355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Губин » Осень в деревне » Текст книги (страница 1)
Осень в деревне
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 02:13

Текст книги "Осень в деревне"


Автор книги: Валерий Губин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Губин Валерий Дмитриевич
Осень в деревне

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ОСЕНЬ В ДЕРЕВНЕ

Фантастический рассказ

Казалось, что эта деревня существует где-то на краю земли: сначала почти час на "Аннушке" от Новосибирска, потом еще полтора на ветхом "Пазике" по немыслимой дороге – приходилось выходить и, раскачивая, выталкивать машину из очередной ямы. Деревня небольшая, дворов тридцать, а вокруг тайга – по всему горизонту ровные, как у пилы, зубцы елей. Иван вместе с ребятами строил здесь коровник. Называли они себя стройотрядом, но на самом деле были обыкновенными шабашниками, – на десять человек один студент и тот уже два года болтался в академическом отпуске. Вкалывали здорово и к ужину уставали так, что тут же валились спать, ничего больше не желая. А места здесь были необычайно красивы – иногда, махая топором, Иван вдруг цеплялся взглядом за ярко-желтое пятно березы среди темных елей и обжигало радостью оттого, что есть здесь такая красота, как будто для него созданная. Он с первого дня ощущал необыкновенный прилив сил и постоянно находился в хорошем настроении, объясняя это свежим воздухом и тяжелой работой, укреплявшей дряблые мускулы.

"Завтра встану раньше всех и схожу до работы в лес", – каждый вечер думал он, но по утрам так отчаянно хотелось спать, так ныли руки и ноги от вчерашней работы, что было не до прогулок.

Потом, среди дня Иван опять вспоминал о тайге и даже спиной начинал чувствовать ее, стоящую вокруг, чувствовать, какая там мягкая прохлада и какая стоит тишина. А они, работая, все время перекрикивались, пели песни, вечером постоянно трещал транзистор. И тишина тайги отступала перед их шумом, съеживалась.

Наконец, коровник был закончен. После расчета в ожидании автобуса немного выпили, и, когда многострадальный надсадно ревущий "Пазик" медленно выполз на горку перед деревней, Иван вдруг решил остаться еще на несколько дней. Ребята не стали его долго уговаривать, быстро погрузились и отчалили, горланя песни.

По совету бригадира он пошел к одиноко живущей старухе, которая иногда сдавала свою избу редким здесь приезжим – геологам или командировочным из района. О старухе – и это Ивану было любопытно – ходили по деревне небылицы. Говорили, что ей за восемьдесят, а выглядела от силы на пятьдесят, Иван сам ее видел, она приходила к ним как-то просить дранку для сарая. Местные рассказывали, что у нее еще в тридцатых годах пропал муж – уехал в город и не вернулся – и с тех пор она не стареет, ждет его. Такую, какая она сейчас, ее якобы помнили и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. И потому не любили, считали ведьмой. Бригадир раньше буквально воду на ней возил. Чуть заартачится, а он ей: "Вот напишу ученым в Новосибирск, пусть приедут тебя изучать", – и та, страшно пугаясь, соглашалась на любую работу. И звали ее насмешливо Степой вместо Степаниды.

Старуха сначала не хотела брать Ивана на квартиру, говоря, что уже сама переехала в избу из времянки, что устала за лето, и согласилась только после того, как Иван обещал помочь ей с сараем. Бросив рюкзак в сенях, он пошел к магазину, медленно, вразвалку, загребая пыль сапогами и блаженно ощущая на лице скромное тепло вечернего осеннего солнца. Магазин оказался закрытым, Иван хотел спросить проезжавшего на велосипеде старика, где живет продавщица, но передумал и побрел назад, стараясь вести свою длинную тень ровно посредине дороги. Потом он услышал, как в зарослях травы у забора звонко гудит зарывшаяся туда оса, а может быть, и не оса, а какой-нибудь другой зверь, и этот естественный звук показался ему прекрасным, даже торжественным в просушенной и полинявшей за лето деревенской тишине. Далеко в конце улицы он увидел тайгу – ровный синий частокол – и опять обрадовался тому, что завтра наконец пойдет туда.

Степа дала ему бидончик молока, он осушил его и полез на чердак с сеном, туда вела лестница прямо из большой комнаты. Укладываясь, он слышал, как старуха долго ходила по избе, передвигала что-то тяжелое, и не заметил, как уснул.

Сон ему приснился из каких-то давних лет. Они всем классом едут по городу и поют, и Иван чувствует себя необыкновенно счастливым, все время смеется. Кто-то предлагает пойти пешком, потому что хорошая погода. Иван выходит последним и видит, что никого уже нет, все куда-то пропали, разбежались, быстро темнеет, остались только две девочки, и они уже далеко впереди. Одна из них Вера, в которую он влюблен, потому что все считают ее красавицей. "Вера, – кричит он, – подожди, когда же я тебе перчатки отдам?" В руке у него почему-то ее перчатки. "На экзамен принесешь", – уже совсем издалека доносится голос. "Хорошо!" – кричит он и тут же с пронзительной тоской осознает, что никаких экзаменов не будет, что они давным-давно сданы. Он бросается вперед, но девочки уже исчезли. В отчаянии Иван поднимает глаза на окна квартиры своего школьного друга, но они темны и изнутри покрыты толстым слоем пыли – там много лет никого нет.

Иван проснулся. Почувствовав, что плачет, вытер лицо и долго лежал в темноте, боясь шелохнуться и прогнать это горькое и в то же время такое значительное ощущение, пришедшее во сне. Он опять услышал тишину, плотную, густую. Ее было слышно чуть различимым звоном в ушах. И все же это была абсолютная тишина. Она представлялась ему в темноте большим и ласковым зверем, который своим мягким языком зализывает его раны – его усталость, досаду, злость, накопившиеся за последние годы. "Такие сны-воспоминания снятся тем, у кого ничего нет в настоящем, – думал он, – ничего существенного, тем кто не состоялся или, как я, считает себя несостоявшимся в глубине души, хотя внешне все благополучно... А сны выдают. В сущности, у меня ничего нет, кроме острой жалости к прошедшим годам... А сколько их уже прошло! Но ничего не было важного, на что можно было бы опереться и чувствовать себя спокойно..."

Он по-прежнему лежал не шевелясь, но теперь уже ему казалось, что, если он сдвинется, то в горле всплывет и будет мучить изжога, как во время сильного похмелья. "Вроде бы все хорошо: и жена, и дети, и интересная работа, но после таких снов я отчетливо понимаю, что ничего у меня нет, потому что нет самого главного, а что из себя представляет это главное – я не знаю..."

Утром он встал с тем же приятным ощущением обступившей его мягкой обволакивающей тишины, которую не нарушали ни уговоры Степы, выгонявшей корову за ворота, ни вопли петухов. На завтрак он опять пил молоко с черствым хлебом и поглядывал на висевший между окнами большой раскрашенный портрет моложавого мужчины с рыжими усами и насмешливым взглядом.

– Это ваш муж?

Степа кивнула:

– Я слышал, он давно погиб?

– Не погиб он, пропал.

– А правда говорят, что вы его с тридцатых годов ждете? Неужели, верите, что жив?

– Не верю я, а знаю, что жив. Сердце чувствует. А тебе, видно, уже бог знает что обо мне наговорили – и что ведьма я, и что не старею. А ты меньше слушай. Я не старею, потому что жизнь веду праведную, мяса не ем, травяные отвары пью, пощусь регулярно. Мне нельзя раньше времени умирать, потому что муж вернется. И никакого колдовства тут нет.

– Я и не верю ни в какое колдовство.

– Ну и зря не веришь, – неожиданно отрезала Степа и вышла.

Тайга начиналась сразу за Степиным огородом – сначала маленькие редкие елки в густой пожухлой траве, потом сплошняком пошли березы, и наконец огромная зеленая крыша елей и кедров накрыла его, а под ногами оказался мягкий пружинистый ковер трав, перегнивших листьев, иголок, веток. Иван шел все дальше и дальше, не боясь заблудиться, изредка останавливался у кустов уже почти осыпавшейся малины или смородины, отыскивал ягоду-другую и снова брел, огибая поваленные деревья с огромными вывороченными корневищами и отмахиваясь от лезущей в глаза паутины. Выйдя на небольшую полянку, он повалился в траву и долго бездумно лежал так, покусывая кислую травинку и глядя в небо. Он чувствовал, как что-то в нем постепенно успокаивается, устанавливается, и дышать он начинает ровнее и глубже, и каждый глоток воздуха, кажется, задевает, но еще не будит какие-то приятные, но давно забытые переживания. Бродил он до вечера и нисколько не удивлялся тому, что не устает и не хочет есть. Чем дальше он шел в этой тишине, тем больше начинал замечать, как прекрасна тайга, примеряющая свое осеннее платье, каким необыкновенно стылым, голубым светом подернулись ели и как загадочен порядок, в котором расположились красные шапки подосиновиков. Ему казалось, что он чувствует разлитое вокруг сожаление по уходящему лету, прощание с последними теплыми днями.

Как к заядлому курильщику, бросившему курить, постепенно возвращается богатство запахов, к Ивану возвращалось зрение. А ведь он отрешился от всего и промолчал только один день, только первый день его голова не была забита своими и чужими словами, заботами и страхами.

Вернулся он поздно, Степа еще не спала и штопала, сидя за столом.

– Садись, поешь, что Бог послал, – сурово буркнула она Ивану.

Иван придвинул к себе миску свежего, чудно пахнущего винегрета и быстро с удовольствием стал есть.

– И что ты там в лесу нашел, целый день шастаешь?

– Места у вас чудесные, завораживающие...

– Это точно, что завораживающие. У нас тут что-то вроде Бермудского треугольника, так иногда заворожит!

– Что, что? – удивленно промычал Иван набитым ртом.

– Треугольника, говорю, что зенки выпучил? Думаешь, мы тут совсем темные, ничего не знаем? А у нас такое же, я думаю, место. Когда долго ходишь и смотришь много – а лес у нас и правда красивый – то начинает как будто что-то вытягивать на тебя, видения всякие мерещатся, жуть берет...

– Бросьте вы, – хмыкнул Иван, – какие еще видения?

– Да разве объяснишь? Не одна я, все видели. Мы и не ходим туда поодиночке, без крайней нужды вообще не ходим. Только по грибы-ягоды и то смотрим лишь под ноги.

– И до сих пор не разобрались, что у вас за чертовщина?

– Почему? Кое-кто разобрался. Приезжали как-то из города ученые люди, двое у меня стояли. Говорят – все от газов.

– Каких газов?

– На север если идти, километров пять, – огромное болото. Ты там не был?

– Нет еще.

– И не ходи. Вообще-то оно кругом болото, но на севере ближе всего. Клюква там крупная и морошка. Так вот, ученые люди говорили, что испарения от болота идут, дурманят – от них все и мерещится. Только я в это не верю.

– А что же тут по-вашему?

– Не знаю я, иной раз кажется, что знаю, а объяснить не могу. А ты все ж не ходи туда. У нас тут и заплутать недолго. А главное – вытянешь еще что-нибудь. У нас вот тут один приезжий ходил по избам, местные сказки на машинку записывал или еще что. Пропал однажды, вернулся через два дня из лесу, весь белый. Никому ни слова не сказал – собрал чемодан и уехал.

Разговоры со старухой только раззадорили Ивана. Он и сам чувствовал необычную привлекательность этих мест, и в то же время ему казалось, что если бы, как намекала старуха, и была здесь замешана какая-то особая, таинственная, сверхчеловеческая сила, то в таких местах она должна быть доброй и ласковой к людям, да и к нему лично тоже. За сегодняшний день он полюбил и этот лес, и этот воздух, а на любовь кто же может откликнуться злобой? Конечно, обидно, если это всего лишь болотные газы.

Иван взял с собой краюху хлеба и корзинку для грибов и пошел на север, собираясь выйти к болоту. Лес поначалу встретил его неприветливо, тянуло мерзлой сыростью, каждое корневище в распадающемся тумане казалось ему лежащим медведем. Но вот первый луч солнца прорезался сквозь густой навес, и сразу все вокруг засверкало, ожило и задвигалось, потянулось навстречу свету. Идти было трудно, временами Иван просто продирался сквозь заросли плотно растущих елей, царапавших руки и лицо.

Выбившись из сил, он опустился на бугорок, покрытый пышным мхом, и долго смотрел на незнакомые синие цветы, растущие впереди между деревьями на темном фоне густых зарослей. Цветы показались ему чуждыми, нездешними, как будто занесенными из другого мира, настолько они не подходили к этому лесу. Он смотрел на них так долго, что вдруг забыл, где находится, сколько прошло времени и почему он тут сидит. Он закрыл глаза, но цветы точно так же горели перед ним, как и наяву. Такие же чудеса случались с ним в детстве от голода. Идти домой обедать после школы не хотелось. Мать приходила с работы поздно вечером, и надо было самому возиться с вонючей и вечно коптящей керосинкой, а потом есть жидкий суп с разварившейся капустой. Он целый день – сначала один, а потом появлялись друзья – шлялся в парке, где в ту пору всегда размещался елочный базар, играла музыка и было несколько укатанных ледяных горок. Бегая за кем-нибудь или забирясь на гору, Иван вдруг чувствовал, что в голове начинает шуметь, закрывал глаз, но все вокруг – елка, палатки и гирлянды разноцветных лампочек – не исчезало, а сверкало, искрилось еще ярче, явственней, только звуки были глуше и доносились откуда-то издалека.

С усилием вырвавшись из оцепенения, он поднялся и двинулся дальше, опять продираясь сквозь чащобу, перелезая через завалы, отдыхая на редких, сплошь покрытых грибами полянах. "Нарежу, когда пойду назад", – решил он про грибы. И тут же перед ним открылось болото – ровное поле с огромными кочками и бесчисленными бочагами, наполненными коричневой жижей, огромное, как море, только на горизонте впереди темнели островки деревьев. Было такое ощущение, что здесь кончается земля, как то пространство, где можно существовать человеку, можно жить, строить – а дальше хаос или бессмысленная вечная неподвижность.

Невдалеке прямо из воды торчало огромное высохшее и сбросившее кору дерево. Его ствол и ветви были отполированы ветром и дождями. Ивану подумалось, что он впервые вышел не только на край земли, но и на край своей жизни. Впервые он не думал о том, что его ждет завтра или через месяц, ибо все, что занимало его существование, показалось ему внезапно недостойным того, чтобы помнить здесь о нем и продлевать его в будущее.

Какая-то птица, спрятавшись в кустах, заныла навзрыд, жалобно и протяжно. И полированное дерево вдруг шевельнуло своими ростопыренными руками, будто приглашая Ивана подойти. Он невольно отшатнулся от края болота. "Как же, подойду я к тебе, здесь только шаг сделаешь – и до свиданья". Тут же он остро почувствовал никогда ранее не переживаемое им ощущение себя, себя всего полностью, каждую клеточку своего тела, каждый мускул, куждую мысль и воспоминание, когда-нибудь проносившиеся в его голове, – все было тут, сейчас, в это мгновение.

Все собралось в единый импульс, и он ясно ощущает, что живет, дышит, что сам видит и это не охватываемое взглядом болото, и лес позади, видит каждый дрожащий на ветру листок и всех живых тварей вокруг, спрятавшихся в болоте и в лесной чащобе и смотревших на него мириадами глаз, испуганных или любопытных. Иван почувствовал ту тяжелую, почти неподвижную мысль-думу, которой пронизано все пространство вокруг. Она подавляла его, пригибала к земле, от нее каменело все внутри и в то же время наполнялось плотной обнадеживающей уверенностью. От этого необычного, тревожного и одновременно счастливого состояния у него закружилась голова, захотелось присесть, но вокруг было сыро, и он решил пойти назад, тем более, что явно собирался дождь, небо потемнело, стало сумрачно и неприятно вокруг.

Чуть правее того места, где он вышел к болоту, в лес врезалась широкая лощина. Он двинулся по ней. Дунул ветер, деревья слева и справа тревожно зашумели, и тут он краем глаза увидел, что сплошная серо-зеленая масса слева – это вовсе не деревья, а огромный всадник на лошади тяжело скачет рядом, пытаясь обогнать его и заглянуть в глаза, а он с замирающим сердцем отворачивается, смотрит вправо, но и там что-то шевелится, вытягивается, скручивается и то ли приветливо, то ли угрожающе машет крыльями. И хотя было совсем не страшно – достаточно внимательно вглядеться и увидишь, что ничего там нет, – Иван все же вглядываться не решился и побежал. Бежал до тех пор, пока не кончилась лощина, пока не оказался в приветливой и надежной темноте леса.

Он увидел тропинку и быстро пошел по ней, отгоняя всплывшую было мысль о грибах. Тут его кто-то громко спросил: "А ты помнишь, как в детстве тебе пришла мысль о смерти, и ты долго лежал и плакал от страха в темноте?" Иван остановился, как вкопанный, но потом понял, что это он сам себя спрашивает, но его внутренний голос звучит громко и со стороны, как будто чужой говорит.

– Да, помню, – ответил он вслух, – и все время буду помнить. "А помнишь, как потом пошел дождь, глухо барабаня по крыше, как он тебя уговаривал, обнадеживал и обещал что-то, и ты, успокоенный наконец, уснул?" На этот раз Иван ничего не ответил и только ускорил шаг.

Уже совсем смеркалось, когда он подошел к калитке. Степа сидела на лавочке и как будто ждала его.

– Слушай, парень, – сказала она, не ответив на его приветствие, завтра с утра ищи себе другую избу, а лучше – вовсе уезжай отсюда. – Она была чем-то сильно испугана, так, что у нее дрожал голос.

– А что случилось?

– То, что я тебе говорила, вытянул ты-таки на себя что-то, догулялся!

Иван в недоумении пожал плечами.

– Ты с того пригорка сюда шел?

Иван посмотрел, куда указывала старуха, и кивнул.

– Я тебя сразу заметила, еще бы не заметить – за тобой от самого леса огоньки тянулись, только вот у околицы и пропали. Неужто не видел?

– Да ну вас, – махнул Иван рукой, – я спать пойду.

– Ты не маши, не маши! Неизвестно, чем это кончится для тебя, да и для меня тоже. Так что лучше съезжай завтра, очень тебя прошу. Не обижайся!

– Съеду завтра с утра, не волнуйтесь, – крикнул он, карабкаясь по лестнице.

"Совсем спятила старуха от одиночества, – думал он, залезая в мешок, – огоньки ей уже мерещатся".

Проснулся он от голосов внизу. Степа взволнованно говорила что-то, ей отвечал мужской голос, потом она засмеялась, потом вроде заплакала. Иван поднялся и, стараясь не шуметь, осторожно вылез на лестницу. В ярко освещенной комнате у стола сидел мужчина с портрета, моложавый, с усами, и, обняв Степу, успокаивающе гладил ее по спине. Иван нащупал спальник, рванул его к себе и стал спускаться. Мужчина поднял глаза, увидел его, крадущегося к двери, и подмигнул.

Схватив в сенях рюкзак, Иван выскочил на улицу и быстро пошел к правлению, туда, где по утрам останавливался автобус. Небо было закрыто плотными облаками, и избы и сараи по обеим сторонам улицы едва угадывались в темноте. Только впереди, у правления раскачивался на ветру, мигая, тусклый фонарь. Немного придя в себя, Иван решил, что испугался зря, что мужчина вовсе не такой молодой, как сразу показалось, а скорее даже старый, старее Степы, только похож необыкновенно на свой портрет. Тем не менее возвращаться было неудобно, придется остаток ночи провести на скамейке у остановки. Иван шел и думал теперь о том, какой одномерной и плоской жизнью чаще всего живут люди, не задумываясь о том, как глубоко нужно заглянуть в себя и сколько душевных сил приложить, чтобы появилась надежда на то, что мы не исчезнем бесследно в этом мире, что бы с нами ни случилось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю