Текст книги "Александр Македонский. Пределы мира"

Автор книги: Валерио Массимо Манфреди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 22

Он обернулся и громким голосом позвал товарищей:

– Птолемей! Гефестион! Пердикка!

– Повелевай, государь!

– Окружите царский дворец, сокровищницу и гарем, и чтобы никто шагу оттуда не ступил!

– Будет сделано, – ответили они и галопом помчались к своим частям.

– Леоннат, Лисимах, Филот, Селевк!

– Повелевай, государь!

Александр указал на великолепный город, раскинувшийся перед ними на холмах, город, сверкающий на солнце золотом, бронзой и эмалями.

– Возьмите войско и введите в город. Персеполь – ваш, делайте с ним, что хотите!

Он обернулся к замершим на своих конях гетайрам:

– Поняли, что я сказал? Персеполь ваш! Чего ждете, берите его!

И конники с гиканьем помчались галопом к столице, которая в этот момент готовилась распахнуть перед ними ворота. Они смели делегацию, посланную Абулитом встретить их, и с яростью диких быков ворвались в богатейший город мира.

Евмен, остолбенев, изумленно смотрел на Александра.

– Ты не можешь отдать такой приказ, клянусь богами, не можешь. Верни их, верни, пока не поздно.

Подошел и Каллисфен:

– Еще как может, и, к сожалению, уже сделал это.

Вышедшие ему навстречу греки в замешательстве попятились, словно осознав, что, сами того не желая, вызвали беду нечеловеческих размеров. Царь заметил их растерянность и повелел Евмену:

– Скажи им, что каждый из них получит по три тысячи драхм и всякому, кто захочет вернуться на родину и вновь обнять свою семью, обеспечивается свободный проезд. Кто предпочитает остаться, получит дом, рабов, земли и скотину в изобилии. Займись этим.

Секретарь повиновался, но, когда отдавал распоряжения, ему было трудно собраться с мыслями, потому что до его ушей уже донесся шум грабежей и отчаянные крики жителей, оказавшихся во власти разъяренной солдатни.

Тем временем подтянулись отставшие отряды и тоже влились в городские ворота, боясь опоздать в погоне за добычей. Несколько гонцов отправились к войску Пармениона, находившегося всего в нескольких стадиях. Они сообщили, что царь отдал город на разграбление. Дисциплина рухнула в одно мгновение – все покинули строй и беспорядочной толпой устремились в Персеполь, над которым уже поднимались столбы дыма.

Парменион пришпорил коня и помчался во весь опор; за ним устремились Черный и Неарх. Они подскакали к Александру, который верхом на Букефале, неподвижный, как монумент, с возвышенности наблюдал за опустошением города.

Старый военачальник соскочил на землю и с выражением тревоги на лице приблизился к царю:

– Зачем, государь? Зачем? Зачем уничтожать то, что уже твое?

Александр даже не посмотрел на него. Парменион увидел, как мрак смерти и разрушения заполнил левый, черный глаз царя. Каллисфен прошептал, уверенный, что никто его не услышит:

– Не проси: я уверен, что в эту минуту его мать Олимпиада в каком-нибудь тайном месте совершает кровавые обряды. Она полностью завладела его душой. О, если бы Аристотель мог рассеять этот кошмар!

Парменион, покачав головой, лишь испуганно посмотрел сперва на Черного, затем на Неарха, а после сел на коня и удалился.

Только к заходу солнца царь двинулся, словно очнувшись ото сна, и направил Букефала к городским воротам. Одно из самых красивых и приветливых мест на земле, выражение наивысшей вселенской гармонии в идеологии Ахеменидов, оказалось в полной власти орды пьяных дикарей. Агриане насиловали мальчиков и девочек, связав руки их родителям; повсюду бродили фракийцы, накачавшиеся вином и измазанные кровью, хвастая своими трофеями – отрубленными головами персидских солдат, пытавшихся оказать им сопротивление. Македоняне, фессалийцы и даже греки из вспомогательных войск не отставали: они бегали, как безумные, нагрузившись награбленным добром – кубками с вправленными драгоценными камнями, подсвечниками, изящнейшими тканями, золотыми и серебряными доспехами. Порой они натыкались на своих товарищей, которым еще не удалось найти добычи, и тогда возникали кровавые стычки. Люди резали друг другу горло, утратив человеческий облик. Некоторые, видя, что их товарищи завладели особенно красивыми женщинами, пытались отобрать их силой и, если это им удавалось, по очереди насиловали их на земле, еще обагренной кровью их родителей.

Царь величественно двигался среди шума и крови, со всех сторон окруженный ужасами, но лицо его не выдавало никаких чувств, словно высеченное Лисиппом из холодного мрамора. Его уши как будто не слышали ни мучительных воплей детей, когда пехотинцы связывали их матерей, ни криков женщин, зовущих к себе детей или плачущих над телами мужей, безжалостно зарезанных на пороге собственного дома. Казалось, он различает лишь цоканье копыт Букефала по камням.

Глядя прямо перед собой, Александр осмотрел необъятный царский дворец, великолепную ападану, окруженную чудесными садами со стройными кипарисами, серебристыми тополями, платанами, покрасневшими в последних лучах утомленного солнца. Он увидел и прочие диковины – огромные колонны с крылатыми быками, грифонами и изображениями Великого Царя, построившего и украсившего это чудо. А теперь он, маленький яун, владыка маленького захудалого царства крестьян и пастухов, в свое время платившего дань, пришел пронзить сердце этого гиганта; он держал его, агонизирующего, под своей пятой.

Не слезая с коня, Александр поднялся по широкой лестнице и там на каменных стенах увидел изображения покоренных царей и владык, несущих свои дары на новогоднее пиршество персов. Мидийцы и касситы, ионийцы, индийцы и эфиопы, ассирийцы и вавилоняне, египтяне, ливийцы, финикийцы и бактрийцы, гедросцы, карманяне, дай [10]10
  дай – скифы-кочевники, жившие к востоку от Каспийского моря.


[Закрыть] – сотни народов ступали торжественным размеренным шагом, приближаясь к золотому балдахину над троном Дария – царя, Великого Царя, Царя Царей, Света Арийцев и Владыки Четырех Сторон Света.

А вот и трон. Александр встал перед ним. Из душистого кедра и слоновой кости, инкрустированный драгоценными камнями, поддерживаемый двумя грифонами с рубиновыми глазами. Позади на стене был изображен царь Дарий I; огромный, в блестящих церемониальных одеяниях, он боролся с воплощением Ахримана, гения зла и мрака.

Необъятный зал был пуст, и в нем стояла тишина, но снаружи бушевал океан горя, обрушивая кровавые валы на стены парадиза. Храбрые, верные солдаты Филиппа превратились в орду зверей, дерущихся за клочья добычи, испуская из смрадных ртов непристойности, предавая огню сады и дворцы, опустошая святилища Ахура-Мазды, бога возвышенного Персеполя.

Сойдя с коня, Александр подошел к трону, поднялся по ступенькам и сел, положив руки на подлокотники из отполированного мрамора. Однако с протяжным хрипом прислонившись к спинке, он разглядел в дверном проеме какие-то темные очертания и услышал еле различимое шарканье.

– Кто там? – спросил он, не двигаясь.

– Это мы, государь! – отозвался голос.

Это были несколько греческих рабов из тех, что встретились ему по дороге в Персеполь.

– Что вам нужно?

Человек не ответил, но отошел в сторону и пропустил двух своих товарищей, которые несли совершенно изможденного старца.

– Его зовут Леокар, – сказал тот, что отошел в сторону. – Это один из «десяти тысяч» Ксенофонта, полагаю, последний очевидец. Ему почти девяносто лет, и семьдесят из них он провел в рабстве.

Александр с трудом скрыл свои чувства.

– Чего ты хочешь, старик? – спросил он. – Что я могу сделать для героя из числа «десяти тысяч»?

Старец что-то пробормотал, но царь не смог разобрать, что именно.

– Ему больше ничего не нужно. Он говорит, что все греки, умершие до этого дня, лишились великой радости – увидеть тебя на этом троне. Говорит, что теперь может умереть спокойно.

Старик от волнения не мог больше произнести ни слова, по его щекам текли слезы, но выражение его лица говорило больше, чем тысяча слов.

Александр наклонил голову и остановил на нем взгляд, почти не веря себе. Старик удалился, опираясь на своих товарищей, и тогда царь спустился с трона и приблизился к Букефалу, ждавшему его в зале. Однако, взяв коня под уздцы, Александр увидел, словно во сне, персидского воина в великолепном парадном наряде Бессмертных на гнедом коне в роскошной золоченой сбруе. Воин как будто смотрел на него.

Александр схватился за меч, но не двинулся с места. В этот момент затянутое тучами небо осветило землю ослепительной вспышкой, и земля затряслась от громового раската.

И он вдруг вспомнил: это тот воин, который когда-то очень давно спас его от когтей льва и которого сам он спас от неминуемой смерти в битве при Иссе.

Бессмертный двинул своего коня на несколько шагов вперед и плюнул под ноги Александру, а потом повернулся, пришпорил коня пятками и пустился галопом по широкому пустынному двору.

ГЛАВА 23

– Его основал в сердце Персиды Дарий Первый Великий, чтобы создать самую блестящую столицу всех времен. Здесь работало пятьдесят тысяч человек из тридцати пяти разных народов в течение пятнадцати лет. Леса на горе Ливан были вырублены, чтобы дать материал для потолков и дверей. По всей необъятной державе высекали камень и мрамор, в бактрийских копях добывали драгоценную ляпис-лазурь, из Нубии и Индии на верблюдах доставлялось золото, из Паропамиса и гедросских пустынь – драгоценные камни, серебро из Испании и медь – с Кипра. Тысячи сирийцев, греков, египтян ваяли восхитительные изображения, что можно увидеть на стенах и дверях дворца, а ювелиры добавляли украшения из золота, серебра и драгоценных камней. Самые искусные ткачи ткали ковры. Персидские и индийские художники оживляли стены фресками. Великий Царь хотел, чтобы это место соединило в чудесной гармонии проявления всех культур и цивилизаций, составлявших его бескрайнюю державу.

Каллисфен замолчал и обвел взглядом великую столицу, бившуюся в агонии, полыхающие факелами парадизы с редчайшими растениями, привезенными из отдаленных провинций, дворцы и портики, почерневшие от дыма пожаров. Он смотрел на улицы, заполненные солдатами, опьяневшими от резни, насилия и разгула, на заваленные трупами фонтаны, продолжавшие издавать свое грустное журчание, источая окровавленную воду; он смотрел на разбитые статуи, на обрушенные колонны, оскверненные храмы. Потом обернулся к Евмену и увидел в его глазах то же выражение испуга и растерянности.

– Этот необычайный дворец, – продолжил Каллисфен прежним ровным голосом, – назывался Новогодним, потому что Великий Царь приезжал сюда на празднование первого дня года, чтобы утром в день летнего солнцестояния первый чистый луч показавшегося над горизонтом солнца упал ему на лицо и озарил отражающий его взгляд, словно сам царь был новым солнцем. Всю ночь до утра жрецы возносили молитвы, которые становились все громче, настойчивее, поднимаясь к звездам и призывая свет на Великого Царя – на живой земной символ Ахура-Мазды. Все здесь является символом, весь город – символ, и все статуи и барельефы, что ты видишь в этом дворце, – тоже символ.

– И сжигаем мы… тоже символ, – прошептал Евмен.

– Город был спроектирован на следующий день после полного затмения солнца, которое случилось шестьдесят лет и шесть месяцев назад, – он должен был стать памятником веры этого народа, веры, согласно которой миром никогда не завладеет тьма. Вот, смотри, повсюду виден лев, схвативший быка, то есть свет, побеждающий тьму, свет их верховного бога Ахура-Мазды, воплощением которого они считали своего царя. Пока дворец еще находился в тени, сотни посольств в благоговейном молчании ждали, когда свет прольется на пурпурные и золотые залы, на обширные дворы. И тогда начиналась великолепная процессия, о которой рассказывает Ктезий [11]11
  Ктезий Книдский (ок. 400 до н. э.) – придворный лекарь царя Артаксеркса II Мнемона, автор труда об истории Ассирии, Мидии и Персии («Persika»).


[Закрыть] и другие греческие и варварские авторы, кому посчастливилось присутствовать при этом. То же можно видеть на барельефах, украшающих стены и лестницы. А теперь смотри – этот народ присутствует при величайшей мерзости, при крайнем святотатстве: огонь, священный для них, пожирает столицу, созданную в честь вечного огня, и сжигает их собственных мертвецов.

– Однако и они сами запятнаны всевозможными зверствами, – отозвался Евмен. – Ты видел этих несчастных греков, слышал о перенесенных ими нечеловеческих пытках. Строившие это чудо великие цари Дарий и Ксеркс – это те же самые завоеватели, кто вторгся на нашу землю с огнем и мечом, это они обезглавили и распяли изуродованное тело царя Леонида у Фермопил, это они сжигали храмы наших богов, осквернив их.

– Конечно. А знаешь почему? Смотри, – проговорил Каллисфен, указывая на надпись на одной из стен. – Знаешь, что здесь написано? «Я сжег храмы дэвов», то есть храмы демонов. Это и есть объяснение: наши боги для них – проявление демонов, которых их злой бог Ахриман вызвал в мир, чтобы ввергнуть людей в беду. Побуждением этих царей было – совершить благочестивое дело. Все народы на земле видят зло в других, в чужих народах и их богах, а от этого, боюсь, нет лекарства. Поэтому они и разрушили прекраснейшие творения нашей культуры. Поэтому и мы теперь разрушаем прекраснейшие творения их цивилизации.

Они замолчали, так как говорить было больше нечего. И тогда снова стали слышны стенания и плач умирающего города.

Царица-мать узнала о разграблении Персеполя три дня спустя от одного всадника из числа Бессмертных, который пробрался через заснеженные перевалы. Едва услышав о бесчинствах солдатни, о резне на улицах беззащитного города, об уничтожении прекраснейших творений, она разразилась слезами.

Воин, рыдая, простерся перед царицей:

– Великая Царица-мать, – проговорил он, – убей меня, ибо я заслужил смерть. Я был знаком с этим маленьким демоном-яуном. Это я во всем виноват. Это я много лет назад спас ему жизнь во время львиной охоты в Македонии, и когда в битве при Иссе он в свою очередь отпустил меня на свободу, я не понял, что таким образом демоны скрывают свою лютую натуру. Вместо того чтобы вонзить ему в горло кинжал, я поблагодарил его и выказал ему свою признательность. А теперь последствия этого предо мной воочию. Убей меня, Великая Царица-мать, и, возможно, моя смерть успокоит гнев богов, она склонит их на нашу сторону, и они вызволят нас из мрака унижения.

Царица сидела неподвижно на своем троне, и ее щеки были мокры от слез. Она посмотрела на него полным сострадания взглядом и сказала:

– Встань, мой верный друг. Встань и не кляни себя за великодушие и мужество. Тому, что случилось, было суждено случиться. Когда Кир взял город Сарды и предал его огню, что думали лидийцы в своем горе? А что думали вавилоняне, когда, изменив течение Евфрата, он овладел городом и заковал в цепи их царя? Мы тоже жгли и резали, мы тоже топили в крови восстания, сжигали храмы и святилища. Царь Камбиз убил в Египте быка Аписа, совершив в глазах того народа самое чудовищное святотатство, какое только возможно. Царь Ксеркс предал огню храмы в афинском акрополе и сровнял город с землей. Весь народ, рыдая, покинул свои дома, чтобы укрыться на островке, и оттуда они видели отблески пожара на ночном небе. Я слышала об этом от тех, кто хранит книги нашей истории. Теперь та же судьба коснулась и нас, наших чудесных городов, наших святилищ, и все это происходит не потому, что Александр такой плохой. Я знаю его, знаю его чувства, знаю, на какую нежность и внимание он способен, и если бы я присутствовала там, я уверена, что смогла бы добиться его милости и заставить свет Ахура-Мазды восторжествовать в его душе над мраком Ахримана. Ты когда-нибудь заглядывал ему в глаза?

– Да, моя госпожа, и это вызвало во мне страх.

Царица-мать замолчала, проливая безмолвные слезы, а потом подняла голову и спросила:

– Куда ты теперь?

– На север, в Экбатаны, к царю Дарию, чтобы сражаться за него и умереть, если придется. Но дай мне свое благословение, Великая Царица-мать: это согреет меня в снегах и холоде, поможет перенести голод, жажду, лишения, боль.

Он опустился на колени и склонил голову. Царица-мать подняла дрожащую руку и положила ему на голову:

– Благословляю тебя, мой мальчик. Скажи моему несчастному сыну, что я буду молиться за него.

– Скажу, – ответил Бессмертный.

И, испросив позволения удалиться, ушел.

ГЛАВА 24

Александр осмотрел дворец Дария только на второй день. Он встал поздно и огляделся вокруг со странным выражением, словно очнулся от кошмара. Его товарищи уже выстроились возле трона, при оружии, словно ожидая приказаний.

– Где Парменион? – спросил царь.

– Его нет в городе, он в своем лагере с теми из солдат, кто не участвовал в грабеже, – ответил Селевк.

– А Черный?

– И он тоже. Говорит, что чувствует себя нехорошо и просит прощения за отсутствие.

– Они бросили меня, – прошептал царь, словно про себя.

– Но мы с тобой, Александр! – воскликнул Гефестион. – Что бы ты ни совершил и что бы ни случилось. Не так ли? – добавил он, обернувшись к товарищам.

– Так, – ответили все.

– Пока довольно, – сказал Александр. – Возьмите патрули из штурмовиков и пройдите по городу с объявлением. Все солдаты – греки, македоняне, фессалийцы, фракийцы и агриане – все без исключения должны покинуть Персеполь и вернуться в лагерь за городскими стенами. Здесь останутся только «Острие» и мои телохранители.

Товарищи удалились выполнять только что полученный приказ.

Александр, Евмен и Каллисфен в сопровождении толмача и нескольких перепуганных евнухов начали осмотр дворца. Они прошли от ападаны до тронного зала. Это было необъятное помещение шириной более двухсот футов, с сотней кедровых колонн. Стены были расписаны золотом и пурпуром, а капители и потолок украшены резьбой и картинами. Трон был деревянный, с мозаикой из слоновой кости, а позади него, прислоненные к стене, стояли зонтик и опахала из страусовых перьев, которые в дни приемов брали роскошно наряженные слуги.

Оттуда завоеватели прошли прямо в сокровищницу, которую открыли четверо евнухов. Массивная бронзовая дверь медленно повернулась на петлях, и перед новым владыкой предстал обширный зал. Здесь в стенах не было окон, и Александр в первое мгновение смог рассмотреть лишь тот участок, на который упал свет из открытой двери, но увиденное потрясло его. Здесь лежали тысячи золотых и серебряных слитков с клеймом державы Ахеменидов – изображением царя Дария, посылающего стрелу из лука. И такое же изображение красовалось на монетах, которые поэтому назывались «дариками». Ими до краев были наполнены десятки кувшинов, стоявших на полу и на полках вдоль стен.

Евнухи принесли лампы, и тысячи гладких или разукрашенных поверхностей засверкали в полумраке помещения, следуя за движениями ламп.

Царь, Евмен и Каллисфен шли по проходу в середине зала, и с каждым шагом их изумление возрастало. Здесь находился не только металл в монетах или слитках: один сектор заполняли драгоценные вещи, скопленные за двести лет завоеваний и господства над территорией от Инда до Истра. Они увидели драгоценности в неправдоподобном количестве, корзины полнились самоцветами всевозможной формы и цвета, белым и черным жемчугом. Сокровищница содержала бронзовые ожерелья, шандалы, статуи и предметы поклонения, прибывшие из древних святилищ, всевозможное диковинное оружие, как боевое, так и парадное: панцири, копья и мечи, шлемы, украшенные замысловатыми гребнями, кинжалы с насечкой и прямым, изогнутым или извилистым клинком, бронзовые посеребренные или золоченые щиты, поножи и портупеи, пояса из золотых ячеек с пряжками, украшенными ляпис-лазурью и кораллами, эмалевые плитки с золотом и серебром, маски из черного дерева и слоновой кости, индийские, ассирийские и египетские ожерелья из золота с эмалями. А еще – короны и диадемы, некогда опоясывавшие лбы египетских фараонов, греческих тиранов, скифских вождей, индийских раджей, скипетры и командирские жезлы из черного дерева, слоновой кости, бронзы, серебра и янтаря…

И ткани: египетский лен, сирийский бистр, ионийская шерсть, финикийский пурпур и другие, роскошные, переливающиеся разнообразными, редкими оттенками. Эта ткань прибыла из далекой страны, объяснили царю, из земли, лежащей за центральными пустынями и даже за Паропамисом. И еще имелись лоскуты материи, которую делали в Индии, – прохладная, как лен, она поддавалась окраске еще проще льна, но была несравненно легче.

– В такой одежде, – пояснил евнух, – чувствуешь себя так, будто на тебе ничего нет. – Он держал в руке список и по мере продвижения монотонным голосом читал: – Двенадцать кувшинов по одному таланту с золотыми дариками, отчеканенными в правление Дария Первого, двадцать талантов серебра в слитках с клеймом царя Ксеркса, черепаховый панцирь, инкрустированный слоновой костью и кораллами, принадлежавший радже Таксилы, парадная сабля скифского царя Курбана Второго…

Александр понимал, что на простое перечисление всех этих чудес потребуется месяц, но не мог оторвать глаз от бесчисленного множества прекрасных предметов, от этого ослепительного великолепия.

– Сколько здесь всего в монетах и слитках? – вдруг спросил Евмен.

Евнух сначала посмотрел на Александра, словно ожидая дозволения ответить на такой вопрос, и, получив знак согласия, тихим голосом произнес:

– Сто двадцать тысяч талантов.

Евмен побелел.

– Ты сказал, сто… сто двадцать тысяч?

– Именно так, – бесстрастно ответил евнух.

Они вышли, потрясенные зрелищем величайшего скопления драгоценностей, какое только бывало на земле. Евмен не переставал повторять:

– Не могу поверить, олимпийские боги, не могу поверить. Если подумать, что всего чуть более трех лет назад у нас не хватало денег, чтобы купить сена для лошадей и пшеницы для ребят…

– Вели раздать каждому из них по десять мин [12]12
  мина – приблизительно 600 г.


[Закрыть], – приказал Александр.

– Ты сказал: десять мин каждому солдату войска?

– Да, так я и сказал. Заслужили. Добавь еще по таланту командирам, по пять – командирам больших соединений пехоты и конницы и по десять – военачальникам. Представь мне точный расчет.

– Это будет самое богатое войско на земле, – пробормотал секретарь, – но не знаю, останется ли оно после этого и самым доблестным. Ты уверен, что поступаешь правильно?

– Вполне. Тем более что у них не будет времени все эти деньги потратить.

– Почему? Мы уходим?

– Как можно скорее.

Но они остались. На несколько месяцев. В Персеполе обнаружились архивы и канцелярия Великого Царя, и Евмен сообщил Александру, что прежде, чем идти дальше, необходимо объединить все, что уже завоевано, организовать систему дорог, жизненно важных для снабжения и коммуникаций, раздать сатрапам и правителям всех уже покоренных провинций указания, наладить связь с Македонией и регентом Антипатром. Он также искал документы, которые подтвердили бы ответственность персов за убийство Филиппа, или следы каких-либо их контактов с царевичем Аминтой Линкестидским. Обвиненный в сношениях с Дарием, когда войско находилось еще в Анатолии, Аминта по приказу царя до сих пор оставался под надзором. Но все делопроизводство велось клинописью, и немногим найденным переводчикам для полного и исчерпывающего разбора потребовалось бы несколько лет.

Между тем, как и предвидел Евмен, безделье и бешеные деньги коренным образом изменили поведение солдат, и товарищи царя, поселившись, как и он, в самых роскошных городских дворцах, вычищенных и отремонтированных, жили по-царски. Александр продолжал приглашать их на верховые прогулки и часто, чтобы держать в форме, устраивал игры с мячом. Друзья выезжали неохотно, только для того, чтобы угодить царю, однако, начав играть, снова, как в детстве, наслаждались этим простым развлечением.

В те дни в дворцовых портиках раздавались крики и смех, как когда-то во дворе в Пелле.

– Бросай мяч мне! Бросай, ради Геракла! – кричал Александр.

– Да я тебе уже бросал, так ты его потерял! – еще громче кричал Птолемей.

– Лови, чем болтать-то! Ты что, уснул? – орал Леоннат.

Первым всегда просил перерыва Евмен, не отличавшийся ни атлетическим сложением, ни ловкостью воина:

– Ребята, хватит! Я сейчас сердце выплюну!

– Какое сердце? У тебя вместо сердца учетная книга! – подкалывал его Кратер, самый быстрый и ловкий.

И все же такие разрядки становились все реже и короче. После игры на друзей снова падала тень власти и богатства.

Однажды Евмен решил поговорить с Александром наедине и нашел его в царских апартаментах во дворце.

– С каждым днем все хуже и хуже, – начал он.

– О чем это ты?

– Я говорю, что я их уже не узнаю. Птолемей выписывает девиц аж с Кипра и из Аравии. Леоннат больше не может упражняться в борьбе, если ему не привезут на верблюдах из Египта мешки с мельчайшим ливийским песком. Лисимах соорудил себе золотой ночной горшок, инкрустированный драгоценными камнями. Понимаешь? Ночной горшок из золота. Селевк завел себе рабыню, которая завязывает ему сандалии, другая его причесывает, третья умащает благовониями, четвертая… Это опустим. А Пердикка…

– Как, и Пердикка тоже? – не веря собственным ушам, спросил Александр.

– Да, и Пердикка. Он стелет себе на ложе пурпурное покрывало. А еще есть Филот. Он всегда был высокомерным и самонадеянным, а теперь и вовсе испортился. До меня доходят слухи, что…

Но царь прервал его:

– Довольно! Хватит! Позови вестового, быстро!

– Что ты собираешься сделать?

– Ты слышал? Я сказал: позови вестового! Евмен вышел и вскоре вернулся с вестовым.

– Тебе надлежит сейчас же отправиться в дома Птолемея, Пердикки, Леонната, Лисимаха, Гефестиона, Селевка и Филота, – велел ему царь, – и сообщить им, чтобы немедленно явились ко мне.

Вестовой бросился на улицу, вскочил на коня и доставил сообщение, кому следовало. Если он не находил их дома, то передавал слугам приказ для их господ – явиться немедленно, а заодно рассказывал о настроении царя, чтобы те скорее разыскали своих хозяев.

– Собрался на прогулку, – попытался угадать Леоннат, вместе с Пердиккой поднимаясь по лестнице.

– Сомневаюсь. Ты когда-нибудь видел, чтобы посылали вестовых из ударной конницы, чтобы передать приглашение переброситься мячом?

– По-моему, он готовится к походу, – вмешался подъехавший Лисимах.

– К походу? Какому походу? – присоединился запыхавшийся Селевк.

Евмен с лицом сфинкса собрал их в приемной и ограничился словами:

– Он там.

– А ты не идешь? – спросил Птолемей.

– Я? Нет, не пойду.

Секретарь открыл дверь и впустил друзей, после чего закрыл ее и тут же, нагнувшись, стал подслушивать.

Но Александр принялся вопить так громко, что пришлось оторвать ухо от замочной скважины.

– Пурпурная простыня! – орал он. – Ночной горшок из чистого золота! Песок из Египта для борьбы! Почему не взять здешний, он что, неправильный? Или недостаточно мягок для твоей нежной задницы? – усмехнулся царь, подойдя к Леоннату. – Неженки! Вот в кого вы превратились! Вы что, считаете, я вас привел сюда, чтобы полюбоваться, как вы дойдете до такого состояния?

Птолемей попытался успокоить его:

– Александр, послушай…

– Молчи, ты, который выписывает шлюх с Кипра и из Аравии! Я привел вас сюда не ради того, чтобы нежить в роскоши! Мы должны были изменить мир. Может быть, мы начали войну, чтобы перенять образ жизни побежденных? И для этого мы совершали походы, страдали от жары, холода, голода и ран? Чтобы разложиться подобно тем, кого мы покорили? Чтобы жить так, как теперь живете вы?

– Но тогда зачем же… – начал было Пердикка, желая сказать: «Зачем же ты оставил на своих постах правителей-персов?»

Но царь прервал его на полуслове:

– Молчать! С завтрашнего дня все – в лагерь, в шатры, как раньше. Каждый будет собственноручно скрести своего коня и наводить блеск на доспехи. А послезавтра все приходите ко мне, отправимся в горы на львиную охоту, и если вас с вашими отяжелевшими задницами растерзают звери, я пальцем не шевельну, чтобы вас спасти. Вы хорошо меня поняли?

– Поняли, государь!

– Тогда сгиньте с глаз моих! Вон!

Все поспешили к двери и исчезли, бегом спустившись по лестнице. В это время появился гонец с известием, что Филота найти не удалось, но что он, несомненно, вот-вот явится. Евмен кивнул и знаком велел ему удалиться вслед за товарищами, но тут Александр позвал и его.

– Я здесь, – ответил секретарь, входя.

– Я не видел Филота, – первым делом заметил царь.

– Его не нашли. Хочешь, чтобы поискали еще?

– Нет, оставь. Думаю, что моя музыка сама донесется до его ушей. А ты? – спросил он чуть погодя. – Что делаешь ты со своим золотом?

– Я живу хорошо, но без излишеств. Остаток откладываю на старость.

– Молодец, – сказал Александр. – Кто знает, что нас ждет. Если когда-нибудь мне понадобятся деньги в долг, я буду знать, к кому обратиться.

– Я могу идти?

– Да, конечно.

Евмен двинулся было, но царь остановил его:

– Минутку.

– Что такое?

– Приказ, естественно, касается и тебя.

– Какой приказ?

– Ночевать в лагере, в шатре.

– Естественно, – сказал Евмен и вышел.

Спустя недолгое время Александр еще раз вызвал друзей, чтобы сообщить им о своем намерении во время похода на север перевезти сокровища из Персеполя в Экбатаны. Евмен немало удивился такому решению: оно показалось ему совершенно бессмысленным, не говоря уж о страшной дороговизне подобного предприятия. Он попытался высказать свое мнение, но увидел, что решение царя непреклонно.

Только для этой операции, продолжавшейся два месяца, пришлось организовать караван из пяти тысяч пар мулов и десяти тысяч верблюдов, так как на горных дорогах Мидии использование повозок было почти невозможно.

Евмену так и не удалось узнать мотив этого поступка, казавшегося столь странным и рискованным. Каждый раз, когда он просил объяснить, Александр отвечал смутно и уклончиво и все его слова звучали неубедительно. Наконец секретарь отказался от дальнейших расспросов, но в глубине его сердца осталось какое-то мрачное предчувствие.