Текст книги "Портрет Кати Е."

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Валерий Михайлович Воскобойников
Портрет Кати Е.

Есть девочки, которых никогда не назовут мальчиком. А Катю называют часто.

– Хулиган противный, слезай с забора сейчас же! – кричат дворники Кате.

И Катя слезает.

– Мальчик, ты не там переходишь улицу, – говорит, проезжая, милицейская машина.

И Катя переходит там.

Ночью маме снятся кошмары. Ее дочь сидит на паруснике, на самой вершине Адмиралтейской иглы и помахивает ногами. Внизу свистят дворники и милиционеры, но Катя слезать не хочет.

– Почему ты не обращаешь внимания на записи в дневнике? – говорит Катина мама Катиному папе наутро.

А папа вздыхает и по-прежнему не обращает внимания.

Наконец мама не выдерживает. На родительском собрании она берет слово.

Собрание решает: Катю пересадить к Дорину.

– Такая хорошая девочка, а болтушка, – говорит Василиса Аркадьевна, классный воспитатель, – это последний шанс.

– Дорин из тебя человека сделает, – говорит мама вечером после собрания.

А Катя молчит. Она расчесывает волосы на ночь и все равно молчит. А обычно она в это время разговаривает со скворцом Петькой или сама себе напевает.

«Кто же будет сидеть с Ниной?» – думает Катя. Нина – любимая Катина подруга. Сейчас ее в школе нет. Сейчас Нина болеет свинкой.

Дорин с первого дня первого класса был отличником. Он получал всегда одни пятерки. Даже четверки у него появлялись редко.

Если в школе устраивали торжественный митинг – Дорин на нем выступал. Если дарили цветы уважаемому человеку перед строем дружины – это делал Дорин.

Однажды класс в полном составе сбежал с уроков на фильм «Шпиона лови в себе». Дорин сбежал тоже. Он добежал до кино со всеми, а у касс незаметно скрылся и побежал в обратную сторону, то есть в школу.

Другому за это попало бы от класса. Но к Дорину все привыкли, от него этого ждали. И ему было хорошо, хотя всему классу потом было, конечно, плохо.

Если в перемену шумели, спорили о футболе, Дорин молчал за своей партой. Говорили о космонавтах, Дорин тоже молчал. Девчонки обсуждали одежду учителей, Дорин, конечно, молчал. Он был самым тихим в свободной от уроков жизни класса, этот Дорин.

* * *

Такого тумана Катя не видела ни разу в жизни. Как будто это и не туман вовсе, а военная дымовая завеса, пущенная кем-то специально, чтобы люди не могли попасть на свою работу, опоздали в школу, чтобы автобусы останавливались толпой на каждом перекрестке, а потом неуверенно переезжали улицу. Туман бродил вокруг светофоров, слепил фары машинам.

Катя понюхала туман. Он, оказывается, имел запах. Он пах старыми мокрыми щепками.

Можно было заблудиться и прийти в школу на второй урок, но тут попался на дороге Дорин. Вернее, Катя попалась ему и Дорин ее обогнал.

У них в классе мальчишки не здороваются при встрече на улице, если встреча не специальная. Отводят глаза, будто не узнают. А Дорин здоровается. Он и с учителями здоровается со всеми. И дверь им открывает, оставаясь сам позади.

– Здравствуй, Ермолова, – сказал Дорин и обогнал ее на несколько шагов.

– Дорин, а Дорин! – крикнула ему Катя. – А меня на твою парту сажают.

– Как на мою? – удивился Дорин.

Он забыл, что до звонка всего чуть-чуть, и дал догнать себя Кате.

– А так, на твою. Василиса Аркадьевна моей маме вчера сказала.

– А кто это попросил?

– Очень нужно, конечно, не я.

– Куда же меня пересадят? – расстроился Дорин.

– Тебя никуда. Ты рядом со мной будешь сидеть, чтобы исправлять меня. Это все Василиса Аркадьевна сказала.

– Раз сказала, значит, нужно, – вздохнул Дорин и снова пошел быстрыми шагами.

Катя еле успевала за ним. А бежать не хотелось. Что она, физкультурник, что ли? Он будет идти по улице, а она рядом с ним бежать. И она отстала. Но в школу все-таки успела. И пальто сдала до звонка, и в класс вошла, и только тогда зазвенел звонок.

Первый урок был легкий – рисование.

– Дорин, а Дорин, – сказала Катя.

– Молчи, – сказал Дорин.

– Смотри, кто-то по стене ползет.

Дорин не отвечал и на стену не смотрел.

– Дорин, убери с моей половины локоть.

– Не болтай.

Он писал сегодняшнее число, облизывая нижнюю губу, и очень старался. А Катя уже написала.

– Привык один всю парту занимать.

Дорин молчал.

Катя провела пальцем по парте.

– Эта половина моя, эта – твоя.

– Я и так на своей сижу.

– Вот это ты видел? Вот этот мой кулак?

– Катерина Ермолова! – крикнул учитель. – А я слышал, ты исправляешься.

В дневнике Кати он написал замечание: «Показывала кулак на уроке рисования».

Вечером Катя вышла во двор. Во дворе гуляли малыши. Они ходили вокруг деревянной горки и не могли на нее забраться. Родители малышей скалывали детскими лопатками лед с лесенки. Наконец лед весь скололи и родители по разу съехали вниз. Некоторым понравилось, и они прокатились еще по разу. Потом стали кататься малыши. Но малыши были неорганизованными. Один стоит на горке и кричит вниз, чтоб ему освобождали дорогу, а потом съедет и сам становится на этой дороге.

Катя предложила кататься вагончиками. Все цеплялись друг за друга и ехали вниз. Внизу у конца ледяной дорожки получалась куча мала. Когда Катя в третий раз вылезла из этой кучи вся белая, в ледяной трухе, ее остановила женщина в красивой шубе.

– Вероятно, ты Катя Ермолова?

– Я. А как вы узнали?

– Да так вот, по рассказам, – усмехнулась женщина.

Катя привела ее к своей квартире.

Дверь открыл Катин папа с ножом в руке. Он, если что делал, то всегда забывал положить вещь, которой работал, на место, когда звонили, и шел с этой вещью открывать.

Женщина в шубе странно посмотрела на большой кухонный нож в папиной руке и сказала:

– Я мама Левы Дорина.

Папа засмущался и спрятал нож за спину. Женщина еще раз странно посмотрела на папу и вошла в квартиру.

А Катя вернулась на горку. Но там стало ей неинтересно, потому что интересней было бы послушать разговор папы с доринской матерью.

– У тебя опять замечание, – сказала Катина мама вечером за чаем. – Ну зачем ты показывала кулак Леве Дорину?

Катя молчала.

– Разве я показываю папе кулак? Что ты молчишь? Скажи, я показываю?

Папа вынул платок и стал в него сморкаться. Было похоже, что он в этот платок смеется.

– Ты не молчи. Ты скажи, я показываю кулак кому-нибудь на улице? – настаивала мама.

– Нет, – сказала Катя тихо.

– А ты вот показываешь. Человеку, который тебя исправляет.

– Я больше не буду в следующий раз.

– Ты каждый день говоришь свое «больше не буду».

– И нет. Про кулак не говорила. Про плоты и про рваное платье говорила, а про кулак – ни разу.

– Ладно, – сказал папа, – пошли играть в шашки.

– Нет, ты подожди. Ты видишь, я ее воспитываю.

Но папа уже ушел в комнату.

Про разговор с матерью Дорина он ничего не сказал. Или разговор был такой секретный?

* * *

В комнате у Кати жил говорящий скворец Петька. Этот скворец раньше принадлежал тунеядцу Ляпину с первого этажа. Про Ляпина все говорили, что у него светлая голова, но он сбился с пути. И терпели его художества, пока не кончилось терпение.

Ляпин ловил птиц и торговал ими на рынках. А дома у него постоянно жил в своей клетке скворец Петька. И Ляпин научил его говорить. Когда у Ляпина было хорошее настроение – Петька учился хорошим словам, когда настроение было разное – Петька учился словам разным.

Однажды была выставка птиц, и Петька занял там первое место среди скворцов по чистоте выговора. Его пригласили участвовать в телевизионной передаче. Ляпин к этой передаче купил себе белую рубашку и занял галстук у Катиного отца.

Передача называлась «Привет вам, птицы». Сначала артистка прочитала рассказ писателя Виктора Голявкина, который тоже так назывался – «Привет вам, птицы», а потом выступал скворец Петька. Его клетка стояла на высокой круглой тумбе под яркими прожекторами, от которых шел жар. И когда к Петькиной клетке оператор подвез камеру, а с другой стороны подсунули микрофон, Петька вдруг вместо «доброго утра» или «ну-ка, ну-ка» закричал: «Привет дуракам! Привет дуракам!»

– Ой-ой! – испугался оператор и сел около камеры на пол.

– Ох, – зажал уши режиссер, а потом стал пить воду большими глотками прямо из графина.

А тунеядец Ляпин бегал вокруг клетки, стучал кулаком по решетке и грозил разными словами.

После этой передачи некоторые телезрители написали коллективное письмо в газету о том, что их несправедливо презирают.

А тунеядца Ляпина судили общественным судом жильцы дома.

И теперь Ляпин исправляется на заготовках леса, а скворец Петька исправляется в комнате у Кати.

Птицы быстро забывают разные слова, если при них не повторяют эти слова люди. Но Петька еще не все забыл, зато тунеядец Ляпин уже исправился и пишет в домовый комитет письма, в которых обещает поступить на завод учеником пожарного, а по телевизору никогда больше не выступать, сколько бы его ни звали.

* * *

На следующий урок рисования учитель принес фарфоровый кувшин и деревянную подставку. Подставку он поставил на стол, кувшин на подставку.

– Всем видно? – спросил он.

– Всем! – ответили все.

– Тогда рисуйте. Не забудьте о светотени.

Катя рисовала плохо. Она смотрела, как проводит прямые линии Дорин, и удивлялась, как это у него правильно получается. Даже ручка изгибается так же плавно, как у кувшина.

Она протерла бумагу до дырки в одном месте, и наконец у нее получилось что-то похожее. А время еще оставалось.

И Катя нарисовала цветы. Сначала колокольчик. Тонкий стебель и головка наклонились вниз, потом ромашку. Ромашка получилась широкая, как парашют. Еще одну ромашку.

– Что ты делаешь? – удивился Дорин. – Мы же с натуры рисуем.

– С какой еще натуры?

– С простой. Нельзя рисовать лишнего. Сотри цветы.

– Подумаешь, воспитатель! Не хочу я их стирать.

И учитель ее услышал. Дорина не слышал, а ее так сразу.

– Ермолова, – сказал учитель, – сейчас я к тебе подойду.

И подошел.

– Кувшин нарисован почти верно. Вижу, ты исправляешься. Зато цветы, придуманные тобой, протыкают кувшин насквозь. Представь: разве это возможно? В следующий раз поставлю за такую фантазию два.

И он показал, как должны стоять в кувшине эти цветы.

* * *

На сбор отряда Катя ехала в автобусе. Она сидела у окна и смотрела на улицу.

Впереди ехал тоже автобус, и Катин стал догонять его. Вот они поехали уже рядом. Из того автобуса на Катю смотрел парень.

Он тоже сидел у окна. Он посмотрел на Катю и подмигнул ей. Тут Катин автобус стал обгонять парня, и Катя помахала рукой: «До свидания». А парень покачал головой и снова подмигнул. Они поехали вровень и продолжали друг другу подмигивать и улыбаться.

Парень снова подмигнул, но Катин автобус рванулся вперед изо всех сил, Катя показала парню язык и скоро забыла про него. Но на перекрестке их автобусы снова поравнялись, и парень сделал Кате нос: приставил к своему носу большой палец, а остальными пальцами подрыгал в воздухе.

Тут он начал отставать уже окончательно, и Катя сделала нос сразу двумя руками: «Вот тебе, получай».

А потом начался сбор отряда. Вернее, он никак не мог начаться, потому что все ждали нового пионервожатого.

– Ваш вожатый – рабочий с шефского завода, – сказала Василиса Аркадьевна.

Все его ждали, и он наконец вбежал. Это был тот самый парень, который отстал от Кати в своем автобусе.

– Извините, проехал лишнюю остановку, – сказал он, тяжело дыша.

– Это ваш новый пионервожатый, – сказала Василиса Аркадьевна, – он с вамп будет знакомиться, а я пока выйду.

И знакомство началось.

Все зашумели, кто как захотел, а пионервожатый стоял у стола и открывал рот, но сказать ничего не мог.

Все кашляли, чихали, мяукали, смеялись. Молчали только Катя и Дорин. Дорин молчал, потому что он был командиром отряда, и потому, что он молчал всегда. А Катя молчала, потому что пионервожатый получался ей как бы хорошим знакомым, знакомей, чем многие люди.

Вдруг пионервожатый отошел от стола, остановился посреди класса и сделал стойку на руках. Он стоял так, на руках, долго. Ноги у него покачивались вперед-назад, и сам он изогнул шею и смотрел в потолок.

Все сразу стихли. Но в это время дверь открыли завуч с директором. Завуч вошел в класс, говоря директору что-то через плечо назад и не видя стоящего на руках посреди класса пионервожатого. А директор открыл рот, прислонился к двери и полез в карман за таблетками. От сердечной боли. И завуч, наконец, тоже увидел, тихо сказал: «Извините» – и стал пятиться в коридор. Они оба, директор и завуч, захлопнули за собой дверь и куда-то быстро побежали по коридору. Тут пионервожатый вскочил на ноги, тоже выбежал в коридор и тоже побежал куда-то, наверно, догонять их.

Больше в класс он уже не вернулся. Зато вернулась Василиса Аркадьевна. Она сказала, что сбора не будет, и чтобы все без разговоров быстро шли по домам.

* * *

– Моя мама и я приглашаем тебя в гости, – сказал Кате Дорин.

– Зачем?

– Как зачем? Ей ведь нужно узнать, с кем я сижу на уроках.

И Дорин сказал адрес.

– Ты должна тщательно причесаться, – сказала Катина мама дома, – и уши проверь, и ногти.

– А вот и Катя. Левушка, это Катя! – сказала мать Дорина очень радостным голосом, когда Катя пришла к ним.

И Дорин вышел в прихожую.

– Раздевайся, Катя. Шапку на этот столик, – говорила мать Дорина.

И Катя разделась, положила шапку на столик.

Потом они с Дориным пошли в комнату. В комнате у Дорина был свой секретер. Дорин показал, как ловко откидывается у него стенка и делается столом.

– Места занимает не много и приучает к порядку, – сказал он.

– Это Жюль Верн, да? – увидела книги Катя. – Я «Дети капитана Гранта» читала. А «Таинственный остров» мама все обещает принести, а не несет. Говорит, на работе у них очередь.

– Я тоже еще не читал. Мне недавно еще подарили. Для развития воображения, – сказал Дорин.

Пришла мама из кухни.

– Сейчас Левушка нам поиграет на скрипке, а потом будем пить чай, – сказала она, – ты, Катенька, не возражаешь?

Катя не возражала.

Дорин вынул скрипку из футляра, который лежал за секретером, и прижал ее подбородком к плечу.

– Может быть, ты, Катенька, хочешь исполнить что-нибудь? – спросила доринская мама.

– На скрипке? – удивилась Катя. – Я не умею. Я вообще ни на чем не умею. У нас наверху сосед – артист, он целый день играет на пианино – все слышно.

– Тебе, Катя, очень пошла бы скрипка, – сказала доринская мама, и Дорин заиграл.

Потом они пили чай с круглым печеньем «Мария», говорили про погоду, а Дорин говорил про уроки.

– Тебя до которого часа отпустили? – спросила доринская мама.

– Не знаю, – сказала Катя.

– Мы с Левой тебя проводим.

В прихожей на полках под потолком стояли разные книги.

– Меня вот по этой книге воспитывают, – показал Дорин на самую толстую в блестящей желтой обложке, – а тебя по какой?

Его мать как раз вышла на кухню проверить газ.

– Меня? – удивилась Катя. – Не знаю. Просто так, наверно, без книг.

– Ну, значит, они от тебя скрывают. Я случайно прочитал ту книгу. Теперь знаю даже вперед, как в следующем году будут меня растить. Там все по годам размечено.

На улице доринская мама взяла Катю за руку, сама пошла посередине, и так они дошли до Катиного дома.

* * *

Фамилия Козодоя была Козодоев. Но все ребята звали его Козодой. Он жил в соседнем с Катиным дворе. И Катя раньше была с ним в детском саду в одной группе.

В эту зиму Козодой вдруг начал кидаться снежками. Никогда не кидался и вдруг начал. Идет Катя в булочную – уже ждет ее Козодой с готовым снежком.

– Дурак! – кричит ему Катя.

А на обратном пути Козодой подкарауливает снова.

Однажды увидел Катю в форточке и тоже кинул. Катя спряталась за окно, а снежок влетел в комнату и разбился на паркете. От него растеклась грязная вода.

– В меня, между прочим, снежками не кидаются, – сказала тогда мама.

– А я-то при чем! – обиделась Катя.

– Как знать, – улыбнулся папа.

Катя шла с Дориным из школы. Им ведь по дороге. И вдруг прямо о Катину шапку ударился крепкий снежок. Ударился и сбил шапку набок.

На углу стоял Козодой и готовил еще два снежка.

– Козодоище! – хотела крикнуть Катя.

Но Дорин вдруг втянул голову в плечи, будто в него, а не в Катю целился Козодой, и сказал:

– Пошли быстрее, лучше не связываться.

* * *

– А теперь ты должна пригласить Леву к себе, – сказала Катина мама.

– Почему должна?

– Это долг вежливости. Если ты была в гостях, то обязательно должна пригласить к себе хозяев.

В субботу был Катин день рождения.

На день рождения пришли Катины двоюродные сестры Маша и Даша. И пришел Дорин.

Дорин подарил большую книгу «Искусство вышивки».

Катя повела всех к себе в комнату и показала камни, которые ей подарил дядя, геолог.

– Смотрите, смотрите, – говорила она, – это ирризирующий шпат. Повернешь так – камень как камень, а вот так, – во, видите, как он сразу внутри засветился.

Дорин взял этот ирризирующий шпат, покрутил его, положил на место.

– На картине художника Куинджи «Лунная ночь на Днепре», – сказал он, – вот там вода светится по-настоящему.

И девочки все замолчали, потому что они еще не видели этой картины Куинджи.

Потом в комнату пришел папа. Он принес керосиновую лампу, погасил свет и стал показывать разных зверей и людей на стене. Он держал руки перед горящей лампочкой, сжимал и разводил пальцы, а на стене звери разевали пасть, два петуха наскакивали друг на друга, а старик Мокей смешно хватал себя за бороду и кланялся зрителям.

Потом все пили лимонад и ели разную еду, которую целый день готовила мама.

Потом разговаривали со скворцом Петькой. Он был в хорошем настроении и кричал: «Красота! Красота!» Но когда на него перестали обращать внимание, он вдруг подпрыгнул в клетке и сказал ясным голосом тунеядца Ляпина:

– Морда, дай порубать скворушке.

И все смутились, а Катин папа сразу накрыл клетку покрывалом, чтобы Петька подумал, что наступила ночь и заснул.

Все стали играть в игру «хлоп-хлоп, топ-топ». И Катин папа играл, и мама тоже. А Дорин вдруг сказал, что сделает сейчас стойку на руках, как тот пионервожатый.

Его отговаривали, но он все равно пытался встать на руки у стены, но не встал, а растянулся поперек комнаты и стал изображать умирающего, и все смеялись, и он тоже.

Потом пошли на улицу. Сначала посадили сестер Машу и Дашу в троллейбус. Мама вернулась домой мыть посуду. А Катя с папой пошли провожать Дорина. Папа сказал, что он на минутку отлучится в магазин, а потом их догонит.

И только он отошел, как сразу подскочил к ним Козодой.

– Ты, – сказал он Дорину, – иди сюда.

– Не ходи – испугалась Катя и взяла Дорина за руку.

Но Дорин сжался, втянул голову в плечи, как в прошлый раз, и поплелся за Козодоем. Они скрылись в парадной.

Катя оглянулась, не догоняет ли их папа. Папа их не догонял. Тогда она тоже вошла в парадную.

В парадной, прижавшись в угол, стоял Дорин, а перед ним махал кулаками Козодой.

– Придешь сюда? – спрашивал Козодой и замахивался.

Дорин каждый раз вздрагивал, но молчал.

Вдруг он увидел Катю и сказал тихо:

– Больше не приду.

Козодой тоже увидел Катю и закричал обрадованно:

– Только приди! Приди попробуй!

И сбил с Дорина шапку.

Дорин молча нагнулся за шапкой. Козодой вдруг обхватил его голову и начал пригибать к полу.

А Катя подскочила к ним, схватила доринскую шапку и стала колотить этой шапкой Козодоя по спине. Но Козодою это было не больно, он все больше пригибал Дорина за голову к полу, и они оба громко кряхтели.

И тут вдруг Катя увидела красное большое ухо, которое торчало у Козодоя из-под шапки. Она вцепилась в это ухо изо всех сил и стала его дергать в разные стороны.

Козодой завизжал диким голосом, шапка ого тоже упала на пол, он выпустил Дорина и все визжал и дергал головой вслед за ухом. Катя от этого визга никак не могла выпустить ухо, а все тянула его, тянула, и сама тоже кричала. А Дорин вдруг громко заплакал, хотя ему-то теперь уж плакать было поздно.

В парадной стоял страшный крик, но никто по-прежнему не входил. Потом вбежал человек, и оказалось, что это Катин отец.

Катя сразу выпустила Козодоево ухо. Козодой схватил свою шапку и выскочил на улицу, А Дорин продолжал еще всхлипывать.

– Ну что, в милицию идти или домой? – спросил Катин папа.

– Домой, – сказала Катя. Дорин ничего не сказал. Он отряхивал свою шапку.

Папа поправил на Дорине пальто, и они вышли на улицу.

– Молчать будете или рассказывать? – спросил папа на улице.

– Молчать, – сказал Дорин.

И так они молча дошли до его дома.

Только папа иногда улыбался своим мыслям, но такая уж была у него привычка.

* * *

Лучшая Катина подруга Нина болела свинкой. Она недавно начала болеть, а Катя слышала, что свинкой болеют долго. Катя решила не говорить ей о переселении к Дорину. Зачем ее волновать, пусть скорее поправляется.

Встречаться с Ниной не разрешали – ведь свинка заразная. Катя звонила, и дверь открывала Нинина мама. Катя передавала приветы от себя и от класса, а Нинина мама – от Нины.

Иногда Кате с Ниной удавалось поговорить через окно.

– Здравствуй, – махала Нина рукой за двумя стеклами на своем третьем этаже.

– Здравствуй, – отвечала ей Катя, приминая снег.

Потом они смотрели друг на друга и улыбались.

Потом они расходились.

Нина махала рукой, Катя ей отвечала. Нина ложилась в постель выздоравливать, а Катя шла домой.

* * *

– Пойдемте в Русский музей картины смотреть, – сказала Катя в воскресенье утром.

– Очень хорошо, – сказала мама, – давно хотела вам предложить.

Папа быстро побрился, и они поехали в музей.

В музейной раздевалке было много людей. Все они торопились раздеваться и уходили вдаль по коридору. А некоторые сразу бежали в зал с вывеской «Буфет».

Музей начинался со второго этажа, и Катя с родителями поднялась по широкой лестнице.

На всех стенах висели картины. Некоторые картины были даже нарисованы на потолке.

Люди останавливались у разных картин, – кому на какую нравилось смотреть, а некоторые рассматривали картины, сидя посредине зала на диванчиках с бархатным верхом.

Катя не знала, какая картина ей нравится больше, и поэтому крутила головой во все стороны.

Вдруг в одном зале она даже вздрогнула, такая это была большая картина и столько людей на ней переживало разные ужасы. Все бежали куда-то в одну сторону, со страхом озираясь, а сзади, над всеми, над падающими домами и статуями, даже над небом, светилось ужасное пламя. Картина называлась «Последний день Помпеи».

– Это город, который погиб от извержения вулкана, – шепнула мама.

В центре картины, в толпе, стоял художник. Этот художник, оказывается, и был автором картины – художником Брюлловым. Он хотя и жил через сотни лет после того бедствия, но так сильно представлял себе ужас тех людей, что поместил себя среди них.

Рядом висели разные портреты, и Катя несколько раз хотела к ним подойти, но снова возвращалась к Помпее.

Вдруг она увидела Дорина.

Дорин писал что-то в блокноте. Вот он отошел от очередной картины, подошел к другой, прочитал внизу надпись, что хотел изобразить художник, полистал блокнот, поставил птичку в каком-то списке, мимоходом взглянул на картину и пошел к следующей.

Следующей была Помпея. Про нее он тоже прочитал, тоже взглянул мельком, тоже поставил птичку и пошел дальше.

Так он обошел все картины в этом зале и увидел Катю.

– Здравствуй, – сказал он ей. – Здравствуйте, – сказал он Катиным родителям.

– Смотри, какая картина – показала Катя на Помпею.

– Картина художника Брюллова, написана маслом, – Дорин взглянул в блокнот, – в тысяча восемьсот тридцать третьем году. Изображает…

– Все точно, – сказал Катин папа и улыбнулся.

– Выставка детских рисунков. Когда же мы пойдем на выставку детских рисунков? – спросила мама.

На многих дверях висели стрелки «К выставке детских рисунков».

И они пошли по этим стрелкам, как летом в игре на местности.

– Я тоже пойду с вами, – сказал Дорин, – сегодняшнее задание я выполнил.

– Какое задание? – спросила Катя.

– Как какое? По знакомству с русской живописью. Культурному человеку необходимо знать живопись.

В длинном коридоре висели детские рисунки. Сначала художники были совсем маленькие – младшего детсадного возраста. Такие рисунки Катя тоже могла бы нарисовать, только не знала, что их можно отдать на выставку.

На одном рисунке два человечка, составленные из кружков и палочек, вели за руку третьего. Рисунок назывался «Мы идем в детский сад».

Дорин не стал смотреть на эти детсадовские рисунки, он вообще ни на что смотреть не стал, а сел на стул и начал проверять список в блокноте.

Дальше по коридору висели рисунки школьников: «Первое мая», «Мы – космонавты» и разные другие.

И вдруг один рисунок показался Кате очень знакомым. Она и не видела его никогда, а все равно девочка, которая была там нарисована, кого-то напоминала. На рисунке было только одно девочкино лицо – и больше ничего.

Папа посмотрел на этот рисунок, потом на Катю, потом на надпись и сказал:

– Ого!

Мама тоже прочитала и тихо сказала:

– Отойдем, люди увидят.

И взяла Катю за руку.

И тут Катя рассмотрела подпись под этим рисунком: «Иван Козодоев. Портрет Кати Е.».

Она даже в сторону отбежала и стала оглядываться, не заметил ли кто. Никто не замечал. И еще ей показалось, что обязательно где-нибудь здесь за людьми прячется Козодой. Но Козодоя тоже не было видно.

Рядом с ее портретом висели два рисунка, тоже козодоевских, она боялась теперь подойти туда близко и смотрела издалека. На одном был нарисован их двор. Катя даже свое окно нашла на втором этаже, а на другом рисунке – герои книжки писателя Сахарнова Рам и Рум – смешные механические человечки.

Кате все казалось, что Козодой где-то здесь прячется за людьми, и она не переставала оглядываться.

А Дорин сидел по-прежнему на стуле и проверял список в блокноте.

Они шли из музея и молчали. Потом мама заговорила про тучи на небе, Дорин про школу, а Катя боялась, вдруг начнется разговор про ее портрет. Но разговор такой не начался.

* * *

Катя любила читать стихи. Стихотворение про осень и про вечер она еще в начале года прочитала, когда выдали учебники. А теперь Василиса Аркадьевна задала это стихотворение выучить. Но не полностью, а только ту половину, где про осень. А Кате больше нравилась другая половина – про вечер. Она решила выучить обе половины вместе и долго учила дома.

– Все уроки сделала? – спросил Дорин на другой день перед занятиями, – сейчас проверим.

И Катя рассказала ему стихотворение.

– Зачем ты про вечер учила? Не задавали ведь? – удивился Дорин.

– Понравилось, и выучила. Я про вечер больше люблю.

– Это ты рассмешила! Учить нужно то, что задано. Думаешь, почему я отличник? Я делаю только что задано. А ты говоришь – люблю. Одно любишь, значит, другое – не любишь, одно, значит, выучишь, а другое – нет. Так отличником никогда не станешь. Мало ли что кому нравится.

Катя ему ничего не ответила.

Потом пришла Василиса Аркадьевна.

– Кузьмичев, – вызвала она.

Кузьмичев спутал все строчки, и Василиса Аркадьевна начала хмуриться.

– Зеленова, – вызвала она.

Зеленова сказала, что стихотворение она читала, и ей все ясно, что хотел выразить в нем автор, а выучить она не успела, потому что мама забыла ключ от квартиры.

Василиса Аркадьевна посадила ее, не дослушав, и стала искать в классном журнале, кого бы еще вызвать.

Катя всегда чувствовала, когда ее хотят спросить. То ли сердце не так начинало биться, или еще что происходило неясное, но она всегда знала: вот сейчас скажут: «Ермолова».

– Ермолова, – сказала Василиса Аркадьевна.

Катя вышла к столу и начала стихотворение. И вдруг забыла строчку про осень.

Ей подсказывали, ей рисовали пальцами в воздухе, но она никак не могла вспомнить эту строчку, и без нее стихотворение не говорилось, не могло продолжаться дальше, забывалось все.

– Медленно ты, Ермолова, исправляешься, – сказала Василиса Аркадьевна. И поглядела на Катю и на Дорина одновременно.

– Я дальше знаю, про вечер. Я учила, – сказала Катя.

– Не оправдывайся, – поморщилась Василиса Аркадьевна, – придется поставить тебе двойку.

– Она учила, я ее проверял, – вступился Дорин.

– Значит, плохо проверял.

И только Катя взяла свой дневник со свежей еще двойкой, только села на свое место, как сразу вспомнила ту строчку про осень и дальше все вспомнила. Но было уже поздно, Василиса Аркадьевна стала рассказывать новый материал, а стихотворение задала повторить к следующему разу. И на Катю больше она не глядела.

* * *

На улице Катя увидела спину. Спин, конечно, на улице много, как и животов, и голов, но эта спина при виде Кати сразу спряталась в подворотню.

Катя прошла мимо подворотни – спины уже не было. Потом Кате захотелось оглянуться. Сама не могла объяснить почему, а очень потянуло ее оглянуться. Оглянулась и сразу наткнулась глазами на Козодоя. Козодой стоял на краю панели у столба и смотрел прямо на Катю. Увидел, что она тоже смотрит, вздрогнул, будто хотел спрятаться за столб, но не спрятался, а остался стоять на месте, не отводя от Кати глаз.

И Катя убежала от него в ателье «Шейте сами». В ателье было пусто – одни закройщицы у столика, и Катя, постояв рядом с телефоном-автоматом две минуты, вышла на улицу. Козодоя она больше не увидела.

* * *

Кате пришла посылка из Ферганы. На извещении сначала стояли имя и отчество Катиного папы, а потом в скобках ясно было написано: «для Кати».

В Фергане жил сейчас Катин дядя, геолог. Наверно, это от него посылка.

– Не нужно ей никаких посылок, – сказала Катина мама, – пусть исправляет двойку.

Но потом мама сжалилась или папа ее уговорил, и она отпустила Катю на почту вместе с папой.

Это был маленький фанерный ящичек. Катя взяла его осторожно – вдруг тяжелый.

Но ящик оказался неожиданно легким. В верхней крышке были просверлены четыре дырки.

Катин папа принес клещи с кухни, и через минуту крышка была откинута.

– Зачем нам вата? – удивилась мама, заглянув в посылку.

Она сняла один слой ваты, потом еще слой, и вдруг показалось что-то костяное, круглое, темное.

– Черепаха! Черепаха! – крикнула Катя.

Черепаху положили на стол. Это была маленькая черепашка с твердым красивым панцирем. Головы и ног у нее не было видно. Вероятно, она спала.

Но вдруг панцирь вздрогнул, приподнялся, и из-под него показалась нога, обтянутая коричневой кожей, потом еще нога, потом голова на длинной, тоже коричневой шее.

Голова стала поворачиваться в разные стороны.

Мама налила в столовую ложку молока и поднесла к черепахиной голове. Молоко стало убывать.

– Пьет! – обрадовалась Катя.

– Где же мы ее поместим? – сказала мама.

Черепаху поселили в Катиной комнате в коробке из-под обуви.

– Вот тебе, Петька, подруга, – сказала Катя скворцу Петьке.

– Благодарю! Благодарю! – прокричал Петька.

Весь вечер черепаха спала и утром спала тоже.

– Скоро у нас дома будет зверинец, – сказала Катина мама за завтраком.

* * *

В этот день Дорин не пришел в школу. Зато пришла Нина. Нина села за последнюю парту, где сидела раньше с ней вместе Катя, и оглянулась. И увидела Катю. Катя шла как раз к ней. Шла между колонок, улыбалась. Нина тоже заулыбалась.