Текст книги "Оракул мертвых"

Автор книги: Валерио Массимо Манфреди

8

Университет Гренобля, Франция

10 июня, 17.00

– Добрый день, профессор.

– Здравствуйте, Жак. Новости есть?

– Как обычно, профессор. Да, напоминаю вам, сегодня в полдень состоится заседание факультетского совета.

– Угу. Как там, буря?

– Вероятно. Мадам Фурнье в ярости, ведь ваша кафедра увела у нее две стипендии, а студенты намереваются внести предложение по реформе экзаменов на следующий учебный год.

– Понятно. Постараемся справиться с бурей и выжить. В ближайшие десять минут не соединяйте меня ни с кем: мне нужно проверить почту и просмотреть конспекты перед лекцией.

Мишель Шарье повесил пиджак на вешалку и сел за письменный стол. Через минуту зазвонил телефон.

– Жак, я же сказал: десять минут.

– Но я не мог вас не соединить – сенатор Ларуш, из Парижа.

– Ладно, Жак, вы правильно сделали. Алло? Алло? Это ты, Жорж? Какими судьбами?

– Я, Мишель. И у меня хорошие новости. Руководящий комитет секретариата партии решил выдвинуть твою кандидатуру в парламент на ближайших выборах. Неплохо, да? Ну, ты мне ничего не скажешь?

– Черт, Жорж, а что я должен сказать… Я, черт возьми, не знаю, что сказать… Я не ждал подобного оборота событий… ну… Я счастлив! Более того, прошу тебя поблагодарить всех за доверие… У меня нет слов…

– Как, у человека вроде тебя нет слов? Не смеши меня. Ты должен найти слова. Ты будешь встречаться с людьми, проводить митинги, давать конференции. Ты должен найти слова, обязательно должен их найти!

– Но, Жорж, а университет?

– Да, это важный момент. Видишь ли, мы готовимся заранее, чтобы в нужный момент быть во всеоружии. И в этой связи было бы здорово, если б ты смог стать заведующим кафедрой до начала следующей избирательной кампании. Это будет дополнительный плюс в репутации, а такие вещи не бывают лишними. Мы хотим как следует обыграть высокий интеллектуальный уровень наших кандидатов. Времена, когда мы представляли интересы рабочих, прошли. Конкуренция высока, на политическую арену выходят акулы, и мы не можем позволить себе слишком больших уступок в области идеологии.

– Ну ты и сказал. Это даже не смешно. Кроме того, не думаю, что факультет собирается объявлять конкурс на эту должность.

– Это можно поправить. Мы в меньшинстве, но в определенных кругах достаточно сильны, у нас есть влиятельные друзья.

– Жорж, боюсь, этого недостаточно. Мне нужна – как бы лучше выразиться – более непосредственная поддержка.

– Мы постараемся подумать и об этом тоже, но ты и сам должен поработать: сделать что-то важное, чтобы твои достижения прозвучали и за пределами научного мира, может быть, за границей.

– Понятно. Я… посмотрю, что можно сделать. Дай мне время. Знаешь, вот так, с ходу… Я уже начал одно исследование, но, боюсь, его результаты будут не слишком сенсационными… Мне нужно все обдумать.

– Понимаю, понимаю. Пока не ломай над этим голову. Увидимся, вместе поразмыслим, может, еще кое-кто из друзей поможет. Важно, чтоб ты был готов принять вызов.

– Ну, если дело в этом…

– Вот, молодец, так-то лучше. Об остальном мы подумаем после. Ну, пока. Я приеду на следующей неделе. Следующая неделя тебя устроит?

– Да, конечно. Спасибо. Еще раз спасибо.

Он повесил трубку и откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнув. Боже мой, Мишель Шарье в один момент станет заведующим кафедрой и депутатом парламента – неплохо, черт возьми. Один из самых молодых и блестящих интеллектуалов Франции, один из самых молодых депутатов – так о нем заговорят, если дело выгорит.

Он протянул руку и взял стоявшую на столе рамку с фотографией красивой белокурой девушки, солнце играло в ее волосах.

Мирей, коллега, преподаватель истории искусств. Прекрасная аристократка. Одна из самых родовитых семей в городе, Сен-Сир, относившаяся к нему с неприязнью и свысока. Если все будет хорошо, у них больше не окажется причин держать его на расстоянии. Им придется признать, что он – человек достойный, и перестать чинить ему препятствия в отношениях с девушкой. Быть может, они даже смогут пожениться.

Но с другой стороны, он испытывал чувство стыда. Он любит ее, взаимно, но семья против… И вот предприимчивый молодой человек скромного буржуазного происхождения решает взять приступом башню из слоновой кости – одну из самых древних аристократических семей в городе, – при этом не отказываясь от своих прогрессивных принципов… Черт! Сюжет для фельетона. Он сам себе был смешон.

К черту! Мы живем только раз, а жизнь состоит и из общих мест тоже, почему бы нет. Он любит девушку, им хорошо вместе. Это настоящие чувства. А на остальное наплевать. Он постарался справиться с волнением, с тем ажиотажем, что охватывал его всякий раз, как колесо Фортуны поворачивалось к нему благоприятной стороной, с желанием немедленно броситься в самую гущу событий.

Нужно внимательно, без спешки все обдумать. Партия собирается поставить на него как на блестящего и успешного интеллектуала, верного своим политическим и идеологическим принципам, – именно такую характеристику ему намеревались дать, именно так его хотели представить избирателям. Сенатор говорил очень мило и ободряюще, но было очевидно, что именно он, Мишель Шарье, должен совершить прорыв, вытащить из рукава выигрышные карты.

Он поставил фотографию Мирей обратно на стол и взял папку с бумагами, где содержалось обоснование темы его исследования: «Идеологическое значение памятников агоры Эфеса в римскую эпоху»… Не слишком воодушевляет.

Строгая научная работа, оригинальная, с тонкой аргументацией, но рамки весьма скромные. Хороша для того, чтобы обратить на себя внимание на конкурсе, но навряд ли способна его выиграть, тем более поднять шумиху в университете и за его пределами. Здесь ему требовалось инструментальное исследование, кроме того, нужно было сделать вид, что само по себе данное предприятие не содержит противоречия, политика и наука могут жить в целомудренном союзе, проще говоря, политика не будет наносить вред науке.

Позвонить сенатору и послать его куда подальше или же сделать вид, будто все в порядке и постараться сочетать эти две сферы деятельности с наименьшим ущербом? Или сделать попытку, а если в голову не придет ни одной стоящей идеи, отказаться, сославшись на то, что честный интеллектуал не приемлет компромиссов? Лиса и виноград. Вот дерьмо!

Он взял непочатую стопку корреспонденции и начал просматривать. Напрасно: им овладела жажда попробовать себя, принять вызов и победить, и эта жажда наполняла его энергией. Энергией, сумбурно бившей во все направления, подобно тому как бьются в разные стороны мухи, попавшие в бутылку.

«Остановись, успокойся: время еще не настало, ничего еще не решено, пока что это не реальность, а только намерение, да и то непрочное, туманное. Лучше заняться почтой, а потом подумать о лекции».

Каталоги, приглашение на конгресс, экземпляры книг, статьи, напечатанные отдельными изданиями: «О нецензурных выражениях в военном быту в эпоху Империи», «Значение асиндетона в прозе Саллюстия», «Состав цементного раствора, применявшегося при строительстве зданий в эпоху Суллы», «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“», «Внутренняя проходимость вала Адриана», «Фаллические метафоры в надписях на метательных снарядах».

Казалось, у коллег, разбросанных по университетам всего мира, не более блестящие идеи, чем его собственные. В дверь постучал служащий:

– Пора, профессор. Студенты вас ждут.

Мишель взял портфель с книгами и конспектами и вошел в аудиторию, но сосредоточиться никак не мог. Он с трудом наговаривал лекцию: где-то в глубине сознания зародилась мысль, но ей требовалась какая-то зацепка, чтобы оформиться, а зацепки не было. Идея смутно наметилась, но ей не за что было ухватиться, чтобы обрести смысл… Однако то была важная идея, он это чувствовал, идея, способная разрешить возникшую ситуацию… Но, черт возьми, проклятие!.. Он спохватился, сообразив, что не закончил фразу, и студенты смотрят на него молча, удивленно.

– Простите, – сказал он, приходя в себя. – Простите, я задумался. Помогите мне, пожалуйста, напомните, о чем я говорил.

– Вы говорили, что из одного из фрагментов Гераклида Понтийского можно сделать вывод о намерении Александра Великого покорить также и Запад, – произнесла девушка в первом ряду, всегда внимательно слушавшая его лекции, не пропускавшая ни одной, из тех, что рано или поздно защищают диссертацию и поступают на должность в университет, чтобы больше никогда оттуда не уходить.

– Спасибо, дорогая. Так вот, все действительно обстоит именно так, как я сказал, но не потому, что Гераклид Понтийский непосредственно рассказывает нам о военных планах Александра. Автор говорит лишь, что Дионис завоевал сначала Индию, а потом Этрурию, то есть сначала самые восточные земли, а потом самые западные земли, согласно представлениям, распространенным в науке того времени, разумеется. А поскольку мы знаем, что Александр в соответствии с полученным образованием и с религиозными верованиями, усвоенными им от матери, Олимпиады, считал себя подражателем бога Диониса, логично будет предположить, что, завоевав Индию, он, как и Дионис, намеревался захватить также и Этрурию, иначе говоря, Италию, то есть Запад. Сила мифа в античности часто превращается в весьма конкретные реальные последствия. Вот. На сегодня все. Еще раз простите меня за случившееся: я немного устал.

Молодые люди выходили один за другим, последней аудиторию покинула девушка, подсказавшая ему заключительные слова лекции. Поверх изящных золотых очков она одарила его взглядом материнского сочувствия и восхищения, скрывавшего несколько большее, чем просто восхищение студентки перед преподавателем.

Мишель остался в аудитории и, когда все ушли, снова сел за стол. Ну вот, теперь он сможет сосредоточиться и поймает за хвост эту блуждающую мысль, идею, по-прежнему ускользавшую от него. Как ни странно, теперь с ней была сопряжена какая-то музыка, несколько нот, быть может, старая народная песня, яркая и печальная мелодия…

Идея была названием одной из статей…

Гипотеза… ну…

«Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».

Вот ключ к удивительному прорыву, благодаря которому он станет знаменитым и привлечет к себе внимание всего мира… Призвание мертвых, пророчество Тиресия!

Идея всплыла молниеносно, подцепив где-то в глубине сознания спрятанный там образ, долгие годы запертый внутри грубого шрама, она блеснула остро, словно бритва, жестоко разрезав его душу, прежде чем он успел что-либо осознать и закрыть коридор. Образ всплыл перед ним со всей силой долго сдерживаемой пружины: воин с веслом за спиной, перед ним – человек в скифской одежде, вопрошающий его, а на заднем плане – алтарь с быком, вепрем и бараном. На золотом сосуде изображались пророчество Тиресия и еще другие, неизвестные сцены, неведомые приключения героя, недоступные человеческому знанию. На золотом сосуде Тиресия находилось продолжение «Одиссеи»!

И теперь из сосуда, словно из ящика Пандоры, являлись на свет видения, которые он считал давно угасшими: самая тяжкая вина, преданные забвению мертвые, соль старых слез, высохших много лет назад, светлая голубизна глаз Элени, последний взгляд Клаудио Сетти, уже подернутый пеленой смерти… И эта странная музыка… Песня, ее Клаудио пел или играл на своей флейте, когда его охватывало особенно сильное волнение… Когда у него возникало такое чувство, будто он стоит один на берегу моря, вдали от шуток и смеха друзей…

Мишель подождал, пока утихнет биение сердца, успокоится его ритм, внезапно ставший сумасшедшим, а когда все прошло и только ноты песни Клаудио остались в глубине души, он взглянул на стол, на белые листы блокнота.

Взяв карандаш, он начертил свободной, уверенной рукой набросок, почти идеальную копию предмета, виденного десять лет назад в подвалах Национального музея, в ночь бойни в Политехническом.

Ему вдруг показалось, что с тех пор прошло всего несколько минут: сосуд как будто находился перед ним и вращался, сверкая полосами с изображениями, выстроенными в виде последовательных сцен, а рука скользила по бумаге, карандаш запечатлевал контуры, игру света и тени. Иногда он на мгновение останавливался, чтобы позволить памяти все собрать воедино, восстановить черты, порой искаженные волнениями и потрясениями его души, снова испытывавшей муку. Неведомые звери и чудовища, животные, стоящие на задних лапах, неподвижно, словно на гербе, перед окровавленным мечом героя, горы и долины, птицы, застывшие в кованом металле неба с распростертыми крыльями.

Пот пропитал его рубашку, волосы прилипли ко лбу, он уже не знал, сколько прошло времени, когда служащий заглянул в дверь аудитории:

– Профессор, что вы тут делаете? Я повсюду вас ищу… вы знаете, что заседание факультетского совета закончилось полчаса назад?

Мишель поднял глаза, и служащий подошел к нему, глядя на него со смешанным выражением удивления и ужаса:

– Что случилось, что с вами?

Мишель поспешно собрал бумаги, покрывшие стол почти целиком, и кое-как засунул их в портфель. Достав из кармана платок, отер лоб.

– Который час?

– Половина восьмого. Я обходил аудитории с проверкой, прежде чем запереть. Если б случайно не сунул сюда нос – закрыл бы вас внутри. Я всегда говорю: нужно все проверять, заглядывать во все щели, ведь никогда не знаешь, что будет.

– Половина восьмого… Уже поздно… Да, вот именно, поздно. Простите, Жак, у меня был обморок и… Я ждал, пока он пройдет, не хотел никого беспокоить. Так, пустяки, ничего серьезного. Я в последнее время слишком много работаю. В понедельник снова буду превосходно себя чувствовать, вот увидите. Я буду в порядке…

– Хотите, я вызову вам такси?

– Нет. Спасибо. Я на машине. Нет никакой необходимости.

– В таком случае до свидания, профессор. Удачных выходных.

– Постойте, Жак.

– Да, слушаю вас.

– Можно попросить вас пройти со мной, на минутку? Я хочу вам кое-что показать.

– Конечно.

Мишель прошел в свой кабинет, достал из папки с корреспонденцией экземпляр статьи и показал ее служащему:

– Жак, все эти брошюры, которые вы здесь видите, отправлены на адрес института, а вы приносите их мне, потому что обычно ими занимаюсь я. Однако на этом конверте написано мое имя и фамилия, но нет никаких указаний на отправителя. Вы не могли бы выяснить, есть ли у нас какие-либо связи с этим издателем, существуют ли в университете другие публикации того же издательства?

– В понедельник я все уточню и сообщу вам, если вы оставите мне конверт. Но, сказать по правде, до сегодня я никогда не слышал об этом издателе. Если уж вы, человек, которому адресовано письмо, не знаете, то сомневаюсь, что смогу чем-то вам помочь.

– Проверьте по картотекам, пожалуйста, есть ли у нас какие-либо другие публикации того же автора, и составьте для меня перечень. Меня не будет до среды.

– Хорошо. В таком случае, когда вы вернетесь, я сообщу вам, что мне удалось узнать.

– Благодарю вас. А я пока заберу статью.

Он положил буклет в карман пиджака и вышел из кабинета. На площади было еще тепло от дневного солнца, в середине неба, высоко, словно на вершине башни, виднелось облако, из-под краев которого струился белый свет. Мишель отправился в кафе на другой стороне улицы и, сев за столик, заказал коньяк: ему нужно было что-нибудь стимулирующее, чтобы приободриться. Он едва держался на ногах. У него было такое ощущение, будто он прошел много миль. Он чувствовал тяжесть в пояснице. Когда пришел официант с заказом, он сделал большой глоток, а потом достал из кармана статью, пришедшую днем по почте. Мишель снова прочел название и имя автора, потом стал искать выходные данные. О таком издательстве он никогда не слышал: «Перигезис», улица Дионисиу, 17… Афины…

Афины… Значит, он снова увидит Афины?

Гренобль

13 июля, 20.00

Мирей Катрин Женевьев де Сен-Сир уже давно надела джинсы и кожаный жилет с бахромой и была готова к выходу: они собирались провести вечер в театре, а потом сходить в бистро с Мишелем и друзьями, и теперь она не понимала, почему он даже не позвонил предупредить ее, что задерживается.

Она решила сама позвонить ему, так как терпеть не могла заставлять ждать других. К телефону никто не подходил. Наверняка Мишель уже вышел и сейчас находится на улице. Даже если он в данный момент садится в машину, даже учитывая нелепый снобизм интеллектуала левого толка, заставляющий его ездить на полуразваливающейся старой малолитражке, десяти или двенадцати лет от роду, даже принимая во внимание пробки субботнего вечера, она решила – максимум через полчаса Мишель будет у ворот дома. Она позвонила друзьям, извинилась за опоздание и постаралась найти веское оправдание, о котором потом намеревалась договориться с Мишелем, но полчаса прошли – и никаких изменений. Она позвонила друзьям, чтобы их не держать, а потом снова домой Мишелю – и опять безрезультатно. Мирей начинала тревожиться. Мишель в последнее время вел себя странно, но подобному поведению не было объяснения.

Она спустилась в гараж, села в свою машину и выехала оттуда на большой скорости, шины заскрипели по гравию аллеи. Через двадцать минут она уже находилась у дома, где жил Мишель, на рю Орфевр. Малолитражка стояла, припаркованная на улице, пыльная, салон набит всякими бумагами. Она подняла голову: в его квартире горел свет. Но если он дома, то почему не берет трубку? Быть может, он плохо себя чувствует, или на него напали, ограбили?

Она бесшумно поднялась по лестнице, подошла к двери квартиры Мишеля и постучала. Сначала никакого ответа не последовало, но потом, через несколько секунд, неуверенный голос спросил:

– Кто там?

Голос принадлежал не Мишелю, она никогда прежде его не слышала. Кроме того, говорили с иностранным акцентом. Свет на лестнице, работа которого регулировалась таймером, погас, и Мирей принялась на ощупь искать выключатель, чтобы снова зажечь его, но вместо этого нажала на кнопку звонка, и тот же самый голос повторил:

– Входите, открыто.

Она повернулась, намереваясь уйти, но тут вдруг перед ней выросла неподвижная темная фигура. Она закричала.

– Мирей, успокойся, это я.

– Мишель? Что происходит, почему ты меня не предупредил?.. Там, внутри, кто-то есть… кто это?

– Это… друг. Он неожиданно приехал по очень важному делу.

– Но ведь мы с тобой договорились встретиться сегодня вечером, ты мог хотя бы позвонить. Я столько раз тебе звонила.

– Я сожалею, Мирей, прости меня. – Голос его был хриплым и тусклым, как будто он только что долго говорил. – Случилось кое-что непредвиденное. Мне пришлось уйти.

– Что-то серьезное? Какая-нибудь беда?

– Нет, дорогая. Никакой беды. А теперь, пожалуйста, уходи. Я позвоню тебе завтра. И все тебе объясню.

Он включил свет, и Мирей взглянула на него: он был бледен, но глаза его горели.

– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? Не хочешь, чтобы я осталась?

– Я хорошо себя чувствую. Прошу тебя, уходи.

Девушка нехотя ушла, а Мишель застыл, держа руку на выключателе, слушая ее удаляющиеся шаги.

– Твоя девушка? – раздался голос у него за спиной.

– Да. Я про нее забыл. Задумался.

– Мне жаль. Я нарушил твои планы на вечер.

– Не важно, Норман. Не думаю, что мне захотелось бы идти в театр. Пошли выпьем кофе.

Мишель поставил кофейник на огонь и достал две чашки.

– Почему ты пришел ко мне? – спросил он не оборачиваясь.

– Мы друзья, разве нет?

– Да, конечно.

– Ты один из лучших специалистов в своем деле.

– Есть и получше.

– Быть может. Но, видишь ли, того, что со мной случилось за последние дни, слишком много для одного человека: моего отца убили при столь нелепых обстоятельствах, а сосуд Тиресия снова появился десять лет спустя в деревушке на Пелопоннесе. Все возвращает нас к тем дням, которые мы пытались забыть.

– Но почему я… Почему?

– Моего отца убила стрела, разорвавшая ему сердце, выпущенная из лука «Пирсон», с двойным роликом, – смертоносное оружие… А потом, после смерти, его связали и засунули кляп в рот… Кроме того, согласно секретным данным, которые мне удалось собрать, на нем было найдено послание, отрывок из древнего текста, так говорят, и никому до сих пор не удалось его расшифровать. Не знаю, можно сказать, это зловещее послание… Мне вспоминается тот день, когда я покидал Афины, чтобы вернуться в Лондон: отец сказал, что, по его мнению, полиция прикончила Клаудио и Элени, но он ничего не может сделать, благо государство не позволяет ему говорить. Понимаешь, Мишель? Многочисленные указания возвращают нас в те дни, и только ты можешь мне помочь, потому что знаешь… Знаешь и…

– Да, я знаю и… Скажем так, закулисную сторону.

– Верно. Я и подумать бы не мог о подобном предприятии с кем-то другим. Кроме того, мне кажется, если б я попытался все сделать один и мне бы удалось, ты проклял бы меня за то, что я тебя обделил.

– Возможно, мне стоит проклясть тебя за то, что ты меня разыскал.

Норман опустил глаза.

– У тебя не получилось забыть…

– А что, у тебя получилось?

– Мы были детьми, Мишель… Мы сделали все возможное.

– Ты – может быть. – Его голос задрожал. – А я… я… – Он не сумел продолжить.

– Тебе всего лишь меньше повезло… Так случилось, что на этом месте оказался ты…

– Меньше всего повезло им. Они мертвы.

Норман молча глядел на своего друга, на его лицо, покрывшееся морщинами, словно у старика, на губы, скривившиеся в гримасу, на слезы, проступавшие из-под сомкнутых век. Он положил Мишелю руку на плечо:

– Мы были детьми… Боже мой, Мишель… Мы всего лишь были детьми.

Мишель отер глаза.

– О Господи, кофе, кофе бежит!

Он выключил конфорку, громко шмыгнул носом, а потом разлил горячий кофе в две чашки.

– Раньше я был более проворным, но теперь уже не то.

– Да ладно тебе. Ты всегда был нескладным. И с возрастом вряд ли стал лучше. Есть у тебя закурить?

– «Голуаз», – сказал Мишель, доставая из кармана пачку.

Норман взял сигарету и зажег ее:

– Боже мой, ты по-прежнему куришь эту гадость… Мы как будто вернулись к прежним временам. Кофе вкусный, но мне хочется хорошего турецкого кофе, я уже давно его не пил.

– Перестань, – проговорил Мишель, в свою очередь тоже закуривая. – Не стоит продолжать преамбулу. Скажи мне, что конкретно происходит. И поясни, что ты задумал.

– Я хочу знать, кто убил моего отца и почему.

– Над этим делом работают греческая полиция и британская разведка – мне кажется, вполне достаточно.

– Мы знаем больше, чем они, если я правильно понимаю.

– А потом?

– Забрать сосуд Тиресия.

Мишель так и застыл с чашкой в руке.

– Пей, а то остынет.

– Что тебе известно об этой вещи?

– Я знаю, что она снова явилась на свет божий. Сосуд находится в одной из деревушек на Пелопоннесе – она называется Скардамула. И продается.

– Сколько?

– Полмиллиона долларов.

– Кто еще об этом знает, кроме тебя?

– Полагаю, никто, не считая продавцов. Мне сообщили об этом напрямую. Три дня назад. Я работаю в газете «Трибьюн» и вот уже четыре года являюсь консультантом агентства «Сотбис», а посему обладаю информацией обо всех археологических находках, даже хранящихся в тайне.

– Украденных.

– Да. Иногда речь идет об украденных предметах, – ответил Норман, внешне не проявив никакого смущения.

– Как ты можешь быть уверен, что мы имеем дело именно с тем предметом, а не с каким-нибудь другим?

Норман достал из портфеля фотографию и показал ее Мишелю:

– Это он. Мне кажется, сомнений быть не может.

– Нет. Никаких сомнений. Кто дал тебе эту фотографию?

– Я не знаю. Мне сообщили по телефону, что она лежит под дворниками моей машины. Мужской голос, с иностранным акцентом. Более того, я бы сказал, с греческим акцентом, и это точно.

– Он рассказал тебе, где находится сосуд?

– Да. Он также объяснил мне, как туда добраться.

– А я… Зачем я тебе нужен? Ты можешь отлично справиться сам. Отвезешь его в Англию и там продашь.

– Сосуд может привести нас к Павлосу Караманлису… И, быть может, откроет нам правду о том, как окончили свои дни Клаудио и Элени.

Мишель поставил чашку на стол, встал и подошел к окну. Он долго стоял так, молча и неподвижно. Внизу субботняя вечерняя жизнь сверкала веселыми разноцветными огнями.

– Тебе не следовало возвращаться, – проговорил он наконец. – Норман, тебе не следовало возвращаться.

– Но ведь я здесь, Мишель, и я жду твоего ответа.

Мишель повернулся к столу и взял в руки экземпляр статьи, найденный среди почты университета.

– Странно, – сказал он.

– Что?

– Ты получил фотографию. А мне прислали другой знак, и оба они ведут к тому сосуду.

– Ты чего-нибудь боишься?

– Да, но я не знаю чего.

– Так что ты решил?

– Я поеду с тобой. В университете как раз закончатся пересдачи.

– О каком знаке ты говорил?

– Об этой статье.

– Ты читал ее?

– Я уже несколько недель ее изучаю: она посвящена гипотезе о ритуале призвания мертвых, описанном в одиннадцатой песни «Одиссеи». И эта гипотеза тесно переплетается со сценами, изображенными на той вазе… Вот уже двадцать пять веков смерть Одиссея является неразгаданной загадкой… Но быть может, я выбрал неподходящее время, чтобы рассказывать тебе о подобных вещах: твой отец недавно умер…

– Нет. Продолжай, пожалуйста.

– До сих пор ключом считалась вторая часть пророчества Тиресия. Одиссей гостит у волшебницы Цирцеи и просит ее предсказать ему судьбу, но Цирцея не может. Только предсказатель Тиресий мог бы, но он мертв, и поэтому герою приходится пересечь море, достигнуть Океана и добраться до утеса, стоящего там, где сходятся воды Ахерона, Коцита и Перифлегетона, трех рек Аида. Там ему предстоит зарезать черного барана и дать его крови стечь в священную яму, которую он выкопает своим мечом. Кровь вызовет из Аида души мертвых, среди прочих и душу Тиресия… И после того как он согласится выпить кровь, Одиссей сможет вопрошать его.

Норман подошел к шкафу, где стояла греческая классика, и взял томик «Одиссеи».

– Начиная со стиха 119, – подсказал Мишель.

Норман нашел нужный фрагмент и стал медленно читать:

 
…Но когда ты.
Праведно мстя, женихов, захвативших насильственно дом твой,
В нем умертвишь иль обманом, иль явною силой – покинув
Царский свой дом и весло корабельное взявши, отправься
Странствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,
Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих,
Также не зревших еще ни в волнах кораблей быстроходных,
Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья,
Их по морям, – от меня же узнай несомнительный признак:
Если дорогой ты путника встретишь, и путник тот спросит:
«Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?» —
В землю весло водрузи – ты окончил свое роковое,
Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесши
В жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря,
В дом возвратись, и великую дома сверши гекатомбу
Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам,
Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманном
Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину
Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным
Счастьем богатый. И сбудется все, предреченное мною. [11]11
  Гомер. Одиссея. Песнь одиннадцатая. (Пер. В. Жуковского.)


[Закрыть]
 

– «Танатос экс алос», – повторил Мишель. – Смерть на море, смерть от моря. Основываясь на этих словах, с древних времен принято считать, что смерть пришла к Одиссею с моря. Данте Алигьери, тоже не знавший греческого оригинала, полагал, что герой, вероятно, встретился с Океаном за Геркулесовыми Столпами и ушел на дно вместе со своим кораблем у горы Чистилища. Согласно Теннисону, он погиб в Атлантическом океане, когда плыл к новому свету, однако это греческое выражение трактуют также как «вне моря, далеко от моря», а значит, Одиссей умер вдали от этой природной стихии…

– Действительно, в пророчестве, кажется, содержится намек на путешествие в глубь земли…

– Да, к тому месту, где люди не знают моря, никогда не видели корабля и не могут отличить весла от лопаты для веяния зерна.

– Сухопутная одиссея, о которой, насколько мне известно, не сохранилось преданий. – Норман заглянул в примечания к только что прочитанному им фрагменту текста: – В этом комментарии говорится, что вторая часть пророчества Тиресия – недоработка поэта, не сумевшего завершить свое произведение и оставившего неразрешенной вражду между Одиссеем и богом Посейдоном, чьего сына, циклопа Полифема, Одиссей ослепил. Гомер не мог допустить, чтобы человек всерьез бросил вызов богам. Многие считают, одиннадцатая песнь – более поздняя вставка, но теперь у нас есть доказательство: на том сосуде содержится неоспоримое свидетельство существования второй «Одиссеи», созданной по крайней мере на четыреста лет раньше, нежели чем первая письменная редакция поэмы… Смотри, сомнений быть не может: та микенская ваза относится к XII веку.

Он разыскал в шкафу папку с рисунками, которые начал делать в университете, и разложил их все по очереди на столе.

Норман смотрел на него пораженно:

– Кто выполнил эти наброски? Боже, мне кажется, я снова воочию вижу тот сосуд, как будто все случилось только вчера…

– Я. Некоторое время назад. Образ того предмета вдруг возник в моем сознании, чистый, яркий. Я рисовал так, словно сосуд стоял передо мной.

– Значит, ты и без меня поехал бы туда.

– Не знаю. Может быть. В последние несколько недель меня терзают сомнения.

– Мишель, ты ведь решил ехать, а какова твоя цель? У путешествия всегда есть цель и конечный пункт, помнишь? Так мы говорили.

– Моя цель в последнее время много раз менялась под действием чувств, которые я больше не могу контролировать. Сначала я хотел удовлетворить свое честолюбие, потом – осуществить самое великое открытие нашего века: рассказать миру о последних днях Одиссея и связать свое имя с этим начинанием… А теперь… Я не знаю. Быть может, я тоже хочу найти Караманлиса. Мне сейчас тридцать пять лет, значит, ему, вероятно, около шестидесяти, – время всегда предоставляет нам возможность отомстить, если умеешь ждать. Время, сделавшее меня сильнее, а его подталкивающее к упадку… Естественный и справедливый ход событий. А ты? Ты собираешься вернуться туда, только чтобы найти истину? Или ты тоже намерен искать это сокровище? Если мы едем, то нужно раскрыть карты. Много времени прошло, мы тоже изменились… Мы должны открыть карты, если хотим ехать вместе.

– Дело не только в смерти моего отца. То, что мы пережили в те дни, зарубцевалось в моей душе. Я думал, оно уже никогда не всплывет в сознании, а потом эта фотография пробудила ту часть меня, которую я считал мертвой… Вернулось то, о чем я хотел забыть, – тоска, мечты. Мишель, я хочу вернуться туда, потому что десять лет назад утратил там часть своей жизни. Я должен выяснить, кто ее отнял и почему. И что мне остается. Ничто не остановит меня на этом пути.

Мишель убрал «Одиссею» в шкаф и поставил чашки в раковину, включил воду.

– Если нам предстоит вернуться туда, – проговорил он, – и если ты хочешь снова увидеть Павлоса Караманлиса, возможно, я должен рассказать тебе, что произошло со мной в ту ночь… Если ты не слишком устал.