Текст книги "Осень собак"
Автор книги: Валерий Борисов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
4
Николай прошел по переходу в учебно-административный корпус. Поднялся на второй этаж и зашел в приемную директора. За печатной машинкой сидела секретарь, Инночка – ярко накрашенная, худая брюнетка лет за тридцать. Но ей никто не дал бы столько лет. О ее возрасте знали немногие, в том числе и Николай. Увидев его, Инна жеманно всплеснула руками и закатила под лоб свои огромные черные глаза.
– Какие люди нас посетили! Откуда?
Николай, молча улыбаясь, подошел к ней и обнял так, что его ладонь сжала ее маленькую, мягкую грудь под тонкой блузой. Поцеловал в закремленную щечку и ответил вроде бы стихами:
– Недавно жил в Луганске пыльном… там долго ясны небеса…
– А дальше не знаешь? – кошечкой, поводя худыми плечиками, млея от его прикосновения, спросила Инна, закатывая свои цыганские очи к небу. – Подержись немного, если тебе приятно… – она имела в виду грудь, которую держал в своей ладони Николай. – Мне – приятно, – уточнила она. – Но смотри, чтобы никто не вошел неожиданно сюда и не увидел этой сцены. Так что там дальше стихи пишут?
– Ух, вы, кокетки записные. Я вас люблю – хоть это грех… не буду дальше. Дай я лучше тебя еще раз поцелую… а то действительно – кто-нибудь войдет и лишит меня удовольствия. У-у!! – Николай вспомнил почти такую же сцену, которая была у него час назад с Марией Павловной, и неожиданно для самого себя громко рассмеялся и отошел от Инны.
– Ты что, надо мной смеешься? – удивленно закатывая глаза, будто возмущаясь, спросила она.
– Нет. Над собой. Вспомнил вчерашнее прощание в Луганске, когда садился в поезд, – соврал он. Его душил смех.
«Все вы одинаковы!» – презрительно подумал он сейчас не только об Инне, но и обо всех женщинах.
– Но я от тебя не заслужила такого презрительного смешка! – уже серьезно недоумевала Инна. – Ты так всегда уверен в себе, что я позволяю тебе все делать со мной… оказываю любую помощь. А ты еще смеешься?!
«Был бы я в себе уверен, не вел бы сейчас себя с тобой так… да и вообще так с другими», – с внутренней болью подумал Николай.
Было видно, что Инна обиделась. Надо было срочно исправлять допущенную ошибку.
– Нет, Инночка! – Николай снова подошел к ней и взял ладонями ее лицо. – Я смеюсь от радости, что вновь увидел тебя и мы можем быть сегодня вечером рядом.
«Какой я подлый! – с отвращением подумал он о себе. – Она действительно заслуживает лучшего отношения».
– Понимаешь? Со вчерашнего дня и сегодняшней ночи голова кружится. Догадываешься – от чего? Хочется упасть головой тебе на грудь и забыться. Вот об этом я сейчас подумал, и мне стало смешно. А ведь мне сейчас предстоят серьезные дела, а я думаю о тебе. Разве это не смешно?
Инна улыбнулась, прощая его насмешку. Все-таки между ними не совсем простые отношения сложились еще со времен его аспирантуры, и она, смягчившись, констатировала:
– Ты как всегда в своем амплуа. Трезвым в первый день приезда не бываешь.
Ее слова снова отозвались внутренней болью – недавно так сказала Маша, несколько минут назад – Петр Федько: «Я помню твои аспирантские заповеди – первые два дня пить!» Неужели он стал алкоголиком, совсем горьким пьяницей, и это видят все?
– В этот раз пить буду меньше. Дел много, – и перевел разговор на другое: – Ну, а как у тебя дела, как семья?
– Нормально, – откровенно кокетничая глазами, ответила Инна и спросила напрямик: – Вечером ты свободен?
– Наверное. Ты зайди ко мне часиков в семь-восемь. А дома не заметят твоего отсутствия? Не поздно будет?
Он надеялся, что Инна ответит «Поздно», и проблемы со встречей будут решены сами собой. Она не может вечером отлучиться из дома… но ответ прозвучал совершенно противоположный:
– Не поздно. Муж сегодня на дежурстве. Но часов в одиннадцать я должна быть дома. Мама вечером посидит с ребенком.
– Будешь и к двенадцати, а может утром, – раздосадовано протянул Николай, стараясь не показывать вида, что он был бы рад с ней сегодня не встречаться. – А кто в кабинете у Андрея Ивановича?
Он имел в виду директора института профессора Царева – своего научного руководителя.
– Какой-то аспирант. Кажется, из Симферополя. Ты заходи? Он тогда быстрей выйдет. Да, забыла спросить, – докторскую диссертацию тебе утвердили?
– Нет.
– Могла бы и не спрашивать. По тебе видно, что нет. Заходи, а то можешь долго ждать, – сострадательно велела она Николаю, и ему было неприятно, что его все жалеют.
Он открыл дверь, заглянул в кабинет и, увидев приветственный взгляд директора, вошел. Тот поднялся ему навстречу, радостно улыбаясь, – они любили друг друга не просто как учитель и ученик, а как люди, глубоко понимающие и знающие друг друга. Они обнялись и прикоснулись щеками в виде поцелуя.
– Ну, здравствуй! – сердечно приветствовал своего ученика Царев, разглядывая его сквозь очки близорукими глазами. – Вовремя прибыл. Как настроение? Как дела дома?
– Добрый день, – ответил Николай, с радостью глядя на своего научного руководителя. – Настроение как всегда – боевое. Дома все нормально. А как у вас дела? Как здоровье?
– Пока дышим и живем. Работы много, – в унисон ему ответил Царев. – Коля, ты не знаком с этим молодым человеком? Он из Крыма. Знакомьтесь! – Николай пожал руку вставшему из кресла парню, а Царев продолжал: – Вот меня из Симферополя попросили помочь ему. Надо уточнить название темы, да и хронологические рамки требуют уточнений. Может, ты нам поможешь?
– Хорошо. Вы зайдите ко мне сегодня вечером… нет, лучше завтра, – посмотрим и поговорим, – обратился Николай к аспиранту, чтобы сразу же уйти от непосредственной работы. – Подойдет такой вариант? – обратился он к Цареву.
– Да. Давайте встретимся с вами дня через два, – сказал аспиранту Царев.
Аспирант в ответ понимающе кивнул и стал складывать в папку листы исписанной бумаги – для него прием закончился.
– Андрей Иванович! – обратился аспирант к Цареву, повторяя его слова. – Я тогда сегодня-завтра поработаю над вашими замечаниями и через два дня встретимся?
– Да, конечно. Дня через два, как договорились.
Аспирант пожал руку Цареву и Николаю, но уже для прощания, и вышел.
– Тяжело ему придется с защитой, – вздохнул вслед вышедшему Царев и пояснил: – Почти не знает украинского языка. А на русском языке диссертации по истории к защите не принимаются. Ты, Коля помоги ему, чем сможешь.
– Хорошо. Только что сейчас меня попросили, чтобы помог какой-то аспирантке…
– Ну, видишь, нарасхват. Гордись, что у тебя хорошая школа и подготовка. Не у всех просят помощи, – засмеялся профессор. – Садись, рассказывай, что у тебя, а потом я тебе кое-что скажу.
Николай, немного помявшись, предложил:
– У меня есть пиво. Как? Можно сейчас?.. – он не договорил, но научный руководитель понял.
– Конечно, по бутылочке можно. Тем более время обеденного перерыва приближается. Но, Коля, от тебя попахивает… заметно. Ты уже выпил?
– Опохмелился… пивом. В вагоне вчера немного выпил, – он вслух засмеялся своему откровенному обману, как шаловливый, но хороший ученик, которому все простит добрый учитель. – Шел к вам и подумал: может быть, и у вас голова болит? Так, взял пиво… на всякий случай.
– Ты думаешь, если у тебя болит голова, так и у меня должна болеть? Хорошо. Пойдем в другую комнату и там поговорим.
Они прошли в дверь смежной комнаты, где находился холодильник, сервант, журнальный столик и кресла. Николай сел в кресло, а Царев открыл холодильник и достал тарелочку с нарезанными кусочками рыбы.
– Два дня назад мне подарили рыбу из Одессы, так мы с преподавателями попробовали ее с пивом. Вкусная. Немного осталось. Будешь?
– Конечно.
Они налили пиво в стаканы и стали пить, смакуя его с ароматными кусочками рыбы. Пока молчали. Наконец, Царев спросил:
– Что ты хочешь сейчас предпринять?
– Сначала поговорить с вами. Потом еще с кем-нибудь и идти в аттестационную комиссию, – уклончиво ответил Николай.
– Ситуацию ты знаешь. Экспертная комиссия намерена зарубить твою диссертацию. Знаешь, за что?
– Догадываюсь.
– Не по качеству. Уровень исследования у тебя добротный, пусть и не достигает научных вершин. Проходят диссертации намного слабее. Но корень недоброжелательного отношения к тебе лежит в самом тебе… – профессор сделал паузу и, близоруко сощурившись, посмотрел на него. – Ты не являешься членом какой-нибудь антинационалистической партии – Гражданского конгресса Украины, может, коммунистов?
– Нет. Я ныне – человек глубоко беспартийный. В перестройку до меня дошло, что все партии – приспособленцы существующего строя, только с разной долей оппозиции. Я индивидуально борюсь с национализмом и мне никакие партии не нужны. Хватит того, что почти двадцать лет был коммунистом. Для чего? Для кого? Я, вы, миллионы рядовых коммунистов были донорами для горбачевых, кравчуков, яковлевых и прочих высокопоставленных выходцев из народа. Создавали им условия, чтобы они жили хорошо, сладко ели, от души отдыхали после непрерывных забот о своем любимом народе. А они, в конце концов, наплевали в душу горячо любимого ими народа, обгадили его с ног до головы. Они отмылись, стали истинными демократами и рьяными националистами, а народ до сих пор остался для них быдлом, как и в коммунистические времена. А о народе судят по их руководителям…
– Так вот, Коля… – потягивая пиво из стакана, перебил его Царев. – Ты, если так можно выразиться, попал в черный список высшей аттестационной комиссии. В черных списках руха, УНА-УНСО, Конгресса украинских националистов ты числишься давно. И знаешь – за что?
– Догадываюсь, – снова уклончиво ответил Николай, хотя не до конца понимал, куда клонит его научный руководитель.
– Наверное, правильно догадываешься. Я ж тебя предупреждал за несколько лет до защиты – прекрати свои антиукраинские публикации в газетах и журналах…
– Публикации не антиукраинские, а правдивые, – перебил его Николай.
– А это вдвойне хуже. Для них маленькая правда опасней большой лжи. Ото лжи они становятся сильнее и нахальнее, а от правды ядовитее и подлее. А память у них долгая. И когда-нибудь они ужалят таких, как ты… и очень сильно… – Может, он хотел сказать смертельно, но смолчал. – Помнишь свою статью об украинских паспортах?
– Да. Считаю ее одной из лучших своих публикаций.
– Лучшая-то она, лучшая… но ты сорвал определенным кругам в Украине… – обтекаемо выразился Царев, – целую пропагандистскую кампанию. Этого тебе не забыли и не простили.
Это было несколько лет назад, еще в советское время. В Киеве и на Западной Украине всем желающим прямо на улицах бесплатно выдавали временные свидетельства граждан Украины, согласно закона, принятого еще Центральной радой. Работая в архивах, Николай обнаружил документ, который отменял тот закон о гражданстве. В первом варианте закона каждый житель Украины обязан был торжественно, на библии, под мелодию гимна принять присягу на гражданство. Во втором варианте – все было перевернуто с головы на ноги, а может наоборот. Кто не хотел стать гражданином Украины, обязан был сообщить об этом в соответствующие органы, а остальные автоматически становились гражданами. Но в то время никто из народа не пожелал принимать такую присягу или сообщать об отказе от гражданства. А, честно говоря, народ не знал этих законов, жил, работал и не думал – гражданином какой страны он является. На этих материалах Николай подготовил открыто насмешливую и злую статью, которую напечатали многие газеты. Ему звонили, называли «врагом народа», угрожали расправой. Но, тем не менее, кампания выдачи «временных удостоверений гражданина Украины» была свернута. Теперь его прошлые публикации выходили ему, попросту выражаясь, боком. Националисты не забыли его публицистической деятельности.
– Я этого опасался… – запинаясь, ответил Николай. – Но надеялся, что у нас все-таки демократическая страна, а все националистические политики говорят, что у нас плюрализм и толерантность.
– Ты, Коля, умный человек! – с упреком ответил Царев. – Но иногда рассуждаешь наивно, как ребенок. В стране, где существует определенная идеология… – по слогам выговаривал Андрей Иванович своему неразумному ученику прописные истины, – не может быть демократии и плюрализма. Была у нас коммунистическая идеология всеобщей, а сейчас выясняется, что тогда не было демократии. И сейчас над нами довлеет идеология. Она введена официально. Делай выводы о демократии.
– Националистическая?
– Не бросайся такими словами, а то к имеющимся неприятностям добавишь новые, – наставительно сказал профессор, внутренне не принимающий нынешнее положение вещей, но приспосабливающийся к ним. – Скажем так – украинская.
– Украинцы разные, – снова не выдержал Николай. – И идеология нынче не украинская, а галицийская.
– Николай! – серьезно ответил Царев, видимо, внутренне гневаясь на него. – Я тебе говорю одно, а ты прямолинейно другое! Будь более гибок. Ты находишься не у себя в Луганске, куда только протягиваются щупальца, как ты сказал, галицийства, а в Киеве, который ими уже опутан. Будь сдержаннее и разумнее.
– Постараюсь, – неохотно согласился Николай, открывая по второй бутылке пива. Но было видно, что он не согласен с учителем.
– Смотрю я сейчас на тебя, Коля, и мне кажется, что сегодня ты уже достаточно выпил. Может, отложишь дела на завтра, а сегодня отдохнешь? – заботливо предложил своему непокорному ученику профессор, зная его упрямство – на словах может согласиться, но сделает по-своему.
– Нет! Я чувствую себя в хорошей форме. Это остатки ночной выпивки. Вот допью пиво и буду вообще в прекрасной форме, – ответил Николай. – У меня мало времени. Хочу, кроме ходьбы по всяким инстанциям, поработать в архиве. Может, обнаружу еще какой-нибудь интересный документ. Надо новую монографию заканчивать.
Царев допил пиво и сказал:
– Ладно! Раз идешь по инстанциям – иди. Зайди в высшую аттестационную комиссию, поговори со Слизнюком. Только вежливо, не лезь в бутылку, осторожно и дипломатично. Ты не знаешь, что он за человек? О нем говорят так – рыба! Вроде держишь его в руках крепко – моргнул, а рыбы в руках нет. Он из Львова. Поэтому не говори лишнего, не настаивай на своей точке зрения и на своих правах. Пока прощупай почву. Потом встреться с Линченко. Он тебя хорошо знает и ценит. У него хорошие связи в научных кругах. Поговори с ним, как действовать дальше, – наставительно говорил Царев. – Думаю, часа через два, пока ты туда доедешь – будешь действительно в хорошей форме. Только не пей больше, Коля. Хорошо?
«Неужели у меня такой страшный вид, что всем сразу становиться ясно, что я уже выпил?» – с неудовольствием подумал о себе Николай и ответил:
– Я сейчас еще пообедаю, с утра не ел. Меня уже пригласили на суп. И буду как огурчик. А вечером можно зайти к вам домой?
– Да. Я буду дома часам к шести. Приходи. Наша семья всегда рада тебя видеть.
– Обязательно приду.
– Спасибо, Коля, что немного отвлек меня от дел, дал возможность минутку отдохнуть. Значит, до вечера. И тогда мне расскажешь, где был и как дела. Может, удастся исправить положение с твоей диссертацией и утвердить ее, – но по интонации голоса можно было понять, что Царев не верит в успех.
– Не прощаюсь.
– Хорошо.
Они вышли из гостевой комнаты и Николай, на прощание еще раз махнув профессору рукой, вышел. В приемной находилось несколько человек. Инна говорила с одним из них. Николай прервал их разговор:
– Инночка, до вечера?
– Конечно. Я приду с подругой. Можно?
– Безусловно.
5
Николай постучал в дверь комнаты Федько.
– Заходи! – послышался голос Петра.
Николай вошел в комнату. У стола стоял Петр, резавший ножом хлеб. Ему помогала накрывать стол девушка.
«Наверное, о ней говорил Петро, – подумал Николай. – Ей надо в чем-то помочь. Что-то по диссертации». Но в чем конкретно помочь – Николай не мог вспомнить, да и не хотелось сильно напрягать память.
– Знакомься! – обратился к нему Федько. – Это Наталья Николаевна Шеина, или просто Наташа. Из Черновиц. Я тебе о ней недавно говорил. А это, Наташа, – знакомься… тот самый, о котором я тебе много рассказывал, как мы с ним жили во времена аспирантуры, – он выдержал паузу и напыщенно произнес: – Сам Николай Иванович Матвеев! – Петр представил его полностью. – Из Луганска… – он смолк, довольный своей речью.
Николай прямо, похмельно-пьяным взглядом, не говоря ни слова и не мигая, уставился в глаза девушки. Это был один из его приемов знакомства с женщинами – показать им свое пренебрежение. А там знакомство может быть и удачным. Никакой женщине не хочется, чтобы на нее смотрели, как на пустое место, бессмысленным взглядом. Захочется показать, что и она интересный человек и чего-то стоит, а там…
Наталья Николаевна заметно покраснела, видимо, смутившись открыто-нахального взгляда Николая, и первой произнесла:
– Здравствуйте.
Но, вглядываясь вглубь ее синих глаз, Николай вдруг почувствовал, что его пренебрежительное отношение к этой женщине исчезает и на смену приходит удивление. Это изменение обнаружило сердце, застучав вдруг быстрее, и зафиксировал мозг, начавший лихорадочно ворошить память, проникая в самые затаенные ее уголки. Глаза его непроизвольно расширились, и он с изумлением вглядывался в эту женщину, будто старался проникнуть внутрь нее. Но сейчас так пристально он смотрел на нее не оттого, что от выпитого шумело в голове, ни потому, что хотел смутить девушку или поразить ее развязной целеустремленностью. Нет! К женщинам он всегда относился ласково и снисходительно, что и привлекало их к нему. Сейчас было что-то иное. Давным-давно забытое, глубокое, выстраданное годами и десятилетиями. Но что это было и когда?.. Он не мог вспомнить, да и времени не было для этого.
Глубоко вздохнув и проглотив тяжелый комок, подкатившийся к горлу, он отвел в сторону взгляд и почему-то хрипло ответил:
– Здравствуйте.
Ей на вид было лет тридцать. Может, чуть меньше или больше – трудно определить женский возраст с первого взгляда. Ему сорок. Значит, жизни их шли в разных возрастных плоскостях и вряд ли где-то пересекалась. Он ее раньше не видел и не знал. Но что-то в ее облике было до боли знакомое. Невысокого роста, еще достаточно стройная, хотя склонна к полноте. Коротко остриженные каштановые волосы обрамляли круглое розово-белое лицо. Небольшой, аккуратный с тонкими ноздрями нос свидетельствовал о непосредственности ее натуры. Четкая линия рта и полные губы говорили о мягкости и нерешительности ее характера и еще – мечтательности. Из-за стекол очков, крепившихся к оправе только своей верхней частью, разливались летним небом голубые глаза. Но в них, как облачко перед будущей непогодой, проглядывала тревога. И вот сейчас в ее глазах появилось множество облачков, которые могли собраться в тучу и разразиться внутри ее непогодой. Она выглядела беззащитной перед надвигающейся грозой и не пыталась от нее укрыться. Она жертвенно шла навстречу грозе, глядя Николаю прямо в глаза. Он это понял и, подавив непонятно откуда растущее изумление в своей душе, как можно спокойнее и безразличнее произнес дрогнувшим голосом:
– А мне о вас уже Петя рассказал. Я вас представлял совсем другой…
– Какой? – с напряжением спросила она, и тревога в ее голубых глазах стала расти.
– Такой… – с искусственной веселостью проговорил Николай, внутренне ненавидя себя за это. – Сухой, сморщенной, педантичной и аскетичной дамой, круглыми сутками сидящей за книгами…
– Спасибо за такое сравнение, – и тревога в ее глазах стала таять, будто ветер разогнал тучи, а солнце испарило их последние остатки.
– …А вы в расцвете сил, пытаетесь двинуть науку вперед… вернее – расширить ее…
– Спасибо, – ответила она и посмотрела на него с нескрываемой благодарностью. Может быть, за то, что он сумел снять ее внутреннее напряжение.
– А теперь прошу всех к столу, – перебил их разговор Федько. – Стол накрыт! – церемонно, приветливыми движениями рук Петр пригласил их садиться. – Ты, Коля, конечно, голоден. Все-таки после дороги… ешь! Как договаривались – вот тебе змеиный суп. Наташа от него отказалась раньше, но я его поел. Сейчас твоя очередь. Ты садись к стенке. Наташа, ты – к окну, а я по центру, – если потребуется, буду подавать к столу новые блюда, – Петр рассмеялся. Конечно, никаких блюд больше у него не было.
Они уселись за стол. Напротив Николая села Наташа. Николай уже внутренне успокоился, и только оставалась туманной загадкой мысль: «Где я ее раньше видел?»
Петр открыл бутылку водки и налил по половине стакана.
«Напьюсь раньше времени», – с тоской подумал Николай.
Идя сюда, он хотел отказаться от выпивки, только поесть супа, но сейчас чувствовал, что должен выпить. За что – не знал, но чувствовал – надо! Из-за той, что сидела напротив. Он должен прогнать что-то непонятное, вспыхнувшее в его сознании, и загнать это непонятное вглубь памяти, в самый дальний ее закоулок. Но что это было и есть? Что?! Он не мог дать ответа, но и уйти от него уже не мог. Надо было выпить – авось, все пройдет и затихнет.
– За приезд! – провозгласил тост Петр. – Чтобы у тебя, Коля, все было хорошо с диссертацией. Быстрее стал доктором исторических наук. Наташа чтобы быстрее защитила кандидатскую. Ну, а я чтобы ускорил темпы, как Коля, и быстрей написал свой опус. Я, Коля, с тебя беру пример, – Петр говорил это серьезно. – Давайте за нас!
– Давай, – согласился Николай.
Наташа молчала, подняв стакан с водкой над столом. Николай прямо посмотрел в ее синие глаза, будто стараясь отыскать в них ответ. Но они в ответ стали смотреть опять тревожно, как и несколько минут назад, и снова Николаю стало не по себе. Отчего?! Он опустил свои глаза и молча, одним глотком, все выпил. Подняв голову, он увидел, что Наталья смотрит на него внимательно, тревога в ее глазах растаяла, а свой стакан с водкой так и держит на весу. Склонившись над тарелкой, чтобы не видеть ее тревожных глаз, он молча стал хлебать жидкий, горячий суп, не чувствуя его вкуса.
Петр выпил, крякнул и заел водку куском сала, потом обратился к Наташе:
– Наташа, знай одну из заповедей Матвеева, – он кивнул на Николая. – Если взял стакан в руку, то в нем обязательно должно быть налито, – процесс не терпит пустоты, как когда-то говорили наши руководители. А если налито – надо обязательно выпить, ибо организм не выдержит задержки и начнет протестовать, требуя перестройки. Как это, Коля, ты проще говорил?
Николай поднял глаза от тарелки с супом, посмотрел на Наташу и произнес:
– Это значит, прицелился – стреляй, а то подобной возможности может больше не представиться. В тебя же тоже целятся… и чей-то выстрел может прозвучать раньше твоего.
– Что-то ты сложно объяснил, по-военному. Даме может быть непонятно.
– Проще. Принял решение – выполняй его. Поэтому, Наталья Николаевна, раз налито, то решайте эту проблему сразу и до конца, без колебаний, тем более тост за нас.
Она в ответ чуть заметно улыбнулась, молча поднесла стакан к своим полным губам и выпила глоток. Потом виновато взглянула на мужчин, будто они силой заставили ее сделать это, и стала есть яблоко, сморщив маленький носик от водочной горькоты. Николай больше ничего не говорил, – молча доел суп.
– Спасибо, Петруха. Накормил до отвала. До вечера буду сыт.
Петр не успел ничего ответить, как Наташа произнесла:
– Вы ешьте побольше. Все, что находится на столе. Я для вас приготовила салат – капуста с яблоками. А вы к нему не притронулись… – и ее розовое лицо, под кожей щек которого были видны голубоватые вены, покраснело от этих слов.
– Да! Не обижай Наташу, съешь салат. Она так старалась, хотела еще что-нибудь приготовить, да времени было мало. Вообще-то, Наташа, я его знаю, – он любит больше мясо, чем овощи. Правда, я еще знаю, что его вкусы переменчивы и зависят от обстоятельств. Когда-то заповеди аспиранта Матвеева насчет еды знали все. Перечислить? – обратился Петр к Наташе. – Тогда слушай. Первое. Когда тебя приглашают за стол, никогда не отказывайся – бо можешь отказом обидеть хозяев, и они могут подумать, что их не уважают. Второе. Сколько бы ни предлагали, съедай все, бо тоже можешь обидеть хозяев, и они могут подумать, что невкусно приготовлено. Третье. Закончив есть, благодари от всей души хозяев и говори, что было очень вкусно. Им похвала будет приятна, и они могут еще раз пригласить на обед или ужин. Как, Наташа, великолепные заповеди у аспиранта Матвеева, то есть уже доктора? – смеясь, спросил Федько.
– Отличные! – улыбаясь, ответила она. – Они подходят не только для аспирантов, а для всех. Раз у вас такие великолепные заповеди, что их до сих пор помнят другие, то я, Николай Иванович, вечером постараюсь приготовить для вас что-нибудь вкусное и много. Проверим, как вы на практике исполняете свои заповеди.
– Согласен. Мы уже с Петром договорились вечером немного посидеть у меня, вспомнить молодость. Я приглашаю и вас к себе. Я живу один, а главное – в отличие от ваших комнат, у меня есть телевизор. Скучать не будем. Хорошо?
– Хорошо, – эхом повторила за ним Наташа.
– Конечно же, посидим сегодня вечером. Это тоже одно из правил Матвеева. Первые два дня пить и отдыхать, а потом как вол пахать, – пояснил Петр почти стихами.
– Я смотрю – заповедей у Матвеева достаточно много. Больше, чем у Христа… и все как нельзя к месту. Но это я вижу не программа, как говорили раньше, а повседневное руководство к действию.
– Многое сам Петр придумал, – ответил Николай. – Ну, спасибо за суп. А что я не доел, то есть, не подтвердил свой принцип, подтвержу вечером, если будет объект для такого подтверждения. Я пойду.
– Не торопись, – остановил его Федько. – Давай еще по рюмочке. И подтвердишь один из своих принципов, прямо сейчас и Наташа убедится, что у тебя все идет по твоим правилам.
– К сожалению, не по моим. Надо смотаться по некоторым инстанциям. Пока хватит пить до вечера. Значит, договорились – вечером у меня, – он посмотрел на Наташу, будто что-то припоминая. – Петро меня просил оказать вам какую-то помощь? По диссертации?
– Да. Не могли бы вы, Николай Иванович, посмотреть план. Может, подскажите, как мне лучше подготовить историографию… – она замолчала, раздумывая. – Понимаете, мой научный руководитель – специалист по периоду развитого социализма, и не может мне конкретно что-то посоветовать…
– Да, мне Петро говорил об этом. Плохо, когда научный руководитель берется руководить любой темой. Надо работать с аспирантами над своей проблемой или периодом времени. Создавать свою школу. А так получается кустарщина.
– На Украине все занимаются не своим делом, – вмешался Федько. – Как ты правильно сказал – кустарничеством. Поэты назначают министров, писатели становятся дипломатами, бывшие зеки определяют идеологию государства…
– Да, Петя, – ответил Николай. – Настало время агрессивных дилетантов. Они сейчас рвут себе все, что только могут. То, чего бы им никогда не досталось раньше, в силу отсталости их умственного развития. Зато у них сейчас есть все – деньги, положение, власть… большевики тоже сидели в тюрьмах, а позже стали панами и определяли нужную им политику. Как отмечает история, во времена смуты царствуют подонки. Хорошо жить – естественное состояние человека. И оно тем естественнее, чем ниже у человека моральный уровень. Короче говоря, хорошо жить тем, у кого меньший процент совести.
– Ну ты, Колюха, как всегда говоришь четко, точно в цель. Без промаха! – восхитился им Федько.
– Пока еще алкоголь вызывает у меня обострение мысли. В трезвом виде бы промолчал. Но, если я еще выпью, то моя мысль превратится в хрюканье. Поэтому сейчас я отправляюсь по делам, а с вами, Наталья Николаевна, договоримся так… вы подготовьте свои материалы по диссертации. Я их, может, вечером посмотрю, – и он понял, что врет. Сегодня уж точно он не посмотрит ее работу. Будет пить. Но уверенно закончил: – И чем смогу, тем вам и помогу. А пока – извините.
Наташа согласно кивнула в ответ, а Федько сказал за нее:
– Наташа, знай! Если Матвеев что-то пообещал, то обязательно выполнит, если не сегодня, то в следующий раз. Будь уверена. Значит, до вечера. Мы с Наташей что-нибудь прикупим в магазине и приготовим ужин.
– Хорошо. Извините еще раз, Наталья Николаевна, что не могу сразу же, непосредственно сейчас, поговорить с вами о ваших делах. Но я еще раз повторяю – я вам помогу. И правильно Петро сказал – если не сегодня, то завтра обязательно. А сейчас я побежал. До вечера.
– До вечера! – снова эхом откликнулась Наташа, внимательно глядя на него ставшими вновь тревожными глазами.
– Будь здоров! Успехов, – коротко напутствовал его Петр.
Николай пошел к двери, не оглядываясь. Не хотелось вновь встречаться с глазами, которые, кажется, понимали его состояние и, может от этого, казались знакомыми. Когда дверь за Николаем закрылась, Наташа спросила Петра:
– Неужели он в таком состоянии поедет в министерство?
– Конечно! Раз он себе что-то наметил, то будет выполнять намеченное в любом состоянии. Он волевой человек. Я его знаю…
– Заметно, что он волевой человек… только много пьет. И взгляд у него какой-то странный…
– Я это тоже заметил. И вообще, мне кажется – таким, как сегодня, немного растерянным, я его никогда не видел… впервые у него такое. Вот этого я не пойму. Он всегда уверен в себе. Он верит только в себя, больше ни в кого. Но на тебя он действительно смотрел очень странно. Может, много выпил? А может, Наташа, он на тебя глаз положил?
– Когда что-то хотят от женщины, то так на нее не смотрят. По-другому смотрят. Или нагло, или заискивающе. А здесь как-то загадочно и с тоской. Нет, это не взгляд он на меня положил, он что-то вспомнил, но промолчал. Петя, ты тоже это заметил?.. Ты его много лет знаешь?
– Да. А что?
– Он страшно одинокий человек.
– Ошибаешься. У него много друзей. Всегда в его комнате – гости. Его любят женщины. Он никогда не чувствует себя одиноким.
– Нет, Петя, ты ошибаешься. Он страшно одинокий человек с большим количеством друзей и прекрасной коммуникабельностью. Он – страдающая личность, и поэтому – честолюбивый индивидуалист. Такое всегда интересно. Быть с ним рядом – тревожно… даже опасно. Поэтому он притягивает к себе людей. Особенно романтиков и надломленных душевно людей. Ты его прошлую жизнь хорошо знаешь?
– Вроде. Но где и с кем он бывал, я тебе не скажу.
– Мне и не надо этого знать. Хочется узнать о нем другое… которое он никому, даже сам себе не рассказывает и не вспоминает. Плохо ты его знаешь, Петя, хотя знаком с ним много лет.
– Может быть. Он непредсказуем и уже тем интересен, особенно женщинам. А теперь пошли по своим делам. Я еду в библиотеку…
