Текст книги "Александр Солоник - киллер на экспорт"

Автор книги: Валерий Карышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Привет, братишка, – улыбнулся Свечников, протягивая руку. – Ты тут старшой?

– Ну я, – бросил чернявый.

– А как твое погоняло?

– Шмель, – ответил березовский, отвечая коротким, но сильным рукопожатием. – Слыхал когда-нибудь?

– Приходилось, приходилось, – соврал урицкий, чтобы расположить к себе собеседника. – А меня Свечой зовут. Не знаешь про меня?

– И мне приходилось о тебе слышать. – Судя по выражению лица, Шмель действительно не врал. – Ты у нашего лоха несколько раз в офисе бывал.

– Да, знаю я вашего бобра, бывал у него, – согласно кивнул урицкий и тут же, без всяких дипломатических прелюдий, перешел к сути вопроса: Так что там у вас с ним случилось?

– Да понимаешь, мы в его фирму лавье вложили, из общаковых, вы – тоже. Ваши старшие свои филки забрали, наши почему-то оставили. Прогорел наш лох, и теперь мы хотим получить с него все сполна. – Судя по относительно миролюбивым интонациям, Свечников понял: беседа может пройти без обострении.

– Все верно, все правильно, – с готовностью согласился бригадир урицких. – Общаковое лавье – это святое. Но поймите: в том, что ваш бизнесмен прогорел, нашей вины нет. Ваши дела нас не касаются. Лавье в него не я, а наши старшие вкладывали. Они же и забрали. Вам тогда Лукины говорили, что фирма эта – фонарь голимый. Не послушались, оставили – вот и лоханулись.

– Но мы хотим получить с него сполна, – настаивал Шмель. – Бизнесмен-то наш общий был, оба его крыли... Короче говоря, мы его дербаним вчистую.

Это была кульминация разговора – последняя фраза прозвучала не столько утверждением, сколько вопросом: мол, как вы к этому отнесетесь?

Отправляясь на "стрелку", Свеча знал: вопрос будет ставиться именно так. По существующим нормам этикета, в случае, если фирму кроет сразу несколько группировок, одна не может беспричинно увеличить свою долю, и уж тем более – раздербанить общего бизнесмена. Необходимо безоговорочное согласие другой группировки. В таком случае, как сегодняшний, такое согласие невозможно было не дать. Тем более что Лукины отдавали не своего, а общего лоха с потрохами...

– Сколько он вам должен? – на всякий случай поинтересовался урицкий бандит.

– Чистыми? – уточнил березовский. – Или с процентами и штрафом?

– Все на круг.

– Лимон баксов, братишка, около того. Мы уже пробивали: эти филки у него в натуре есть. Недвижимость по Москве и Подмосковью, банковские счета за границей, транспорт, то, се... А не отдаст – себе хуже сделает, до покоса не доживет, – хищно улыбнулся Шмель, и Свечников поймал себя на мысли, что этот человек из конкурирующей группировки, которого он к тому же впервые видит, почему-то очень ему симпатичен.

– Все правильно. Деньги вы в него вложили свои, лопухнулись, значит, виноваты сами. Сами и разбирайтесь. Но в том, что он прогорел, мы ни при чем. Это все равно, что снять телку за двести баксов, а у тебя потом на нее не встанет. Она ж деньги возьмет, но не будет перед тобой виновата, правильно?

Неизвестно, чем бы закончилась эта беседа, если бы вдруг не заскрипели тормоза, и несколько джипов, таких же, как и у березовских бандитов, не остановились бы рядом с местом встречи.

Дверцы машин резко и синхронно открылись, и из автомобилей высыпали высокие, плечистые мужчины в темно-зеленом камуфляже, черных вязаных шапочках "ночь", с короткоствольными "Калашниковыми" в руках. Это был СОБР – так называемый Специальный отряд быстрого реагирования, обычно привлекаемый РУОПом для подобных акций.

– Спокойно, братва, – послышался повелительный голос, – мы из регионального управления по борьбе с организованной преступностью.

– Не шугайся, братан, все путем, – наклонившись к уху Свечникова, негромко произнес Шмель. – Мы пустые приехали...

– Мы тоже, – кивнул тот, мысленно похвалив себя, что оставил стволы в тачке Кондрата.

Поднаторевшие в подобных задержаниях менты, безошибочно определив старших, подбежали к бригадирам и, заломив им руки, повалили бандитов на землю, безжалостно впечатывая лицами в жирную осеннюю грязь.

Свеча не сопротивлялся: ничего противозаконного в машинах и при себе не было, а это давало шансы на то, что все обойдется...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Как ни странно, но после ментовского задержания Свечников почувствовал себя на удивление уверенней и спокойней, чем раньше. Предъявить РУОПу ему нечего, в дружеской беседе с пацанами нет ничего противозаконного. Чего уж тут волноваться? Зато в будущей беседе с братьями Лукиными моральное преимущество, несомненно, будет на его стороне. Проблемы с березовскими решили, "рамсы развели", все путем, но тут так некстати поганые мусора налетели и повязали.

Да и авторитета это задержание в собственной бригаде придаст. В натуре, если только он, Свеча, правильно себя поведет. И Чиж, чистильщик долбаный, вряд ли сможет его на "хате" достать.

Сидя на заднем сиденье руоповского джипа, бригадир урицких, чувствуя, как затекают руки, стянутые браслетами, отрешенно уставился в широкую спину мента-водителя, репетируя в уме возможные варианты беседы. Правда, уже на подъезде к печально известному дому на Шаболовке Свечников невольно вспомнил об Уколе, но тут же усилием воли отогнал от себя неприятную мысль. Ему очень хотелось верить в то, что мусора не сломали этого пацана...

Спустя час после задержания Сергей, пройдя обязательные регистрацию, фотографирование анфас и в профиль, дактилоскопирование, сидел в одном из многочисленных кабинетов Шаболовки, ожидая гражданина начальника, который будет его допрашивать.

И тот не замедлил появиться. Высокий представительный мужчина с короткой стрижкой и круглым лицом, редкими, крепкими желтоватыми зубами, войдя в кабинет, долго, испытывающе смотрел на задержанного. Тот взгляд выдержал.

– Ну что, – улыбнулся вошедший, усаживаясь за стол, – давай знакомиться. Меня зовут Олег Иванович Воинов, я начальник одного из отделов этой замечательной организации. А себя можешь не представлять – о тебе мы давненько наслышаны. Зовут тебя Сергей Иванович, фамилия твоя – Свечников, кличка или, как вы любите говорить, погоняло у тебя – Свеча. Работаешь ты бригадиром в урицкой группировке братьев Лукиных. Все правильно?

– Тебе видней, гражданин начальник, – уклончиво процедил Свечников, глядя не на милиционера, а куда-то в угол.

– Кстати, привет тебе от твоего любезного друга Укола, – словно бы между прочим произнес тот и, выразительно взглянув на задержанного, уточнил: – Неужели не знаешь такого? Ладно, о твоих друзьях мы потом поговорим, а теперь объясни, пожалуйста: каким образом ты оказался вместе с березовскими бандитами? Что делал, о чем беседовал? Да ты и сам прекрасно понимаешь, что нас всех интересует. "Стрелка" у вас – да? Только не надо врать, что катил на машине и решил спросить у незнакомых пацанов, как проехать в библиотеку.

– Ну зачем в библиотеку, – вяло отвечал Свеча, прикидывая, к чему это мент вроде бы между прочим вспомнил об Уколе и как отбиваться, если он будет наседать. – В магазин я ехал, девчонке знакомой подарок присмотреть. Сам понимаешь, гражданин начальник, Москва ведь большая, районов много, я здесь недавно, еще не освоился... А тут ваши люди откуда ни возьмись, всех нас повязали. Я думал – бандиты какие-то беспредельные, а оказалось, что мусо... то есть милиционеры, – последнее слово задержанный произнес с плохо скрываемой ненавистью.

– Так, так, все складно, как я и думал, – заметил руоповец, нимало не удивившись ответом, потому как предвидел его. – А ты, оказывается, интересный пацан. Давно хотел с тобой познакомиться. Даже в Курган специально приезжал, чтобы на тебя посмотреть, а ты вот невежливый какой удрал, да и друзей своих бросил. Что на это скажешь?

– А что я еще должен говорить, – со злостью переспросил бригадир, понимая, что его берут за горло.

– Что в Кургане делал? Почему в той белой "семерке" стволы лежали? Как вы очутились рядом с подъездом дома, где живут родные Александра Солоника? Каковы были ваши цели? Кого вы там вообще искали? – теперь вопросы задавались быстро, чеканно и жестко, с явным намерением деморализовать собеседника.

– Ни в каком Кургане отродясь я не бывал, – Свечников демонстративно отвернулся, решительно давая понять, что больше не будет говорить на эту тему и вообще уходит в глухой отказ.

– Значит, не был? Воинов достал из папки какие-то листы. – Тогда ознакомься с чистосердечным признанием гражданина Евгения Ковалева, более известного тебе как Укол.

Сделав вид, что берет бумаги исключительно из чистого любопытства, Свеча пробежался глазами по бланку протокола.

Укол повел себя как последний негодяй. Если верить протоколу допроса, он показал, что является рядовым боевиком урицкой группировки, что бригадир у него – гражданин Сергей Свечников, что в Курган он, а также гражданин Олег Савчик по кличке Рыжий и гражданин Свечников по кличке Свеча прибыли, чтобы найти следы гражданина Александра Солоника по кличке Саша Македонский.

– Складно написано, гражданин начальник, – процедил Свеча, протягивая протоколы допроса, – Только почему-то нет тут подписи адвоката, а потому я не очень верю всем этим писулькам.

Руоповец не стал возражать.

– Силен, силен в юриспруденции, – хмыкнул он. – Подписей защитников тут действительно нет. Но ведь я не для протокола хочу получить информацию о твоей бригаде. Давай договоримся: ты мне сейчас все без утайки рассказываешь, и я тебя отпускаю под честное слово. – И, словно в знак примирения, протянул собеседнику предупредительно раскрытую пачку "Мальборо".

Тот, естественно, отказался брать сигареты из мусорских рук.

– Нет, я в такие игры не играю, – поморщился Свечников, – а о каких-то там урицких и о Македонских и вовсе впервые слышу.

Хитрая улыбка заиграла на лице Воинова.

– Ну-ну-ну, неужели и о Солонике никогда ничего не слыхал? Неужели встретиться с ним не хочешь? А ведь покойный Валерий Длугач, так называемый вор в законе, более известный как Глобус, тебе двоюродным братом приходился.

При упоминании о покойном Валере Свеча заметно помрачнел.

Да, если кого-нибудь ему теперь и не хватало, так это наверняка братана. Он-то сумел бы поставить братьев Лукиных на место и не допустил бы, чтобы его, Свечу, гоняли какие-то хмыри!

– Насчет Глобуса можешь не отпираться, – спокойно произнес милиционер.

– Ну, братаном он мне был, – сумрачно ответил Свечников, закуривая свои сигареты. – От братьев я никогда не отказывался.

– Ладно, – неожиданно Воинов поднялся из-за стола, с высоты своего роста высокомерно взглянул на Свечникова, а потом, уже не глядя на него, продолжал: – Умный ты пацан, Свеча, толковый, да только одного не понимаешь: подставили тебя твои старшие, сдали, как в упаковке. Знаешь, для чего они тебя на "стрелку" отправили, а?

– На какую еще "стрелку"? – задержанный был сама наивность.

– Да не юродствуй ты! Спасибо должен нам сказать – понимаешь? Березовские приехали, чтобы тебя и твоих пацанов вальнуть, в натуре! – неожиданно мент перешел на профессиональный жаргон бандитов. – Стволы мы у них в машине нашли! А отмашку на твой завал Лукины дали. Не нужен ты им больше, вот и договорились со старшими березовскими на такой прогон.

– А почему я должен вам верить? – спросил Свеча серьезно и печально. Все, что говорил ему мусор, очень походило на правду, если не считать последних слов Шмеля – "мы, мол, пустые".

– Можешь не верить, твое право. Как говорится: вольному – воля, спасенному – рай. Мы тебя сейчас спасаем – закроем по Президентскому указу на тридцать суток, и для твоей же безопасности спрячем в изоляторе временного содержания. – Воинов перешел на сухой и деловой тон. – Все, подписывай протокол задержания и отправляйся на Петровку...

Свечников не стал спорить. Поставил подпись там, где требовалось, затушил сигарету. Прежде чем выйти из кабинета, взглянул на Воинова как-то странно. Во всяком случае так тому показалось...

Путь от руоповского офиса на Шаболовке до знаменитой Петровки, 38 показался Свече недолгим. И, наверное, потому, что в результате задержание оказалось куда более утешительным, чем можно было предположить.

Так называемые "Петры", изолятор временного содержания во дворе Петровки, 38, – это тебе не беспредельная Бутырка и не беспокойная Краснопресненская пересылка. Пацаны, которые там бывали, говорят, что и содержание лучше, и порядки либеральней. Больше, чем тридцать суток, держать его не имеют права, потому что вряд ли РУОП сможет собрать обвинение. Хотели бы посадить всерьез – подкинули бы ствол, пару "маслят" или наркоту: известный ментовский прием. Зато в "Петрах" не будет никакого Чижа, никаких братьев Лукиных. А главное, можно будет собраться с мыслями и решить, как жить дальше.

И вот – тесный внутренний двор Петровки, приземистое трехэтажное здание с решетками, выкрашенными в траурный черный цвет, тесный шмональный бокс, опись вещей, обязательный медицинский осмотр, унылый длинный коридор, "реке" – и наконец камера...

Камера, куда поместили Свечникова, оказалась относительно небольшой: чуть больше руоповского кабинета, в котором его сегодня допрашивали. Убранство – стандартное для заведений подобного рода: двухярусные шконки, стол со скамейками посередине камеры, чугунный унитаз и умывальник с раковиной за ширмой. А сидело здесь лишь четыре человека, не в пример переполненным Бутырке и "Матросске".

Небольшой щуплый юноша с болезненным румянцем на шелушащихся щеках заехал на "хату" за неудачный угон дорогого автомобиля какого-то большого милицейского генерала – содержание его в столь престижном, по меркам преступного мира, месте объяснялось тем, что родители неудачливого угонщика еще не в полной мере возместили генералу материальный и моральный ущерб.

Второй обитатель камеры – маленький, усатенький, с морщинистым, словно пожеванным лицом, ожидал перевода в следственный изолятор. Несмотря на непрезентабельную внешность, менты навесили на него едва ли не половину Уголовного Кодекса: от бандитизма до хранения оружия, наркотиков, плюс сопротивление сотрудникам органов правопорядка при задержании.

Третий – совсем молодой пацан, с разбитым, припухшим лицом (видимо, при недавнем "закрытии") обвинялся в распространении наркотиков. По всему было заметно, что новая, целиком непривычная обстановка серьезно деморализовала арестанта. Он выглядел словно вареный – все время молчал, на вопросы отвечал невпопад и большую часть времени сидел на шконке, тупо уставившись в какую-то одному ему известную точку в пространстве.

Зато четвертый обитатель "хаты" наверняка был завсегдатаем подобных заведений. Руки, украшенные фиолетовыми перстнями-татуировками, характерные блатные жесты, блестящая тусклым золотом фикса во рту. Он и держал на "хате" масть. Звали его Виталик, но к этому человеку чаще обращались как к Конверту – таково было его погоняло. Свечу он знал, но лишь понаслышке: в специфических кругах Москвы у них оказалось немало общих знакомых.

Конверт прогнал с нижней шконки торговца наркотиками, предложив Свечникову спать на более престижном и удобном месте. Предложил чифирнуть. Лишь только новый постоялец "хаты" пригубил коричневого напитка, мысли его обрели былую стройность, уверенность. Отходя ко сну, задержанный все более и более утверждался в мысли, что все закончится хорошо.

Весь вечер Виталик-Конверт рассказывал новому знакомому о своих проблемах, о том, что пытается разыскать тут, в "Петрах", какого-то спортсмена-беспредельщика и наказать его. Свеча кивал, поддакивал, но на самом деле слушал собеседника рассеянно.

Вскоре объявили отбой. Свечников устало смежил веки. Перед глазами сумбурным вихрем пронеслись отрывочные картины минувшего дня: поездка с пацанами на "стрелку", "терка" с березовским Шмелем, неожиданный ментовский наезд, разговор с тем самым желтозубым руоповцем Воиновым, который пытался кошмарить его признаниями Укола...

Скоро он уже крепко спал. День на новом месте начался кошмаром – протяжным, хлещущим.

Свечников проснулся от какого-то мерзкого стука. Стучали, судя по всему, в металлическую дверь и тоже чем-то металлическим. Новому обитателю камеры казалось, будто кто-то невидимый, но страшный и агрессивный, словно злой тиранозавр из курса школьной биологии, тяжелым ломом лупит его по нежному темечку.

С огромным трудом поднял голову, посмотрел в зарешеченное окно рассвет вплывал в помещение серый, грязный, мутный. Наверняка небо над Петровкой было затянуто тучами.

Стук, казалось, нарастал: так нарастает звук реактивного истребителя, подлетающего к аэродрому, и Свеча понял: заснуть ему уже не удастся.

– Подъем, подъем! – послышался за дверью чей-то на редкость грубый голос.

Задержанный поднялся, невольно подумав о том, что все ментовские голоса в чем-то одинаковые – и если не в высоте, не в тембре, но наверняка в интонациях.

– Подъем!

– Свеча, кентуха, вставай, сегодня банный день. – Конверт сбросил серый "вшивник", то есть одеяло, пружинисто поднялся и, проходя к умывальнику, крикнул в сторону двери: – Будет тебе стучать, "пупкарь" долбаный! Глухих нет.

После завтрака задержанных вывели в коридор и повели мыться.

Баня – а точней, помывочная – представляла собой несколько отдельных кабинок.

– Вот у нас под Красноярском баня на зоне была, так это баня, – подмигнул Свечникову Конверт, быстро сбрасывая одежду. Его тело оказалось сплошь в густых, фиолетовых татуировках, свидетельствующих о несомненно высоком авторитете в блатной иерархии. Он объяснил, что на помывку дается один тазик горячей воды и один холодной. В этой воде еще и постираться надо было...

Свеча рассеянно кивнул, взял мыло и двинулся в душевую кабинку. Едва он успел намылиться, как услышал совсем рядом глухие звуки ударов и чей-то сдавленный крик. Голос кричавшего показался новому обитателю "Петров" знакомым...

Потом, много месяцев спустя, Свечников и сам не мог себе ответить, зачем он выскочил из душевой, почему побежал в предбанник, где шла драка.

Впрочем, происходившее в предбаннике вряд ли можно было назвать дракой: это было жестокое избиение. Трое здоровенных амбалов безжалостно месили ногами какого-то пацана, лица которого нельзя было рассмотреть. Окровавленный, он лежал на полу, уже не в силах отвечать, а лишь стонал, закрывая голову руками.

– Стоп, братва! – Свеча бросился вперед, оттирая амбалов. – Что за дела! Он один, а вас вон сколько.

Наклонился, приподнял жертву избиения – окровавленное лицо, распухшие скулы, разбитый нос свидетельствовали о безжалостности нападавших.

Жертвой беспредельного наезда оказался не кто иной, как Шмель, тот самый березовский бригадир. Свечников, увидев своего недавнего оппонента, вскрикнул от неожиданности.

– Ты?!

Несмотря на то, что лицо березовского было залито кровью, Свеча заметил, что тот удивлен не меньше его.

– Я...

– Слышь, я в натуре не понял, – послышался чей-то голос. Обернувшись, Свеча увидел подошедшего Конверта. Глаза блатного недобро сверкали.

– Поясни нам, – продолжал он, – почему ты влез в разговор. У тебя что, какие-то дела к нам или к этому человеку? Я тебе вчера вечером говорил, что ищу его, беспредельщика хренова, – Конверт неприязненно взглянул на окровавленного Шмеля. – Он меня когда-то оскорбил, и теперь я хочу получить с него сполна.

– Я не знаю, почему вы на него наехали – Свечников кивнул в сторону амбалов, но бить одного втроем – это не по понятиям.

– Глянь, какой грамотный: в понятия въезжаешь, – пренебрежительно процедил один из амбалов. – А ведь сам первоходом на "хату" заехал...

Свеча вспыхнул.

– Всех ваших понятий, я, конечно, не знаю, хотя и уважаю их, – не сдавался Свеча, – но мой брат, будь он тут, объяснил бы всем вам, что я прав.

– Стоп, Свеча! – Зрачки Конверта хищно сузились, превратившись в щелочки. – А кто такой был твой брат?

– Глобус, – ответил урицкий, – Валера Длугач. Вор. Никогда не слыхал про такого?

Конверт хотел было что-то сказать в ответ, но в это время в помывочную ворвались трое ментов. Видимо, они прибежали на шум драки. Оба они в кителях и хромовых сапогах – выглядели на фоне белоснежного кафеля, среди голых арестантов достаточно нелепо. Милиционеры, сторонясь раскаленных змеевиков, заняли позицию между недавними противниками.

– Все, время истекло, одевайтесь и по камерам, – сердито произнес старший мент, опасаясь, что баня может окончиться серьезным ЧП. – Не научились себя нормально вести – сидите грязными...

Уже в камере у Свечи состоялся долгий и обстоятельный разговор с Конвертом. Виталик деликатно и осторожно задал несколько вопросов, касавшихся покойного Глобуса. Безусловно, он проверял правдивость недавних слов Свечникова. А тот не скрывал от него почти ничего. Вкратце рассказал и о покойном братане, и о своих делах, и о неудачной курганской поездке и, естественно, о поисках киллера Македонского, завалившего вора.

В конце беседы взгляд уркагана заметно потеплел.

– Значит, сученка того, киллера ищешь?

В голосе Конверта прозвучали явно одобрительные интонации.

Свеча кивнул.

– Ищу. Наказать его, гниду, хочу, нутро его поганое выпустить...

– Правильно, такие вещи смываются лишь кровью. Может, я тебе чем-нибудь помогу, – медленно, обращаясь словно не к собеседнику, а к самому себе, произнес Виталик. – Меня через неделю выпускают. Как откинешься, позвони. Телефончик запомнишь?

А вечером того же дня Свечников через того же Конверта получил "маляву". Межкамерная переписка в "Петрах" была налажена отлично. Развернув запаянную в целлофан записку, арестант прочитал:

Братушка, привет, всех тебе благ! Обращается к тебе Шмель. Хочу поблагодарить тебя за участие в моей проблеме. Я о таких вещах никогда не забываю. Спасибо тебе, брат. Хочу также ответить добром на добро: мы позавчера ехали на "стрелку" для того, чтобы вас в натуре завалить, потому что "стрелка" эта была брошена специально под тебя. Не знаю, как и зачем, но ваши старшие договорились с нашими старшими, чтобы тебя и твоих пацанов подставить. Мы должны были подвести вас под косяк, а потом достать стволы. Если бы даже у нас ничего не вышло, тебя бы все равно вальнул какой-то киллер из ваших. О последнем точно не знаю, пацаны слышали, мне уже в машине сказали. Тогда я еще не думал, что ты человек, наши старшие говорили, что негодяй отмороженный.

Короче, я все написал, что знаю, а уже выводы делай сам.

С уважением к тебе – Шмель. Отложив "маляву", Свеча закурил, но сигарета не пошла впрок. Поперхнувшись дымом, арестант долго и мучительно кашлял.

Да, эта записка оправдывала самые худшие подозрения.

Вспомнились и вчерашние слова Воинова: "Березовские приехали, чтобы тебя и твоих пацанов вальнуть, в натуре! Стволы мы у них в машине нашли! А отмашку на твой завал Лукины дали. Не нужен ты им больше, вот и договорились со старшими березовскими на такой прогон".

Теперь, после признания березовского бригадира, было понятно: Воинов не брал его на понт, а действительно спас, спрятав на ИВС. Правда, непонятно, для чего это ему понадобилось...

Да и Шмель не врал. Какой смысл ему было обманывать недавнего противника? К тому же это очень походило на правду: он, Свечников, набиравший в группировке авторитет, давно уже стал братьям Лукиным как кость в горле. И у них был несомненный смысл подставить человека, который в недалеком будущем мог составить им серьезную конкуренцию. Первый шаг к войне они уже сделали.

А коли так, руки у Свечи были развязаны. После скорого освобождения он решил перейти к решительным действиям: к ним подталкивало не только оскорбленное самолюбие, но и естественный инстинкт самосохранения.

Что поделать, законы бандитского мира в подобных случаях просты и суровы. Не нанесешь удар первым – можешь заказывать для себя деревянный макинтош и место на Хованском кладбище. Но первый удар, нанесенный противником неточно, с промахом, оставляет его оппоненту значительные шансы выжить и ударить в ответ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Казалось, ничто не изменилось в жизни Солоника после возвращения в Афины из Италии. Все так же светило солнце над греческой столицей, пусть зимнее, но все равно ласковое и яркое, все так же плескалось синее море, наливалось голубизной небо. Саша, выходя рано утром во дворик, следил, как взъерошенные воробьи, совсем как в Москве, суетятся на бордовой черепице крыши его коттеджа.

Где-то далеко, в неком условном, словно бы ирреальном, выдуманном мире оставалась бескрайняя заснеженная Россия с ее зонами, пересылками и централами. Где-то была огромная суматошная Москва с ее бандитами, блатными и ворами в законе, ментами, РУОПом, "конторой", прокуратурой, мрачным следственным изолятором "Матросская тишина", где он, Александр Македонский, еще несколько месяцев назад ожидал суда и смертного приговора.

Перемены последних месяцев впечатлили настолько, что все чаще и чаще Македонский задавал себе вопрос: а может, всех этих страшных, странных и неправдоподобных событий в его жизни на самом деле и не было? Может быть, все происшедшее лишь приснилось ему, может быть, это случилось и не с ним вовсе, а с кем-то другим, а он, Солоник, узнав обо всем из книги или фильма, вбил себе в голову, что это и была его жизнь?!

Да и не киллер он никакой, а немолодой уже, степенный и далеко не бедный человек, решивший провести остаток жизни в тепле и неге солнечной Эллады, у желтых камней древнего Парфенона...

Но безукоризненно исполненный паспорт на имя греческого гражданина Владимироса Кесова, огромный оружейный арсенал, хранившийся в подвале под тихим коттеджем, и мобильный телефон, иногда говоривший сухим голосом серенького чекистского Куратора, убеждали в обратном: он, Александр Сергеевич Солоник, наемный убийца, марионетка в чужих руках, человек, купивший жизнь самой дорогой ценой – собственной свободой.

А иногда случалось и наоборот. Вечерами, спускаясь в подвал проверить и почистить оружие, Саша прицеливался из "АКСа" или снайперской винтовки в темный угол, подолгу размышляя – чье исполнение могут заказать ему в следующий раз. Ведь Коновал наверняка был не последней его жертвой, наверняка будут и еще.

Разумеется, будут. И теперь, в конце 1995 года, эти люди ни о чем не подозревают: гребут под себя деньги и фирмы, дербанят коммерсантов, разбираются с конкурентами, назначают "стрелки", ходят по саунам, трахают телок, пьют, веселятся, строят планы на далекую перспективу, не зная, что планам этим не суждено сбыться.

В такие минуты киллер снова становился уверенным в себе. Заключительную точку в жизни этих пока неизвестных людей поставит именно он, а стало быть, он, Саша, хозяин их судеб. Считать себя вершителем чужих жизней – самое большое искушение. Солоник, все более проникаясь собственной значимостью, был уверен, что дальнейшее его существование в конечном итоге сложится столь же благополучно, как и до приезда в Грецию.

Алена, неотступно бывшая при нем, казалось, все понимала, но никогда не задавала лишних вопросов. Лишь взгляд ее сделался беспокойнее и пронзительнее да тонкая сеть морщинок ложилась у глаз. Иной раз, спрашивая Солоника о чем-то мелком, малосущественном, она внезапно смолкала на полуслове.

Тогда, в конце 1995 года, Македонский любил бывать в одиночестве. После посещения спортзала и стрелкового тира садился за руль белоснежного джипа, отъезжал подальше и, оставив машину где-нибудь в оливковой или апельсиновой роще, подолгу бродил по пологим горам. И, наверное, сотни и тысячи раз задавал себе один и тот же вопрос – кто же он на самом деле? Таинственный киллер-одиночка, каковым его представляли в России? Жестокий боевикчистильщик из шадринской преступной группировки? Послушный агент-ликвидатор, каковым был на самом деле, или же простой курганский парень, волею судеб оказавшийся и тем, и другим, и третьим, парень, жизнь которого по большому счету все-таки не сложилась?!

Наверное, последнее утверждение было ближе к истине.

А вывод был однозначным: его, великого и ужасного киллера, рано или поздно убьют. Вечерние размышления в подвале-арсенале с "АКСом" или снайперской винтовкой в руках – не более чем самоуспокоение. Солоник был достаточно умен, чтобы понимать очевидное. Еще на зоне под Ульяновском он хорошо запомнил древнее латинское изречение, часто встречающееся у блатных в виде татуировок: Memento more – "помни о смерти".

Эти слова как нельзя лучше характеризуют состояние профессионального наемного убийцы. Уж если он живет благодаря чужой смерти, стало быть, по всем законам должен помнить и о том, что смертей сам. Может быть, в большей степени, чем другие живущие на Земле.

И уж если кому-то так скоро суждено поставить точку в его судьбе, то надо успеть насладиться жизнью, испытав все удовольствия, которые она только может предоставить. А уж если рядом с тобой любимая женщина, которая, бросив все, приехала к тебе, то почему бы не сделать и ее жизнь легкой и красивой?!

Если его смерть неизбежна, стоит ли о ней думать? В такие минуты Македонскому жадно хотелось жить, получать удовольствия, наслаждаясь сегодняшним днем, не вспоминая о том, что наступит завтрашний день.

И хотелось, чтобы рядом была Алена. В один из теплых ноябрьских вечеров, после плановой встречи с Куратором, Македонский вернулся домой. Алене показалось, что он выглядел немного спокойней, чем обычно.

– Собирайся, через три дня отправляемся в большой круиз, – Саша небрежно бросил на стол два билета и кредитную карточку. – Испания, Франция, Лазурный берег, Монте-Карло. Отдохнем, повеселимся!

Удивительно, но Алена не высказала особой радости по поводу грядущего отдыха и веселья. Лишь спросила осторожно:

– У тебя в ближайшее время не будет никакой работы?

– Нет, – не глядя на нее, произнес Саша, и по его помрачневшему лицу девушка поняла, что напрасно задала этот вопрос.

Вечер накануне отъезда выдался лунным. Безжизненный свет заливал веранду коттеджа. Хозяева пили вечерний чай, мирно беседовали. Александр строил грандиозные планы, рассказывал, куда он еще хочет повезти Алену, какие впечатления желает получить, что ей подарить и где сфотографироваться. Мания "фоткаться" у памятных мест неискоренима у всех провинциалов.

Девушка молчала, лишь изредка бросая на Солоника короткие и странные, как ему показалось, взгляды.

– Саша, а если бы ты все бросил и мы уехали куда-нибудь насовсем... Понимаешь? – горячая сухая ладонь девушки легла на его руку.

– Куда? – не глядя на нее, спросил он глухо.

– Ведь у тебя есть деньги, мы можем исчезнуть... Насовсем, понимаешь?

Наигранная веселость тут же исчезла с лица Солоника.

– Исчезнуть? Это невозможно. Ты многого не знаешь, не понимаешь... А все рассказать я тебе не могу, не имею права!

Тонкие ноздри Алены задрожали, миндалевидные глаза вспыхнули холодным блеском, голос дрогнул. Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.