конца и начала.
Температура опустилась до восьми градусов. Непрерывный поток воды по капельке высасывал из душ и тел, оглушённых несвоевременной погодной мутацией последние возможности приспособиться.
То тут, то там стихия обрывала линии электропередач, рушила мачты, удерживающие провода, не выдерживали нагрузки трансформаторные подстанции. Фёдор работал в аварийной бригаде. Трудились на пределе возможностей, поскольку современная жизнь без электричества немыслима в принципе: отключи подачу энергии и жизнь замрёт.
Прошедший день был на редкость неудачным. Бригада ремонтников металась с одного вызова на другой, некогда было перекурить, съесть бутерброды. Два раза попадали в разлив, едва не утонули вместе с аварийной машиной.
Витька Угольников получил серьёзный ожог, замкнув собой цепь неожиданно свалившейся шиной на линии, которую диспетчер по какой-то причине не отключил, хотя по рации сообщили, что участок обесточен.
Мало того, что целый день крутились под проливным дождём, устали, промокли до нитки, так ещё пришлось писать подробные объяснения, потом допрашивали с пристрастием.
Фёдор долго стоял под горячим душем, согреться и расслабиться не получалось. Было впечатление, что под пресс положили пакет со льдом. От голода, напомнившего вдруг о себе, неприятно урчало в желудке.
Только когда приятно зарокотал двигатель старенького Опеля, а печка выдала первые порции тёплого воздуха, удалось немного отключиться от перегрузки, от готовности к экстремальной жизнедеятельности.
Растекавшееся по расслабленным мышцам тепло вызвало ощущение тяжести, Фёдор на ходу задремал, едва не отключился.
Дома ждали. Хотя, последние несколько месяцев он не был в этом уверен. Как-то неуютно стало в семейном гнёздышке. Ангелина, которую раньше он нежно называл Геля, всё чаще воспринималась как Ангина с осложнениями. Кто она ему?
Вначале Фёдор воспринимал лишь романтические эпитеты: любимая, милая, моя, изредка обращаясь к жене сладенькая или малышка, когда желание и нежность выходили из берегов. Какая она была ласковая и нежная, какая тонкая и звонкая.
Была, да-а-а. Именно была. Ведь часа не могли прожить друг без друга: тело начинало гудеть и вибрировать, как двигатель автомобиля, когда через карбюратор подаётся в камеру сгорания обеднённая топливная смесь.
Хорошее настроение и радость наполняли Фёдора лишь в присутствии любимой, особенно в те моменты, когда прикасался к ней или смотрел глаза в глаза.
Теперь он не может ответить себе на систематически загружаемый в мозг вопрос: почему он вообще на Ангелине женился, разве на то была причина? Неужели мы женимся потому, что так принято?
Конфликты и дипломатические споры начались через месяц после свадьбы, но сила влечения и страсти запросто стирала любую обиду.
Чтобы почувствовать себя счастливым достаточно было поцелуев и объятий, глобальные же противоречия легко преодолевались в постели, поглощаемые острыми ощущениями, сладчайшими эмоциями и пикантными упражнениями интимного характера .
Любовь, не любовь – что-то магнетическое долгое время объединяло Фёдора с женой, он мучительно нуждался в близости.
Почему теперь Ангелина перестала возбуждать? Ведь она по-прежнему красива, но желания дотронуться до спелой груди, обнять, поцеловать за ушком или в шею, с вожделением залезть рукой под юбку или головой под кофточку, вдохнуть до головокружения аромат женского тела, чувствуя, как волнуется пульс в каждой клеточке тела, как кровь устремляется вниз живота – ничего этого давно нет.
Ангелина есть, Фёдор тоже, а желания слиться в любовном экстазе исчезло. Порой несмотря на усталость очень не хочется возвращаться домой. На работе или с друзьями куда интереснее.
Сложно понять, почему испарились чувства. Хотя, чего от себя-то таиться? Всему виной тёща, возложившая на себя по собственной воле роль дрессировщика, с садистским удовольствием формирующего характер дочери, наставляя её, как правильно надевать на супруга ошейник, как пользоваться естественными различиями и физиологическими преимуществами, чтобы добиться повиновения и исполнения желаний.
Паулина Леонтьевна контролировала все аспекты семейной жизни молодожёнов, влезала в хозяйственную, финансовую, даже интимную сферу, требовала отчёта по доходам, расходам и планам.
Фёдор не имел склонности к интригам, таланта и желания отстаивать свою точку зрения, добиваться лидерства в семье, хотя в бригаде его слушались беспрекословно.
Постепенно тандем жена-тёща сосредоточил в своих руках властные полномочия, с усердием и упоением пользовался ими, невзирая на его мнение.
Сегодня мужчина был настолько утомлён, что не было сил думать о сложностях семейных отношений. Он хотел погрузиться в атмосферу домашнего уюта, поесть домашней стряпни, сесть в удобное кресло с бутылочкой холодного пива, несколько минут посмотреть телевизор и уснуть.
Аварийных заявок, когда закончилась смена, накопилось столько, что ночная бригада никак не смогла бы с ними справиться. Значит, следующий день будет опять изнурительным и суматошным.
Фёдор был бы весьма рад и признателен, если бы сегодня его избавили от общения с тёщенькой, если бы Ангелина встретила с улыбкой, вместо привычной процедуры травмирующего психику выноса мозга.
Тишина и спокойствие – вот в чём он нуждается. Всё прочее потом, не сейчас.
У него от усталости кружилась голова, закрывались, как ни старался, глаза.
– Припёрся! Не прошло и полгода. Совесть у тебя есть, – слишком эмоционально для рядовой ситуации закричала жена, напрягая мимические мышцы и брызгая слюной, – так-то ты относишься к родственникам!
– Ангелина, у меня был очень тяжёлый день. Остановись, не начинай. Отдохну и сам себе качественно вынесу мозг, но сначала борщ… или котлеты, без разницы чего. Я не ел со вчерашнего дня, ужасно устал, хочу спать.
– А маму, маму мою с юбилеем поздравить не хочешь, – голосом Паулины Леонтьевны верещала супруга, – она о тебе паразите-бездельнике никогда не забывает. То носки, то футболки дарит. Говорила мне маменька – за кого замуж идёшь, он же и меня и тебя до инфаркта доведёт. Теперь вижу, что права она. Куда мои глазоньки глядели, когда чурбану бесчувственному девственность жертвовала, когда красоту, честь и молодость безоглядно вручила! Не способен ты Федька ценить женскую заботу и беззаветную преданность.
– Ангина, тьфу ты, Ангелиночка, накорми сначала, напои, спать уложи. Утро вечера мудренее. Не могу я о каждой мелочи помнить, у меня по жизни другие задачи и цели. Работа тяжёлая и опасная. Разве сложно было утром мужу тормозок с бутербродами на работу собрать, напомнить о памятной дате?
– А я не работаю, я спать не хочу! Столовка для того существует. И книжка записная. Ты ещё мой день рождения забудь – живо у меня с жилплощади вылетишь.
– Это и моя квартира тоже.
– А хо-хо ни хо-хо, мо-я! Ага, уже! Утрись, болезный. Недвижимость на меня приватизирована, мама была права, хорошо, что подсказала вовремя. Ты тут на птичьих правах, муженёк.
Ангелина вываливала на гудящую как колокол голову Фёдора проклятия и брань, припоминая какие-то давно минувшие события, ставила в вину непонятно чего, грубо, обидно обсуждала его родителей и родственников, у которых, оказывается, абсолютно не было позитивных качеств, зато каждого из них можно было с её слов упекать за решётку.
Фёдор усилием воли отключил слух, двигался по квартире как сомнамбула, не понимая, что делает, вымыл руки, прошёл на кухню.
Ужина не было. Холодильник тоже зиял девственной пустотой.
– Жрать захотел? А маму поздравил? Нет, не поздравил. Отныне у нас самообслуживание.
– Дай денег, я в магазин схожу.
– С деньгами каждый дурак продуктов накупит. Я маме на подарок всё истратила.
– Так получка через неделю только. На что жить будем?
– Кто у нас мужик – ты или я? Думай. Займи. Я у мамы могу поужинать.
– Понятно. Нет, ничего не понятно! Кто дал тебе право потратить весь бюджет непонятно на что?
– Ах, вон ты как запел! Тёще на подарок денег пожалел! Она… она для тебя кто?
– Для себя она, для себя. И ты только для себя. Всё до копейки выгребаете, а на столе пусто, как в склепе. Когда ты успела превратиться в тень маменьки? Ты же поначалу внимательная и чуткая была, лаской и нежностью покоряла, бескорыстием и радушием обаяла. Смотрю на тебя, а вижу Паулину Леонтьевну, только ещё наглее и циничнее.
– Не устраиваю – проваливай. Свято место пусто не бывает. Желающих разделить со мной постель пруд пруди. Как же права была маменька, как права! Мужского в тебе – только штаны.
Фёдор выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью, забыв в сердцах надеть плащ или куртку. Улицу по-прежнему поливал холодный дождь, до костей пробирали порывы ветра.
Вот тебе и лето… вот такая, брат, интересная и насыщенная семейная жизнь!
Мужчина залез в машину, минуту послушал мерный гул мотора. Голова была пустая и мутная, зато закипала кровь.
Фёдор бездумно выжал сцепление, включил скорость и понёсся. Ему было без разницы – куда и зачем. Автомобиль уверенно набирал скорость, покорно слушался руля.
Мысли отсутствовали, их заменили эмоции, подстёгиваемые наркотическим действием избыточного адреналина. Мужчина жал на газ, чувствуя, как поступками начинает повелевать азарт.
Он никогда не любил лихачей и вдруг сам заразился желанием мчаться, закладывать крутые виражи, вписываться в резкие повороты и лететь, лететь бездумно на пределе возможностей старенького двигателя.
Дорога была сколькая, его занесло, закрутило, но в книге судеб не было указания завершить его жизненный путь. Фёдор слегка помял крыло, порвал одну из покрышек колеса. Пока ставил запаску – немного успокоился.
Не вчера Ангелина превратилась в стерву, не одним днём превратила совместную жизнь в ад. Давно нужно было стукнуть кулаком по столу, предъявить права на личное мнение, с которым нельзя не считаться.
Нельзя мириться с безраздельной властью в семье женщин. Нельзя балансировать на перерезанном канате, подвешенном над пропастью. Нельзя соглашаться со всем, что взбредёт в больную голову тёщи. Нельзя, нельзя, нельзя жить по чужому сценарию, наплевав на собственные амбиции, на мечты и планы в угоду людям, которые никого не уважают.
Желание испариться, исчезнуть, чтобы проблема рассосалась сама собой, сменилось на попытку осмыслить тупик, в который умудрился себя загнать под руководством жены и тёщи.
Фёдор перебирал в уме варианты, как можно развернуть семейную лодку против ветра, чтобы не потопить её окончательно. Идей было так много, что выбрать одну было невозможно. Любая из них имела слепые зоны, проблемные участки и глухие тупики.
Он уже давно ехал по пригороду. Дворники с трудом справлялись с потоком воды, низвергаемым с прохудившихся небес. На обочине стояла женщина без зонта и плаща. Она голосовала мокрая насквозь.
Фёдор посмотрел на неё безучастно, хотя подумал, что можно было бы подобрать, но она такая мокрая, что испачкает сиденья. Суши их потом, оттирай.
Фигура на дороге прыгала, пытаясь привлечь внимание, топала ногами, возможно, кричала и плакала. Ничто не шелохнулось в его израненной душе. Он даже себя не мог сейчас исцелить, выручить, вытащить из лап обстоятельств.
Фёдор чувствовал, что вплотную приблизился к моменту истины, но не своей – тёщиной. Это она мечтала высосать из его бренного тела живительный сок, чтобы выстроить башню, из окон которой можно взмахом платочка решать его судьбу.
Если раньше можно было что-то изменить, если не поздно было предъявить жене ультиматум, поскольку эмоциональная и чувственная зависимость была взаимной, если способность любить имела место быть, а желание близости играло решающую роль, то теперь “глас вопиющего в пустыне” мог быть услышан и понят лишь небесами, которые тоже пошли вразнос, слезливо испытывая терпение Планеты.
Себя было жалко, очень жалко. Фёдор считал, что не заслужил такого отношения: он не предавал, не изменял, работал на износ, отдавал зарплату до копейки, относился к жене и тёще с возможной степенью уважения. Что теперь?
Ему цинично указали на дверь, обозначив предельную степень зависимости. У него нет ничего, совсем ничего!
Километров через пять Фёдора торкнула мысль: женщина без зонта, ночью, одна под проливным дождём. Кто она, почему голосует? Если он не поможет, то кто, кто остановит в такую темень?
А вдруг в кустах притаились хулиганы или бандиты, что если цель этой женщины – нажива? Сердце Фёдора заскрипело от невозможности принять решение.
– Ну и пусть, – подумал он, – пусть меня убьют. Пусть провидение решит за меня. Это будет азартная игра, случайное стечение обстоятельств, русская рулетка.
Он развернулся, нажал на газ и поехал навстречу судьбе.
Женщина сидела на бордюре обочины, обняв себя за плечи. Ей было холодно и страшно, но перспективы вызвать сочувствие не было: мимо проехали десятки машин, никто не обратил на неё внимание.
Фёдор остановился в метре от женщины, направив на неё свет фар. Она клацала зубами, что было слышно на расстоянии, но не повернула головы. Женщина устала, замёрзла и ни на что не надеялась. Она плевать хотела на превратности судьбы, которая отказалась проявлять по отношению к ней дружелюбие.
Мужчина подошёл вплотную. Женщину колотила дрожь, похожа она была на кошку, упавшую в стремнину реки, которую течение протащило по порогам и мелям, но сжалилось. Выбросило на берег.
Смотреть на несчастную было больно. Одета она была в вечернее платье, облепившее худенькое тельце. Выглядела страдалица ужасно, если не сказать больше – нелепо. Дорогое платье, красивые украшения, туфельки на высоком каблуке и стекающие по посиневшей коже холодные струи.
– Присаживайтесь, довезу.
– Мне далеко, у меня с собой ни копейки.
– Договоримся.
– Я не собираюсь расплачиваться телом! Ваша машина… я совсем мокрая.
– Принято. Переживу. Я тоже не настроен на сантименты, мне тоже плохо. Неважно. Показывайте дорогу. Я сегодня добрый как никогда.
Фёдор мельком посмотрел на тщедушное тельце, на детскую, почти плоскую грудь, на сморщенное от влаги и холода лицо, свисающие сосульками волосы. Определить возраст пассажирки, её облик было невозможно.
Печка была включена на максимум, адрес назначения на другом конце города. Женщина, судя по фигуре, скорее всего молоденькая девушка, молчала. Её лихорадило, трясло.
– Если можно – не гоните. Я боюсь быстрой езды, трижды попадала в аварии. Не переживайте, у меня есть деньги, только дома.
– Я знаю этот адрес, бывал в том районе. Можете подремать. У меня хорошая печка. Быстро согреетесь. Меня зовут Фёдор.
– Очень приятно, Зоя.
– Как вы оказались одна среди ночи на пустынном шоссе?
– Можно, я не буду отвечать?
Дальше ехали в полной тишине. Время от времени Фёдор скашивал взгляд. Женщина была похожа на обсыхающего воробышка: перья волос торчали во все стороны, она то и дело проваливалась в сон, не в состоянии полностью открыть глаза. Видимо холод и дождь отняли у бедняжки остатки энергии.
По непонятной причине у Фёдора появились тёплые чувства. Девушка, теперь было определённо понятно – ей примерно двадцать пять лет, заснула, повалилась на его плечо. От пассажирки пахло дождём, молоком и мандаринами. Переключать передачи было неудобно, но беспокоить её не хотелось.
Фёдор остановился на заправке, не глуша двигатель. Ему не хотелось беспокоить пассажирку, попавшую волей судьбы в неприятную ситуацию. Пусть поспит.
Проснулась Зоя минут через двадцать, долго извинялась. Мужчина чувствовал отеческое беспокойство за судьбу незнакомки. Приятно было принять участие в её судьбе.
– Простите, ради бога, меня сморило. Не хотела вас напрягать. Я знаю эту заправку. Мы совсем рядом, почти приехали. Скажите, сколько я вам должна?
– Сущие пустяки. Побудьте ещё немного со мной. Впервые за последний год я почувствовал себя нужным не только на работе.
– Давайте поднимемся ко мне, я угощу вас чаем.
– Нет-нет, мне неловко. Вы такая молодая, тем более обещал только помощь.
– Чай, только чай.
– Договорились, Зоя. Но я так устал, что способен заснуть даже стоя. У меня был тяжёлый день, скоро опять на смену.
Фёдор остановился у подъезда, где жила незнакомка, вышел, открыл дверь, поскользнулся и грохнулся в лужу.
– Провидение не оставило нам иного выхода. Придётся стирать вашу одежду, потом сушить. Я справлюсь, а вы поспите. Ищите удобное место для парковки.
Квартира была однокомнатная, но ухоженная, уютная. Повсюду стояли цветы в горшках, запах подсказывал, что живёт в этом царстве чистоты и комфорта молодая женщина.
Теперь он мог её рассмотреть.
Фёдор был в полном восторге. Удивительно, но его совсем не расстраивала разница в возрасте. Её доверчивость и жизнерадостность бросались в глаза.
– Раздевайтесь, я дам вам махровую простыню, запущу стиральную машинку, и начнём пировать: чай с лимоном, сухари и сгущенное молоко.
– Я бы съел что-нибудь посущественнее. Скоро сутки как я не ел.
– Могу предложить гречневую кашу с молоком и малиновым вареньем, бутерброды с сыром и… или яичницу с беконом.
– Не отказался бы от того и другого.
– Решено. Вы в душ, я готовлю. Наедаемся от пуза, и ложимся спать.
Ангелина и Паулина Леонтьевна перезванивали друг другу всю ночь, почём зря чехвостили непокорного зятя.
Он не вернулся. На следующий день тоже. Через месяц подал заявление на развод и забрал вещи. Проклятия жены и тёщи были ужасны.
В однокомнатной квартире его ждала Зоенька. Действительно ждала, минуты считала до его возвращения, сервировала стол настолько изобретательно и изысканно, что сама испытывала наслаждение.
Когда Фёдор ел, она не могла оторвать взгляд, испытывая такие яркие эмоции, что не заметить её крайне возбуждённого состояния было невозможно.
Любимый отодвигал тарелку, вытирал губы и усаживал девочку на колени.
Он знал, чувствовал, чего ждёт его милая кошечка.
Фёдор спас Зою от переохлаждения, а она его от эмоционального смятения и крушения иллюзий. Кто знает, возможно, судьба преднамеренно выбрала такой извилистый путь, чтобы создать в не очень уютном пространстве уголок благоденствия и счастья.
