Текст книги "Гора Лунного духа или Побеждённые боги"

Автор книги: Валерий Язвицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Бириас, – крикнул Корбо, улыбаясь, – садись!

И он указал жестом место на кошме.

Но Бириас даже не взглянула на друзей Пьера и несмотря на то, что тот уже сидел, продолжала стоять поодаль.

– Садись с нами, Бириас, – сказал Пьер, открывая консервы, – ты должна есть и пить с нами.

– Женщина не должна, – проговорила Бириас, – сидеть вместе с мужчинами за трапезой. Она может служить за столом мужу или отцу и гостям их.

Только настойчивое требование Лину Бакаба заставило присесть ее на самом краю кошмы.

– Ты теперь супруга Лину Бакаба, – сказал Пьер, – и можешь сидеть за столом со мной и братьями моими. Я разрешаю тебе. Ты равная нам, и не бойся братьев моих – они тебе братья, как и мне братья.

– Лину Бакаб, – подумав, ответила Бириас, – скажи им, что раз они братья Лину Бакаба, они братья и мне, и я сестра им, и пусть они любят меня, как сестру, а я буду любить их, как братьев.

Она была взволнована, и грудь ее высоко вздымалась.

Дрогнувшим голосом Пьер перевел эти простые, наивные слова своим друзьям. Он видел, как самое святое, что есть в человеке – любовь к человеку – озарило их лица.

– Передайте ей, – пылко воскликнул Форестье, – что я ее люблю и буду любить, как дочь мою, что осталась в Париже! Скажите ей, Пьер, что у меня только одна Луиза, и что ей шестнадцать лет, и что Луиза ей будет подругой!..

– Стой, стой, Гастон, – прервал его Корбо, – Бириас будет подругой Пьера, и я рад, что он нашел на земле такое счастье. Я готов ей поклоняться, как рыцари поклонялись Мадонне. Скажите ей на ее языке так, чтобы она поняла нас.

Они встали и ушли в каюту «Титана», оставив их вдвоем. Бириас с довольной улыбкой выслушала Пьера и, обняв его, тихо проговорила:

– Я виновата, Лину Бакаб, я не осталась с тобой там, как ты велел, на холме… Демоны смутили меня, и я в страхе бежала, не зная куда…

Она рассказала Пьеру, что опомнилась она в храме, где жрецы схватили ее и ввергли в подземелье терзаемых. Они привязали, били ее и хотели пытать. Пьер успокаивал и ласкал ее, и она говорила, что теперь ничто ей не страшно, и что она хочет только говорить на языке богов, ибо она не понимает, что говорят братья Лину Бакаба.

Приближалась полночь. Жители Паруты, как темные тени, сходились к озеру, сжимая по горсти маслин. Они говорили шепотом. В глиняных жаровнях несли они угли и пучки сухой травы. В полночь они должны раздуть пламя и сжечь на священном огне по горсти маслин от каждой семьи.

В эту священную ночь навсегда избавлялись они, их дети и внуки, из рода в род, от человеческой жертвы. Сам бог возгласил это, и в полночь они заключат с ним завет. Они шептали молитвы и плакали. Жрецы, злобно шнырявшие всюду, не смели мешать им и только ворчали проклятья, поблескивая тусклою бронзой своих ножей.

Весь день совещался в храме священный совет, но и сам Великий Хахам стоял теперь на площадке храма и смотрел в небо. Обманывая народ и устрашая его обрядами, он все же верил. Губы его шептали заклинания против демонов и молитвы Паруте. Бог должен был спасти свой избранный народ и посрамить магов гурру. Он знал, что, лишь зажгутся огни и запылает жертва из маслин, падет его власть. Только истребив гурру, жрецы мечом и копьем восстановят в народе истинную веру.

Он верил в правду свою и ждал чуда Паруты.

Но вот осветилось все озеро, по всем берегам его запылали жаровни, и яркое пламя охватило плоды маслин, питаясь их маслом. Радостный гул толпы донесся до Ха-хама, и, заскрежетав зубами, он вырвал клок седой бороды и разорвал одежды.

Крики священного трепета ворвались в тишину ночи. Он взглянул на небо и увидел медленными кругами плывущий огненный крест.

Это несся «Титан», освещенный верхним светом, который обвел пылающей каймой края его корпуса и лежащие накрест к нему могучие крылья.

Тишина мертвая и страшная охватила Паруту. Ниже, ниже спускался крест, рокот моторов долетел до земли, и яркий огненный луч, горя и ослепляя, как божья рука, опустился на землю и обошел ее всю. Но вот он погас, и будто огненный костер падал с неба на средину священного озера.

Из огня его гремит трубный голос Лину Бакаба:

– Народ мой исполнил завет, и я иду к нему с неба.

Спустившись, пылающая волшебная птица отплыла вдоль берега озера, затмевая свет ярких костров, и голос говорил из нее непрестанно:

– Отныне народ мой свободен от крови. Кто нарушит завет, тот погибнет.

Потом волшебная птица отплыла к средине, и сразу погасли огни ее, а длинный пылающий луч остановился на храме, осветив стоящих жрецов.

– Я вижу храм мой, – послышался голос, – но он не очищен. Пусть приблизятся жрецы, мои слуги. Пусть подойдут к берегам озера.

Все замерло в ожидании. Чувствовалось, что множество глаз приковались к жрецам, что темные души трепещут от страха. Не сразу тронулись с места жрецы. Полные смятенья и злобы, шли они за главным жрецом.

Кмер и Такуд шли перед Великим Хахамом. Луч света скользил по их пятам и держал их в огненном плену. Медленно подошли они к берегу и стали у самой воды. Свет слепил им глаза, а длинные, бронзовые ятаганы сверкали за поясом у Кмера и Такуда.

– Лину Бакаб, – снова раздался голос, – милостив, когда исполняют заветы, но страшен он в гневе, когда нарушают заветы. Разве забыли жрецы, что Лину Бакаб в день, когда он посылал огненную смерть, запретил убивать людей?

Трепет охватил жрецов, и они стояли недвижно.

– Кмер и Такуд! – прогремел голос, – вы взяли ножи для жертвы от Чибириса и Чупуцли?

Жрецы молчали, падая ниц.

– Встаньте, Кмер и Такуд!

Они встали, дрожа от страха. Мгновенно погас яркий луч, но запылала огнями вся волшебная птица и быстро приблизилась к берегу. Освещенные верхним светом «Титана», лежали жрецы на земле. Только Кмер и Такуд стояли, сверкая ножами.

– Подойдите к воде оба, – сказал трубный голос, – Лину Бакаб хочет судить вас.

Жрецы приблизились.

– Я запретил вам кровавую жертву, но вы опоясали чресла ножами Чибириса и Чупуцли. Бросьте ножи далеко в воду и прокляните кровавую жертву!

– Тебя проклинаем, ложный Лину Бакаб, – крикнули они в ярости, но раздался двойной сухой треск, и оба они, качнувшись вперед, упали в воду.

Подавленный крик пронесся по толпе, а в воде, пронизанной электрическим светом, видно было, как, оставляя, полосы крови, медленно погружались в темную бездну два трупа.

– Народ мой видел, – прогремел голос, – как Лину Бакаб карает нарушивших завет. Лину Бакаб охранит народ от всех, кто нарушит завет. Не бойтесь жрецов, идите и живите в мире!

Снова погасли огни, и темная волшебная птица, отделившись от озера, при радостных криках славословий исчезла во тьме неба.

Жрецы поднялись и в бессильной ярости посылали проклятья народу. Но вот и в народе возвысились голоса:

– Мы давно не давали вам жертвы, но вы силой брали у нас!

– С нами не было бога, и мы боялись вас. Но пришел Лину Бакаб и спас наших детей.

– Сто пятнадцать отцов, матерей и детей вы убили, когда они не дали первенцев!

– Вы любите мясо людей, так режьте детей своих, а не наших!

– Лину Бакаб запретил!

Вдруг вопль жрецов покрыл все крики, и ножи их, скре-щая клинки, страшно лязгнули среди ночи.

– Мы истребим нечестивых, – закричал Великий Ха-хам в ярости, – пусть приходит ваш Лину Бакаб и воскресит мертвых!

Паника охватила народ, и многие побежали, скрываясь в кусты и за деревья, но еще больше людей схватилось за палки и камни. Блеснувший издалека ослепительный луч ободрил рабов, и, отбиваясь палками и бросая каменья, они, как те сто пятнадцать, погибших когда-то, вступили в отчаянный бой. Жрецы их теснили, но, отходя к деревням, восставшие хватали каменные топоры и ножи и дрались у своих очагов. Гуще и гуще становились ряды их, и, хотя устилали землю убитые и раненые, они смелей и смелей нападали.

VIII

Сверкая огнями, стоял, «Титан» на гладкой возвышенности, поросшей с краев пробковым дубом, платаном и дикими каштанами. Здесь, в этом месте, у подножья горы Лунного духа, Пьер отослал свой караван во главе с Ибрагимом в горный дуар галласов.

Бириас спала в отведенном ей помещении, в отделении для складов и провианта. Мужчины сидели за столом. Они были взволнованы и расстроены.

– Противно и глупо, – говорил Пьер, – выбивать зверские суеверья, прибегая к фокусам.

– Я предпочел бы, – заметил Форестье, – подсыпать мелиниту в это дьявольское сооружение и сразу послать его к черту со всеми жрецами.

– Друзья мои, – возражал Корбо, – мне одинаково тяжело и отвратительно убивать и обманывать. Но нам или все бросить, или окончить начатое. Не забывайте, что между ними и нами лежат тысячелетия! Мы никогда не поймем друг друга.

– Бросить? – пылко подхватил Пьер, – но это значит восстановить этот варварский культ с человеческими жертвами! Вспомните Кмера и Такуда, которых мы застрелили!

– А, не беспокойтесь, – возразил Форестье, – как только узнают о Паруте, приедут экспедиции, а потом французские, английские и другие купцы. Включив Паруту в колонии, они еще крепче зажмут их, чем жрецы, и обратят в рабочий скот, – Да, – задумчиво проговорил Корбо, – закон эволюции одинаков для всех стран. Всякий народ должен пройти неизбежную лестницу. Мы можем только облегчить пути. Все же, пожалуй, Пьер более прав, чем мы.

– Спасибо, Корбо, – воскликнул Пьер, – во мне течет кровь русских революционеров, и я не могу остаться бездеятельным, когда одни угнетают других. Мне противно рядиться в одеяния бога, но я не вижу другого исхода.

– А если так, – проговорил Форестье, – то на войне нужно быть, как на войне! Мы должны забыть сантименты. Охотясь на тигра, нам нечего плакать об его осиротевших тигрятах.

– Как ни жестоко, – заговорил, помолчав, Корбо, – но мы, делая вывод из наших мыслей, должны истребить всех жрецов. Разрушить храм и создать для темных масс что-то новое взамен религии.

Долго друзья обсуждали и толковали о планах реформ для Паруты и заснули с рассветом. Пьера, когда он остался один со своими мыслями и закрыл глаза, охватило странное чувство.

– Ведь это сказка, – неслось в его мыслях, – может быть, я еще сплю в своей комнате, там, недалеко от Парижа, в загородной вилле Корбо? Но «Титан», но Бириас? – воскликнул он, широко открывая глаза.

Экваториальное солнце жгучими лучами врывалось в окна каюты «Титана», а рядом спали Корбо и Форестье. Пьер зажмурился от яркого света и заснул.

* * *

Горело и пламенело чудесное африканское небо, а в его голубых волнах, мерно жужжа моторами, плыл «Титан».

Пьер жадно смотрел вниз, откуда, кружась и качаясь, приближалась к ним страна Паруты.

Взволнованный предстоящей решительной битвой с жрецами, Пьер не отрывал глаз от земли. Вот блестит озеро, вот холм, храм…

– Но что это за точки бегают по священному холму?

Они бегут к храму и там вливаются в темные волны, что плещут у самых главных дверей, кольцом охвативши весь храм.

– Корбо! – крикнул Пьер, – смотрите!

Внизу развернулось интереснейшее зрелище, жутко волнующее. Охваченные энтузиазмом вчерашние рабы героическим приступом брали храм. Но жрецы не сдавались. Для них не было выхода, кроме победы. Яростно сверкали их бронзовые ножи и наконечники копий. Бой длился давно, судя по бешеному упоенью обеих сторон.

Всюду валялись раненые и убитые, трупы лежали и на священном холме, и на берегу озера.

Но восставшие, сражаясь дубинами и каменными топорами, вырывали из своих убитых и раненых копья и обращали их против жрецов. Крики и вопли неслись снизу, и вдруг страшно и грозно загудел барабан. Гремел удар за ударом, отдаваясь в горах. Восставшие дрогнули и стали отступать.

Перед глазами Пьера скользнула черная точка, и через несколько мгновений, рассевшись в дыму и огне, рассыпалась верхушка у храма, убивая камнями жрецов. Дикий вой понесся снизу, но барабан гудел и гремел, не сдаваясь. Целыми стаями замелькали черные точки, и гул взрывов и столбы дыма окутали храм. Бешеный танец танцевал «Титан» в воздухе. Тщетно кричал Корбо что-то в рупор Гастону, – не было слышно никаких звуков среди взрывов и грохота бомб.

Пьер чувствовал, как в страхе прижалась к нему Бириас, но не мог оторваться от ужасного зрелища. Казалось, внизу на месте храма клокотал проснувшийся вулкан. Люди бежали от него прочь, но борьба продолжалась. Он видел, как народ преследовал жрецов, настигал и убивал, разрывая в куски, а бомбы все рвались и рвались в развалинах храма.

Трудно сказать, сколько времени длился этот жуткий кошмар, но «Титан», вдруг поднявшись, стал описывать медленные круги в воздухе. Смолк ужасный гул взрывов, и на месте храма плыли клубы дыма, что-то горело в его развалинах, и языки пламени, вырываясь из-под земли, облизывали камни.

Странные мысли, как тучки, гонимые ветром, неясно и расплывчато неслись в голове Пьера, и он крепко сжимал руку своей Бириас. Перед ним рушился целый мир прошлых тысячелетий, каким-то чудом доживший до нас. Ужасы крови и призраки страшных богов мелькали в клубящемся дыме, но дым и огонь, порожденные современной наукой и техникой, были ужаснее прежних богов.

– Теперь всюду новые боги, – думал Пьер, – алтари их усыпаны золотом, банкнотами и чеками, а троны богов сложены из разных гроссбухов и других бухгалтерских книг. И всюду, где дымят фабрики и пылают топки под огромными котлами, где стучат дизель-моторы и гудят динамомашины – там еще вьются и мелькают эти призраки страшных богов, жаждущих крови людей…

Но вот рука его дрогнула – нежные губы Бириас приникли к ней долгим лобзаньем. Сладкая нега охватила грудь Пьера, и запела душа его. Любовь, великая стихия, окутала мир его мысли. Будто яркий светоч внесли во тьму человечества.

– В буре и грозе мы родимся, живем и умираем, – шептали его губы, – но как хорошо человеческое в человеке! Из века веков оно живет в нас и тогда, когда раскрываются пасти молохов.

Он крепко обнял Бириас и, целуя ее, воскликнул:

– Через грань тысячелетий перекликаются люди и сердце находит путь к сердцу!

Корбо с удивлением взглянул на него, но в это время «Титан» всплеснул, опускаясь в священные воды тихого озера.

– Конец! – вскричал Форестье, возбужденно вскакивая в каюту, – боги погибли, люди начнут воскресать!

* * *

Несколько дней хоронили убитых и несколько дней горел храм, где были громадные запасы масла, благовонных смол, вина и пшеницы.

– Но ведь у жрецов были жены и дети, – говорил Фо-рестье, – когда они вчетвером осматривали развалины, – неужели все они погибли здесь?

– Были, ответил Пьер, – но я знаю от восставших, кто не убит нами и не сгорел, убит ими, не исключая женщин и детей. Они поступали не хуже, чем мы. Ведь мы действовали, как обычные культуртрегеры – убивали, разрушали и на кончике штыка дарим культуру.

– Что же мы будем делать дальше? – спросил Корбо, – от храма ничего для науки не осталось, язык и культ изучены Пьером, а Бириас, кроме того – живой источник языка и преданий…

– Мы им дали законы, – добавил Пьер, – и наше присутствие только повредит делу. Если уж они хотят что-либо обожествлять, то пусть только не нас персонально. Ей богу, скучная история быть богом!

– Смотрите, смотрите, – засмеялся Корбо, – вон там уже прокрадываются наши поклонники и творят нам молитвы.

– Я бы с удовольствием вернулся в Париж, – проговорил Форестье, – вот разве разбить только их скорлупку и открыть им небольшую дорожку в люди?

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Корбо.

– А вот пойдемте сюда, – ответил Форестье, – или лучше я вас доставлю туда на «Титане». Помнишь уступы, где Пьер, замыслив побег, собирался карабкаться вверх? Так вот, я давно разглядывал это место. Стена цирка здесь как-то особенно пориста. Маленький ручеек, который бежит оттуда по ту сторону в долину, видимо, горячий, – над ним постоянно клубится пар. Это и обратило мое внимание. Но отправимся туда.

Через несколько минут они были около стены цирка, где были в засаде жрецы в то ужасное утро, когда их заметила Бириас из оливковой рощи. Вернее, это была не стена вулканического цирка, а навалившиеся груды скал от землетрясения, и закрывшие существовавший ранее выход в долину.

Форестье с жаром доказывал, что, если заложить хорошие дозы мелинита в глубокую пещеру внизу, а кроме того в некоторые расщелины, то вся эта чертовщина взлетит на воздух и снова откроет выход в долину.

– Ну, зачем это, – протестовал Корбо, – они живут здесь прекрасно, никто их не трогает, жрецы истреблены, зверей нет. Пусть это будет чем-то вроде первобытного рая.

– Черт возьми! – волновался Форестье, – при всем моем преклонении пред тобою, Жан, ты не прав! Во-первых – их жрали жрецы, держали кроме того в рабстве, они умирали от непосильных работ. Но вот им никто не мешает, никто не убивает и так далее. Через сотню лет они расплодятся, как кролики, в этой дьявольской норе, земли и хлеба не хватит, и они начнут жрать друг друга! Во-вторых – не везти же нам обратно в Париж ту уйму тротила и мелинита, что я набрал с собой!

Корбо искренне расхохотался, переглянувшись с улыбающимся Пьером.

– Гастон, – весело крикнул он, – признаю себя побежденным! Твори новые пути, если тебе это нравится.

Увлеченный своей идеей, Форестье тотчас же начал работу. Один за другим он вытаскивал ящики с тротилом и мелинитом и закладывал их в стене. Пироксилиновые шашки тоже пошли в ход.

– Я очень доволен, – заметил Пьер, – что эта идея пришла в голову Форестье. Я даже и не представлял, что «Титан» такой взрывчатый снаряд. Зачем он набрал всего этого?

– Он мечтал делать какие-то опыты со взрывами на расстоянии, – ответил Корбо, – в самом деле, нам лучше избавиться от этого опасного груза. Я пойду в каюту и кое-что впишу в свой дневник, пока он возится с этой затеей.

Когда Корбо скрылся за дверью, Пьер, охваченный беспричинной тоской, обнял Бириас и грустно проговорил:

– Бириас, тучи окутали мне сердце. Сядем здесь вот в тени, а ты спой мне тихонько свою песню.

Положив ей голову на колени, он слушал странные, тихие мелодии, а глаза его тонули в бездонной синеве неба. Нежная рука ласково проводила по его лицу.

– Тысячи, тысячи лет, – думал он, – это небо так же ласкало глаза человека, и все они в этой земле, на которой лежу я. Тысячи и тысячи лет оно будет сиять в вышине и после меня, Ему чудилось, что он лежит теперь на какой-то узкой, узкой грани, тоньше, чем бритва, что это острое лезвие и есть настоящее, а по бокам его две бездны: прошлое и будущее. Он не знал, почему и зачем он думал об этом, но мысли приплывали откуда-то и вновь уплывали. Незаметно тоска переплавилась в сладкую грусть, – он закрыл глаза.

– Пусть я – мгновенье, – складывалась новая мысль, – но как много вечностей в этом мгновеньи!

Низко склонилось над ним дорогое и прекрасное лицо, и ласковой волной, будто материнским объятьем, охватил его тихий, заботливый шепот:

– Ты спишь, мой Лину Бакаб?

– Готово, – крикнул Форестье, – садитесь!

Медленно поднялся Пьер и, все еще овеянный грустной грезой, в дымке которой еще ближе и дороже была ему Бириас, вошел с ней в каюту «Титана». Словно слившись с ним своим сердцем, она также грустно и сладостно припала к его плечу. Вдвоем, будто одни во всем мире, они сидели на бархатном диванчике.

Выше и выше поднимался «Титан». Вдруг глухой гул и грохот прекратился внизу, но не смолк. Наоборот, новый гул, более грозный, потряс воздух. Пьер и Корбо бросились к окнам. Горные вершины колебались, шатались, как пьяные, видно было, как расседались и трескались они, роняя скалы и груды камней.

– Землетрясенье, – крикнул Корбо, – взрыв разбудил уснувшие силы вулкана!

Пьер хотел что-то сказать, но в этот момент, будто огромный пузырь, вздулась земля Паруты и треснула, скрывшись в дыме и пламени.

Страшным толчком подкинуло кверху «Титана». Кружась и вертясь, он несся куда-то. Все смешалось в безумный хаос, а отскочившая дверь каюты жуткой бездной зияла в стене. Мебель и вещи с грохотом и звоном катались внутри воздушного корабля, и вдруг, когда дверь оказалась внизу, Бириас, сброшенная с дивана, стремглав полетела в бездну…

– Бириас! – закричал Пьер, бросаясь за ней, – Бириас!

Но все исчезло куда-то, и было так странно и непонятно. Пьер удивлен был, что неожиданно, почти внезапно, прекратилось паденье. Снова он лежит на диване, электрическая лампа матовым светом горит в каюте. Перед ним Корбо с сигарой в зубах и какой-то лысый господин в золотых очках.

Пьеру казалось, что он теряет рассудок.

– Корбо, – крикнул он, но голос прозвучал тихо и слабо, – что случилось? Где Бириас?

– Все хорошо, все хорошо, – говорил лысый человек, – не беспокойтесь и не волнуйтесь.

Пьер долго и пытливо обводил глазами знакомую комнату. Сомнений не было. Это – вилла Корбо, это его комната. Он лежал в кровати.

– Но как я попал сюда? – думал Пьер, напрягая всю память, – и где «Титан», где моя Бириас и Форестье?..

– Выпейте! – сказал лысый.

Пьер выпил какую-то жидкость. Несколько минут он сидел неподвижно.

– Так это лишь сон? – горестно воскликнул он, – и ты, Бириас, только сон?

Слезы медленно поползли из-под его ресниц и покатились по щекам.

– Вы скверно спали, – сказал радостным голосом Корбо, – это длилось неделю. Вы заболели внезапно, во время разборки коллекций, – Но, молодой человек, не бойтесь, – успокаивал лысый, – это лихорадочная желтуха, болезнь Вейля. Она прошла. Будьте спокойны, через два дня вы встанете на ноги. Не правда ли, вам уже лучше?

Но Пьер не слушал их.

– Да. Спасибо, – проговорил он, – я хочу спать.

Он повернулся и лег лицом к стене.

– Бириас, – шептали беззвучно его губы, – греза моя, мое сновиденье, дорогая моя Бириас.