Текст книги "Бионерский ланкастер"

Автор книги: Валерий Игнатенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Игнатенко Валерий
Бионерский ланкастер

Валерий Игнатенко

Бионерский ланкастер

(Из россказней Фрэнка-Первоглота)

Король, развалившись в запаутиненном гамаке, зычно цвиркал в прорехи отнюдь не королевских зубов. В руках у него страдала и пела блистательнейшая, двуручная (сажень-на-локоть) богатырка-пила. Королевские зубы нежно покусывали ее несокрушимые тульские зубья.

Пилу свою король любил за звук, качество стали и страдания. Он не доверял деревяшке, с помощью которой обычно делается разводка. Разводку король-маэстро всегда делал на слух и на зуб: вверх-вниз, вверх-вниз! Ля-ми, ля-ми! Зубной боли он боялся не меньше, чем политики, но еще больше боялся король опеки досаждавших ему дятлов-рвачей: зубодеров в белых колпачках, брутов с подозрительным пурпуром на грудках. Случалось, король прятался от дятлов за елки, за тень забора, похожую, кстати сказать, на его подругу-пилу. Прятался он и за свою королевскую тень, а однажды, как гласят хроники, за удивительных красот и размеров нерукотворный памятник Королевской Малой Нужде. Неруко! (прошу заметить!) творный, формата 102х0,5 шедевр.

(В одну из люто-морозных зим, проклятый долбило покусился на Нашу храбрость непосредственно в процессе малого оправления. Король ваш скрывался от злодея за сиявшим под луной ледяным столбиком. Ползал, понимаете, вокруг своей, омонументаленной морозом несгибаемой струи, ускользал от пернатого зубодера-дятла, как какой-нибудь паршивенький революционеришко-разночинец от жандарма.)

– Ля-ми! Ля! – маэстро бережно сдунул с очередного, неразведенного еще, зуба пилы (можно сказать, ее зуба мудрости) хроменького пятиногого муравьишку, препоручая его заботам судьбы и ящерок... – Ми!.. Все! вдохновенная капелька пота засияла на кончике его корне плодоподобного носа. Радужная капелька отражалась в стальном зеркале певуньи, вбирая в себя верхушки сосен, небо, солнце и Отражение лица Короля в зеркале, в капле, в отражении капли в зеркале, в отражении отражения капли в зеркале капли.

– Сильно! Чудеса, да и только! – восхитился король собой и природой, лихо сощелкивая капельку своего королевского Я в воздуха планеты.

– А ну те-ка, работяжечки-аэробики! – так король именовал в данном случае не тех, кто пробавляется ритмической гимнастикой, а населяющие планету Земля микроорганизмы аэробной формы. – Воспроизводите портрет вашего короля и друга! Излучайте о нем брату Юпитеру! – И тут же, с места в карьер, он заиграл на пиле-певунье совершенно отвратную песенку, сдобривая музыку стали довольно-таки обаятельной хрипотцой:

А с Пипигриком, брат, шутки плохи!

Сила страшная в его имени.

От Пипигрика не то, что, брат, блохи,

Метагалактики могут вымереть!..

Допев до "гастрономы все оштакетить", король, как Стенька княжну, швырнул не-совсем-солистку-пилу под ноги Фрэнку-Первоглоту.

– Да, это король, – шепотом произнес Фрэнк, подивившись удали короля-маэстро.

Тот, между тем, выкусывал занозы из пальца и от этого опять же страдал.

– Экая оказия! – сопел Король. – Его растишь, пользу из него извлекаешь, из него, из чурбашечки, пилушке белу рученьку ладишь, а оно такие щепки под ногти всучивает!

Гамак раскачивался все сильней, и хитросплетенные паучьи узоры готовы были рассоединиться. Ветерок дооборудовал гамак шпильками-иголками с елей.

– Ай-яй-яй! – покряхтывал король, а его мощный кулак ожесточенно вытирал слезинки обиды, скатывающиеся по лоснящимся, багровым и здоровым, как у украинской дивчины, щекам. – Экая оказия!

Наконец, облегченно вздохнув, ублаготворенный, он принялся ковырять хвоинкой (Цезарь кинжалом Брута) в зубах, а потом и в носу.

– Эге, любезники, вам кого? – не прерывая своего королевского ритуала, приветствовал он друзей, обращаясь почему-то не к Фрэнку, не к Кофейнику, а к Накомарнику.

– Короля! Не иначе! – шагнул вперед и широко расставил ноги Фрэнк, озадачив не только спрятавшегося под можжевельником ежа, но и красного бельчонка, оставляющего шелуху и мусор где попало.

– Меня зовут Король! Да здравствует Король! – радостно приветствовал себя монарх биосферы.

– Да здравствует!.. – откликнулся весь лес.

Накомарник, прыгнув Кофейнику в ухо, шепнул:

– Из-за его живота и короны не видно.

– Ты маленький, а он в гамаке лежит, потому и не видно, – процедил сквозь зубы, как строчку текста в набор, Кофейник. И тут же, как точку (чужого, неподходящего кегля), выплюнул успевшего вцепиться в лодыжку клеща, а возможно, и трех клещей – интонация его была неубедительной...

Голова короля свисала в поисках то ли короны, то ли Квакуна. Голову короля, к радости лягушонка, оказывается, венчала не корона, а строительная каска. Лягушонок уже видел такую на открытке, которую присылали к Новому году на корабль доброжелатели. На открытке стоял мальчик в каске и укладывал кирпичи на печную трубу дома.

В двух выпуклых голубых глазах короля тут же запрыгали два изумрудных лягушонка, и Накомарник был прощен за свою невнимательность. Да и цвет куртки был самый подходящий – болотный.

– Значит, новички?

Трудиться ко мне приехали?

Строить?

Аль полюбопытствовать?

– Строить!

– Полюбопытствовать!

– Трудиться!

Откликнулось всеми голосами эхо и осталось в норах зверьков и трещинах дупел.

– А что строить? – поспешил уточнить Кофейник, яростно отдирая застрявшую в ухе колючку.

– Простите, у вас блохи? – не выдержал Король. – А то есть хорошее средство: купание в горько-пряных семенах полыни.

– Нет! Спасибо! Это не блохи, это пираний...

– Пираний?.. Хе-хе-хе... – с сомнением реагировал монарх. – Что строить?.. Дворец!

– Лес-то сами валите? – уважительно поинтересовался Фрэнк, битый час уже глазевший на геркулесовы стопы, обутые в окаменевшее месиво бетона, глины, опилок.

– Сам? Нет. Бионеры помогают. Какие?.. Да хотя бы вот этот.

И только тут паломники разглядели рядом с королем зверюгу.

– Это волчонок Бобби, а не ньюфаундленд, – потрепал Бобика за брыли Король.

– Он ищет газ? – оглядел пса-волка Кофейник, отряхиваясь, как после мытья.

– Наверное, он открыл здесь газовое месторождение? Поэтому – пионер! предположил Фрэнк-Первоглот.

– Бионер, потому как бионер – дитя короля и природы! – изрек зверюгин бог и учитель. – Бобби сообщает нам о местах, где слишком много вредящей живому грязи.

Пес-волк ткнулся мокрой черной пуговкой в робу короля, и его усы мелко задергались в такт отбивающему чечетку хвосту. Серая, с серебринкой на концах волос, шерсть говорила о благородстве рода и о добром его предназначении.

– Еще он определяет, какой человек пришел – пакостник или без злых умыслов. Хе-хе... А иначе бы не стоять вам здесь, – поспешил добавить король, бочком мостясь в гамаке и устраивая голову на сложенные в замок руки.

А Кофейник орудовал то правой, то левой задними, зарабатывая юкко в бесконтактном дружественном танце вокруг можжевелового куста.

– Где же? Где же? Ваша... ква! – стройка?! – заглянул в большой, небесно-ясный глаз лягушонок и слизнул с королевской ресницы слезу.

Потом Накомарник уверял друзей, что это была воистину слеза добра и счастья... И злосчастья. В ней плавал малярийный комар.

Король осторожно провел мизинцем по спине Накомарника, словно пытался нащупать солнечный зайчик, сделавший спинку лягушонка лакированной.

– Наш с тобой Храм и Дворец где, спрашиваешь, бионеша?

– Я Накомарник, а не бионеша.

– Тут он, близехонько, здесь...

Все уставились на забытую около флаговой сосны совковую лопату. Совок опирался на землю, а не прикасавшаяся к стволу, усеянная конопушками извести и бетона и божьими коровками, ручка смотрела в небеса. Явно устойчивое ее равновесие удивляло.

– На Полярную лопата смотрит! На Альфу М.Урсис, – сообразил штурман.

– Так где же они, ваши бионеры? И чего это вы не трудитесь? – лягушонок поднял лапку, к перепонке которой приклеилась лапка можжевельника. Лопата в небо топырится, а дела нет.

– Все мы трудимся, любезник! И лопата трудится... Ответь-ка ты мне, почему совок в землю не вторкнут, а она-дорогуша не падает?

– Р-р-равновесие! – встрял в разговор Кофейник, с завистью поглядывая на Бобика, от природы препоясанного черной лентой.

– Само собой, равновесие! Да весь гвоздь в том, что это не лопата на земле стоит, а Шар земной на лопате стоит... Не знаю я еще, что есть бетон, а что есть известь в нашем бионерском деле... – Король лихо качнул гамак, дрыганул сапогом и усадил лягушонка на грудь. – Греешь, лягуший Царь, душу, а вредный! Пойми, плюгавь болотная: каждый живой и живший – во мне, в короле, и в тебе, и в нем, потому как есть в нас Она – Бессмертная Душа. – Король тыркнул фрэнковым пальцем в небо, подмигнул Фрэнку и тот, обласканный королевской гипноковой, снова задрал грабли в сторону Полярной.

Лес, дерева которого по окраинам были низкорослыми и зачащобленными, достигал здесь боровых высот, напоминая шлем не спешащей облысеть Головы, не той, с которой не поладил когда-то Руслан, а живой, духободрствующей, питаемой энергизмом родной Природы, Головы всех русских паломников, витязей и богатырей: Микулы, Ильи, Добрыни, Руслана... Короля... Фрэнка (и Кофейника, сказал бы Кофейник).

Березки, оставаясь березками, напоминали сейчас друзьям бегущих к звездам в беззвездные еще рязанские сумерки зебр.

Смеркалось. Холод начал поднимать дыбом волосы и шерсть, хлестать до покраснения по щекам.

– Может, квострик разложим? – выразительно посмотрел квакун на пса, уже не дрожащего, а дребезжащего, как керамические рижские кружки, какие Фрэнку доводилось пускать по заиндевелой брусчатке порта в лучших сетах игры в Билл-Бол.

Пес, цокнув зубами, кивнул.

– Эге! Ни-икаких костров! В лесу сухо, а пожарной команды пока нет.

И тут Король по-разбойному, по-соловьиному свистнул. В ушах Кофейника будто бы взорвалась, загремела, разлетелась вдребезги всеколерная тунгусская люстра.

В небе появилось множество светящихся нитей и точек. Птицы всех земных ареалов несли в своих коготочках и клювах морозостойких королевских светлячков. Вскоре поляна засветилась. Вокруг нее, как вокруг костра, расположились любители тепла и уюта: ведь светляки не только светились, они выделяли тепло – настоящий жар, способный вертеть на всю катушку самую могучую ББТЭС (большую биотермическую энергостанцию.

– Говорят, у вас дочь есть? – протягивая руки над светлячковым костром, любезничал Фрэнк.

– Аль жениться хочешь? – выгнул бровь король и стрельнул глазом, шарахнув Фрэнка по лбу сначала правым, потом левым глазным яблоком. Глаза у него, оказывается, могли, как каштаны, как мячики на резинке, выпрыгивать из орбит, а потом, слегка повеселев, возвращаться восвояси. Хочешь, значит? Хоти, хоти. Сегодня она – во вторую, придет поздно, – тут Король изволил щелкнуть по носу каждого из разомлевших от жара друзей, кого каштаном, кого мячиком своих недреманных скачущих глаз.

– Девка как девка – плотная, толстощекая, лен-волосы, глазища, что пятаки деревянные, сумасшедшие.

– Хороша, говорите? – вздохнул штурман.

Кофейник уставился на него так, будто бы старичина Фрэнк спьяну или сдуру шваркнул снарядом для Билл-Бола по кофейникову хвосту и расплескал весь сугрев.

– Хороша-то она хороша, любезник! – Король крякнул, освобождая лопату от атлантовой службы. Осмотрел совок, отскреб ногтем известь и, плеснув из канистры в лопату ковш спирта, с минуту подержал вспыхнувшее синим огнем железо над светлячками, а потом небрежно смотнул сор в куст волчьей ягоды.

Поднес лопату к мясистому, толстому концу-кончищу носа (своего носа), зычно втянул в себя запах, кашлянул в кулак и, удовлетворенный, шлепнул на сковородку-лопату перепелиное, должно быть, яйцо... потом – другое, третье... Правой рукой держа и подогревая блюдо, а левой уверенно швыряя в совок яйца одно за другим, он самодовольно подмигивал паломникам-бионерам.

– Как! Со с-ква-рлупками? – ужаснулся Накомарник священнодейству.

– Ну и что? – рявкнул и облизнулся Кофейник. – Скорлупки полезны для организма – они содержат органическую известь и еще кое-какую бионергию. Укрепляют кости и зубы! Мог бы, Накомаша, промолчать или одобрить.

Пес готов был проглотить сто тысяч порций яичницы со скорлупой, окалиной, с самой волчьей ягодой даже! Очень уж раздражал и щекотал его чувствительный нос этот бесподобно-съедобный запах.

Яичница поджаривалась, скорлупки, потрескивая, вылетали, выпархивали из совка и падали в аметистовый светлячковый огонь.

Пес вспомнил, что Фрэнк-Первоглот не ест, а он, Кофейник, слава богу, не пьет. И поэтому стоит лизнуть Фрэнка в нос.

Пока друзья насыщались, уписывали за обе щеки, а Фрэнк рассказывал им о своих странствиях, первоглотстве, благородстве и успехах в игре в Билл-Бол, что-то в лесу изменилось.

На лавочке, у зацветшего вдруг куста сирени, стояла не самых субтильных кондиций девашечка (176-3, бюст-100-90).

Нагая, она согревала лес и себя вращением семи пламенеющих обручей. Красногрудые ласточки вращались вокруг лахудриных бедер. Два нежнейших, почти невидимых от бешеной скорости, пчелиных роя, обращались, фосфоресцируя (противу солнца вокруг правого ее соска и посолонь вокруг груди левой). Браслеты из бабочек, мошкары, светлячков звенели на запястьях и щиколотках. Две доисторических черепашки изображали из себя каблуки прозрачнейших башмачков, опрелестнивали лахудрино крупностопие. Волосы, и вправду, были лен и свет, а нимба не было. Был венчик из летающих золотых рыбешек и два кольца на левом безымянном: бабушкино серебряное и Валеркино, мельхиоровое. Глаза лахудры светились не сводящим с ума, а влюбляюще-вразумляющим светом.

Фрэнк-Первоглот прервал рассказ на самом разухабистом билл-больном периоде (том, когда он влил себе в пасть десять полупинтовых кружек сугрева, а творец игры, боцман Билл, не заработал ни одной, одну даже раскокал, как какой-нибудь юнга-не-оттуда-нога). Так вот, Фрэнк увидел ее, лахудру-принцессу, разинул пасть и застыл, умер.

– Принцесса! Нимфея! Лесовушка! Шпулечка! – заорал он немым, каменным воплем. И сгорел. Навсегда запопал в светлячковое пекло.

– Замуж за меня пойдешь? Рыбка, киска, ляпа?

– Пойду, – прощебетали ласточки, прожужжали пчелы, прошелестели бабочки, мотыльки, деревья, пробренчали-проскрежетали черепашки. Природа заговорила голосом Адама и Евы, Фрэнка и королевской дочки, Колера и Привиденки. Сквырчали светлячки, вытапливая из Фрэнка в пекле костра четыре сокровенные слова и песню:

Две осинки. Три дубочка. Пять берез...

Возле первой, возле самой, той, что с краю,

Сколочу тебе жилье, собака-пес!

Ржавой жестью щели в стенах залатаю!

От дождей и от метелей залатаю.

Чтоб тебе, родная! Мерзнуть не пришлось.

...Две осинки, три дубочка, пять берез

Облетают – дорогие! Облетают!..

Облаками и стихами залатаю,

К нашей роще, как к царевне, подойду:

Золотая ты, собака! Золотая!

Я другой такой на свете не найду.

– Плюнь-ка в речку! – сказал Валерка Иоле на рассвете не худшего их дня, когда дубовые и кленовые листья летели и плыли и над водой, и в воде, а ночной костер октября, не угасая, рдел еще за спиной у них и повсюду.

– Ну и плюнула! Фа-диез!

– Си-бемоль! – плевок в плевок плюнул в воду Фрэнк. И с маху вычерпнул плевки походным своим котелком, чтобы разбавить спиртишку. Трезвым идти в монахи не полагалось, ибо святынь монахов-поллюционеров ждала от Фрэнка и его Зазнобы нетрезвого, чудодейского слова и дела.

Спирт с водой реки и двумя мажорными, жемчужными, обрядовыми плевками пришелся принцессе по вкусу. Фрэнк не закусывал, а она закусила луковицей с ржаным сухарем. Так они, на всяк случай, обвенчались.

– В большом рюкзаке – дельтаплан (зонтик). С конструкцией сама разберешься! До тыщи лет христианства – не жди! Я в поллюционерах закисать не охоч.

Лягушонок тихо плакал и квакал...

Кофейник досадовал, ревновал и тосковал...

А Король...

– Что, псина лягушачья, щетинишься? Лижи королевски пяты! Лижи и р-рявкай! Завывай! Задобривай звезду-погремушку! Шупырься, бродяга берявая! И вымаливай! Вымаливай прощения и благословения отцовского!

– И приглашения на с-ква-дебку, – совсем исслюнился лягушонок. Он от волнения проглатывал светлячков и сиял, словно фосфорный, чем пугал и злил Короля.

– Нет! Мерещится мне все. Злопакость ты, гадинка ты болотная, тень накомарникова! – стенал монарх, чугунными ручищами обхватя голову. – А впрочем, и тя приглашу, и тя, и тя...

Кофейник залаял, и Король строго приложил палец к губам, призывая к молчанию.

– Т-с-с! Ребята спят.

И опять щетинистый подбородок его устремился вверх... И тут только путешественники увидели канатную систему, дорогу, к которой крепились... гробы, палатки, саркофаги, мусорозаборники... и еще какие-то неведомые землянам, конструкции.

Открытие расширило рот лягушонка до неземных, космологических размеров, а Кофейник сделал отменную охотничью стойку; прежде бился, бился над ней, а все не получалось.

– Пошто засорять Землю там, где может вырасти гриб или земляника? вымолвил Король и повернулся на правый бок. – Т-с-с! Ребята спят.

"Король жил в Фуле дальней..." – слышалось спящему Первоглоту бионеру, кладоискателю.

– Нимфея! Лесовушка!.. Золотая ты, собака, золотая... – шептал он, едва шевеля губами.

Давно уже рассвело. Шумели сосны, плескалась бегущая в монастырские дали река. А Фрэнк все спал, уложив голову под можжевельник, прижимая к груди большущую, обугленную на вчерашнем костре, лопату.