Текст книги "Золотая паутина (др. изд.)"

Автор книги: Валерий Барабашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Глава тридцать вторая

…Появление таксиста Безруких в Управлении госбезопасности и звонок из аэропорта почти совпали по времени. Пока оперуполномоченные беседовали с парнем в приемной, на пульте связи дежурного вспыхнула белая клавиша с надписью «Набат», что уже и без телефонного звонка и дополнительных комментариев говорило о событии чрезвычайном. Дежурный снял трубку прямого, особого телефона, выслушал. Взволнованный мужской голос (мужчина отрекомендовался начальником смены Васильцом) сказал коротко, что экстремисты захватили самолет, на борту находится шестьдесят девять пассажиров, в основном женщины – большая туристская группа, есть и с детьми, Ранен полковник Советской Армии, он отправлен в больницу на «скорой помощи». Захватчики ворвались в аэропорт на угнанном такси, номер…

Дежурный снял трубку другого прямого телефона, доложил о ЧП генералу.

Через несколько минут Иван Александрович проводил короткое оперативное совещание.

– Руководителем группы захвата назначаю вас, Виктор Иванович. В вашу группу входят: Гладышев, Коняхин, Кубасов, Попов… – генерал продолжал называть фамилии. – Свяжитесь с милицией, совместными усилиями… Впрочем, я сам сейчас позвоню Колесниченко. – Иван Александрович взял трубку. Разговор двух генералов был краток и деловит – ни одного лишнего слова. В милиции система «Набат» также действовала безотказно, Колесниченко уже знал о захвате самолета.

– На сборы, товарищи офицеры, не более двадцати минут, – продолжал Иван Александрович. – Преступники хорошо вооружены. Машины – к подъезду. Мою тоже вызовите, – сказал он вытянувшемуся в дверном проеме помощнику, и тот коротко сказал: «Есть!»

– Разрешите, Иван Александрович, – поднялся Русанов.

– Слушаю, Виктор Иванович.

– Здесь, в управлении, находится водитель такси, Безруких. На него напали трое мужчин, оглушили, выбросили из машины, «Волгу» угнали…

– Какое это имеет отношение к самолету? – нетерпеливо спросил генерал. – Пусть милиция этим делом занимается. Почему он пришел к нам?

– Таксист утверждает, что в пути следования его пассажиры вели речь об угонщиках самолета.

– Так. Дальше!

– Из их разговора он также понял, что они намеревались ехать в аэропорт, а окружную дорогу избрали для того, чтобы…

– Понятно. Им нужна была машина.

– Вот именно. Номер машины, которая стоит сейчас на летном поле, совпадает с тем, что называет шофер такси. То есть это его «Волга». Более того, Иван Александрович: Безруких назвал нам приметы преступников, которые очень совпадают с приметами неших знакомцев…

– Неужели… Гонтарь?!

Да, похоже. По приметам, он и его боевики, Басалаев и Фриновский.

– Так-так… Жаль, они нас опередили на считанные часы. Жаль. А шофер такси… это тот самый, что помогал нам задержать Рамиза, да?

– Он самый, Иван Александрович.

– Хорошо. Возьмите его с собой в аэропорт.

– Спецназ из Москвы будем вызывать, Иван Александрович? – спросил Кириллов.

– Нет, некогда. Сами свою кашу будем расхлебывать. Мы упустили Гонтаря, дали ему возможность вырваться из города, захватить самолет. Это плохо, очень плохо!… Сейчас дорога каждая минута. Банда, судя по всему, весьма решительно и агрессивно настроена, может применить насилие. Гонтарь пошел ва-банк, это очень опасно. Оружие они уже применили, применят и в другой ситуации, мы должны быть к этому готовы – их ничто теперь не остановит. Москву, разумеется, поставим в известность, облсовет, а действовать придется своими силами. Все, товарищи офицеры! Через двадцать минут выезжаем.

* * *

Гонтаря вызвали на связь, он приложил наушники к ушам, бросил раздраженное:

– Слушаю, Лукьянчиков!

– С вами будут говорить сейчас из КГБ.

– Давай, пусть говорят.

– Алло, Гонтарь! Здесь подполковник госбезопасности Русанов.

– Отлично! Значит так, Русанов: топливо – под завязку, экипаж – в самолет, коньяк, закуску из буфета – на борт. Сам тоже с нами полетишь, понял?

В наушниках – мгновенное замешательство. Потом по-военному четкое:

– Я готов.

– Ну и отлично. Начинаем работу. Гони топливозаправщик к самолету. Керосин лить под завязку. Я сам буду смотреть. Твоей группе захвата к самолету не приближаться. Если начнете стрелять, все пассажиры будут уничтожены. Закроем двери и устроим тут мясорубку. Понятно говорю?

– Понятнее некуда. За топливо выпустишь половину пассажиров.

– Нет. Мужиков отпущу, от греха подальше. А бабы с детьми – для меня та же валюта. Давай, Русанов, керосин.

Вскоре при свете прожекторов подполз к самолету длинный серебристо-белый заправщик. Рабочий в меховой теплой куртке, боязливо поглядывая на стоявших у трапа Гонтаря и Боба, всунул шланг в заправочное отверстие крыла.

Гонтарь поднялся в самолет, оглядел притихший, напряженно разглядывающий его салон, усмехнулся.

– Десять мужиков, – строго сказал он. – На выход. С вещами.

– Отпустите женщин! – подал кто-то несмелый голос из дальнего конца самолета. – Чего издеваетесь?!

– Одного героя уже унесли на носилках, теперь ты захотел?… – выматерился Гонтарь. – Ну-ка, кто тут вякает? Ты? Вот и сиди. Остальные – на выход!

Живее!

Мужчины один за другим потянулись к трапу самолета, Фриновский дулом автомата вел счет. На этот раз Гонтарь сам вызвал Русанова.

– Чего тянешь время, подполковник?… А зачем штурмана менять, чего ты мне голову морочишь?… Лететь отказался? Ну-ну, давай который посмелее. И коньяк не забудь, я тут уже замерз со своими парнями. Быстрее, Русанов!… Да, чуть не забыл. Еду и выпивку принесешь сам. Подъедешь на машине, машину оставишь от самолета метров за сто, дальше – пешком. Двоих-троих за коньяк отпущу.

Минут через пятнадцать поодаль самолета остановилась служебная аэропортовская машина, из нее вышел рослый, моложавый человек в сером добротном демисезонном пальто и рыжей пыжиковой шапке. Он спокойно шел к самолету, держа в руке блестящую металлическую корзинку, из которой торчали горлышки коньячных бутылок и какие-то пакеты.

– Ишь, герой! – сказал Гонтарь, наблюдая за Русановым. – Идет и не боится ничего, будто с докладом торопится о выполнении задания.

– Душонка-то вздрагивает, неправда, – вторил ему Басалаев. – Под пули идет, не куда-нибудь.

Русанов подошел к трапу, глянул вверх. На него были направлены два дула.

– Корзинку на ступени! – скомандовал Гонтарь. – Боря, спустись, пошмонай чекиста. Не иначе какую-нибудь пакость он нам приготовил.

Басалаев неторопливо спустился по трапу, обыскал Русанова.

– Оружия нету, Михаил Борисович, – доложил снизу.

– Хорошо. Пусть идет сюда. И корзинку возьми, подполковник. Ужинать вместе будем.

Виктор Иванович стал не спеша подниматься по шаткому, вздрагивающему под его твердыми шагами трапу, держа перед собой корзинку с едой, быстрыми взглядами отмечая прилипшие к иллюминаторам лица пассажиров, напряженные глаза Гонтаря и его сообщников…

– Рад приветствовать представителя государственной безопасности на борту нашего лайнера! – ёрничал Гонтарь, вытягиваясь по стойке «смирно». – Вы посмотрите, парни, какой орел к нам явился! Косая сажень в плечах, из себя представительный, нас не боится. Таким я тебя и представлял, Русанов, когда по рации говорили. Этот, думаю, не дрогнет, этот за народ на Голгофу пойдет…

– Хватит, Гонтарь! – строго оборвал Русанов. – Давайте, во-первых, на «вы», я с вами в близкие отношения не вступал. Во-вторых, займемся делом, время не ждет. Лететь так лететь. А корзинку, вот, возьмите. Здесь все, что вы заказывали.

– Ну-ну. – Гонтарь, на груди которого болтался автомат, а в руке был еще и пистолет, с интересом глянул на чекиста. – Вы правы, подполковник. Время – деньги… Вы, конечно, обложили аэропорт спецподразделениями, готова к нападению группа захвата?

– Разумеется.

– А сами не собирались быть у нас заложником?

– Да уж, не собирался. Но это мало что меняет. Меня лично больше беспокоят пассажиры-заложники.

– Так-так. Прежде всего думай о народе, а потом уж о себе. Похвально. Какая-нибудь партийная газетенка споет потом в вашу честь аллилуйю. А нас назовет бандитами… Как вас звать-величать, Русанов?

– Виктор Иванович.

– Надо полагать, вы дышали мне последние эти дни в затылок?

Русанов усмехнулся:

– Не буду казаться излишне скромным. Вы опередили меня, Гонтарь, всего на несколько часов. Как только мне стало известно ваше имя…

– Эта сучка трусливая назвала!… Больше некому.

– Долматова назвала вас слишком поздно. Нам следовало раньше с вами познакомиться.

– Так, ладно. Суду все ясно. – Лицо Гонтаря стало жестким. – Пальтецо вы снимите, подполковник. Чекисты народ хитрый. Где-нибудь рацию припрятали, разговоры наши слышат, записываются. В рукаве вот посмотрим, нет ли чего… Смотришь иногда по телевизору о каком-нибудь визите президента или о встрече с народом, а рядом с ним мелькают непроницаемые молодые лица. И время от времени это молодое лицо что-нибудь сообщает себе в рукав, откуда у него торчит проводок. Дескать, Коля, у меня все в порядке, как у тебя? Прием! Забавно глядеть, я вам скажу, подполковник.

Гонтарь тщательно обыскал, ощупал Русанова, шагнул в сторону.

– Вот теперь проходите в салон, располагайтесь, гостем будете. А в корзинке что?… Ага, коньячок, мясо заливное, мясо тушеное, рыбка. Все по заказу. Чего-нибудь такого… усмиряющего, не насыпали, нет?… Ну ничего, с нами ужинать будете. А пока посидите в подсобном помещении, то есть в туалете. Извините за дискомфорт – обстоятельства. Олежек, проводи госбезопасность.

Фриновский, подталкивая Виктора Ивановича дулом в спину, повел его в хвост самолета. Пассажиры немо смотрели на них.

– Посиди пока, поруководи операцией, – сказал Фриновский, захлопывая дверь туалета.

А Гонтарь снова вызывал диспетчера.

– Лукьянчиков! Экипаж готов? Давай сюда, по одному. Учти: каждого обыщем и не дай бог, хоть у кого-нибудь из летунов найти хотя бы перочинный ножик! Смотри, Лукьянчиков, ты отвечаешь за жизнь летчиков.

– Гонтарь! Ты обещал за коньяк выпустить трех пассажиров.

– Обещал – выпущу. Олежек, выпроводи троих мужиков. С бабами нам легче.

Вскоре приехал экипаж. Летчики – командир корабля, второй пилот, штурман – трое зрелых, в синих форменных пальто мужчин – стояли поблизости от трапа самолета, ждали. По команде, по одному заходили в самолет. Гонтарь лично обыскивал каждого, говорил потом приветливое-иезуитское: «Приступайте к своим служебным обязанностям. Прошу!»

А Боб не церемонился, предупреждал:

– Ой, мужики, если кто чего припрятал – не взыщите. Прикончу и не охну. У меня не заржавеет.

– В этом мы убедились, – не стал спорить командир корабля. – Оружия у нас нет, не ищите. Не дети, чтобы не понимать ситуацию. А товарищ из госбезопасности где?

– Желудок у него расстроился, занят он, – зубоскалил Гонтарь. – А вы пока готовьтесь, скоро полетим.

– Хотелось бы знать – куда?

– Скажу, всему свое время, – Гонтарь взглядом потребовал, чтобы командир сел в кресло. Потом, когда разместился на своих местах весь экипаж, велел Фриновскому выпроводить из самолета оставшихся мужчин – теперь на борту были только женщины и дети.

Когда лайнер набрал высоту, Гонтарь сказал командиру:

– Вот что, шеф. Бери курс на Турцию.

– На Турцию?! Да вы с ума сошли!

– Это почему же?

– Нужен другой экипаж. Мы за границу не летаем.

– Хорошо. Летим в Сочи. Там экипаж поменяем. И чтоб без дураков, понял, командир? Аэропорт Сочи я знаю прекрасно. Сядешь если не там – убьем.

– Послушайте, как вас…

– Слушать больше ничего не хочу. Связывайся с диспетчером, решай, как да что – это твои проблемы, командир. Отсюда ты сможешь выйти со своими парнями только при одном условии: самолет сядет в Сочи. Все!

Примерно через полчаса после взлета Гонтарь выпустил Русанова из заточения.

– Пошли, Виктор Иванович, посидим, потолкуем. Лететь долго, поговорить есть о чем.

– Да что теперь говорить! – Виктор Иванович расстроенно махнул рукой. Он всячески подчеркивал это свое состояние – дело проиграно, можно ли себе простить такое… Угонщики самолета хотели видеть на его лице именно эти чувства – смятения и, может быть, страха, подавленности, – они это и видели. Русанов искусно подыгрывал преступникам.

– Не расстраивайтесь, подполковник, – говорил а это время Гонтарь, снисходительно и отчасти сочувствующе. – Вы все сделали как положено и работали профессионально. Но не предусмотрели кое-какие мелочи. Их трудно было предусмотреть. Тем более предугадать. Я и сам не собирался захватывать самолет. Это рискованно и глупо, признаю. Удрать за границу нужно было другим способом. Тихо и законно. Но вы вынудили меня сделать это. Если б не признания Долматовой… И что она интересно наговорила на меня?

– Ну… Это другой разговор, Гонтарь. Сядем вот, поговорим. А разговоры наши могут продолжаться при взаимных обязательствах: вы выполняете наши условия, мы – ваши. Так сказать, джентльменское соглашение.

– Вы что имеете в виду?

– Насколько я понял, вы заставили командира лететь за границу?

– Да. Но пока что мы летим над своей любимой Родиной.

– В аэропорту промежуточной посадки придется менять экипаж…

– Вы, подполковник, хотя и сидели взаперти, а что-то уловили. Именно так, летим за границу. И вы нам в этом поможете. Так же, как и женщины. Часть из них мы в Адлере отпустим. Взамен на керосин и новый экипаж.

– Ага, понятно. Значит, Пакистан, Турция…

– Хорошо соображаете, Русанов, быстро.

– Женщин и детей надо отпустить всех. Со мной можете делать что хотите. Готов с вами лететь и за границу.

– Это мы посмотрим, подполковник. Как еще нас встретят в Адлере? Вполне возможно, что повторится история с Овечкиными.

– Не повторится. Штурмовать самолет, когда в нем более сорока женщин с детьми…

– Что ж, и за это спасибо, – Гонтарь жестом велел Виктору Ивановичу садиться поближе к столику у стены, у пилотской кабины, уставленному уже бутылками с коньяком и снедью.

Услышав в раскрытую дверь кабины, что пилот ведет с кем-то переговоры, Гонтарь вскочил, сдернул наушники с головы бортинженера, слушал.

В наушниках хрипело:

– …борт 85013! Плохая слышимость, помехи, повторите!

– Иду на высоте девять шестьсот. На борту все спокойно. Какая обстановка в Адлере?

– Вас ожидают, все наземные службы предупреждены. Экипаж… (хрип)… экипаж готов, заправщик… Как поняли?

– Понял, понял, – сказал командир корабля.

Успокоенный Гонтарь вернулся в салон. Велел Фриновскому:

– Давай, Олежек, подкрепимся. Разливай. И гостю нашему.

– Вообще-то я сыт, – отказался было Русанов.

– Нет уж, Виктор Иванович, – Гонтарь сам налил в стакан коньяка. – Меня на мякине не проведешь. Знаем мы эти чекистские приемы: подсыпанное снотворное, легкий и приятный сон преступников… Ха-ха! Вы все пьете и едите первым.

– Первым так первым, – усмехнулся Русанов.

Виктор Иванович пил и ел, а трое преступников с интересом наблюдали за ним.

– Ты коньяку-то и нам оставь, подполковник, – не выдержал Басалаев и отнял бутылку.

Закусили и выпили все плотно, от провизии в корзинке мало что осталось.

Насытившись, с раскрасневшимися щеками и багровой лысиной, Гонтарь, отвалившись в кресле, поигрывал пистолетом, разглагольствовал:

– Я, конечно, понимал, Русанов, что вы у меня на хвосте. Нетрудно было предположить, что нашим делом интересуется госбезопасность. Вы – народ любознательный, во все щели нос суете. Милиция себя ведет поскромнее. Или вообще молчит.

– Это вы на Воловода намекаете? – спросил Русанов.

Гонтарь сделал вид, что не знает никакого Воловода или не расслышал своего пленника. Во всяком случае, на вопрос Виктора Ивановича не ответил, продолжал:

– Продала, значит, меня Долматова, продала. Ну ладно, ей это зачтется при случае. Мы вас, Русанов, возможно, на нее я поменяем. Она мне нужна. Я хочу в ее карие глазки глянуть, очень хочу! Спросить: что ж ты, милая, а? Законов не знаешь?

– Да, законы у вас волчьи, – сказал Русанов.

– Чья бы уж корова мычала, – Гонтарь недобро глянул на чекиста. – Читали мы про тридцать седьмой год, знаем.

– За тридцать седьмой год я не отвечаю, Гонтарь. Меня в то время и на свете не было.

– Для меня это не имеет значения, подполковник, Раз ты пришел служить в свою Чека, значит, ты еще до рождения был чекистом. Ты с молоком матери всосал ее идеологию. И воспитывался на классовой ненависти к таким, как мы, – честным бизнесменам.

– Ну, какой вы честный, покажет суд.

Гонтарь озлобился, тут же свернул кукиш, сунул его под нос Виктору Ивановичу.

– Bo! Видел, Русанов?! И суду вашему, советскому, и госбезопасности! Несколько часов – и мы расстанемся навсегда. Не так я, конечно, хотел уехать – по-тихому. Но ничего, прорвемся. Государству эти бабенки, что у нас за спиной, дороги, условия наши ради них Советское правительство выполнит. А мы ничего такого, кстати, и не требуем. Якшиянц вон и валюту затребовал, и наркотики. А нам ничего этого не нужно, мы люди обеспеченные. Нам нужно улететь… А вот интересно, Русанов: ты думаешь, что вы, коммунисты, так и будете управлять страной? Которую развалили, поставили на колени, опозорили? А?

– Пусть решает сам народ, как ему жить, – нейтрально ответил Виктор Иванович. Он понимал, что озлобленность Гонтаря, может перейти в действия – с ним могут расправиться в любую минуту, и он бы, разумеется, не дрогнул перед своими палачами, не стал просить у них пощады, но это было бы элементарным поражением – не для того он поднялся на борт самолета. Поэтому нужно по-прежнему притворяться, вести игру, дать понять этим решившимся на крайность людям, что готов выполнить их волю, подчиниться судьбе. Еще не все потеряно, самолет в воздушном пространстве Союза, к нему приковано внимание многих и многих служб, подняты на ноги коллеги в Сочи, о захвате самолета знают уже в Москве, на Лубянке, – ты не один, Русанов! Виктор Иванович и сам это хорошо понимал, что следом летит другой самолет, в котором – его коллеги, что они сделают все возможное, чтобы спасти его, а он в свою очередь должен спасти жизнь заложников, женщин с детьми, сохранить лайнер. И, разумеется, принять все меры к аресту вот этих, полупьяных теперь, людей с автоматами на груди, готовых в любую секунду нажать на спусковой крючок.

– Так ты говоришь, пусть народ выбирает, – снова заговорил Гонтарь, пропустив еще коньяка. – А народ уже выбрал, Русанов. Рынок выбрал, частную собственность.

– О частной собственности прежде всего такие, как вы, мечтают, Гонтарь. Деньги некуда девать.

– Ха-ха-ха! – весело и несколько удивленно засмеялся Михаил Борисович. – Нет, вы посмотрите на него, парни! Как говорится, с больной головы на здоровую. Коммунисты привели страну к нищете, а виноваты мы, честные бизнесмены?! Да ведь вы семьдесят три года безуспешно доказывали преимущества социалистического строя и манили народ будущим коммунистическим раем, а на самом деле дурили весь мир, и прежде всего нас, народ! Ты думаешь, Русанов, я не верил в коммунистические идеалы? Верил! И пионером в школе был, и комсомольцем в институте. В партию, конечно, не пошел, поумнел. Правду увидел, раскрыли мне глаза на нее…

– Не все было так плохо, Гонтарь, и ты это знаешь не хуже меня. Страна наша развивалась…

– Михаил Борисыч, долго мы тут коммунистическую пропаганду будем слушать? – вызверился вдруг Басалаев. – Дай я этого энкэвэдэшника пристукну, да и все. Зачем он нам нужен? Мы и сами…

– Бо-о-оря?! – укоризненно протянул Гонтарь. – Такие грубые речи, фу-у… С подполковниками госбезопасности нужно обращаться вежливо, они этого заслуживают. Да и вперед стоит посмотреть. Рано пли поздно мы придем к власти в России, и нам будет нужен свой департамент общественной безопасности. И почему бы нам не иметь в его рядах опытного и бесстрашного полковника Русанова? А может, и генерала. Все течет, все изменяется. Сегодня он – коммунист, защищает интересы одной, правящей пока партии, а завтра в России будет принят закон о деполитизации армии и органов госбезопасности, чекисты побросают свои партийные билеты и будут служить нам, честным бизнесменам. Но мы, разумеется, посмотрим, кого брать, а кого…

– …убрать, – мрачно подхватил Басалаев, а Фриновский при этом тоненько и пьяно засмеялся.

– Виктор Иванович, почему бы вам, в самом деле, не подумать о своем будущем? – мягко наступал Гонтарь. – Партия коммунистов изжила себя, выполнила свою мировую функцию и приказала долго жить. Это признано всей мировой общественностью и наиболее трезвомыслящими руководителями КПСС. И вы лично прекрасно это понимаете. Только еще на что-то надеетесь. На какой-то призрак, на новую «железную руку». А ее не будет, Русанов!

– Может, вы предложите мне, Гонтарь, с вами за границу сбежать? – спросил Виктор Иванович.

– А почему бы нет?– тут же отозвался Гонтарь.– И не сбежать, а добровольно уехать. На время. Мы еще вернемся с вами, Русанов. И наши друзья, как выражался великий Пушкин, нас примут радостно у входа и… как там дальше? – и по мечу нам отдадут.

– Ну, Пушкина вы, допустим, весьма вольно излагаете, – засмеялся Русанов. – Близко к тексту, да, но…

– Да не будьте вы буквоедом, черт возьми! – повысил голос Гонтарь. – Вы же прекрасно понимаете, о чем именноя говорю! Не в точности текста смысл! Я знаю одно: Пушкин воевал своими стихами против темниц, за свободу русского человека. А вы, чекисты, этих темниц понастроили, целые ГУЛАГи возвели и свободы нас лишили. Поэтому мне и моим друзьям и пришлось взяться за «Калашникова», – Гонтарь похлопал рукой по прикладу автомата. – Ладно, Русанов, надоел ты мне. Иди, подумай. Олежек, закрой подполковника там же, в туалете. Мы сейчас военный совет проведем, лазутчики нам ни к чему.

Ничего не оставалось делать. Виктор Иванович подчинился. Шел молчком по салону самолета, смотрел на безмолвствующих женщин, тревожно и отчасти с надеждой глядящих на него, а он, насколько это было возможно, всем своим видом как бы отвечал им: «Женщины, милые, потерпите. Не все еще потеряно».

Туалет был кем-то занят, и Фриновский махнул рукой: ладно, сядь вон на то кресло. Виктор Иванович подчинился, устроился в кресле поудобнее. Теперь оставалось только ждать.

Двигатели самолета ровно и мощно гудели, за круглыми стеклами иллюминаторов по-прежнему неслась черная холодная ночь. Заплакал было на руках одной из женщин ребенок, но она, ласково его уговаривая, быстро уняла плач.

Гонтарь, Боб и Фриновский сидели у раскрытой двери пилотской кабины, о чем-то негромко переговаривались. Басалаев широко и звучно зевал, Фриновский вторил ему, потряхивал русой патлатой головой, борясь со сном. Гонтарь бодрствовал, курил, зорко поглядывал на своих помощников, на притихший, ярко освещенный салон, на «задремавшего» Русанова и внимательно прислушался к тому, о чем говорили между собой летчики. Ничего в этих разговорах Гонтаря не насторожило. Мужики решили, видно, честно сделать свое дело, выполнить рейс, а там пусть разбираются другие. Что ж, правильно. До Адлера осталось немного, там смена экипажа, максимум час полета до территории сопредельного государства, и вот она – свобода! В Турцию они, конечно, не полетят. Ясно, что, пока они здесь, в самолете, КГБ через посольство связался со службой безопасности в Анкаре. Там, надо думать, их уже ждут не дождутся местные «воронки», сработает международный договор о выдаче угонщиков самолета властям, каким этот самолет принадлежит, и все они вернутся в СССР в наручниках и под конвоем. Пусть чекисты тешат себя этими надеждами, пусть. Никто, даже Боб с Фриновским, не знает, что экипаж, который сядет в Адлере, получит команду взять иной курс. И получит ее в самый последний момент. Да, риск есть – вторжение советского самолета в воздушное пространство Пакистана не останется незамеченным. Ясно, что в воздух поднимутся их истребители-перехватчики, потребуют следовать за ними… А как только они ступят на пакистанскую землю, сразу же попросят политического убежища. У Советского Союза с Пакистаном сложные отношения, его правительство больше симпатизирует Америке. Приземлившийся из СССР самолет станет лакомым куском для дипломатов. Не важно, если женщин с детьми и вернут в страну – важно то, что они, Гонтарь с Басалаевым и Фриновским, останутся в Пакистане, то есть за границей. А потом они переберутся на Запад, в ФРГ или Соединенные Штаты, это дело нескольких дней…

От этих мыслей Гонтаря отвлек Русанов. Он встал, снял пальто и шапку – в самолете было довольно тепло. Посмотрел на часы, снова удобно устроился в кресле. Был подполковник госбезопасности спокоен, деловит, ничем не проявлял своего беспокойства – будто летел в командировку со своими товарищами. Гонтарь усмехнулся про себя: этот чекист, вероятно, на что-то рассчитывает. Возможно, на снисхождение к себе или на какой-нибудь случай, который его выручит, а скорее всего – на «операцию», какую они, чекисты, конечно же задумали. Но ничего у них из этой «операции» не получится. Русанов для него – враг, он вынудил его, Гонтаря, бежать из Союза, отнял у него все, что было. И этот человек еще надеется на что-то. Жизнь его висит на волоске, а он, кажется, и не чувствует этого. Ведь стоит только намекнуть Бобу, и тот с большой охотой «наложит вечный шов» на бравого подполковника. Но ничего, это они еще успеют сделать.

Гонтарь зевнул, болезненно поморщился. Черт, как он перенервничал в Придонском аэропорту в последние эти часы, как болит голова! И ужасно хочется спать. Еще бы! Пятый час утра, все нормальные люди досматривают в это время сны… Интересно, что сейчас, сию минуту, делает Марина? Не иначе как к ней уже пришли, допрашивают «товарищи» Русанова, что-нибудь ищут у него в доме. Ищите, ищейки, ищите! Только и найдете что голые стены да кое-что из рухляди, которую они с Мариной не успели продать. Дачу жаль – не было уже времени найти покупателя…

Надо, пожалуй, еще коньяку принять, он притупляет боль в голове и несколько бодрит. Олегу, пожалуй, не надо больше, он что-то скуксился, а Боб – ничего, этот бодр.

– Олежек! – окликнул он Фриновского. – Побегай-ка по салону. Да пойди умойся.

Тот понял, кивнул. Вернулся из туалета с мокрой головой, посвежевший.

– Кофе бы сейчас! – громко, перекрывая гул самолета, сказал он. – И еще бы стюардеску. Ту, беленькую, что Михал Борисыч выпроводил в Придонске. Задок ее до сих пор перед глазами. М-м-м!…

– Будет тебе и беленькая, и черненькая, и в полоску, – криво улыбнулся Гонтарь. – Погоди, дай только из Союза вырваться. – Он усиленно массировал мощный свой череп руками – боль заметно отступала. Но стало заметно давить на уши – самолет пошел уже на снижение, «покатился с горки», как говорят пилоты.

Прошли томительные четверть часа, наполненные гулом двигателей, потряхиванием самолета, молчанием Потом самолет развернулся, и прямо по курсу Гонтарь увидел две яркие строчки огней посадочной полосы. Лайнер быстро снижался, помчалась уже под кабиной серая, освещенная прожекторами бетонка, а в окне сбоку, на здании аэровокзала, отчетливо пылали красные буквы: «АДЛЕР».

В Адлере шел дождь. В распахнутую настежь дверь дохнуло сыростью и холодом, самолет в считанные минуты выстыл, и Русанов под неусыпным оком Басалаева оделся. Пробудились от холода дети, завозились, заплакали, затеребили родителей, и те как могли успокаивали их, просили потерпеть.

Их самолет поставили на дальнюю отстойную площадку. Это хорошо. Как бы ни разворачивались события, посторонних людей поблизости не должно быть да и другой техники тоже. Спасти бы и тех, что в салоне, выпустить их из салона, а уж с Гонтарем и его группой можно было бы поговорить и по-другому.

Из кабины, по рации, шли какие-то долгие переговоры с аэропортовским начальством. Виктор Иванович, сидящий по-прежнему в хвосте самолета, не мог, разумеется, слышать, о чем именно говорил Гонтарь, все так же угрожая «устроить в самолете мясорубку», если срочно не будет выдан экипаж, летающий за рубеж, и не пополнены баки с горючим. Но было ясно, что Гонтарю твердо предложили выпустить пассажиров в обмен на экипаж и горючее, в противном случае…

– А я тебе еще раз говорю! – кричал на весь самолет Гонтарь. – Или вы сейчас же начнете заливать керосин, или мы начнем тут Варфоломсеву ночь! Ты понял, диспетчер?

Русанов понимал, что «диспетчер» (это, скорее всего, кто-то из чекистов тянет время намеренно: или ждут из Москвы спецназ, или что-то не получается с экипажем.

Наконец было решено, что аэропорт зальет керосин, но при условии, что Гонтарь выпустит половину заложниц, прежде всего с детьми.

– Хрен с тобой! – Гонтарь в сердцах швырнул наушники. Сказал Фриновскому: – Олежек, отсчитай баб двадцать, пусть катятся со своими щепками!

Женщины, с бледпыми лицами, всхлипывая, торопливо покидали самолет. Прижимали к себе детей, почти бегом спускались по трапу – к спасительной бетонке, к поджидавшему их поодаль автобусу.

Потом начались «торги» за экипаж. «Диспетчер» снова выдвинул условие: отпустить всех оставшихся женщин и подполковника госбезопасности. Он, дескать, вам больше не нужен – самолет до Адлера вы получили, Гонтарь, получите теперь экипаж и до Анкары.

– Русанов полетит с нами! – снова повысил голос Гонтарь. – И не морочьте мне голову!

– У вас же будет заложником экипаж! Что еще надо? И самолет мы вам отдаем, – упорствовал «диспетчер». – Керосин полностью залили. Надо поступать по-джентльменски, Гонтарь! Порядочные люди от бизнеса так себя не ведут.

– Послушай ты, дипломат! – ярился у рации Гонтарь. – Ты экипаж приготовил или нет?

– Экипаж готов. Но послушайте, Гонтарь. Будьте человеком, в конце концов. Зачем вам женщины? Угон с пассажирами – не в вашу пользу, уверяю вас. Я бывал в Турции, куда вы намерены лететь, там свои, строгие принципы. Общественность Анкары вас не поймет и не поддержит. К женщинам там относятся с большим уважением, всякое насилие над ними строго карается не только по турецким законам, но еще и по Корану. Вы образованный человек и должны знать об этом.

– Да отдай ты этих баб, Михаил Борисович! – не выдержал Басалаев – он стоял с автоматом на груди у самой двери, а Фриновский в общих чертах пересказывал ему содержание переговоров. – Мы из-за них теряем время. Лететь надо!

– Ладно, диспетчер! – крикнул в кабине Гонтарь. – Пять женщин за одного члена экипажа. Давай сюда своих летунов, времени больше нету. Сейчас менять будем.

Процедуру со сменой экипажа контролировал Гонтарь. Он вызвал командира корабля, отсчитал женщин, велел им всем спускаться по трапу.

Виктор Иванович сидел на своем месте, смотрел в иллюминатор. Уже рассвело; хмурый, дождливый день висел над аэропортовскими горами и самолетом, видно было еще довольно плохо, но все же можно рассмотреть лица людей, вышедших уже из самолета со слезами на глазах.

Вошел новый командир корабля, пилот-зарубежник, в сердце Виктора Ивановича тревожно и в то же время радостно екнуло – Кубасов! В полной летной форме, с портфелем в руках, который Гонтарь уже здесь, в самолете, осмотрел. А Кубасов незаметно подмигнул Русанову – все, мол, в порядке, Виктор Иванович, потерпите.