Текст книги "Я - душа Станислаф! (СИ)"

Автор книги: Валерий Радомский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Перьев горлиц и куропаток под лапами становилось всё больше и больше – значит, недалеко уже и логово стаи Лиса. Шаман и Марта разбежались на стороны, между ними, точно проросла из земли – рысь. Рыжевато-дымчатая она и днём, в чередующихся лучах солнца, была не видна, а кисточки на ушах – таёжные первоцветы, да и только!

К лежбищу стаи подошли с трёх сторон. На подступах к нему – ни единой живой души, оттого Шаман и Марта, сойдясь в центре поляны, остановились и завалились в траву: они опоздали – Лис увёл свою стаю чуть раньше.

На лай Шамана примчалась рысь. Пришло время с ней познакомиться Марте. …Высокие ноги, сильное туловище. Короткая, плотная, ловкая. Голова небольшая, широкие желтовато-серые глаза, круглые зрачки. По бокам короткой морды – длинная белая шерсть. Эта белая шерсть и такая же на брюхе, украшенная не густым крапом – всё, что понравилось белой волчице. Да и рысь не подошла к ним ближе, чем приближалась до этого к Шаману, а Марта, заметив на брате не совсем ещё зажившие раны, и вовсе утратила к ней интерес.

…Вечерело, когда Шаман, поднявшись на утёс, расположился на привычном для себя месте и в привычной для кедрачей позе: на задних лапах, голова опущена, глаза закрыты. Давненько его не видели на плато. В артели поговаривали – ушёл в тайгу. А Игорёша так и вовсе лупил мамкины глаза и божился при этом, что хитрый и коварный Лис добрался всё же до горла чужака. Брехня, значит – и не то, и не другое!  Так они сейчас думали: те из них, кто со двора видел чёрного волка живым и невредимым. Да никто и не верил в эти разговоры. Пришлыми волками с весны гудела вся округа, а это сотни километров от Кедр во все стороны. Да и центр посёлка мало-помалу стал перемещаться к утёсу. По крайней мере, сюда зачастили, как никогда до этого, и не только кедрачи. Болтали всякое. Увидеть Шамана – берегись недруга: где-то совсем рядом, увидеть Марту – бойся простуды или еще чего-то в этом роде. Болезни, словом, бойся. А если вместе их увидишь, да гоняющимися друг за дружкой – скоро проблемы разрешатся сами собой. Только бы не выли – это плохо!

 Тем временем Шаман, также привычно, уже вглядывался вдаль озера, но куда пристальнее, желая в этот раз видеть горизонт своих, теперь, владений: Подкова в средине, по одну сторону – посёлок, по другую – тайга.  Прежний кесарь здешних мест, вожак Лис, сбежал и увёл за собой стаю. Если бы не лобызания Марты на берегу, не жить ему вовсе, а так – опоздал Шаман на совсем немного. Стаю, в конце концов, разогнал бы, конечно, чтобы и духу её больше здесь никогда не было. Да и кедрачи ничем не лучше этой волчьей стаи – ещё не раз придется сорвать голос от рыка на них! Никого, кроме себя, не видят, ничего не слышат!.. Вон Игла, какой уж месяц выкидывает из озера на берег щук и окуней, ан нет: тайменя им подавай, или нельму – эти вкуснее. Может, потому и вкуснее, что не пожирают себе подобных. Да и деревья рубят, каким ещё расти и расти! И где рубят? …Где земля корней просит… Разбери свалы – чем не строительный лес…, а зимой печи пали валежником – ага, спалят, …если только – тайгу, этому их и учить не надо!

За событиями конца весны-начала лета Шаман забыл о своем уютном сне – он, рослый и крепкий подросток Станислаф, заходит, довольный и сияющий радостью, в бирюзовое море, а приятный голос с берега просит: «Сынок, не заходи далеко!..».  Чей это голос, и что это такое, «сынок» – он не знает, но своего лица из сна, ещё мальчишки, не спутал бы ни с чем: открытое во взгляде, приветливое в неровном голосе, с коричневой крапинкой на кончике носа, с правой стороны. И голос, с берега, что волнуется заботой, тоже узнал бы сразу: одинаково нежный и строгий!

Подбежала Марта – она, по-прежнему, ещё скучала за братом.   Но теперь и Шаман мог себя в этом не сдерживать. Он приподнял голову выше, чтобы сестра смогла присесть перед ним, и, прижавшись к нему холкой, ворчать, сколько ей захочется.  …Заворчала – сразу же, а он слушал эти чарующие грудные звуки, погружаясь, …медленно, …медленно …в такой желанный безмятежный сон.

В полночь «Крузак» Йонаса упёрся светом фар в угол собственного дома.  Эгле и Агне вышли из автомобиля, а до этого внедорожник покинул Матвей с рысёнком. (Долговязый костоправ из Тангара, бережно вручая ему обратно громко плачущий белый комочек, сказал в сердцах, что рысёнок на лапы обязательно станет, только нескоро. От денег за свою двухчасовую работу отказался наотрез, объяснив, сухо прощаясь, когда и как самостоятельно можно снять швы. С той самой минуты консультативного прощания Матвей рысёнка из рук больше не выпускал).  Перед тем, как зайти в дом, платок на шее Эгле несколько раз вспыхнул жёлтым цветом, хотя рядом с ней никого не было. Шаман и Марта, на плато утёса, будто этого только и ждали – в пещеру взрослая рысь вползла последней, но расслабленной от короткого тихого лая кесаря перед этим ей прямо в морду…

 

От Автора.

Прожить земную жизнь – это нужно заслужить. Почему-то так повелось у людей, и на Земле в целом.  Заслужить у Бога – тому, кто в него верит, у тайги – тем, кому она предоставила кров.  Но что есть Бог без людей, а тайга – без зверья? Никто и ничто! А что есть человек без Бога, а зверь без тайги? …Человек! …Зверь!  Отсюда, выходит, что человек живёт во лжи изначально – с той самой поры, как придумал себе объяснение себя же: раб божий. Но раб божий определил в себе и любовь, дав ей собственное толкование, определил, что есть добро и зло…, правда и неправда, белое и чёрное, да всему дал толкование! Только, разве, мог побеждённый верой в то, что он – раб, истолковать жизнь под себя, а не под того, кому он собственной жизнью прислуживал с того времени во всём? Не мог, оттого и свобода изначально стала ценностью, какую нужно ещё отвоевать и за которую платят исключительно кровью. …Так человек и стал правдоподобием себя: морально-нравственной ложью в Природе, оттого в нём все его чувствования – притворство ума. Как ребёнок: подчиняя явь криком и слезами, живёт, играя, тем не менее, правдоподобием себя-разумного!   

Непросто отказать в истинности суждению о том, что самое ужасное, что придумал человек, это – деньги, да ужаснее стоимости души, является то, до чего он, когда-то, додумался: грешен и мученик! А когда человек сам себя в этом убедил, его мозги заработали в режиме поиска альтернативы греху и мученичеству. Разве, ум – это грех и мука?! Потому зло и додумалось до моды на смерть, чтобы не прознал человек о своём бессмертии как на Земле, так и во Вселенной. А чтобы жить – не нужно умирать!..  Так как земной грех, если он и есть на самом деле, так это – смерть, тем более, в муках!..

Увы, зверь и птица ещё не готовы к притязательному проявлению земной жизни, поэтому их вопросы к себе –  покамест, когти и клыки! И Шаман свои вопросы показал и оскалил, как человеку, так и тайге …

Глава вторая. Игла, …в стогу на берегу, или – в душе утёса

Кабинет председателя поселкового совета Барчука был немаленьким, если не сказать – просторным: стол, ещё одни стол, чуть меньше председательского, да два стула, один напротив другого по бокам, а к ним – пустота. Два окна, оба огромные и открыты настежь, и всё равно жарко и душно… Но от идеи – купить и установить кондиционер, …нет-нет, об этом Владлен Валентинович даже не смел думать вслух – сама постановка вопроса о том, что необходимо закупить кондиционер в кабинет Барчука…, в нём самом вызывала лёгкую иронию, а уж для кедрачей – ну, чем не повод почесать языками.

Михаил к лету всегда добавлял в весе и сейчас страдал ещё и оттого, жутко потея, что в кабинете председателя находился не один. Дурно пахло сладким, а от кого – возможно, что и от него! Хотя на стульях у голых стен потели все: депутаты, руководители коммунальных служб, и всем тоже, похоже, дурно пахло – может быть, и от стульев, специально собранных для совещания со всего этажа краевого поссовета. Кто знает, чем их протирали перед тем, как сюда занести?!

Капитан Волошин уже несколько раз нарочито кашлял в сторону Владлена Валентиновича, да тот лишь морщил лоб и с усердием вчитывался в пояснительные записки по существу того, во что ему не верилось даже с преогромным трудом. А если в такое и поверить, как об этом доложить наверх?..

Председатель, чуть успокоив глаза от напряжённого и вдумчивого чтения, окинул присутствующих ещё блуждающим в сомнениях взглядом, и пару раз даже приоткрыл рот, намеренно, но слова были в нём где-то ещё глубоко-глубоко внутри… За свои пятьдесят пять такое он проживал впервые: ну, сказочная повестка дня организовалась, и всё тут! По-настоящему, сказочная: непонятно, как и откуда появившееся в озере чудовище разрывает в хлам рыбацкие сети, а пара пришлых волков установила свои собственные порядки посещения кедрачами тайги. …Никакого оружия и топоров при себе! Глупость несусветная – понятно же, да двое мужиков, тем не менее, уже поплатились за пренебрежение этими незыблемыми правилами: чёрный волк обоим прокусил руки в ладонях. Этим утром, навестив посельчан в больнице, Владлен Валентинович видел собственными глазами эти двойные прокусы. А ведь зверь, Шаман этот, мог оставить их и без пальцев! Думай теперь, что хочешь, и главное: кто здесь краевая власть? …Он, Барчук, здесь краевая власть, только ни посоветоваться с вышестоящим руководством, ни доложить так-то и так-то, мол, он не может – посчитают сумасшедшим.

–  И что будем делать, господа хорошие? – вроде, как ко всем обратился Владлен Валентинович, но при этом задиристо уставился на начальника поселковой полиции. Капитан Волошин к этому был готов – ответил:

–  Шаман – не дворовой пёс, а, следовательно, не имеет хозяина, какого я смог бы привлечь к ответственности за нападение на граждан Гутника и Бочарова, и причинения им физического увечья. Рыбина в озере – то же самое!..

–  Ну, и?.. – не удержался председатель, так как от логичности капитана в нём закипала его же беспомощность, а от этого только становилось хуже. – А что гуртянские волкодавы?..

Капитан Волошин сокрушённо закачал головой, а на словах добавил:

– Никто из спецов на отстрел Шамана и Марты не соглашается. Вы, наверное, не знаете, что белая волчица…

–  Да знаю, …знаю я, капитан, по чину мне положено знать, что усыпила она спеца, Егора Лютого, на утёсе, да ещё следы от своих когтей там оставила инопланетные… Был я там, видел эти её знаки, чего только – не понятно! …Что предлагаешь?

–  С отстрелом волков мы опоздали. Раньше нужно было это сделать…

Игорёша, формальный лидер здешней молодёжи, до этого лишь видимый крепким молодецким телом, не усидел молча:

– И правильно…, что опоздали! – рыкнул он издалека кабинета. – Может, вызовем китобоев? А что, – загарпунят меч-рыбу!.. А с рысью, …рысью, что будем делать? А-а-а?! …О, придумал: зоопарк откроем! …Зырика в сумасшедший дом отправим? …Из артели уволился, дома бывает, как говорит Ульяна, жена его, по великим праздникам, знай себе – на утёс только и бегает: к Шаману с Мартой!

Михаилу не понравился, и не только ему одному, дерзкий тон Игорёши, хотя к себе, такому: невыдержанному и дерзкому, он уже всех приучил… Бригадир лишь усмиряюще глянул в его сторону, после чего, подсев ближе к председательскому столу, заговорил. Голос был привычно тихим и беспристрастным, оттого тишина и спокойствие установились в кабинете сразу же, по привычке – громче не скажет. Михаил согласился с Владленом Валентиновичем, что ситуация непростая, тем не менее, поведение и рыбы-меч, и Шамана с Мартой не лишено смысла…

– …Во-первых, рыбина выбрасывает на берег исключительно хищную рыбу, – бригадир стал загибать плацы для убедительности уже сказанного. – Во-вторых, никого из кедрачей, кто ходил по ягоды и грибы, а также, кто собирал валежник, ни Шаман с Мартой, ни рысь не тронули. И, в-третьих: Матвей, понятно, не сумасшедший – с ним что-то произошло, что именно – этого мы не знаем. Только я полагаю, что с весны среди нас не стало больше Зырика, а это – хуже или лучше? И для него самого, и для нас?..

Мнение присутствующих было однозначным: лучше для всех, а уж, как Матвею – этого, кроме него самого, никто не знает.

– …Вот и получается, что Игла, как её называет Матвей, против того, чтобы мы расставляли сети на промысловую рыбу, потому она и выбрасывает на берег самых коварных и прожорливых в озере: щук и окуней. Иное дело, что нас это не устраивает…

Теперь – дальше: в-четвёртых, на днях я узнал от старовера из Игнатовки, что в их поселении Шамана считают знамением Господа. Ангелом Ада – ну, вроде того. Оказывается, недавно он загрыз там старика, стрелявшего в него, но убившего в результате тринадцатилетнюю девочку, ко всему ещё и ослепшую до этого, затем загрыз его младшего сына, который с братьями охотился на Шамана, а среднему и старшему сыновьям, обоим, прокусил правые руки в ладонях. Как и нашим: Гутнику и Бочарову. …Прокусил! И на это обращаю ваше внимание…

–  Погоди, погоди, Михаил Дмитриевич, – оживился председатель, – ты этим хочешь сказать, что этот… как его, …Шаман, убивает умышленно, и также умышленно наказывает?

– …И убивает, и наказывает, Владлен Валентинович – это вы точно подметили: умышленно, то есть, не как зверь!.. Есть ещё одна новость, в которую поверить всё равно, что согласиться с тем, что умом тронулся. …Литовка Эгле, жена Йонаса, понимает лай Шамана, и об этом она каким-то образом сказала мужу, а муж, соответственно, мне. Буквально вчера я узнал об этом. Так что, без Матвея и Эгле нам не удастся ни понять, с чем мы имеем дело, ни что-либо предпринять, чтобы не стало только хуже…

Слова Михаила возымели действия: Барчук тут же отправил Игорёшу за Эгле и Матвеем и объявил получасовый перерыв.

Поручению председателя Игорёша был несказанно рад: как когда-то молодухи и даже старые бабы ходили глазеть на Налима, бывало – толпами, так с начала лета мужики посёлка, и деды тоже, зачастили к дому рядом с утёсом, и в оба глаза пялились на Эгле. Игорёша не видел Агне, а говорили, что она краше, чем её мать. Но если от вида взрослой литовки жгла изнутри бешеная страсть, тогда?!.. Вот это «тогда» и несло его на крыльях чувственного любопытства и азарта по жаркой, как и ожидание увидеть наконец-то чудо, улице.

…Взгляд лазурных глаз Агне показался Игорёше рассветом, о котором он прочитал, когда-то и где-то, и запомнил: ожидаемый в душе, но до поры до времени не видимый сердцем. И вот он, оказывается, какой – рассвет любви! Сердце видит то, что хотела видеть душа: чью-то будоражащую нежность!

…Вернувшись в поссовет, Игорёша уже мало что слышал из того, о чём продолжали говорить собравшиеся в кабинете Барчука. Он по-прежнему столбил своей врождённой дородностью угол кабинета, собою потеснив в этом углу привычную пустоту, не понимая лишь того, что потеснило её что-то в нём. Дать этому определение он ещё не мог, лишь чувствовал его власть над собой, с удовольствием подчиняясь, особенно, воспоминаниям об Агне.

Тем временем разговор ни с Матвеем, ни, тем более, с Эгле у Барчука не клеился. Не могли ему помочь в этом и Михаил с капитаном Волошиным, а Йонас сутки, как выехал из посёлка по коммерческим делам. Намучившись непониманием, обе стороны вынужденно расстались.

Михаил по просьбе председателя задержался.

– Мне и смешно, и страшно, …веришь? – признался ему Владлен Валентинович.

Бригадир понимал состояние Барчука, но отмолчался. Ему самому – кто бы помог?! Из-за Иглы артель второй месяц подряд сработала на «неуд», а проблемы с лесозаготовкой только-только начинались! И объёмы кедрового ореха не беспредельны, к тому же орех – орехом, а муксун или хариус – эта рыба и в Африке… сибирские муксун и хариус! Ещё, как говорится, вчера нужно было решить вопрос с рыбой-меч, а у Михаила решения не было и сегодня.

На прощание пожимая руку председателю поссовета, он с грустью понимал, что уходит от него ни с чем. Поэтому, спускаясь пролётом скрипучих ступеней вниз, к выходу, знал, кто ему нужен и зачем – капитан Волошин, если ещё не уехал. Но начальник полиции и сам ждал бригадира в свой вишнёвой «Ладе-Калина».

До причала оба молчали, а заговорили лишь после того, как, покинув салон автомобиля, ступили на деревянный настил. Озеро дышало на них снизу, а тайга издали. Полдень томил, но ещё больше томила неоднозначность ситуации, в которой оба оказались: знали, кто рвёт и топит рыбацкие сети, оба несли ответственность за это, да только, действительно, кто в такое поверит? …Чтобы обыкновенная рыбина, огромная – да, диковинная – да, но всего-то безмозглая меч-рыба, фактически и практически запретила кедрачам вылов из озера промысловых видов рыб?! Она, видите ли, сама ловит для них окуней и щук, выбрасывая их на берег ежедневно.

– … Крайними всё равно будем мы, …ну, я – это точно! – вроде, как, больше пожаловался капитан, докуривая жадно. – Не знаю, как тебе, Михаил Дмитриевич, а мне этот геморрой не нужен – от собственного не нахожу себе места вторую неделю!.. Ты спрашивал, что делать – отвечаю без лишних ушей: вызвал я кое-кого, вот-вот подъедут.

–  Кем они займутся? – не просто так поинтересовался Михаил.

–  Всеми сразу!..

Игорёша Костромин едва сдерживал шаг, чтобы не бежать к дому Агне. В нём не было сомнений, а надо ли так спешить, к той, что лишь взглянула, улыбнувшись. Но улыбнулась, а улыбка – те же слова. И они Игорёшу согрели и обрадовали. Согрели надеждой – его не просто заметили, а радость и вовсе небывалая… А когда он намерено взял её руку в свои ручища, как бы прощаясь, их трепетность говорила: «До свидания!». И это же чувство в тот момент отрывало его, большого, сильного и тяжёлого, от земли; ему самому, ух, как хотелось, чтобы оторвало и забросило даже куда-нибудь – под облака или за облака, – но только с ней. …И Агне будто бы знала, что Игорёша ушёл ненадолго и уже возвращается – сама вышла ему навстречу…

… Капитан Волошин, пригладив брови, словно они могли помешать ему каким-то образом пожимать руки троим крепеньким и сбитым в плечах мужикам, что он и сделал поочерёдно: пригладил брови – пожал руки. Михаил сообразил, что это и есть те самые, …вызванные Волошиным люди. Чтобы занялись всеми, и сразу: очумелой рыбиной и Шаманом с его кодлой, куда затесался с недавних пор и Матвей Сидоркин. И хотя в его памяти были свежи лица прежних троих спецов-волкодавов, сбежавших до полудня в тот же день, как прибыли в Кедры, эти, подкатившие к причалу на серебристой «BMW» уж совсем не были похожи на укротителей звериного беспредела: в молодёжных джинсах, в пёстрых рубахах на выпуск и в таких же, пёстрых, банданах, хотя каждому – под пятьдесят. «Стиляги!» – грустно подумалось бригадиру. Он было хотел уйти – толку-то от этих взрослых петушков…, но капитан, вроде, как прочувствовав скептицизм Михаила, успокоил:

–  Ты же помнишь: встречают по одёжке, а провожают!..

Только сейчас Михаил обратил внимание – мужчины очень похожи один на другого, практически – одно лицо. Скорее, братья-близнецы.

…В пахнущей соляркой каюте «Стрижа» было ещё и тесновато для пятерых, но на открытой воде, в движении, катер пару раз наклонило – то, сначала, вправо, то, после, влево, – после чего все пятеро определились со своими местами и положением. Волошин тем временем рассказывал о меч-рыбе всё, что ему было известно, блестящими глазами заручаясь в правдоподобии поддержкой Михаила, время от времени осмысленно поглядывая на него. О Шамане с Мартой рассказывали после вдвоём, не повторяясь. А вот о взрослой рыси ничего не сказали – так, несколько слов, потому что мало кто, вообще, её видел.

Братья, а трое коренастых мужчин и были ими на самом деле, ни о чём не спрашивали – прилежно слушали. Иногда переглядывались осмысленно, как и капитан с бригадиром. Они же, братья, и предложили покинуть тесную каюту, дав этим понять Волошину, что задача ими понятна и принимается к выполнению. Услышав, где Иглу чаще всего видели, попросили отвезти их туда: к утёсу скорби и печали. Михаил заодно сообщил им, что и Шамана с Мартой кедрачи видят здесь регулярно.

Невдалеке от утёса двигатель «Стрижа» заглушили. Один из братьев, сняв с себя одежду, нырнул в озеро. На его спокойной изумрудной поверхности он появился нескоро. И сразу же, из воды, крикнул:

– Похоже на то, что скала утёса полая. Я не стану утверждать это, но виден вход…

После этих слов, его братья тоже разделись и, спустя минуту, надолго ушли под воду вслед за ним. Капитан Волошин и Михаил в очередной раз переглянулись: может, близнецы и впрямь помогут!..

Катер продолжал дрейфовать и вскоре они увидели Шамана. Сама удача: как только братья поднялись на катер, Михаил сообщил им – если подымут головы, увидят одного из волков. Шаман, лежавший до этого на плато невидимым, принял позу, к которой приучил буквально всех: сел на задние лапы, склонив голову – будто понимал, что и эти… его хотят получше рассмотреть, а он и не против: смотрите и, заодно, бойтесь!

Братья не торопились увидеть того, кого нужно было пристрелить желательно первым и без лишнего шума. Но головы к верху не подымали не только поэтому. Потому и заговорили между собой вполголоса:

–  Мне одному кажется, что на голову и плечи будто что-то давит?

–  Нет, не показалось.

– Не могу голову поднять – вот это номер! …Каменный взгляд, как и говорили…

А Шаман запоминал сбитых в плечах мужичков …на одно лицо, улавливая в них своё внутреннее беспокойство. И когти на его лапах не просто так пороли под ним плато, а морда скалилась. В этом месте никто никогда не купался, а значит и ныряли, не иначе, под утёс. А там – вход в пещеру.

Капитан Волошин тем временем скомандовал мотористу отплыть от утёса. «Стриж» сорвался с места одновременно с гулом двигателя. Скользнув по воде два десятка метров, катер чуточку притопило волной, он сел корпусом, а лишившись ускорения, остановился. Только Шамана уже не было на плато. Михаил с капитаном оттого заглядывали в лица братьев, да по тому, как те шарили по озеру, похоже, что их сейчас интересовала лишь рыба-меч.

–  А почему…Игла? – спросил один из них, только подтверждая это.

Капитан, тут же, взглядом, переправил вопрос Михаилу, и тот ответил:

– До недавнего времени в артели работал Матвей Сидоркин, вот он и дал им всем имена… Сейчас он с ними…Со зверьём! Ну, а Шамана вы только что прочувствовали на себе – я ничего не придумал?!

Братья закивали, соглашаясь – точно: тяжеленный взгляд, если волк даже головы не дал им поднять.

–  А это правда?.. – о чём-то ещё хотел спросить один из братьев.

–  Правда, – не дав ему договорить, ответил Волошин, – у Шамана есть сестра, Марта, и она, действительно, усыпила охотника-волкодава весной. – Вы спрашивайте, спрашивайте, – явно занервничал капитан. – Хочу, чтобы вы также знали: у Шамана везде есть глаза и уши. В нашем посёлке – тоже. Как только он появляется, собаки прячутся, но не лают. Под ружьё всю тайгу поставил… Даже разведка своя есть – рысь у него для этих целей. Если думаете, мужики, что я того…, тогда прощаемся прямо здесь.

Но не капитан, ни, тем более, флегматичный Михаил на с ума сошедших абсолютно не были похожи. Наступившее молчание, как ни странно, сказало за всех именно то, ради чего встретились, и катер заскользил в сторону причала.

Оксана, рассматривая себя в зеркале, щурилась злостью и ненавистью. Злилась потому, что её очарование иссякло – так ей сказал на днях Игорёша, а ненавидела, причём люто, Агне, которую и она, наконец-то, увидела и оценила. Оценила, как соперницу. А признать само соперничество – значит, признать, что соперница не только стала реальностью, но и большой-большой опасностью потерять Игорёшу…

От одной только этой ядовитой мысли Оксану затрясло – не бывать этому! Она нервно поднялась со стула. Пригладив платье на широких бёдрах, подала вперёд грудь, округлую, яблочками, но очень и очень большими: таких не бывает на ветках, оттого и сама Оксана – дал ей бог всего и по многу.

Игорёша снова не пришёл, хотя и обещал. И мобильный его не отвечал – телефон или разрядился, или выключен. Оксана не гадала по этому поводу – любое из предположений её оскорбило бы, но ждать любимого она продолжала.

Здесь, у школы, на баскетбольной площадке, она призналась сама себе, что любит Игорёшу, когда с такими же, как сама, увлечёнными им до слёз, любовалась высоким светловолосым одноклассником, игравшим в баскетбол. Он играл хорошо, только она – лучше. Он не знал об этом, потому что видел в ней лишь постоянного зрителя и болельщика, и Оксана этим воспользовалась: предложила себя для игры.

Игорёша, под два метра ростом, с мамиными небесными глазами на изнеженном белом лице, согласился сыграть с ней, веселя себя и этим, да проиграл – тоже не маленькой ростом, и тоже с изнеженно белым лицом и извиняющимися перед ним за свою победу и восторгающимися побеждённым, одновременно, глазами. Ему тогда хватило ума это не только понять, но и оценить. А уж воспользоваться этим в свою очередь он сумел быстро – после второго проигрыша потребовав от Оксаны сатисфакции. Она, впервые услышав о сатисфакции, тоже сообразила быстро и выгодно для себя: отдала ему свои пылающие желанием сочные губы. …Просто угадала, а Игорёша с того самого дня стал проигрывать ей с явным удовольствием.

Прождав ещё с полчаса, Оксана направилась к дому Агне. Почему-то ей казалось, что её возлюбленный там. И рада была ошибиться, да ещё с издалека дороги увидала своего Игорёшу и Агне. Он говорил ей что-то, перегнувшись через невысокий забор, а её повязанная на шее косынка пульсировала исключительно цветами ревности, хотя и было-то их всего-то два: жёлтый и красный. Эта ревность сжигала Оксану задолго до того, как она их заметила, но она же и подвела к ним – не провалиться же сквозь землю! Игорёша явно был рассержен её появлением, оттого она и заговорила невпопад…

Агне сразу же ушла, но в дом не стала заходить – задержалась у вольера, где Матвей игрался с рысёнком. Рысёнок уже становился на все четыре лапы, но только стоял на них и то – недолго. Игорёша и Оксана отошли от калитки, громко разговаривая и вроде как торопясь что-то сказать друг другу. Агне хотелось расслышать о чём – увы, не расслышала, – её окатила горечь. И хоть Матвей разрешил взять на руки рысёнка, это вязкое догадками состояние от себя не отпускало. Сердце само надиктовало то, что она не осмеливалась произнести – может, это не просто знакомая Игорёши…, отчего и мерцал раздумьями платок.

Тем временем рысёнок солено слюнявил Агне губы и шершаво вылизывал щёки. Это ей нравилось. «Апа! Апа!» – горловой звук, издаваемый литовкой, рысёнок уже воспринимал как своё имя (этот звук и определил его для рысёнка-девочки), да от этого Апа только больше усердствовала в проявлении своих звериных чувств и симпатий. И Агне, привязавшись к ней тоже, уже не представляла без живого белого комочка свою жизнь. Хотя …жизнь – не жизнь: однообразие во всём, и унылое и неторопливое в проявлениях даже радости. Но в пресную на удовольствия жизнь, ворвался откуда не возьмись Игорёша – появился смысл смириться с однообразием и принять его в новых эмоциях, а они, оказывается, способны приводить радость очень быстро и помногу сразу. Хотя и уводить тоже – так, как ушёл Игорёша, посеяв в душе смуту – это его знакомая или её соперница?

Вой Шамана, не крадучись, заползал в посёлок. В это время года такое мог позволить себе только он один. Недолго это удивляло кедрачей, а тайгу настораживало и без того – всегда опасно в ней и тревожно. Сначала он приучил их к своему виду – издали похож на молящегося монаха, если сидел на задних лапах, иных – к взгляду, тяжёлому и, вроде, как потустороннему, а с недавних пор и о порядках своих, таёжных, заявил. Всем и каждому, покусав двух лесорубов, и с утёса стал выть регулярно. В одно и то же время, в полночь, а после этого, случайно такое или нет – в доме Эгле гас почему-то свет. И сейчас тоже: Шаман отвыл своё, растворился в темени на плато, прошли минута-другая и свет в её доме погас. Прошла ещё минута –  открылась входная дверь.

Эгле, появившись на крыльце, сразу же направилась к вольеру. Матвей ещё не ушёл. Увидев приближающуюся к нему литовку, отыскал в траве Апу, а ты зашипела в его руках и, дотянувшись ему до подбородка, грызнула, давая этим понять, что в вольер не хочет. Только Матвея такое её, капризное, поведение не остановило – взяв от Эгле планшет, он прочитал вслух:

«В посёлок заехали трое «одинаковых» мужчин. Кто такие? Зачем прибыли? Всю неделю – на озере. Ныряют с аквалангами под утёс!..».

Вернув планшет, Матвей ткнул пальцем в вольер, а на словах добавил, не столько беспокоясь, сколько предупреждая как бы:

–  Зырь, …смотри за Апой! Я, с утра – на озеро!

…Утреннее озеро парило. «Амур» Матвея рокотал двигателем на малом ходу, скользя по неподвижной матовой глади в сторону утёса. Игла плыла рядом с катером, но уплывала к берегу всякий раз, нанизав на свою костяную пику с десяток окуней и щук. Там она их стряхивала чуть ли не в руки кедрачей, а такие уже пришли на берег, и за рыбой, и за тем, чтобы в очередной раз увидеть живое чудо. (Не только один Шаман и Марта приучили к себе – у Иглы тоже появились свои зрители и поклонники. А уж для маленьких кедрачей Игла и вовсе стала богом их улыбок и настроений).

Не прошло и получаса, как к утёсу подплыла лодка Казанка. Её камуфляжный цвет хаки был хорошо знаком Матвею – это была лодка главного полицая посёлка, а по-другому он капитана Волошина никогда и не называл. Удивило не то, что в лодке он не увидел самого капитана, и даже не троих незнакомых мужчин в ней, на вёслах, где-то одного и того же возраста с Матвеем. Глаза изумлённо ухватились за одно и то же самое лицо на троих. Не часто он видел такое. И это как бы общее для них лицо, в отличие от лица, к какому они осторожно присматривались тоже, было с утра выбрито. Матвей же и не вспомнил бы, когда брился в последний раз. Но это обстоятельство как раз и сыграло ему на пользу: его приняли за дедушку-рыбака, чей сон сбежал перед приходом старости, а он, разгадав их такие взгляды, подыграл братьям. Оттого, когда они первыми забасили свои приветствия к нему, ответил им своим: скрюченной спиной и устало поднявшейся к верху рукой.

Достав из каюты перемёт, Матвей стал со знанием дела «заряжать» его живцом, пойманным ещё у берега именно для такой ситуации. А из лодки Казанки тем временем доносились голоса, какие он и хотел слышать:

–  …Кислорода в баллонах нам хватит минут на сорок…

–  Да нет – на больше! Мы ведь только спустимся…, а у входа в пещеру заляжем на дно и подождём…