Текст книги "Гибель Киева"

Автор книги: Валерий Грузин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Его колымага громыхала по булыжнику Александровского спуска, где в начале века минувшего бегал первый в России трамвай. Справа нависала Владимирская горка, на четверть срытая для постройки музея вождя мирового пролетариата. У него до сих пор хранятся чёрно-белые фото, за которые он тогда легко мог загреметь в колымские лагеря на четверть века. Сделал он их случайно, из окна номера гостиницы «Днепр», в котором заночевал у заезжей певички после взятого у неё интервью.

Помнится, проснулся на рассвете, дабы попить водички, взглянул на площадь и глазам не поверил: в уже возведённое здание музея, но через ещё открытый купол, кран суёт исполинскую фигуру Ильича, схваченную за шею стальным тросом. Что-то не заладилось, и статуя эдак с полчаса висела в воздухе, как висят повешенные. Александр дощёлкал плёнку, а уж потом приметил жиденькую цепь из однообразных гражданских лиц. Приметил вовремя и сообразил, что плёнку лучше забыть в номере у певички…

Срыли святую землю, и ничего… никакой расплаты… хотя, кто там знает, что творится с их душами в мире, где всем воздастся по делам их?

Выкарабкавшись на Крещатик и сбросив газ, он повернулся к Регине:

– У тебя часик найдётся? – Александр заглянул в её зелёные глаза и потрепал огненнорыжую чёлку, что на их языке означало серьёзность просьбы. – Давай погуляем. Потом отвезу куда надо. Лады?

Ближайшее укромное место – Пейзажная аллея: и машину есть где оставить, и собаке простор, и внимания не привлекаешь. Вот так, прогуливаясь к Историческому музею и обратно, он изложил Регине проблему. А проблема заключалась в том, что он никак не мог развязать главный узел своей задумки – процедуру передачи денег. Да что он? Все разведки мира ломали на этом зубы.

Камеры хранения на вокзалах и автобусных станциях, заложенные в парке контейнеры, канализационные люки и прочие хорошо разрекламированные в кино места само собой отпадали. При его-то деньгах клиент мог позволить себе обложить ментами или бандюками любой пункт тройным кольцом. Тут требовалось нечто оригинальное и внезапное, как удар молнии. На такую изощрённость способен лишь женский ум, и другого варианта, кроме Регины, у него не было. К тому же, они давно не были любовниками, да она на него по-серьёзному никогда и не претендовала. Так, вспыхнуло и угасло. Но что-то осталось, или точнее возникло. Вера друг в друга, что ли?

Сколько раз среди ночи мчался он на выручку по первому её звонку, вытаскивая её то из лап разгулявшейся компании крутых, то из милицейских застенков, то из наркопритонов. Не перечесть. И каждый раз, успокаивая её, трясущуюся и разрёванную, слышал: «Ничего, ничего, я тебе ещё отдам…» Ну что ж, вот и пришло такое время. И она это понимала.

Со стороны они выглядели не влюблённой, а идеальной семейной парой, выгуливающей собаку. Спущенная с поводка Барбара в удовольствии обследовать кустики и деревья отказать себе не могла. Но интересно, что далеко от них не убегала.

Что-то вожак в напряге, голос захрип и смотрит невесело. А эти чёрные твари вокруг так и вьются. Я хорошо, что человеки их не видят. Но я им спуску не дам: не подпущу. Да и вкусно пахнущую самку тоже охранять придётся. В стае у неё важное место. Так что пусть она меня гладит. Стерплю.

Регина, до этого спрашивающая о том о сём, внезапно умолкла и хранила молчание весь путь от фундаментов Десятинной церкви до выхода на Львовскую площадь. И, резко остановившись, сказала:

– Ладно, давай свой Rothmans. – Тут самое время заметить, что курила Регина косячки, набитые исключительно табаком марки Original Choice Premium rolling tobacco, и только Высшая сила да она сама знают, что ещё туда примешивалось, поскольку никому не доверяла скручивать сигаретку с помощью нехитрого приспособления 79 мм Atomatic rolling box. Сама процедура сотворения косячка требовала времени и определённой степени комфорта – на бегу да на лету такое не сотворишь, поэтому ни на улице, ни в машине курнуть не получалось.

Регина справедливо считала, что курение – акт слишком серьёзный, чтобы превращать его в механическую привычку. А с длинным мундштуком она смотрелась сногсшибательно, ну прямо Анна Ахматова, не та растолстевшая, послевоенная, а времён брака с Гумилёвым. Рот такой женщины никак не мог напоминать пепельницу, а исходивший от косячка аромат и вовсе создавал вокруг неё ауру блаженства.

Александр как-то вкусил её продукт и согласился, что это действительно perfume of smoking, и даже его Rothmans с золотым ободком показался ему пресной, пересохшей и безвкусной травой. Вот потому и поразила его готовность Регины нарушить границу своих привычек.

Раскурив сигарету, она тихо произнесла:

– Знаю. Это должен быть мост.

Последний гвоздь

Выданная Региной идея завораживала своей простотой. Оставалось отработать на местности детали, просчитать хронометраж операции, поразмышлять над маскировкой, маршрутом выхода и фазой отстоя, а также отработать схему отхода в случае полного провала или частичной неудачи. И всё – клиенту можно звонить.

Ровным, спокойным, едва приглушённым голосом, положив на мембрану телефонной трубки лист папиросной бумаги. Это придаст звучанию фраз подходящую для такого случая механичность.

Интервалы между словами следует чуть удлинять, а окончания слов произносить чётко. Пожалуй, пару раз стоит акнуть – а вдруг такой фортель собьёт с толку орфоэпическую экспертизу? Но во всех случаях следует убрать фрикативное «р» – гербовую печать киевского произношения.

Не повредят делу и несколько грамматических ошибок, лучше в согласовании времён, или нет – в окончаниях мужского и женского рода, ведь такой изъян – верный путь к закавказскому следу. Хотя наверняка поймут, что их пытаются дурачить.

Слова подбирать простые. Предложения короткие. Никаких прилагательных, минимум наречий и местоимений – этих опознавательных знаков речевой характеристики.

Арго? Пожалуй. Позволительно употребить одно словечко из воровского жаргона. Заковыристое, редкостное даже для «фени». Что ж, чем больше поставить помех, тем больше шансов остаться неузнанным. Ну а главное – ноль эмоций и побольше металла в голосе. Клиент просто обязан поверить, что с ним не шутят.

Время звонка? Тут думать нечего – полночь. А что если фоном запустить «В двенадцать часов по ночам из гроба встаёт полководец»?.. Не-а, дешёвый трюк, к тому же характеризующий личность. Зеки и лица кавказской национальности отдыхают. Лучше обойтись без аффекта. Тогда что? Метроном? Что-то цокающее, напоминающее включённый счётчик. Стоит подумать. Такое действует. И последняя фраза получается хорошо оформленной: «Всё! Время пошло». Тик-так, тик-так, тик-так…

Бессмертный Остап Бендер знал толк в процедуре отнимания денег. «Союз меча и орала» – достойный пример. Но он на мизансцене присутствовал лично и играть роль ему приходилось без репетиций. У Александра перед ним явное преимущество. Анонимность, невидимость, отсутствие лица надвинувшейся угрозы. Его лицо будет создавать воображение клиента. Что ж, тем оно будет страшнее. И воображению надо бы помочь, ибо неведомое ужаснее зримого, а ожидание беды куда страшнее самой беды.

Надо бы создать впечатление, что клиента преследует какая-то мощная организация, а не шантажист-одиночка. Посему обороты типа «нам известно», «мы располагаем», «в наших архивах хранятся сведения», «у нас длинные руки везде» и тому подобное должно подвести к закономерному итоговому приговору: «Мы постановили взыскать с тебя сумму в сто тысяч евро. Дополнительно десять тысяч за каждый день просрочки, а за разглашение – пятикратный номинал. Ты понял, штымп? Четверть миллиона плюс! Или пулю в затылок. Тебе и твоим уродцам!»

Передачу назначить на десять тридцать следующего утра. Пробок в это время поменьше, да и денег раздобыть успеет. Правда, посоветоваться тоже. Силы подтянуть. Нет, пожалуй, на десять. Тогда ресурс времени у него будет меньший.

Дату операции оттягивать не стоит, поскольку с каждым днём в клиенте будет ослабевать чувство страха за свою репутацию, а его страх – главная сила Александра. Правда, в обойме не доставало одного патрона. Того самого – для контрольного выстрела. И доставить этот патрон обещал политический обозреватель Владимир, который был хорош собой, носил исключительно белые рубашки, однотонные галстуки и был слегка заносчив.

Александр знал, что весной конецкие наняли его для разработки стратегического плана по проведению избирательной кампании в Киеве. Обещанные деньги да и масштаб заказа Владимиру понравились, и он стал ещё заносчивее. Два месяца день и ночь корпел над заказом с такой самоотдачей, что прочерчённый острой бритвой парикмахера старомодный пробор перестал просматриваться, а главный редактор начал подумывать о поиске нового кандидата на его позицию.

В тот день, когда работа была завершена и представлена на рассмотрение и, естественно, к оплате, его даже не пустили в кабинет заказчика. После двухчасового ожидания в приёмной к нему вышла «шестёрка» конецкого воротилы и сообщила, что, дескать, его работа их больше не интересует, поскольку московские её уже сделали.

На резонный вопрос: куда же девать созданный с такими муками труд? было получено исчерпывающее разъяснение: куда хочешь, туда и девай. Когда же он заметил, что приближаются выборы и такое «кидалово» может выплыть и навредить заказчику, он получил ещё более исчерпывающее разъяснение: да, выборы время шебутное. Многое в это время случается. Даже люди, бывает, исчезают. Когда же теряющий уверенность, как подбитый немецкими зенитками ястребок высоту, Владимир задал несоответствующий месту и набору действующих лиц вопрос: так что, считать это угрозой, он получил ещё более исчерпывающее разъяснение: как хочешь, так и считай.

Рана у Владимира ещё кровоточила, поэтому расчёт у Александра был верный: он обратился к нему за помощью и рассчитывал её получить.

Дело в том, что Владимир какое-то время проработал в конецкой городской газете (может, и заказ оттого получил?) и у него там остались связи. Дескать, при подготовке разоблачительного материала Александру понадобились нелицеприятные подробности из биографий… и он назвал тройку фигурантов, среди которых, естественно, припрятал своего клиента. Расчёт обещал немедленный и на выбор – борзыми щенками, полдюжиной коньяку или ответной услугой. В таких делах среди газетчиков деньги не ходят.

Презрев заносчивость, Владимир выбрал последнее, обозначив фамилию обидчика, которого Александр в своём материале должен был разделать под орех. Так что мотивация у него присутствовала во всей красе. Да вот беда, данные из Конецка запаздывали, а счёт шёл на дни.

Жизнь приучила Александра к тому, что засыпаешь с одним раскладом дел, а просыпаешься с другим. Вечером ложись, на заре иди, говорят уйгуры, ибо время уносит всё, и законсервировать его пока никому не удавалось.

Вот уже второй вечер в жизни Александра раскладывался совсем по другим полкам, чем прежде. Выгул собаки перед сном отодвинул на потом привычные вечерние дела. Стоило ему взять поводок и ошейник, и Барбара мигом оказалась у двери. И если дома она вела себя респектабельно, старалась не шуметь, деликатно открывала двери, то при выходе из квартиры вся подбиралась, вела себя нервно, возбуждённо, облаивала соседей и готова была броситься на любого незнакомца.

А что тут понимать… покидаем своё логово… и всех нужно отогнать подальше… и ко всему подготовиться…

Осень в тот год выдалась не в меру тёплой, и потому вечер ничем не отличался от его летних собратьев. Та же расслабленность в теле и сгустевший от дневных испарений воздух. Всё-таки в замечательном месте выпало ему жить! Центр города, а тишина сельская. Разве что выскользнувший из раскрытого окна обрывок негромкого разговора летит и, не спеша, кружится, как сухой лист.

Обойдя свой, стоявший на холме дом, человек и собака вошли на территорию детского садика, огороженного проржавевшей сеткой «рабица». Там, в глубине сада располагался сбитый из грубых сосновых досок и покрашенный синей совковой краской внушительный павильончик, куда, на случай дождя по замыслу его устроителей, очевидно, должна прятаться детвора. По вечерам там уединялись влюблённые или любители выпивки. Спущенная с ошейника Барбара с увлечением обнюхивала деревья и кустарники, сканируя записанную на них её сородичами информацию.

Вечер был соткан из мира и покоя и окрашен то бледнеющими, то чернеющими красками уходящего дня. Однако Александр не расслаблялся. В последнее время его отличала ранее не свойственная ему аллертность, а тут в любой миг мог возникнуть какой-нибудь нежданный странник, и тогда, кто знает, послушалась бы его запрещающей команды собака? Не так хорошо он пока её знал. А потом отвечай в суде.

Им всё чаще овладевало состояние беспричинной тревоги. Да, мир менялся. И не в лучшую сторону. Менялся и его Город. И не только внешне. В его ранее беспечные гостеприимные улицы клубком змей заползала агрессия, беспрепятственно свивая свои гнёзда. А на его площадях бесновались толпы юнцов, привозившие за пазухами из своих городов и городишек провинциальных крыс жестокости, зависти и тупости, которые мелкой, торопливой и кривой походкой косяками разбегались по аллеям и скверам, устраивая свои кубла под каждым каштаном. Город на глазах менял светлую ауру, и его многочисленные храмы, ранее справлявшиеся с сонмищами местных бесов, изнемогали в битве с нашествием новой орды.

Опасность таки пришла. Из ночи. В виде питбуля, который атаковал Барбару без единого звука. И только когда собаки сплелись в клубок, послышалось боевое рычание. Катаясь по траве, они превратились в одно целое, и Александр не знал, как помочь своему другу. Наконец, улучив мгновение, когда Барбара сбросила с себя напавшего хищника, который тотчас принял боевую стойку, он носком туфли ударил питбуля в нос. Туфля была (слава уходящей моде!) остроносая, лаковая, твёрдая, а удар получился точным. Хвалёная нечувствительность к боли этой бойцовской породы оказалась мифом – пёс взвыл. И тут возник хозяин. Он матерился, угрожал, но собаку увёл.

Александр поспешил домой. Осмотрев тяжело дышащую взволнованную догиню, он обнаружил три укуса и тщательно обработал их перекисью водорода и зелёнкой, а затем наложил густой слой мази «Спасатель». Барбара жалась к нему, смотрела в глаза, жаловалась.

Мне не больно… Мне стыдно… Я просмотрела это чудовище… Не учуяла… Это не я отвела угрозу… Это человек. Вожак… Настоящий вожак… Но над ним кружатся эти чёрные… так что оставлять его одного нельзя…

Налив в стакан виски, сначала на полпальца, а потом и остатки из бутылки с тем, чтобы kill the bottle, Александр отправился покурить на кухню. За ним пришла собака и уткнула свою морду промеж его колен. Он погладил её и, сделав первый глоток, тяжело задумался, и чем больше думал, тем меньше мог припомнить питбуля, который обитал в их окрестностях. Кто-то его привёл. С какой целью? Похоже, этот кто-то стремился выбить из его обоймы защитницу? Чем-то она им мешает. Что остаётся? Правильно, отравить. Теперь на вечерних вы-гулах нельзя спускать её с поводка: в темноте не уследить, что подберёт. Тем более, что дворники разбрасывают отравленное мясо для крыс у входов в подвалы.

Но главное остаётся нераскрытым: кто они и что им нужно? Почему берут в кольцо?

Он встал и отправился в кабинет в поисках новой порции виски. Собака не отставала ни на шаг. Александр потрепал её по холке:

– Успокойся, Барбара. Эта тварь сюда не сунется.

Барбара подняла голову и посмотрела ему в глаза. Не мигая.

Чивас ригал закончился, и он принялся шарить по заначкам. В конце концов повезло: в сувенирном кожаном футлярчике из толстой кожи с тиснёным узором на мексиканские темы, где хранились три обтянутые той же натуральной кожей плоские бутылочки с надписью Cognac, Tequila, Whisky, он обнаружил желаемое. Виски, правда, оказался Johnny Walker. Red Label, но всё же…

Футлярчик хранился в башенке письменного стола. Рядом лежал конверт. Он наполнил стакан огненной водой и раскрыл конверт. Оттуда выпала дискета. Александр не стал вставлять её в гнездо дисковода, хотя ПК находился рядом. Он сделает это на полчаса позже и зело об этом пожалеет, поскольку перед ним разверзнется пропасть, на самом краешке которой он так неосмотрительно балансировал. А пока усядется за свой письменный столик.

Узенький, розового дерева с резной полочкой над столешницей, ограждённой бордюрчиком с изящным резным узором в виде летящих галок, и с угловой башенкой, напоминающей миниатюрный секретер: два ящичка с бронзовыми квадратиками ручек на панелях и дверца с окошком матового стекла. Стекло было хитрое: вроде через него лежащее в секретере не просматривалось, а вот вставленная за ним открытка читалась изумительно чётко. Даже едва обозначенная Боровиковским блуждающая на лице Лопухиной улыбка, не говоря уже о её полувопросительном, исполненном достоинства и осознанием своей красоты взгляде. Этот портрет, написанный российским живописцем в конце XVIII века, пожалуй, не уступит Джоконде.

Сработанный в начале прошлого века на Киевской мебельной фабрике «Кимайер», стол не поражал своим великолепием. Возможно, новым Хамам (выражение Мережковского) с их запросами внезапно разбогатевших мещан, а посему предпочитающих ампир и рококо, он, вероятно, не показался бы, но Александр его любил. За лаконичную простоту и безупречные пропорции, и, когда он, благосклонно обласканный полуулыбкой госпожи М. И. Лопухиной, усаживался за ним, душу посещали отнюдь не те плоские и пластиковые чувства, что возникали за новёхоньким евростолом итальянского производства, за особые заслуги выделенного ему в редакции.

А первоначально стол-то был не его. В огромной пятикомнатной квартире митрополичьего дома на улице Стрелецкой обитало четыре семьи. И в одной из комнат, надо же такое, – прямые потомки хозяев всей этой квартиры, мама и сын Орловские, с редкими как на то и даже на это время именами – Хиония и Ростислав. Люди они были скрытные и недоверчивые и судить за это их не пристало, поскольку, возможно, именно эти качества и спасли им жизнь.

Ростиславу было за тридцать. Был он от природы горбат, ходил с палочкой, волоча ногу в тяжеленном ортопедическом ботинке. Но голову держал прямо, чуть задирая в сторону массивный подбородок, в глаза смотрел не мигая. На его лице выделялся крупный крючковатый нос с горбинкой. Он напоминал большую хищную птицу, когда, нахохлившись, стоял на верхней из трёх ступенек, что вели к двери их подъезда, одной рукой опираясь на свою палочку, а другой на ажурное чугунное ограждение, опоясывающее довольно просторное углубление – ну прямо ров перед крепостью – сделанное для того, чтобы попадал свет в окна полуподвала.

Свой пост он занимал дважды в день на два часа. При любой погоде. И давалось это ему ой как тяжело. Жили они на верхнем четвёртом этаже, пролёты между которыми были не как в домах, построенных сегодня, ибо высота потолков в комнатах превышала четыре метра.

Впрочем, лифт в доме был предусмотрен, и на первом этаже стояла даже кабина, удивительно просторная и, несмотря на осевшую в ней полувековую пыль, светлая, очевидно, по той причине, что выше пояса пассажира была застеклена, судя по осколкам, великолепным венским стеклом с витражами. Старожилы утверждали, что с 1918 года, когда в неё попал шальной снаряд, в ней никто не ездил.

Взбираясь на верхотуру, что давалось ему с превеликим трудом, Ростислав на отсутствие лифта не жаловался. Он вообще никогда и ни на что не жаловался.

Много позже Александр постиг простенькую истину: скулёж и порода – вещи несовместные. Уже будучи газетчиком с именем, ему как-то подфартило съездить во Францию, где его пригласили на обед к сиятельной графине. Было ей за девяносто. Она плохо слышала и видела, говорила, преодолевая частые спазмы горла, однако, не вставая, просидела за столом два с половиной часа, так и не коснувшись спинки стула. Наверняка она не заботилась об этом и, скорее всего, даже не помнила о таких деталях. Да и не нужно ей было помнить: память о приличиях ей передали семь предыдущих поколений. Говорят, именно столько требуется для того, чтобы человек имел право называть себя аристократом.

У подросточка Александра столь колоритная личность, как Ростислав, вызывала огромный интерес, прежде всего своей непохожестью на окружающий мир. Но удовлетворять его удавалось урывками. Заглянуть в его комнату, тем более задержаться там, практически не удавалось. А если и выпадала такая возможность, он использовал любой повод, чтобы поглазеть на мебель, явно не имеющую отношение к фабрике имени партизанского командира Боженко, и на предметы, которые видел разве что в кино, когда показывали обиталища буржуев.

Воображение поражали массивные гнутые стулья с сиденьями и спинками из толстенной гладкой кожи с вытесненными на них гербами, стоящий на письменном столике бронзовый Данте в острой конусообразной шапочке и таким же острым, выдающимся вперёд подбородком, огромные бронзовые с позолотой шестисвечные канделябры и, более всего, занимавший добрые полкомнаты чёрный лакированный «Стейнвей».

Рояль не был мебелью, он звучал каждый день, поскольку Ростислав занимался пением с преподавателем и относился к этому серьёзно. Он обладал сильным и довольно редким, как тогда и особенно теперь, драматическим баритоном. Казалось, по звучанию он немного уступал Лисициану, в окрасе тембра входившему тогда в силу Нелеппу мог и фору дать, ну а о единственном в те годы певце Киевской оперы Данииле Колоде и говорить нечего.

Репертуар у него был до такой степени строго классический, что неаполитанские песни в нём считались отчаянной вольностью. Однако именно они и принесли ему потрясающий успех на его единственном перед публикой выступлении в клубе работников пищевой промышленности, что на Подоле (название «Пищевик» продержалось почти до конца перестройки, перед тем как превратиться в базар или в чёрт знает что ещё).

Как донесла потом молва, якобы присутствовавший на концерте какой-то партийный руководитель обронил фразу по поводу того, что, мол, что?.. В Киеве уже не осталось певцов без палочки? Столь глубокое замечание тут же приобрело ранг инструкции.

Во всяком случае, путь на сцену Ростиславу перекрыли. А ведь он перепел весь репертуар драматических теноров не только Киевской оперы, но и Большого и Мариинки. И как перепел!

Александр тоже пытался петь, правда предпочитая партии лирических теноров. Был даже такой период, когда он вознамерился снискать славу оперной примы, да сосед купил редкостный по тем временам аппарат – магнитофонную приставку и записал на плёнку в исполнении Александра арию Ленского. Подросточек прослушал своё выступление два раза подряд и после этого на карьеру певца не покушался до конца жизни.

Но не в этом дело. Как ветер имеет свою внутреннюю сторону, так и личность Александра украсилась мощью чувств, порождаемых оперой. Может, в том и роль Ростислава заключалась? Кто знает, пал бы на поле жизненном Александр, стрелой пронзённый, иль мимо…

Ростислав и на этот раз не сдался. Он овладел фотографическим делом, и настолько профессионально, что его начали приглашать на съёмки производственных коллективов. Он даже патент купил, и однажды по этому поводу к ним в квартиру проник остроносенький фининспектор.

На съёмки в детские садики и другие хлебные места он брал с собой Александра, которого представлял мудрёным тогда словом «ассистент». Как правило, их угощали обедом, что и считалось гонораром Александра. Но главное, подросточек приобщился к делу, которое его пару раз выручило по-крупному.

А потом киевский человек Ростислав умер, и с палитры города исчезла ещё одна краска. Уже после похорон его дальние родственники раздавали имущество (Хиония на тот момент тоже ушла). Они были какие-то не советские: говорили правильно, не глотая окончаний слов и ставя правильные ударения даже в слове «красивее».

Так вот, маме Александра они отдали канделябры (один из них – до сих пор самая ценная вещь в квартире Александра, второй же утащила его первая жена), а в угол подросточка (в те времена об отдельных комнатах и не мечтали) внесли письменный столик и при этом сказали: «Мы знаем, как вы относились к Ростиславу. Может, за этим столиком вам будет удобнее готовить уроки?» Вот так и появился этот столик. Да, вещи тоже имеют свою память, которую умеют навязывать людям.

В актуальное время его вернул телефонный звонок. Владимир, даже не пытаясь скрывать, что он обычно делал, приподнятости своего настроения, сообщил, что всё готово, и предложил встретиться до работы, то есть в восемь утра. Александр прикинул: выгулять собаку, позавтракать, привести себя в порядок (на всё про всё – час, и, чтобы добраться до места встречи, потребуется минут сорок). Значит, вставать придётся в шесть утра. М-да. Но, что делать, если жизнь с этой минуты переломилась на две половины: «до» и «после». Придётся ломать и себя.

По инерции он вставил в дисковод дискету, которую до этого крутил в руках, и включил машину. Господи, лучше бы он этого не делал.

Даже беглого взгляда на экран было достаточно, чтобы понять: в эту ночь ему не уснуть, а снотворное, с учётом утренней встречи, противопоказано. И он отправился на кухню заваривать чай.

Прежде всего, попытался вспомнить, каким образом к нему попала дискета. Из общественной приёмной? Из отдела писем? Помнится, кто-то в самый неподходящий момент принёс конверт, на котором синим фломастером печатными буквами была начертана его фамилия. Что-то помешало ему посмотреть дискету в тот же день, и он захватил её домой, но и там что-то помешало, и он сунул конверт в башенку. Да и сколько таких вот писем и дискет он получал! Тема у него такая – городские скандалы. И популярность несгибаемого бойца за правое дело. Вот и пишут люди в надежде… А надежд-то, увы, нет и не скоро предвидятся. Но зато теперь всё становится на свои места: и слежка, и битва у подъезда, и питбуль.

Только этого не доставало накануне операции! Не откладывать же её? Да и когда другой шанс предоставится? Ведь если не добыть денег и на сей раз, на всех планах придётся ставить крест. И на здоровье тоже. Скатываться придётся в типичную городскую нищету для типичного киевского интеллигента – от однажды чудом добытых трёхсот долларов до следующих чудом добытых трёхсот долларов. И промежутки между этими двумя чудами будут всё удлиняться и удлиняться. А дочки воров и сучки хамов будут разъезжать на изрыгающих блеск металлика джипах и, обливая помоями презрения, не замечать таких как он.

Ну ладно сами воры: они, хотя бы, напрягались, чего-то придумывали, впервые в жизни ездили в швейцарские банки, угодничали, терпели ухмылки по поводу их суконных манер, не спали ночами от страха, что за ними придут казённые люди с наручниками или нагонит бандитская пуля, боялись соседского глаза, сослуживцев и прокуроров. А эти детишки и сучки? Что такого они сделали, чтобы воротить морду от нормальных людей?

Нет, он выйдет из начертанного жирным мелом круга, в который загнали тех, кого считают не иначе как Бедняками и Неудачниками. Нет, операция состоится, и завтра он выскочит из постели ровно в шесть утра.