Текст книги "Спартанец"

Автор книги: Валерио Массимо Манфреди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 8
Лев Спарты

Тем временем на далеких берегах Геллеспонта тысячи и тысячи людей лихорадочно работали под руководством зодчих Великого царя, возводя мост, который должен был соединить Азию и Европу. Грандиозная затея должна была быть выполнена до начала плохой погоды.

Два анкерных каната, каждый длиной в пятнадцать стадий, – один из белого льна, был изготовлен финикийцами, другой из папируса, египтянами, – закрепили на азиатском берегу. Каждый был отбуксирован двумя военными судами на противоположный берег, где они были вложены в желоба двух огромных шкивов и туго натянуты. Затем их подняли на требуемую высоту, используя для этого шестьдесят пар быков и двадцать пар лошадей.

Суда, которые должны поддерживать основание моста, платформу, изготовленную из связанных бревен, покрытых утрамбованным слоем земли, подвели и поставили между канатами. По окончанию работ инженеры и архитекторы великого царя были удовлетворены мостом и восхищались им, но их радость была недолговечна: во время смены времен года подул сильнейший северный ветер, разразилась страшная буря, и они поняли, что совершили ошибку. Мост был перпендикулярен направлению ветра и течению.

Льняной канат, который был тяжелее папирусного, пропитался водой, набух, и все это вместе взятое нарушило равновесие моста.

Якоря моста сорвало, они поднялись наверх, и бочонки вскоре унесли удивительное сооружение в море. Великий царь, распалившийся гневом, повелел бичевать море многими бичами, приговаривая при исполнении наказания:

 
– О горькие воды!
Так карает наш владыка за оскорбление,
Которое вы нанесли ему, хотя он вас не оскорбил.
Отныне ни один человек не станет приносить жертв
Тебе, о презренная соленая, мутная влага.
 

Архитекторы были арестованы, им отрубили голову, чтобы другие, которые придут после них, были бы более осмотрительны, внимательны и осторожны при исполнении своих обязанностей.

И так оно и случилось. Мост вновь соорудили весной; канатов из папируса и льна стало четыре, они чередовались, с тем, чтобы хорошо уравновешивать нагрузку. Положение якорей изменили, чтобы мост был параллелен направлению течения, канаты постоянно оставались туго натянуты. Длину льняных канатов, которые удерживали якоря на морском дне, изменили в соответствии с силой северного ветра и западных ветров, обычно бывающих весной.

Триста шестьдесят триер и легких военных судов были пришвартованы между канатами. Три ствола дерева распилили в соответствии с точными размерами. Бревна положили на пришвартованные суда, чтобы поддерживать утрамбованную землю. Заслоны, сплетенные из тростника и прутьев, установили по обеим сторонам моста, используя их в качестве парапетов, чтобы лошадей не пугали морские волны.

Когда в небесах Троады и Вифинии показались аисты, работа была закончена, и несметные полчища Ксеркса пришли в движение.

Меды, киссии, гирканцы и ассирийцы пересекли мост; на них были конические шлемы, а в руках – тяжелые дубинки, окованные железом. За ними прошли скифы с небольшими лохматыми степными лошадями. Следующими шли бактрийцы, с лицами, обожженными солнцем Паропамиса, затем индийцы с бамбуковыми копьями и татуировкой на коже, парфяне и коасмийцы с длинными ятаганами, затем каспийцы в тяжелых накидках из козьих шкур. Затем прошли эфиопы с вьющимися волосами, покрытые львиными и леопардовыми шкурами, вооруженные длинными метательными копьями с железными наконечниками, согдийцы из южных пустынь, арабы на своих дромадерах, в широких накидках, и затем еще ливийцы, каппадокийцы, фригийцы, мисийцы, фракийцы, мосинециане, египтяне, пафлагонцы и колхи.

Они шли и шли, день за днем, и, наконец, в самом конце шагали Бессмертные, охрана Ксеркса. Их было десять тысяч человек, одетых в длинные туники с бахромой, на руках – золотые и серебряные браслеты, за спиной длинные стрелы в колчанах. Это были сливки персидской армии: все очень высокие, доблестные и непоколебимо верные своему владыке.

Великий царь со своего трона из эбенового дерева наблюдал, как они проходят мимо; даже он сам едва ли понимал, сколько народностей живет в пределах его обширной империи. На европейском побережье вдоль берега собралась толпа пастухов и крестьян, живших в деревнях этой местности, чтобы наблюдать за шествием недоверчивыми глазами.

Между тем, из портов Ионии и Финикии прибывали разнообразные эскадры, которые должны были войти в состав флота для поддержки наступления и снабжения армии припасами в течение всего ее долгого марша по земле. Население побережья видело, как суда Тира, Сидона, Библоса, Арада, Иоппы, Аскалона проходили перед ними, как суда с длинными рострами Галикарнаса, Книда, Смирны, Самоса, Хиоса, Кипра и Фокеи величественно проплывали на распущенных парусах; знамена и штандарты флотоводцев развевались на стоянках судов.

Первые известия о пересечении пролива быстро достигли ставки главного командования царя Леонида и царя Леотихида. Они сразу же привели армию Пелопоннеса в состояние боевой готовности и стали группировать войска около Коринфского перешейка. Тем временем из портов Пейра, Эгины и самого Коринфа прибыли военные суда, которые должны были загородить проход для флота персидского царя.

С палубы флагманского судна Фемистокл созерцал недавно сформированную превосходную эскадру, когда она поднимала якоря среди общего шума, гвалта и отдаваемых команд. Барабанная дробь задавала темп сотням матросов на нижней палубе, сидящим на длинных веслах. Одна за другой великолепные триеры, жемчужина афинского морского искусства, покидали порт. Они отличались низкой осадкой в воде, – длинные и гладкие, чтобы полностью использовать силу ветра и гребли; выступающие острые тараны были прикручены болтами к главному бимсу киля, чтобы разрушить любой фальшборт, не повреждая свое судно.

Инженеры спроектировали и построили грозные машины, которые не так-то легко разрушить или уничтожить. Отряды были хорошо подготовлены тренировками на самых смелых и опасных учебных маневрах, проводившихся еще с самого лета; гребцы стерли себе ладони и надорвали спины от усталости, но сейчас тысячи рук двигались абсолютно слаженно, послушные командам старшин.

В Спарте эфоры и старейшины встретились с двумя царями для обсуждения плана действий. Все пришли к единодушному решению, что нельзя рисковать армией спартиатов за пределами Пелопоннеса. Единственная уступка, на которую они готовы были пойти, сводилась к тому, чтобы послать всего одно подразделение пелопоннесцев в Фермопилы: царю Леониду дозволялось взять с собой только триста спартиатов. Как он ни старался, убеждая их, владыке не позволили увеличить личный состав ни на единого человека. Даже царь Леотихид, близкий эфорам и старейшинам, теперь не поддерживал его.

И тогда Леонид лично отобрал триста спартиатов, которые пойдут с ним в Фермопилы. Среди них были почти все члены двенадцатой сисситии третьего батальона: Агиас, Бритос, Клеандрид, Кресил и другие молодые воины, воспринимающие призыв с энтузиазмом, жаждущие непосредственно встретиться с врагом и противостоять ему. В их сознании не промелькнула даже мимолетная мысль о возможности уцелеть в этой страшной борьбе с врагом, с армией Великого царя, размеры которой даже трудно вообразить.

Царь Леонид также желал, чтобы и Аристарх, отец Бритоса, был с ними. Его доблесть как воина, его опыт и мудрость могли оказаться бесценны. Таким образом, отец и сын находились в личном составе одного и того же подразделения, отправляющегося на север.

Горные жители получили новость о надвигающемся призыве в армию и, наконец, поняли, что это не только слухи. Война уже началась, им тоже следует готовиться к расставанию. Однажды утром на большую поляну прибыл глашатай и объявил, что все годные илоты должны быть зачислены на военную службу. И таким образом, даже Талос должен был попрощаться с матерью и присоединиться к остальным, там, на поляне.

После прибытия в город, спартанские воины должны были отбирать их одного за другим к себе на службу, в качестве обслуживающего персонала и носильщиков. Талос был уверен, что его никто не выберет, изуродованная нога заставит всех проходить мимо него; никто не захочет, чтобы хромой илот был рядом с ним.

Илотов привели на большую площадь рядом с Домом Бронзы, построили в три шеренги. Спартанские воины, стоящие в шеренгах напротив, выходили по очереди, в порядке старшинства, чтобы выбрать слуг и носильщиков. Наконец подошла очередь и самого юного воина. Талос ошеломленно смотрел, как из шеренги вышел Бритос. Он прошел через площадь, пошел вдоль рядов и, дойдя до Талоса, остановился прямо перед ним. Бритос узнал его и смотрел на него с издевкой, от которой кровь застыла в жилах Талоса. Юный спартанец повернулся к офицеру-вербовщику и сказал:

– Я хочу этого.

– Но, Бритос, – сказал офицер, подходя к нему ближе. – Ты действительно в этом уверен? Не видишь, что он хромой? Оставь его, он может быть носильщиком. Твой личный слуга должен быть сильным и быстрым.

– Не беспокойся, – ответил Бритос. – Этот достаточно силен, поверь мне.

***

Итак, Талос снова попал в водоворот событий, прожив многие годы в мире и спокойствии, если не сказать счастливо.

Пока он направлялся к лагерю, разбитому около города, со щемящей тоской в сердце он думал об Антинее; прошли годы с тех пор, как он видел ее, возможно, теперь он не увидит ее больше никогда. Думал он также о матери, которая все еще надеялась, что он вернется домой, к горе Тайгет.

Он думал о своем дедушке Критолаосе в могиле, покрытой дубовыми листьями на краю леса, о бедном Криосе – все они ушли, все было кончено. Вырванный из дома, в отрыве от своего народа, лишившись даже матери, он окажется теперь совершенно один, и, на самом деле, будет зависеть от милости своего злейшего врага. Он попробовал собраться с духом и не чувствовать себя побежденным. Самым важным было сохранить жизнь, уцелеть. Безусловно, молодого хозяина это тоже должно сильно беспокоить, если все, что он слышал, – правда.

И, наконец, настало время отправления. До сих пор ничего особенного не происходило. Он видел Бритоса только несколько раз: когда он уходил в сисситию для получения снаряжения и когда приходил в лагерь, чтобы распорядиться относительно перемещений. Талос занимался прикреплением новых кожаных ремней к внутренней части щита хозяина. Вошел Бритос, снял кирасу, положил ее в угол, затем сел на низкую скамейку.

– Все готово? – спросил он, не глядя на Талоса.

– Да, господин, все готово. Я заменил эти кожаные ремни, потому что старые износились. Оружие следует носить близко к руке.

Бритос посмотрел на него вопросительным взглядом.

– Тебе известно слишком много для пастуха, который никогда не спускался с гор.

– Старики из моего народа научили меня всему, что нужно знать, чтобы исполнять эту работу.

– Старики из твоего народа должно быть научили тебя и еще кое-чему тоже, – продолжал Бритос, напряженно наблюдая за ним. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я не могу забыть, хотя прошли годы с тех пор… Думаю, что и ты тоже.

– Нет, господин, – сухо откликнулся Талос, продолжая работу. – Я не забыл.

– Я вижу, что урок, который мы преподали тебе, должно быть, стер определенные помыслы из твоей головы. По крайней мере, так кажется на первый взгляд, – продолжал он, снимая защитные пластины. – Но в тебе еще осталось нечто, что не совсем убеждает меня. Ну, и когда я увидел тебя на площади среди других илотов, я решил выяснить, что же это такое.

– Нет ничего такого, что следовало бы выяснять, господин, – пробормотал Талос, не отрывая глаз от своей работы. – Я всего лишь бедный пастух.

– Посмотрим, – холодно сказал Бритос. – В течение нескольких последних лет нечто странное происходит в твоих горах. Всего лишь месяц назад около Еврота нашли оленя; он пришел туда умирать, пораженный стрелой необычного вида. Мы, спартанцы, не пользуемся такими стрелами. У меня сложилось такое впечатление, что ты можешь знать что-нибудь по этому поводу.

– Ты ошибаешься, хозяин, я ничего не знаю. Я всего лишь пасу свою отару.

– Как тебя зовут?

– Талос.

– А ты знаешь, кто я?

– Ты Бритос, сын Аристарха, Клеоменид.

Бритос встал и стал ходить вперед и назад по палатке. Внезапно он остановился спиной к Талосу.

– А твоя девушка… да, крестьянка. Что с ней случилось?

– Пелиас и его семья последовали за благородным Крафиппосом в Тегею, а затем в Мессению, я полагаю.

Талос встал и, когда Бритос повернулся, то увидел юношу прямо перед собой.

– Продолжай свою работу, пастух, нужно подготовить еще очень многое. Мы отправляемся уже завтра. – Он набросил короткий военный плащ на плечи и вышел.

На следующий день армия вышла на построение в полной готовности: триста спартиатов шли первыми. В каждой роте восемь рядов по четыре человека в шеренге. За ними шли их пелопоннесские союзники. Последними шли слуги-илоты с повозками и кладью.

Царь, окруженный офицерами, прибыл, когда еще было темно. Матери недавно посвященных воинов шли за ним. Женщины должны были присутствовать на традиционной церемонии вручения щита. Одетые в белое, с покрытой головой, они заняли свои места перед строем гоплитов.

Прозвучали трубы, каждый юноша вышел из строя, сделав два шага вперед. Еще раз прозвучали трубы, и они положили щиты с красной лямбдой, которые получили от своих отцов в день посвящения, на землю перед собой.

По сигналу царя, первая женщина подошла к своему сыну, подняла щит и надела его на руку сына.

Твердым голосом, она произнесла традиционную фразу:

– Возвращайся с ним или на нем.

Это подразумевало:

– Ты должен вернуться со своим щитом как победитель. Или, если ты падешь в бою, тебя принесут обратно на твоем собственном щите.

Подошла очередь Исмены. Царь оказал ей невероятную, пугающую честь, нарушив традицию, не допускающую призыва на поле брани всех мужчин семьи из-за возможности потери семейного имени и угасания рода; Леонид выбрал обоих, мужа и сына.

Исмена встала на колени, взяла с земли щит, поднялась на ноги, встала лицом к лицу с сыном. Серый луч рассвета выделял темный профиль мальчика, линии его лица казались более жесткими, и в какое-то мгновенье Исмена увидела выражение лица героев Клеоменидов, скульптуры которых были вырезаны из кипариса. Она застыла на месте, ее голос дрожал, когда она произносила чеканную формулу.

Солнце уже вставало за горами, когда последняя женщина вернулась на свое место, зловещие отблески освещали темную, застывшую группу воинов, стоящих перед своими матерями. Сухими глазами они наблюдали за своими сыновьями, зная, что дали жизнь смертным. Боль и скорбь были вечными узниками в темноте их чрева.

Царь надел на голову шлем с тремя гребнями и подал сигнал к отправлению. Талос прислушался к бою барабанов и затем к звучанию труб: эта странная размеренная, навязчивая мелодия была та же самая, которую он слышал еще ребенком, когда впервые тайком спустился на равнину.

Колонна покинула лагерь и замаршировала по дороге на Тегею, направляясь на север. В воротах города собралась огромная толпа, чтобы попрощаться с уходящей армией. Старик, который уже не мог держать оружие, наблюдал за молодыми воинами с гордостью: на них были великолепные бронзовые доспехи, которые сейчас ярко блестели на солнце, туники и малиновые плащи, круглые щиты с нарисованной на них лямбдой.

Самый старший из эфоров вышел вперед, царь Леонид остановил своего коня и спустился на землю. Он снял шлем, распуская длинные рыжие волосы, и откинул назад свой плащ.

– Мы салютуем тебе, о, Леонид, наш царь, – сказал эфор, – Спарта желает тебе победы и ждет твоего счастливого возвращения.

Толпа устроила овацию. Царь отвечал поклоном головы. Надев свой шлем, он запрыгнул в седло и еще раз дал сигнал к отправлению. Барабанный бой и звучание труб вскоре стихли в пыли дороги, ведущей на север.

Через две недели после выхода армии из города, Леонид сомкнул ряды в горном проходе в Фермопилах, и немедленно отдал приказ починить старую стену укрепления, которое закрывало проход. Он приказал группе из семисот гоплитов-фокейцев, присоединившейся к нему в Фермопилах, охранять уязвимый проход Анопея, – единственную тропу, по которой враг мог атаковать с фланга позиции Леонида. Затем он отдал распоряжения по организации несения караульной службы и распределения продовольственных запасов.

Фемистокл знал, что персидский флот, быстро обогнув полуостров Халкидика, направлялся на юг. Фемистокл вышел в море и около мыса Артемидий стоял на рейде, чтобы с моря защищать Леонида, как он и обещал. Ночью с кормы флагманского судна с помощью факела и зеркала он подавал сигналы Леониду, чтобы сообщать ему о том, что происходит.

Однажды во время осмотра укреплений Леонид увидел одного из воинов, которые обычно патрулировали дорогу. Этот всадник мчался к нему во весь опор. Страж спрыгнул с лошади и начал, задыхаясь, докладывать:

– Владыка, – с трудом переводя дыхание, объявил он, – они идут. Их сотни тысяч. Пересыхают реки, когда они проходят через них, их костры освещают весь горизонт по ночам; никто и никогда не видел такие несметные полчища!

Царь немедленно отдал целый ряд немногословных приказов. Некоторые подразделения заняли свои позиции в боевом порядке за стеной, а другие остались перед ней, чтобы лучше наблюдать за происходящим. Они выполняли гимнастические упражнения, чтобы разогреть свои мышцы для боя.

Внезапно на вершине холма появился персидский всадник. Его легко было узнать по широким шароварам, украшенным вышивкой, и по митре на голове. Юные спартиаты не удостоили его даже взглядом, но продолжали свои упражнения, словно ничего не произошло. Перс, осмотрев открывшуюся ему картину, пришпорил коня и галопом ринулся вниз с холма.

– Скоро они нападут на нас, – сказал Аристарх Леониду.

– Думаю, ты прав, – отвечал царь. – У них нет никаких причин, чтобы выжидать.

Вместо этого, приблизительно через полчаса, на дороге появился эскадрон всадников со знаменем.

– Они без оружия, – заметил Аристарх. – Должно быть, это посланцы.

Он оказался прав. Всадники замедлили бег и приближались, не спеша, позади знаменосца, и остановились около стены. Переводчик, говоривший на греческом языке, вышел вперед:

– Это посольство Ксеркса, царя царей, владыки четырех сторон земли. Мы желаем говорить с вашим командующим.

Аристарх вышел из-за стены и подошел к переводчику, заявляя:

– Наш командующий – Леонид, сын Анаксандрида, царь Спарты.

Он отошел в сторону, и тогда вперед вышел Леонид. Три красных гребня на его шлеме развевались на ветру, который дул с моря.

У персидского посла, носившего мантию из голубого виссона, была сабля Бессмертных, золотой эфес которой, украшенный тончайшей резьбой, торчал за поясом.

Он высокомерно произнес длинную речь, кивнув головой в знак ее окончания. Переводчик с ионическим акцентом монотонно перевел:

– Царь царей, Ксеркс, наш господин и владыка четырех сторон земли, послал нас, чтобы сказать:

«О люди Греции, уйдите с этой тропы. Напрасно не вызывайте наш гнев. Все народы и все люди уже покорились при одном лишь виде наших солдат, которых больше, чем песчинок на берегу моря. Наше желание – быть милостивым: мы не возьмем ваши жизни, если вы сдадитесь и сложите оружие. – Мгновенье он помолчал, затем продолжил: – Что я должен ответить?»

Царь Леонид, стоявший неподвижно, глядя прямо в глаза перса, не удостоив переводчика даже взглядом, ответил со своим твердым лаконским акцентом:

– Наше оружие? Идите и возьмите его.

Переводчик побледнел, затем перевел послу ответ.

Перс смотрел в изумлении, ошеломленный таким прямым ответом. Затем раздраженным жестом он дал знак своему эскорту, развернул коня и ускакал в облаке пыли.

Немного позднее, распростертый ниц у ног царя, он повторил ответ, данный ему. Демарат, находившийся в царском гостевом шатре, вышел вперед к трону и сказал:

– Я предупреждал тебя, владыка, что даже тогда, когда покорятся все остальные, спартанцы будут продолжать сражаться.

Великий царь, побагровевший от гнева, созвал военачальников и приказал начинать атаку: он хотел, чтобы греки были взяты живыми и в цепях предстали перед его очами. Весь лагерь мгновенно оживился, зашумел, раздавались громкие приказы, трубы протрубили сбор, и несметные полчища направились по дороге к проходу.

Царь Леонид вывел свои войска за стену. Он сам находился на передней линии на правом фланге, Аристарх – на левом. В определенный момент они услышали далекий, леденящий душу бой барабанов, смешанный с ржанием лошадей и грохотом обитых железом колес военных повозок. В конце дороги появилась огромная армия.

***

Воины-спартиаты, находившиеся справа, сгруппировались, создавая непроницаемую стену из щитов, густо усеянную торчащими между щитами копьями. Издав леденящий душу боевой клич, персы внезапно бросились в атаку, врываясь на передовой край обороны греков.

Свалка была ужасающая: персы привыкли сражаться с легким вооружением и кавалерией. Столпившись в таком тесном и узком проходе, они погибали сотнями, пронзаемые тяжелыми метательными снарядами гоплитов, которые были полностью защищены бронзовыми доспехами.

Бой был неистовым. Греки, оставив свои копья, которые уже не годились в бою, вытащили из ножен короткие мечи и перешли в рукопашную. Красный гребень Леонида был все еще виден над плотным облаком поднявшейся пыли, он вел своих людей в беспощадную атаку. Триста воинов проделали проход в линиях атакующего врага, топча груды трупов на земле, которая стала скользкой от крови павших.

Командующий персов, понимая, что греки почти окружили его войска в самом центре, отдал приказ отступать. Среди криков раненых и ржания лошадей, обезумевших от ужаса, его люди стали медленно перемещаться назад, с тем, чтобы не расстроить полностью свои ряды.

Внезапно Леонид тоже отдал приказ на отступление, его воины, перебросив, как портупею, щиты на спину, быстро отходили к стене.

Увидев это, персидский военачальник решил, что выдохшийся противник намерен отступить за стену, он отдал новый приказ наступать. Воодушевленные, его люди ринулись вперед в беспорядочной погоне, – таким образом, порядок построения его войск был вскоре нарушен.

Именно на это и рассчитывал Леонид; когда его воины достигли стены, они внезапно развернулись, представ перед врагом стройными сомкнутыми рядами, создав новую линию фронта.

Персы опрометчиво нахлынули хаотическими волнами, но их мгновенно кромсали на куски. В ужасе они делали попытки отступить, но офицеры, находившиеся за их спинами, гнали солдат вперед кнутами, выкрикивая приказы на тысяче разных языков.

В этом аду пыли и крови сплошная стена воинов, возглавляемых Леонидом, продвигалась вперед, уничтожая все на своем пути.

Наконец прозвучал сигнал труб к отступлению, солдаты Великого царя, раненые и измотанные, отступили из прохода.

Царь Леонид повернулся к своим воинам, снял свой окровавленный, с оставленными на нем вмятинами шлем и издал победный клич. К нему присоединились голоса людей, переполненные ликованием, которые прокатились эхом по скалистым ущельям горы Этна.

Талос наблюдал все сражение, находясь за стеной, его товарищи бегали назад и вперед, подбирая затупившееся оружие и сломанные копья для починки и принося новое оружие воинам на поле боя. Когда он смотрел, как люди дважды разворачивались спиной к линии боя, он обнаружил, что делает это, перегибаясь через бастионы; он бы с большой радостью взялся за любое оружие и кинулся в самое пекло схватки.

Он никогда бы не мог подумать, что его охватит такое желание! Но, по мере того, как разгорался бой, Талос почувствовал, как кровь закипает в его жилах от страстного желания сражаться среди воинов, вместе с ними. Он был потрясен их необъяснимым энтузиазмом отчаянного и стойкого сопротивления. Он увидел сверхчеловеческий героизм их сомкнутых, великолепных формирований, когда они следовали за красным гребнем своего царя. И еще более возрастала его злость, что он не является частью того пламени, которое воодушевляет сражающихся, собравшихся вместе для защиты свободы многих народов.

***

Воины Спарты, Трахина и Тегеи вернулись за стену, грязные, обливающиеся потом, раненые, прихрамывая. Бороды у пехотинцев из Мантинеи и Орхомена покрылись пылью, копья были сломаны, а щиты пробиты. Талос увидел Бритоса в его великолепной бронзовой кирасе с медными украшениями, а вместе с ним и его отца Аристарха, с лицом, закрытым забралом коринфского шлема. Его огромный щит, украшенный драконом, был вогнут и весь во вмятинах. Как бы ему хотелось быть одним из них!

Прибыл надсмотрщик илотов и прорычал не терпящие никакого отлагательства приказы о приготовлении еды и воды для воинов. Воины должны вымыться и восстановить силы. Раненых отнесли в палатку, где их перевязали и позаботились о них. Остальные илоты вышли за стену, чтобы подобрать павших и приготовиться к поспешным погребальным обрядам.

Царь Леонид, неутомимый, обошел лагерь, отдавая указания и приказывая сменить караульную стражу на стене.

Когда он на мгновение присел, чтобы отдохнуть, даже не снимая свои доспехи, прибыл посланец с депешей: флот дал бой врагу и успешно заставил его отойти назад.

Фемистокл сдержал свое слово, он вел непрерывное наблюдение с моря для защиты небольшой армии, охраняющей горный проход. Но ни единого слова не было слышно о горном проходе в Анопее, где фокейцы охраняли единственную тропу, которая могла бы позволить врагу обойти греческое войско с тыла.

Царь послал свою собственную депешу в Спарту, запрашивая подкреплений. Он был уверен, что проход можно защитить только в том случае, если прибудет свежее подкрепление. Он не знал, что его судьба уже решена: никогда и ни за что его правительство не выведет войска с Коринфского перешейка.

Ксеркс не мог поверить своим глазам, когда увидел, в каком состоянии вернулись его полчища. Он понял, что его армии не удалось проявить свое сокрушительное превосходство в этом узком проходе, охраняемом горсточкой столь храбрых людей.

Демарат оказался прав: было большой ошибкой недооценивать греков, особенно спартанцев.

Ксеркс отдал приказ послать лучшие свои подразделения в атаку. Лагерь был оглушен плачем и стенаниями, снова раздалась барабанная дробь. Вскоре десять тысяч персидских воинов, великолепно вооруженные, сомкнули свои ряды. Они бросятся в проход и сломят, раз и навсегда, стойкое сопротивление его защитников.

Эта новость быстро достигла греческого лагеря, ее передал часовой, стоящий у входа в горный проход:

– Владыка, приближается вторая атака, но теперь они другие, они идут молча, стройными рядами. Есть основания считать, что это значительно более дисциплинированные войска.

Леонид на какое-то мгновенье заколебался, – как мог он просить своих измотанных людей взять в руки оружие, которое они только что положили? Сколько свежих подразделений персидский царь бросает на его измученных людей?

Он протрубил приказ строиться; люди молча переформировали свои ряды перед стеной. Те, кто сражались на передовой линии отошли в третьи и четвертые шеренги, те, кто были в тылу, переместились на передовые позиции.

Персы продвигались вперед размеренным шагом, сомкнутым строем.

– Они построены фалангами, – сообщил Леонид Аристарху. – Но их копья короче наших. Отдай приказ по возможности сократить расстояние между воинами, стоящими рядом друг с другом.

Аристарх прокричал приказ, передовая линия армии сомкнулась с металлическим гулом: только тяжелые ясеневые копья торчали из бронзовой стены щитов, образуя непроницаемую преграду.

Царь кивнул в сторону стены, группа илотов протрубила в трубы и забила в барабаны.

Вражеская фаланга продолжала надвигаться размеренным шагом, поднимая облако пыли с земли, все еще усеянной трупами.

Воины двинулись на открытое пространство. По приказу царя, находившегося в самом конце, на правом фланге, они ринулись в бой. Два формирования столкнулись с ужасающим лязгом: в течение недолгого времени передовые линии обеих армий содрогались под натиском друг друга, так как ни одна из них не могла оттеснить другую.

Можно было слышать напряженный трубный зов, сопровождаемый барабанной дробью до тех пор, пока царь Леонид с ревом не бросился вперед в атаку, как разъяренный зверь, с тремя сотнями эйренов позади него.

Он насквозь пронзил персидского офицера, быстро расправился с двумя другими, которые загораживали ему путь, и ринулся вперед с несдерживаемой яростью, в то время как Аристарх прикрывал его своим огромным щитом от нападения сбоку.

Ксеркс, трон которого разместился на ближнем холме, чтобы он мог созерцать победу своих войск, вскочил на ноги, когда понял, что происходит.

Царь Леонид заметил его и пытался прорваться через персидские подразделения, чтобы пробиться к нему и уничтожить. Царь царей побледнел: этот беспощадный шлем с тремя ярко-красными гребнями пытался прорезать просеку сквозь тело его армии. Он почти добился успеха, открывая проход, через который вся греческая армия накинется на самого Великого царя, рассеивая полчища захватчиков.

Потрясенный, Ксеркс отдал приказ отступить.

Бессмертные, число которых сократилось в десять раз, быстро отступили назад к холму. Там они переформировали свою фалангу и стали постепенно уходить назад с тем, чтобы отступление не превратилось в беспорядочное бегство.

В течение пяти последующих дней, не было никаких признаков появления вражеской армии. Леонид уже стал питать надежду, что получит подкрепление.

Однажды безлунной ночью стража заметила одинокий огонек, ритмично мерцающий с моря.

Чуть позднее к берегу причалила лодка, и человек, который вышел из нее, просил немедленно провести его к царю.

В это время Леонид находился в своей палатке, разговаривая с Аристархом. Посланец вошел, кланяясь, и сказал:

– Владыка, я должен сказать тебе то, что предназначено только для твоих ушей.

– Говори, не таясь, – отвечал царь. – Этот человек – самый доблестный воин Спарты и предан мне.

– Владыка, – продолжал посланец, – мой командующий Фемистокл передает тебе воинский привет и желает, чтобы ты знал, что он держит свое слово. Но сейчас весь флот может быть окружен врагом, у нас нет выбора, мы должны отступить. К этому он добавляет, чтобы ты знал, что из Спарты не будет послано подкрепление, потому что эфоры и старейшины отказались вывести своих людей с перешейка. Твоя доблесть велика, а твоя смерть не принесет никакой пользы грекам, поэтому собирай людей на берегу. Позднее этой же ночью придут наши суда, заберут их и доставят в полной безопасности на Коринфский перешеек.

Царь Леонид побледнел, понимая, что он остался совершенно один. Никак не выдавая своих чувств, он спокойно ответил: