Текст книги "Моя автобиография. Три начала"

Автор книги: Валерий Харламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Валерий Харламов
Три начала: О мастерстве, мужестве и вере в победу

Когда серебряные трубы возвещают победу, они не только зовут победителя на пьедестал. Они славят СПОРТ: разум и силу, мужество и волю, верность, отвагу и честь; они славят ЛЮДЕЙ, отдавших сердца спорту, зовущих своими делами, своим примером на жизненный подвиг.

Сердца, отданные спорту.

Глава 1. Путь наверх

В детских командах

Почему я стал хоккеистом? Признаться, прежде я об этом особенно не задумывался. Но вот однажды меня попросили рассказать, как пришла любовь к хоккею, и я… Я не смог ответить на этот вопрос.

Просто в детстве я много времени проводил на льду. А потом в один прекрасный день в моих руках оказалась клюшка.

Чтобы стать спортсменом, достичь каких-то высот, надо полюбить свой вид спорта – мысль эта очевидна. Но есть и второе условие – надо жить где-то поблизости от стадиона, по крайней мере в таком месте, где были бы условия для занятий любимым спортом. Я рос в районе Ленинградского проспекта, недалеко от Дворца спорта ЦСКА, и, пожалуй, именно это обстоятельство во многом повлияло на выбор спортивного пути. А вот почему я, например, не стал пловцом? Может быть, потому что рядом не было реки или бассейна. Лето я проводил в местах, где купаться доводилось не часто, и оттого я сегодня плаваю куда как неважно.

Хоккей – игра технически сложная. Здесь много условностей и условий. Хоккей не столь естествен, как бег, прыжки, плавание, метания.

В футбол может играть практически каждый, кто умеет ходить, а в хоккее есть предварительное условие: сначала нужно научиться кататься на коньках, потому я считаю, что футбол в этом смысле демократичнее.

Кататься я начал рано. Первым тренером был отец, Борис Сергеевич, слесарь-испытатель одного из московских заводов. Он возил меня, пятилетнего, с собой на соревнования заводских команд, давал мне, чтобы я не замерз, коньки, которые были настолько велики, что я надевал их на валенки. Потом я попросил клюшку.

Отец не опекал меня в те минуты, когда я вставал на коньки: на льду я чувствовал себя уверенно. Ибо катаюсь с тех пор, как себя помню. Родители мои работали. И отец и мать – мама к тому времени уже хорошо говорила по-русски, хотя и с акцентом, сохраняющимся и сегодня. Моя мама – Орибе Абат Хермане – приехала в Советский Союз двенадцатилетней девочкой в 1937 году вместе с другими испанскими детьми.

Поскольку родители были заняты, то с понедельника и до субботы я был у бабушки. Сейчас это район Старого шоссе, тогда здешние места назывались Соломенной сторожкой. Анатолий Владимирович Тарасов, узнав, где я впервые встал на коньки, воскликнул:

– Знаю это место. Раньше там были сады и огороды – мы туда за клубникой лазили!

Жили мы в деревянном доме, потому я был все время на улице, катался на заснеженных дорогах, отшлифованных проезжими машинами до состояния льда. Поначалу освоил «снегурочки», потом «гаги».

Хоккей по-настоящему меня увлек в начале 1963 года, когда я увидел по телевидению чемпионат мира, проходивший в Стокгольме, где началась серия побед советских хоккеистов. Серия, в которой я успел сыграть.

Как только в нашем дворе появилась хоккейная коробка, я начал играть со старшими ребятами. Они охотно брали меня в свои команды, потому что я катался лучше других маленьких мальчишек.

В ЦСКА я попал во многом благодаря именно этим ребятам, которые, однажды побывав на очередном матче, рассказывали друг другу об искусственном льде, который заливают горячим, врали они друг другу с упоением: лед заливают горячей водой, поэтому до льда дотронуться невозможно – обожжешься. Но узнал я и о том, что в ЦСКА периодически происходит запись желающих играть в хоккей, каждый год ведется набор в детскую школу.

Набор этот в то время был не такой большой, как сейчас. Но мы решили рискнуть – в 1962 году десяток моих приятелей из нашей школы пошли записываться. Там в тот день играли юнцы чуть постарше нас, а после игры был выделен час времени для набора. Часа хватило: ажиотажа такого, как сейчас, не было. Не спрашивали с такой строгостью, как ныне, и метрики или справку о здоровье.

Мы стеснялись страшно. Наконец настала наша очередь выходить на лед, мы прокатились по полтора круга, и из всей нашей компании оставили меня одного. Принял меня Борис Павлович Кулагин. Естественно, ни он, ни я не догадывались, что начинается совместная работа, которая будет длиться полтора десятка лет.

Начинал я нехорошо – с обмана. Был я тогда маленького роста, и потому смог выдать себя за тринадцатилетнего: ребят, родившихся в сорок восьмом, уже не принимали.

Хоккейный клуб играл на первенство Москвы, в его составе были две команды мальчиков, три юношеские, молодежная и две мужские команды. Мальчики, родившиеся в сорок девятом году, в чемпионате в то время еще не участвовали, их набирали заранее и пока только готовили к следующему сезону. Участвовали мы лишь в товарищеских матчах, познавая азы хоккея.

Но первый матч на зрителях я сыграл раньше, не ожидая следующей зимы, причем во Дворце ЦСКА перед матчем команд мастеров. Была назначена переигровка вторых команд мальчиков со «Спартаком» за первое-второе место, и случилось так, что в нашей первой пятерке один нападающий заболел, и тренеры решили выставить меня. И вот из команды сорок девятого года меня делегировали играть за ребят сорок восьмого года. Я попал в тройку к Коле Гарипову и Валерию Лапину. Мы выиграли 6:2, и наше трио забросило то ли четыре, то ли пять шайб.

У спартаковцев была хорошая команда, там играли Владимир Шадрин и Игорь Лапин.

В тот день случился эпизод, который я запомнил на всю жизнь.

Я нарушил правила, столкнувшись с уже мощным в ту пору Лапиным, меня посадили на скамью штрафников, я был огорчен, мне было стыдно, что подвел товарищей. И вдруг ко мне подошел Анатолий Владимирович Тарасов и сказал: «Молодец, что не испугался. Спасибо за мужество. Никогда никого не бойся!»

Я был обрадован, горд, восхищен. Сам знаменитый, легендарный Тарасов, несравненный маг хоккея, заметил меня, похвалил за смелость!

Для четырнадцатилетнего мальчишки, увлеченного хоккеем, похвала Тарасова была не просто высшей оценкой, но максимально возможной наградой. И вполне понятно, что его напутствие – «Никого не бойся!» – стало для меня высшим заветом: подростки особенно восприимчивы, и тем более внимательны и старательны они, если обращается к ним их кумир.

Отец терпеть не может лжи, даже в «тактических» целях, мне врать всегда запрещалось, и потому папа рассказал моим тренерам Виталию Георгиевичу Ерфилову и Андрею Васильевичу Старовойтову, что я обманул их, что я с сорок восьмого года.

Думал, меня выгонят, но меня простили, наверное, потому, что обман мой никому вреда принести не успел – за команду сорок девятого года я ни одного официального матча не провел, а за ребят сорок восьмого выступать имел полное право. Меня оставили в команде, и с тех пор я в ЦСКА.

Последовательно поднимался из команды в команду – вторая, потом первая команда мальчиков, третья, вторая, первая юношей.

Медицинскую справку у меня не спрашивали, и я был рад, но боялся, что однажды моя тайна может быть раскрыта: дело в том, что я не мог в ту пору принести справку. В 1960 году я перенес ангину в тяжелой форме, болезнь дала осложнение: ревматизм сердца.

Однажды правая нога и левая рука отказались меня слушаться. Я долго был в больнице, три месяца лечился в санатории, и с того времени врачи запретили мне подвижные игры и школьные турпоходы. Играя в ЦСКА, я боялся, что меня спросят о медицинской справке.

И спросили.

Справку я взял там, где числился ревматиком. Объяснил врачам, что давно играю в хоккей, что болезнь, видимо, сдалась.

Комиссия врачей изучила дело и признала, что болезнь я переборол.

Играл с желанием. Старался.

Был момент, когда я пропускал тренировки. Отец, узнав об этом, сказал:

– Если уж взялся за что-то, то нужно заниматься как следует или отказаться вовсе… Или работай по-настоящему, или я скажу тренеру, что ты не хочешь играть: а ребят подводить не позволю, они на тебя рассчитывают…

Это правило я запомнил хорошенько – попал в команду, не подводи товарищей.

Впоследствии оно мне во многом помогло в хоккее.

Все шло гладко, без взлетов и падений, пока я как бы из класса в класс переходил из одной возрастной группы в другую, но вот настал черед первой юношеской команды, меня стали приглашать в мужскую (тогда такая команда в составе клуба еще была), и я очутился перед проблемой выбора. Я окончил школу, поступил в институт, а тренеры ЦСКА уговаривали меня подать заявление о призыве в армию, и я написал такое заявление.

В команде мастеров ЦСКА все места были заняты. Играли еще и великие мастера старшего поколения, возглавляемые Вениамином Александровым, Александром Альметовым и Анатолием Фирсовым, – я говорю сейчас только об игроках моего амплуа, о нападающих. Играли Валентин Сенюшкин, Леонид Волков, играла быстрейшая в стране (да только ли в стране!) тройка Юрий Моисеев – Евгений Мишаков – Анатолий Ионов. Играла и талантливая молодежь, возглавляемая Владимиром Викуловым и Виктором Полупановым, я имею в виду таких одаренных мастеров, как Борис Михайлов, Владимир Петров. В молодежной команде вместе со мной выступали перспективные ребята Владимир Богомолов, Александр Смолин, Юрий Блинов, Евгений Деев, которые по физическим кондициям, по уровню были, на взгляд тренеров, не хуже, а лучше меня. Потому на меня тренеры обращали не слишком много внимания, а на подходе были уже Вячеслав Анисин и Александр Бодунов. Короче говоря, в основной состав команды мастеров меня подключили только однажды. Было это 22 октября 1967 года в Новосибирске. ЦСКА выиграл у «Сибири» – 6:2, и играл я, конечно, не с начала матча.

Радоваться особенно было нечему. Мне девятнадцать лет, и я далек от основного состава. А ведь Альметов, помнил я, был в семнадцать в сборной!

А потом тренеры мне сказали, что, выступая только за клубную мужскую команду, я не смогу повышать свое мастерство: места для меня в основном составе не видели и потому в ноябре решили направить на стажировку в одну из армейских команд. Выбрали «Звезду».

Спустя, однако, несколько месяцев после просмотра Борисом Павловичем Кулагиным матча уральцев в городе Калинине в марте 1968 года, меня вызвали в ЦСКА.

7 марта «Звезда» выиграла игру, и эта победа позволила команде перейти в следующий класс розыгрыша первенства страны.

8-го я был в Москве и прямо с поезда зашел к приятелю, который встречал меня на вокзале.

Только мы с бывшими моими одноклассниками сели за стол, как вдруг приезжает отец и говорит, что надо идти на тренировку ЦСКА.

Я страшно удивился, откуда узнали, что я в Москве, но на тренировку, естественно, помчался.

На льду в этот вечер были не все игроки, а только те, кто не играл накануне. Помню Юру Блинова, Бориса Ноздрина.

И началась новая жизнь. Это было второе начало моей хоккейной биографии.

Глава 2. Разные партнеры

Я стал вхож в компанию избранных. Я еще не был, разумеется, «действительным членом» этой общепризнанной академии хоккея, но меня уже рассматривали если и не как члена-корреспондента, то как соискателя, имеющего все основания претендовать на это положение.

7 марта я играл как стажер, 8-го явился на тренировку ЦСКА, а уже 10-го, спустя четыре с половиной месяца после первой попытки, снова был подпущен к основному составу. И снова против аутсайдера, против новосибирской «Сибири». Армейцы разгромили соперника 11:3, и мне дали возможность сыграть вместе с Викуловым и Полупановым, подменяя самого Фирсова.

Через день ЦСКА учиняет разгром динамовцев Киева – 17:2, и в конце матча я впервые выхожу на лед Дворца спорта в Лужниках.

Еще через два дня меня «подпускают» в игру весьма ответственную и важную – против динамовцев Москвы.

С этого дня я играю во всех матчах ЦСКА, а 23 марта 1968 года во встрече с воскресенским «Химиком» меня незадолго до конца поединка посылают на лед вместо Вениамина Александрова, и я выхожу на площадку вместе с Петровым и Михайловым. Это эпизод, всего лишь эпизод, и ни один из нас, ни наши тренеры, никто еще не знает, что только что на льду была тройка, которой суждено будущее.

Матч за матчем. 26 марта я впервые в жизни выхожу на лед с самого начала игры, партнеры у меня – Михайлов и Фирсов.

Затем я заменяю Моисеева, Ионова, снова Фирсова.

22 апреля в матче с «Крылышками» тренеры вслед за звеньями Полупанова и Петрова выпускают молодежную тройку: Харламов – Смолин – Блинов. После последней смены ворот я забиваю свой первый гол в высшей лиге.

Сезон заканчивается, и я снова полон надежд.

Летом готовился к будущим баталиям и с нетерпением ждал новых встреч и новых испытаний.

Восемь-десять лет назад проверить свои силы в основном составе было, пожалуй, легче.

Календарь чемпионата страны был не такой напряженный, как сейчас, – играли команды чаще, ибо в высшей лиге было 12, а не 10 команд, да и силы соперников были не столь близки друг к другу, как сейчас, и потому тренеры не особенно рисковали, выпуская на лед молодежное звено.

Ну а уж мы старались. Помню, в начале сезона нас выпустили на два матча в Киеве вместе со звеньями Полупанова и Александрова, а потом с тройками Мишакова и Александрова армейцы выиграли 10:6 и 14:4, и в первом матче трио Харламов – Смолин – Блинов забросило три шайбы, не пропустив ни одной, а во втором поединке свой микроматч мы выиграли со счетом 8:0!

Тройка Михайлов – Петров – Харламов была создана после возвращения команды из Японии. Я заменил Александрова.

Признание пришло скоро. В декабре начался международный турнир на приз газеты «Известия», мы выступали за вторую сборную СССР и выиграли у канадцев со счетом 4:3. Все четыре шайбы забросила наша тройка.

В команде Канады выступали такие известные игроки, как вратарь Стефенсон, защитники Бэгг и Боуэне, нападающие Хакк, Ирвинг, Пиндер, Кеффри. Я открыл счет на первой минуте, канадцы ответили тремя голами, а затем Петров после моего паса и Михайлов (тоже после моей передачи) сравняли счет. В третьем периоде мне удалось забросить решающую шайбу.

Это был мой первый международный матч, первый матч за сборную, пусть и не главную.

Затем в составе первой команды мы поехали в турне по Канаде, где сборная провела десять матчей. Во всех десяти мы играли, и все десять наша тройка выиграла.

Потом мы отправились в Стокгольм на чемпионат мира 1969 года.

Наша тройка к началу турнира во дворце спорта «Юханнесхоф» имела от роду только пятнадцать недель.

Первый чемпионат

Мой первый чемпионат мира начинался для меня трижды.

Может быть, и вправду плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, но, откровенно говоря, в декабре 1968 года я думал только об одном – нужно закрепиться в звене, где мне дали место. Нужно сыграться с партнерами как можно быстрее.

Молодежное звено ЦСКА стало кандидатом в национальную сборную страны, и мы начали подготовку к чемпионату мира.

Перед контрольными мартовскими матчами в Финляндии тренеры объявили основной состав и резерв сборной. В основном составе нас было больше, чем могло поехать в Стокгольм, однако после первой встречи с финнами, где мы забросили три шайбы из семи, я вдруг понял, что ничего уже не случится и что нас непременно включат в команду.

Так чемпионат мира начался для меня во второй раз.

И в третий раз он начался в то мгновение, когда, выехав на лед «Юханнесхофа» на первый матч с американцами, мы выстроились вдоль синей линии напротив соперников, и зазвучала мелодия, которой открывался каждый из тридцати матчей чемпионата мира.

Это и было главное начало.

«Чемпионат мира глазами дебютанта» – рассказать о своих первых впечатлениях и просто и сложно одновременно. Просто потому, что впечатлений много. Трудно потому, что впечатления эти, как, видимо, и у любого другого дебютанта, будь он хоккеистом, пловцом или стрелком, слишком субъективны, конкретны и оттого могут оказаться интересными лишь узкому кругу читателей.

Боялся ли я? Нет. Но здорово волновался. Вдруг игра не пойдет? Вдруг даже простой финт не получится?

В первых матчах в начале игры я передерживал шайбу. До сих пор не знаю, чем это объясняется: излишним волнением или желанием доказать всем, что право играть в сборной я действительно заслужил?

У каждого хоккеиста своя манера «включения» в матч. Мне всегда нужно в начале игры подержать шайбу. Игрока, владеющего шайбой, толкают, оттирают, бьют, но когда тебя чуточку «обобьют», ты готов к игре, чувствуешь шайбу, привыкаешь к ней. А если сразу начать играть в пас, то потом в сложных ситуациях можно растеряться, утратить контроль над собой, над своим состоянием.

Наверное, самое важное для дебютанта – понять, что ты не хуже других, что и ты можешь играть на равных с самыми знаменитыми хоккеистами мира. Мне это было тем более трудно, что еще совсем недавно, наблюдая по телевизору за игрой лидеров мирового хоккея, я думал, что мне никогда не подняться до их уровня, что игра такого класса – недосягаемый эталон.

Мой опыт международных встреч был весьма невелик. И потому многое оказалось для меня неожиданным. Казалось, я хорошо уже знал канадцев, играл против них в Москве, десяток матчей провел на родине хоккея. Но… В Стокгольме канадцы были неузнаваемы. Там, у себя дома, они играли значительно жестче и увереннее. Хотя, впрочем, во втором матче с нами они действовали достаточно строго, играли с большим напором, и выиграть у них было делом непростым.

Когда мы летели из Канады домой, Саша Рагулин предупредил меня, что с канадцами играть несколько легче, чем с чехословацкими или шведскими хоккеистами. Уж если канадец пошел на тебя, то идет он настолько решительно, что изменить свое намерение просто не успевает. Если хоккеист из команды Канады показывает, что «садится» под твой бросок, то можно быть уверенным – он не передумает.

Иное дело – ведущие европейские мастера. Они играют более остроумно, нешаблонно, хотя и не столь жестко. Мне до чемпионата мира не пришлось сыграть ни с чехословацкой, ни со шведской командами, для сегодняшнего дебютанта сборной это представляется чем-то немыслимым, невозможным, сегодня хоккеист, попадающий на чемпионат мира, уже имеет солидный опыт встреч со всеми соперниками. А вот для меня матч под сводами «Юханнесхофа» был первой очной встречей с сильной сборной ЧССР (да и не только для меня, но и едва ли не для половины нашей команды). И, может быть, потому наша тройка сыграла с чехословацкой командой не так, как хотелось бы всем нам – и спортсменам и тренерам.

Иначе все складывалось в играх с «Тре Крунур». До марта мы не встречались, но, уже приехав в Швецию, провели контрольный матч в городе Карлстадте со сборной области Вермланд, усиленной несколькими хоккеистами сборной Швеции. В тот день мы попробовали себя в третьем периоде со звеном Ульфа Стернера.

Конечно, двадцать минут – это мало. Очень мало. Но, оказывается, и один период может стать какой-то школой, и именно в те двадцать минут я понял, что мы можем на равных сыграть против знаменитого шведского трио. И сыграли.

Наверное, все-таки легче входить в сборную команду, легче найти себя, поверить в собственные силы, в свою удачу, если рядом опытный друг, ветеран, искушенный в сражениях партнер. Наверное, в этом случае успокаивает мысль, что, если что-то случится, старший товарищ поможет тебе, выручит, сыграет за двоих.

Мы волей судеб и тренерского совета оказались в ином положении. Три дебютанта могли рассчитывать только на собственный энтузиазм да на опыт играющих с нами защитников. Перед началом турнира планировалось, что в нашей пятерке будут играть Игорь Ромишевский и Евгений Поладьев. К сожалению, травма Виктора Кузькина лишила всех возможности играть наигранными пятерками, и потому каждая тройка взаимодействовала с разными парами защитников. Таким мастерам, как Анатолий Фирсов, Вячеслав Старшинов, Владимир Викулов, было проще найти общий язык с разными защитниками, мне же легче всего было играть с ветеранами – Александром Рагулиным и Виталием Давыдовым.

Иногда говорят, что для форварда-новичка важно открыть счет заброшенных шайб, в этом случае нападающий получает необходимую ему уверенность в собственных силах. Видимо, это так. Не стану отвечать за всех, нет, наверное, на свете схожих во всем людей, скажу только, что уверенность может прийти и до гола, а может так и не появиться даже после двух-трех удачных бросков.

Не хочу сравнивать свой первый чемпионат мира с последующими, не хочу сопоставлять степень психологической, волевой напряженности спортсменов на разных турнирах; теперь, по прошествии десятка лет выступлений на Олимпийских играх и на чемпионатах мира, я знаю, что турниры такого ранга не бывают легкими, и все же я вспоминаю свой первый чемпионат как один из самых тяжелых.

Представьте себе, сегодня мы выиграли трудный, невероятно трудный матч у хозяев чемпионата, у команды, которая до последнего дня будет по праву претендовать на золотые медали. Казалось бы, можно дать волю чувствам, на душе праздник: одолели «Тре Крунур» на ее поле, одолели команду, которую мы знали практически только понаслышке… Но в следующем туре мы играем с канадцами. И мы, конечно же, еще не знаем, что игра сложится просто, что победа достанется без больших усилий. Да, вечером, возвращаясь из «Юханнесхофа», мы еще ничего не знаем, кроме того, что с канадцами играть нужно с полной отдачей сил. И еще. Никак не отделаешься от мысли, что через неделю снова игра с «Тре Крунур». А ведь выиграли мы сегодня в труднейшем, неповторимом по драматизму сражении. Думаешь обо всем этом, и… Нет, не буду сейчас уверять читателя, что после победы на сердце легко и радостно. Ощущение счастья, радости победы было неполным, тревожным.

При счете 2:2 в третьем периоде второго матча со сборной ЧССР, при ничейном счете, когда следующий гол должен был решить исход всей встречи, я завелся, потерял шайбу, и за нашими воротами зажегся красный огонек.

Меня не нужно было ругать. Я сам понимал, что произошло. И меня не ругали. Не объясняли цену моей ошибки.

Подошли тренеры, подошел Вячеслав Старшинов. Они говорили мне простые слова и смешно утешали. Потом в главе о тренерах я расскажу о монологе Аркадия Ивановича Чернышева, сейчас лишь замечу, что дебют не был безоблачно счастливым.

И все же я был счастлив. Тот же Слава Старшинов первым в стокгольмском аэропорту сообщил о присвоении мне самого высокого в нашем спорте звания – заслуженного мастера спорта – и первым поздравил с наградой. Не представляю, как Вячеслав узнал это раньше всех, но он опередил даже тренеров.

Турнир в Стокгольме проходил в сложной обстановке, и я не мог не заметить, что часть публики настроена против нас. Все это держало нас в постоянном нервном напряжении и, конечно же, влияло как-то на игру, на действия на поле. Впрочем, любители спорта постарше помнят, как дружелюбно и искренне приветствовала нас публика, когда мы во главе с капитаном совершали круг почета вдоль трибун «Юханнесхофа».

Мы возвращались после матча с канадцами в свою гостиницу и пели. Мы ехали почти час и все время, не умолкая ни на секунду, пели. В те минуты счастье было совершенно полным.

В Стокгольме я впервые ощутил, что значит стать чемпионом мира. Никогда прежде не исполнялся гимн в честь победы, вклад в которую внес и я. Никогда прежде не просили у меня автографа, никогда не приходилось отвечать на вопросы журналистов.

Но только не подумайте, что я или кто-то из молодых хоккеистов, дебютантов сборной, начал переоценивать собственные достижения или возможности. Нет, мы понимали, что нам многому еще следует учиться, что впереди – необъятный океан хоккейных тайн и премудростей.

И если о тройке Петрова писали, что мы были в нашей сборной едва ли не ударным звеном, то это была скорее попытка помочь нам увериться в собственных силах. И если тренеры давали нашему звену указание нейтрализовать Стернера и его партнеров, то мы воспринимали это тактическое задание как совершенно очевидное: всегда третья тройка сборной команды получала особый наказ – «разменяться» с лидерами соперников, нейтрализовать их.

Нам многое предстояло освоить, познать, но мы хотели верить, более того, убеждены были, что в сборной мы не случайные фигуры, что мы закрепимся в ее основном составе.

Мы хотели верить, мы верили, что Стокгольм – это только начало.

Дополнение к сказанному

О первом своем чемпионате мира я рассказал много лет назад на страницах журнала «Смена».

Год спустя первенство мира должно было проходить на катках Канады, но по ряду причин канадцы закапризничали, играть с любителями отказались, и потому чемпионат мира снова проводился в Стокгольме: шведская федерация хоккея согласилась в сжатые сроки приготовиться к важнейшему турниру.

Наверное, именно этот перенос чемпионата в Стокгольм и навел работников «Смены» на мысль еще раз попросить меня рассказать о стокгольмском чемпионате мира.

К первому моему выступлению в печати редакция дала подзаголовок «Стокгольмский чемпионат глазами дебютанта».

Год спустя дебютантами были другие хоккеисты, а наша тройка относилась к числу если и не самых опытных, то, во всяком случае, достаточно закаленных и испытанных бойцов.

Труднее или легче, интереснее или нет было мне играть в Стокгольме-70?

Мы немало тогда говорили и спорили об этом, и больше всего с Анатолием Фирсовым, вместе с которым жили в одном номере отеля. Мнения наши расходились. Мне казалось, что не легче. И уж, конечно же, никак не интереснее. Конечно, соперники были так же сильны и опасны, как и годом раньше, и борьба была не менее напряженной, и сюжет чемпионата был столь же драматичным, но… Тот же город, те же улицы, тот же ледовый стадион. Тот же предматчевый ритуал. И тот же отель «Фламинго». Наверное, любители спорта, наши болельщики, об этом не думали. Но, поверьте, острота восприятия притупляется. Праздник, повторенный на следующий день, не кажется столь же ярким и впечатляющим, как накануне.

Еще до начала турнира можно было услышать немало разноречивых суждений о том, как скажется на турнире, на интересе публики к матчам отсутствие канадцев.

Не думаю, что канадская сборная могла без помощи профессионалов вмешаться в распределение призовых мест. Я жалел об отказе канадцев приехать в Стокгольм по другой причине: встречаясь с ними, проверяешь себя на мужество, отвагу, силу, проверяешь, мужчина ли ты.

Хочу оговориться, что мое восприятие любого чемпионата мира – и одного из первых, и любого из последних – весьма субъективно и, видимо, спорно, но я и не претендую на окончательную истину. Тем более что матч изнутри видится иначе, чем с трибуны или с экрана телевизора.

На первом в моей спортивной биографии турнире в Стокгольме мы проиграли два матча сборной ЧССР, и было обидно слышать ехидные реплики о «помощи» шведов, которые, как вы помните, дважды обыграли команду Чехословакии. После второго чемпионата в Стокгольме никто уже не поддразнивал нас, уверяя, что нам просто улыбнулось счастье. Мы сами, своими руками, своей игрой склонили фортуну на нашу сторону.

Но оказалось, что восхождение в хоккее вовсе не всегда ассоциируется с некой прямой линией, устремленной кверху.

Именно потому я и решил рассказать на этих страницах о втором в истории нашей тройки чемпионате мира.

В общем, несмотря на отсутствие канадцев, турнир тот в спортивном отношении был довольно напряженным. И если заокеанские хоккеисты годом раньше так и не смогли пощипать лидеров, то финны, настойчиво рвущиеся в компанию призеров, сумели обыграть сразу двух грандов мирового хоккея: нас и чехов.

Когда мы вернулись домой, то все мои друзья и знакомые, посочувствовав, что игра у нашей тройки была не такой яркой, как прежде, спрашивали, что случилось с нашими защитниками.

И я всем отвечал:

– Ничего не случилось. Они играли хорошо… А вот мы…

Я понимал подтекст вопроса. Любителям хоккея тех лет не давали покоя результативность чехословацкого защитника Яна Сухи, популярнейшего хоккеиста конца шестидесятых годов, и огромная активность, постоянные подключения в атаку его шведского коллеги Леннарта Сведберга, трагически погибшего несколько лет назад.

И все-таки внешнее впечатление далеко не всегда оказывается верным. Да, Сухи забросил в том турнире восемь шайб, да, Сведберга мы чаще видели в атаке, чем в защите… Но… В первом матче с «Тре Крунур» сборная ЧССР проиграла, может быть, и потому, что Сухи дважды «провалился», как говорят хоккеисты, – увлекся атакой и оставил без присмотра своего подопечного.

Да и Сведберг действовал впереди настолько часто, что играющий с ним в звене форвард Лундстрем должен был беспокоиться преимущественно не об атаке, а о подстраховке своего беспечного защитника.

Считаю, что наша оборона весной семидесятого, в пору темпераментных дискуссий о том, каким должен быть современный и каким будет завтрашний (то есть теперь уже сегодняшний!) защитник, сыграла отлично. Пусть Александр Рагулин, Виталий Давыдов и их коллеги не забрасывали шайб, это не страшно, ведь нападающие чемпионов мира справились со своей задачей – 68 голов забили мы в ворота соперников. Сборная же ЧССР, занявшая по результативности второе место, забросила всего 47 шайб. Главное, на мой взгляд, в том, что наша сборная пропустила всего 11 голов – в два раза меньше, чем шведская, и в три раза меньше чехословацкой.

Мне кажется, что цифры эти убедительно свидетельствовали о верности избранного нами пути.

А теперь о том, что волновало меня больше всего. О нашей тройке.

Годом раньше мы были дебютантами, и спрос с нас был как с обычных новичков. Потом выяснилось (я говорю об оценках печати и публичных выступлениях тренеров и специалистов), что звено Петрова было на мировом чемпионате 1969 года лучшим, сильнейшим, и естественно, что это мнение мы старались подкрепить своей игрой на чемпионате страны. Высокая результативность, успешные выступления во всех контрольных матчах, игровой авторитет – одним словом, я понимаю, почему чуть ли не каждый собеседник уверял нас перед второй поездкой в Стокгольм:

– Ну уж вы-то не подведете. Теперь у вас опыт, класс…

В нас верили. От нас многого ждали. Слишком многого. И мы это понимали. Ах, как хорошо понимали! И потому боялись…

Ведь то, что прощают новичкам, нам уже не простят. А завоевать признание, как известно, легче, чем потом удержать его.

Только не подумайте, что я оправдываюсь. Просто ищу объяснения не самой удачной игре тройки. Ведь лишь решающие матчи чемпионата, так сказать, финал турнира 1970 года, мы сыграли как следует.