Текст книги "Подвижники и мученики науки"

Автор книги: Валериан Лункевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая. XIX и XX века

В XIX и XX веках светские и духовные власти всех стран были вынуждены отказаться от пыток и костров для поборников научных истин. Но люди, отдававшиеся научным исканиям, не считаясь со стремлениями светских и духовных властей держать трудовые массы в невежестве и смирении, и в эту эпоху обрекались на издевательства, на непреодолимые подчас препятствия в их научной работе и на материальные невзгоды. И все же ученые всех отраслей знания не прекращали своих философских, обществоведческих, технических и естественно-исторических изысканий, шедших вразрез с библейскими баснями о сотворении мира, о возникновении жизни на Земле, о происхождении растений, животных, человека и т. д.

На историческую арену к концу эпохи феодализма выдвинулась буржуазия – в то время передовой, прогрессивный общественный класс. Во имя своего утверждения в жизни, своих интересов, своего могущества она в борьбе с феодалами и церковью требовала раскрепощения умов от пут и цепей, налагаемых ими на науку. В этих условиях наука воспрянула духом.

К счастью для человечества и науки, были, есть и будут ученые, которые, оставаясь глубокими знатоками какой-либо специальной отрасли знания и отдаваясь ей с увлечением, ни на мгновение не упускали из виду широких запросов человеческого ума и великих задач, стоящих перед человечеством. Это – учение огромного ума, огромного дарования, но также и огромного трудолюбия и огромной трудоспособности: гений и труд необходимо дополняют друг друга. Мы знаем хорошо примеры таких ученых. Ими гордится мир.

Начнем с Жана Ламарка (1744–1829).

Удивительна биография и научная карьера этого человека. Природа дала ему все, чтобы он мог жить в достатке, славе и счастье. Но жизнь щедро отпустила ему вместо достатка нужду, вместо счастья – тяжелые, порой горькие испытания, а вместо славы – непонимание, насмешки при жизни и забвение на долгие годы после смерти.

Родился он в небогатой семье. Шестнадцатилетним юношей, задумчивым и болезненным, он поступил в армию и принял участие в Семилетней войне.

Война окончилась. Ламарк вернулся к мирным занятиям. Зачитывался революционными произведениями знаменитого французского писателя XVIII века Жан Жака Руссо. Пристрастился к ботанике.

Однако средства, оставленные отцом, были более чем скромны. Надо было подрабатывать. Ламарк перебирается в Париж и поступает на скромную должность в банкирскую контору, продолжая заниматься наукой, и в частности медициной. Ему уже двадцать восемь лет. Пора, как требует того житейская мудрость, «стать на ноги, стать человеком»! Но какое дело страстному любителю природы, восторженному поклоннику Руссо до суетных требований житейской мудрости! Живет он, правда, бедно, очень бедно, но зато… высоко – в мансарде, откуда открывается прекрасный вид на весь город и где так удобно не только мечтать, но и следить за направлением ветров, рождением, движением и исчезновением облаков, за капризными переменами погоды.

В результате этих наблюдений, овеянных мечтой о научной карьере, Ламарк через четыре года представляет в академию работу по метеорологии. Его выслушивают. Дают лестный отзыв. А два года спустя он, увлекаясь по-прежнему ботаникой, выпускает в свет труд, посвященный растительному миру (флоре) Франции. Книга пришлась по вкусу широкой публике. Вслед за этим руководитель знаменитой «Большой энциклопедии» старик Дидро пригласил Ламарка быть редактором «Энциклопедии» по отделу ботаники. Начало научной деятельности было положено. И Ламарк с присущей ему энергией и любовью принялся за работу. Целых десять лет работал он в «Энциклопедии», написав для нее два больших тома.

Приходит Великая французская революция. Ламарк, как убежденный последователь Руссо, пишет новую работу, которую посвящает французскому народу, называя себя «решительным другом свободы, равенства и республики».

Старое отметается, новое врывается в жизнь, а вместе с ним и новое для Ламарка: до сих пор он был ботаником, теперь ему поручают читать университетский курс о «червях и насекомых». И вот почти пятидесятилетний ученый переключается на новую отрасль знания: ботаник становится зоологом. Большой природный ум и такое же дарование, разносторонняя образованность, врожденная бодрость духа, редкая трудоспособность и умение по-юношески отдаваться науке при всяких, даже самых тяжелых, условиях сделали свое дело, и Ламарк становится не только первоклассным знатоком «червей и насекомых», не только зоологом в широком смысле этого слова, но и философом зоологии.

Началом этого перелома стал 1802 год, когда Ламарк напечатал произведение, в котором разъяснялась роль вод – океанов, морей и рек – в истории Земли. Дело в том, что, по учению известного французского ученого Жоржа Кювье, современника Ламарка, планета наша будто бы время от времени внезапно испытывала колоссальные «потрясения», «катастрофы», благодаря которым радикально изменялась ее поверхность, рушились горы, исчезали обширные пространства воды, суша становилась дном моря, дно морское превращалось в сушу. Это учение считалось тогда непреложным. И вот против него категорически выступил Ламарк. Никаких великих потрясений, никаких «катастроф» не было, писал Ламарк. «Лицо Земли менялось постепенно, медленно, на протяжении тысячелетий, миллионов лет, под влиянием естественных сил природы, среди которых коронная роль принадлежит воде».

Кювье и другие ученые подняли на смех профессора, читавшего курс о «червях и насекомых». Но насмешки не смирили Ламарка. Мысль его, однажды укрепившись на ясных и бесспорных для нее позициях, продолжала бить ключом. Освободившись от устарелых, ошибочных взглядов на историю Земли, Ламарк пошел дальше. Он решил ударить по другой святыне тогдашних ученых, во главе которых стоял все тот же Кювье.

У Кювье, правда, были свои заслуги перед наукой: он обстоятельно познакомил людей со строением животных, установил ряд законов, согласно которым организованы эти животные, и, изучая ископаемые остатки различных животных, наглядно показал, какие существа населяли Землю тысячелетия тому назад. Но он неправильно истолковал как историю происхождения организмов, так и историю самой Земли: Кювье, как и его единомышленники, был уверен, что мир живых существ остается поныне таким, каким он был в первые дни творения, – то, что находим мы сейчас в виде ископаемых остатков в различных пластах земной коры, есть будто бы лишь часть тех живых существ, которые появились на Земле одновременно с ныне существующими организмами, но погибли во время многочисленных «катастроф», пережитых нашей планетой.

Так рассуждал Кювье. И против этих-то рассуждений ополчился Ламарк.

Был 1809 год – год, памятный в истории науки о жизни, год, когда появилось в свет одно из классических произведений о живой природе, «Философия зоологии». Автором его был шестидесятичетырехлетний старик, со светлой мыслью и бодрой, как сама юность, душой – Ламарк. Увы! Это был тот самый труд, который принес Ламарку так много горьких обид при жизни и запоздалую славу после смерти. Современники не поняли, отвергли, осмеяли «Философию зоологии», отвернулись от нее – кто равнодушно, кто со снисходительной улыбкой, а кто и с презрением. Кювье назвал ее «глупым измышлением» или, в лучшем случае, «прискорбным заблуждением». А между тем это была первая серьезная и систематически написанная книга, в которой доказывалось, что вместе с изменениями нашей планеты постепенно изменялся и совершенствовался населяющий Землю мир растений и животных.

Правда, мы сейчас многое в истории жизни на Земле понимаем и толкуем не совсем так, как Ламарк[16]16
  См. дальше, в разделе о Дарвине.


[Закрыть]. Но это нисколько не умаляет значения того поистине великого почина, который был сделан Ламарком. Он знал, что основная мысль его верна, и потому, невзирая на равнодушие и насмешки, держался твердо своего учения. В 1815 году во введении к своему новому семитомному труду о беспозвоночных животных он еще раз изложил свой взгляд на эволюцию в мире животных и растений.

Чтобы понять центральную идею трудов Ламарка, достаточно прочитать два небольших отрывка: один – из сочинения о беспозвоночных животных, другой – из «Философии зоологии». «Природа, действующая во всем постепенно, – говорит Ламарк, – не могла произвести всех животных за раз: она создала сначала самых простых; потом, переходя от них к сложным, она постепенно образовывала различные системы специальных органов, умножала их число, увеличивала все больше и больше их энергию и, наконец, объединила их в особях наиболее совершенных, вызвав таким образом к жизни всех известных нам животных с тою организацией и свойствами, которые мы у них наблюдаем».

Другой отрывок совершенно определенно подчеркивает, что населяющие Землю виды животных были созданы не сразу, не одновременно, а так, что новые виды постепенно возникали из старых. «Особи, относящиеся к одному виду, – говорит Ламарк, – постепенно, спустя множество следующих друг за другом поколений, преобразуются в конце концов в новый вид, отличный от первоначального». Это было смелое, неслыханное до того времени новшество. И потому ученый мир с Кювье во главе отверг его. Библейское сказание о сотворении живых существ все еще владело умами большинства людей, даже лучших из них: одним это было выгодно, другие были не в силах преодолеть устоявшиеся веками идеи, третьи боялись гонений за поддержку новизны.

А годы тем временем шли. Ламарк, удрученный непониманием и враждой, продолжал, однако, неустанно и с увлечением работать: читал лекции, производил наблюдения, писал, печатал новые сочинения. Но и жизнь, в свою очередь, продолжала наносить ему удар за ударом. Надвигались густые сумерки. А вскоре и полный мрак покрыл длинный ряд последних дней его жизни: в 1818 году великий старик ослеп. Печальное это существование ему пришлось влачить еще одиннадцать лет – правда, по-прежнему в труде, при самоотверженной поддержке и помощи его любимой дочери. Смерть-избавительница пришла лишь в глубокой старости. Ламарк умер восьмидесяти пяти лет от роду, в 1829 году. Наследники распродали все его имущество: коллекции, книги, рукописи. Могила его затерялась. Да и кому была охота запоминать, где похоронены останки забытого при жизни «фантазера»…

И тут, однако, история сказала свое справедливое слово. Интересное совпадение! В тот самый 1809 год, когда появилась в свет «Философия зоологии» Ламарка, в Англии родился человек, который произвел целую революцию в науке о жизни, напечатав в 1859 году сочинение, единодушно признанное одним из величайших научных трудов и вырвавшее из забвения имя и труд Ламарка. Этот человек Чарлз Дарвин.

Прошло пятьдесят лет со времени выхода в свет работы Дарвина. И вот в 1909 году в Париже, в том самом Ботаническом саду, где прошла почти вся трудовая жизнь Ламарка, ему открыли памятник. Весь ученый мир торжественно отпраздновал этот знаменательный день. Читались адреса. Произносились речи. И когда с памятника было спущено покрывало, перед многочисленной публикой предстала фигура Жана Ламарка. На одном из барельефов памятника изображен Ламарк на склоне дней: слепой старик сидит в саду, опустив руки на колени и подняв вверх страдальческое лицо; рядом с ним – его верная помощница, дочь его Корнелия, положившая руку на плечо старика и произносящая слова утешения, высеченные на барельефе: «Потомство будет восхищаться вами, оно отомстит за вас, отец мой!» Но не месть – к чему она? – благодарное признание принесла история Ламарку…

Переходим к Дарвину (1809–1882). Его жизнь была сплошным подвигом во имя науки. Едва ли о ком из великих подвижников науки можно говорить или писать с такой любовью, как о Дарвине. Искания, стремление проникнуть в тайны живой природы составляли основной фон жизни и деятельности Дарвина.

Влечение к природе сказалось у Дарвина уже в детстве. Он еще мальчиком любил цветы и старательно ухаживал за ними, любил собирать коллекции, причем самые разнообразные (разноцветные камешки, ракушки, жуков, марки), любил уединенные прогулки в лес и поле, чувствовал красоту родных пейзажей, с увлечением отдавался наблюдению над жизнью насекомых и птиц. Но школу он не любил: она не давала ответов на занимавшие его вопросы. И потому он учился посредственно и о школе всегда вспоминал без удовольствия.

Жан Ламарк

В дни юности, уже двенадцати-тринадцати лет, к обычным интересам Дарвина прибавилась любовь к спорту и страсть к рыбной ловле и охоте, которая крепла по мере того, как развивалась в нем тяга к знакомству с фактами живой и мертвой природы и росло стремление разобраться в этих фактах, осмыслить их[17]17
  Увлечение охотой и другие развлечения юного Дарвина не раз вызывали замечания его отца: его очень удручало, что сын плохо учится, и он даже как-то обидел Дарвина, сказав, что из него ничего путного не выйдет и что он просто-напросто позорит свою семью.


[Закрыть]. Этому немало способствовали книги. И Дарвин-юноша с большим энтузиазмом читал их. Но, как натура разносторонняя, с многообразными запросами, он не ограничивался чтением доступных ему научных сочинений: он любил искусство, поэзию, восторгался произведениями великих английских мастеров слова Шекспира, Мильтона, Байрона, Шелли, любил музыку[18]18
  С присущим ему добродушным юмором Дарвин говорил: «Несмотря на страсть к музыке, я до того лишен музыкального слуха, что не замечаю диссонанса, не могу выдержать такта и промурлыкать про себя хоть сколько-нибудь верно какую-нибудь мелодию…»


[Закрыть].

Поступив в Эдинбургский университет, молодой Дарвин принялся было, по совету отца, за медицину. Здесь больше всего его привлекали предметы естественно-исторические. Он продолжал интересоваться коллекционированием, в частности моллюсков. Изучая их, он сделал даже небольшое открытие, о котором и доложил по предложению профессора на одном из заседаний научного кружка. То обстоятельство, что этот доклад был не только прослушан, но и одобрен, конечно, произвело на Дарвина большое впечатление, и он прочел еще несколько докладов в том же кружке. Попутно Дарвин знакомился с геологией и пристрастился к этой науке.

Медицинского факультета он не окончил: у Дарвина не было тяги к врачебной карьере. Тогда отец Дарвина решил сделать его пастором. Дарвин попросил отца дать ему небольшой срок для решения этого серьезного вопроса. Но все же по настоянию отца направился в Кембридж на богословский факультет. Впоследствии он, смеясь, вспоминал об этом действительно странном решении, говоря: «Когда подумаешь, как свирепо нападали на меня позднее сторонники церкви, просто смешно вспомнить, что я сам едва не сделался пастором».

Школа – и средняя и высшая – не удовлетворяла его: она стояла много ниже серьезных запросов даровитого юноши. И сам он на вопрос, что дала ему школа, однажды ответил: «Я считаю, что всему тому ценному, что я приобрел, я научился самоучкой».

Наконец путь, отвечающий стремлениям Дарвина, был найден. В жизни молодого Чарлза произошел крутой перелом, определивший всю его научную карьеру: в двадцать два года из тесных, затхлых стен школы того времени он уходит на вольный простор природы, приняв участие в качестве натуралиста в кругосветном путешествии на корабле «Бигль».

Когда Дарвин высказал это свое намерение отцу, последний ответил: «Я соглашусь, если хоть один здравомыслящий человек посоветует тебе ехать». К счастью, такой человек нашелся в лице дяди Дарвина, пользовавшегося большим авторитетом у своего брата. Получив согласие отца, Чарлз отправился в путешествие, несмотря на первоначальное сопротивление капитана «Бигля».

Путешествие это длилось с 1831 по 1836 год. Оно дало Дарвину возможность побывать в различных местах Южной Америки, Австралии и Южной Африки, а также на различных островах Тихого и Атлантического океанов. Трудно даже представить себе, какое море впечатлений получил Дарвин от всего того, что он наблюдал. Богатейший мир животных и растений, блещущих роскошными красками и оригинальными формами, различные климаты, живописные картины природы, различные племена с их своеобразным бытом и причудливыми нравами – все это прошло перед глазами и пытливой мыслью Дарвина.

Будущий Коперник биологии безмерно счастлив. Он в родной стихии: несется на парусах «Бигля» по океану, созерцая его прихотливо-красочную жизнь и сказочное население и совершая сухопутные экскурсии всюду, где «Бигль» задерживался хотя бы на несколько часов. В этих экскурсиях он изучает строение пластов земной коры и жизнь первобытных племен, собирает коллекции горных пород, минералов, ископаемых и экзотических животных и растений.

И все это на протяжении долгих пяти лет, мужественно преодолевая трудности плавания, лишения, опасности экскурсий на суше и мучившую его в первые месяцы морскую болезнь и сильные головные боли, периодически допекавшие его всю жизнь.

Дарвин всегда с особой благодарностью вспоминал об этом путешествии. Оно родило в нем массу новых мыслей, идей, проблем и снабдило его богатейшим материалом из области физической географии, геологии, палеонтологии, ботаники, зоологии и этнографии. Он вернулся из путешествия со множеством всевозможных коллекций, с научным дневником, в котором ежедневно записывал все, что видел, и все, что приходило ему в голову при наблюдении и исследовании собираемого материала.

В своей автобиографии Ч. Дарвин писал: «Путешествие на „Бигле“ было, конечно, самым важным событием моей жизни, определившим всю мою последующую деятельность… Я всегда сознавал, что обязан этому путешествию первым истинным воспитанием, или дисциплиной своего ума».

Для нас путешествие на «Бигле» интересно вот в каком еще отношении: уже тогда Дарвин пришел к мысли, что вряд ли идея неизменяемости видов животных и растений правильна и что общий вид, строение и образ жизни организмов находятся в непосредственной связи с той средой, в которой эти организмы живут. Мысль эта кратко, но красноречиво выражена уже в первых строках «Введения» к книге «Происхождение видов».

Во время путешествия, обследуя многие районы Южной Америки пешком, верхом или на лодке, Дарвин произвел много палеонтологических раскопок, собирая остатки различных ископаемых животных. Среди этого материала его поразили некоторые находки в южноамериканских пампасах. «Я, – писал он, – был глубоко поражен открытием в толщах пампасских степей крупных ископаемых животных, покрытых панцирем, подобно нынешним броненосцам». Там же им были найдены остатки крупных мегатерий, похожих на нынешних ленивцев. Эти гигантские вымершие формы были ближайшими предшественниками современных живущих в тех же местах броненосцев и ленивцев. Это не могло не навести Дарвина на мысль о преемственной связи между фауной далекого прошлого и настоящего.

Позже на островах Галапагосского архипелага он столкнулся с другими столь же поразившими его фактами: каждый небольшой остров архипелага имел свою собственную фауну. Тем не менее обнаруживалось удивительное «семейное сходство» между некоторыми животными (особенно рептилиями и птицами), обитавшими на отдельных островах, с одной стороны, и между островными животными и животными, обитавшими в ближайшей части материка Америки, с другой. Конечно, это не могло быть случайным и должно было указывать на происхождение от общих предков.

Среди собранных Дарвином во время путешествия ракообразных особое внимание его привлекли усоногие рачки. Описанию их он посвятил специальную монографию.

Были и многие другие факты, которые Дарвин наблюдал во время путешествия и которые неизменно наталкивали его на пока еще смутно носившуюся перед ним идею эволюции в живой природе.

Во всяком случае, если, садясь на «Бигль», Дарвин еще считал себя сторонником идеи неизменяемости видов животных и растений, то, вернувшись на родину и обработав все собранные им коллекции, он почувствовал необходимость признать факт изменчивости видов.

Об этом убедительно говорят следующие строки из его записной книжки 1837 года: «Факты находок южноамериканских ископаемых и факты Галапагосского архипелага (особенно последние) положили начало всем моим воззрениям…»

Этот калейдоскоп фактов и наблюдений поднял у Дарвина целую бурю мыслей. Сложившаяся привычка к обстоятельному обследованию фактов, к напряженному и планомерному труду и к сосредоточенному, внимательному разбору всего написанного до него о природе помогла Дарвину прийти к целому ряду новых обобщений и открытий, дотоле неизвестных. «Я убежден, – говорил Дарвин, – что приобретенная мною привычка работать таким именно образом доставила мне возможность сделать все, что мне удалось сделать в науке».

Гений сочетался в Дарвине с напряженным, организованным трудом. Пройденная им во время путешествия школа наблюдения и осмысливания фактов была той именно школой, о которой он так страстно мечтал. Его исследования доставляли ему огромное наслаждение и сами по себе и потому еще, что вселяли и укрепляли в нем надежду расширить круг человеческих знаний, обогатить науку новыми открытиями.

Прекрасно говорит К. А. Тимирязев о перевороте, происшедшем в Дарвине благодаря путешествию: «Молодым дилетантом-коллекционером, радующимся каждому найденному им новому виду жука, вступил он в 1831 году на палубу „Бигля“, а через пять лет сошел с нее не по летам глубоким мыслителем, сомневающимся в самых основах взглядов современного ему естествознания».

Сейчас же после возвращения Дарвина домой начинается лихорадочная работа: надо разобрать привезенный из путешествия громадный материал – обработать собранные факты и наблюдения, позволяющие объяснить возникновение коралловых островов; досконально изучить богатый материал об усоногих рачках. Эти две специальные работы отняли у Дарвина добрых десять лет – блестящее доказательство того, как углубленно прорабатывал он намеченные им темы, сколько исключительно добросовестного внимания уделял он каждому специальному научному вопросу, открывавшему нечто новое. Надо было, наконец, – и это было самое существенное, самое ценное, что зародилось в голове Дарвина во время путешествия, – надо было набросать хотя бы вкратце, вчерне те обобщения, к которым он пришел относительно происхождения существующих на нашей планете животных и растений.

И он принимается за эту работу с особым наслаждением; тут нащупано нечто совершенно новое – радикальный переворот, целая революция во взглядах науки на этот счет. Старое придется полностью отмести. Новое надо будет возводить основательно, шаг за шагом, во всеоружии целой горы фактов, при помощи таких доказательств, которые будут понятны, убедительны, бесспорны для всякого здравомыслящего человека.

Ламарк дал правильную, великую идею. Но он не сумел доказать ее. Его объяснения частью правильны, частью ошибочны и просто фантастичны. Надо дать новое объяснение, опирающееся на факты и далекое от какой бы то ни было фантастики.

Колоссальный труд, великолепная задача – опровергнуть Кювье, развеять по ветру его учение о неизменяемости организмов, окончательно добить библейскую легенду. И Дарвин взваливает этот труд-подвиг на свои уже подточенные постоянным недомоганием плечи.

Еще в 1837 году, вскоре после возвращения в Англию, Дарвин набрасывает несколько строчек, в которых сформулирована его основная мысль о происхождении видов. Через пять лет, продолжая работать над этим вопросом, а попутно и над другими вопросами, он заносит в тетради на 37 страницах более подробно свои новые идеи. Спустя еще два года, в 1844 году, у Дарвина уже имеется рукопись в 230 страниц. В ней намечены все главнейшие элементы его теории и дан ответ на вопрос, как и под воздействием каких условий организмы постепенно изменялись и совершенствовались.

Но Дарвин медлил и совсем еще не был склонен опубликовать результаты своих исследований. Слишком требовательный к научному труду, щепетильно осторожный, он должен еще и еще поработать, и только тогда оповестит ученый мир о том, что уже прочно сложилось в его голове. А это произошло лишь через пятнадцать лет. Возможно, что оно случилось бы и позже, если бы не настояния ученых-друзей и одно обстоятельство, неожиданно поразившее Дарвина, как гром среди ясного дня.

Чарлз Дарвин

Шли годы. Работа над книгой о происхождении видов подвигалась вперед – правда, медленно, с перерывами, которые вызывались недомоганием, невозможностью работать больше трех-четырех часов в день. Количество фактов разрасталось. Доказательства вырисовывались все четче и четче. Связь между ними крепла. План будущей книги был готов во всех подробностях. Наконец в 1856 году Дарвин принялся за ее окончательное написание. Работа шла вдохновенно и быстро подвигалась вперед.

Вдруг – это было в 1858 году – Дарвин получает от молодого ученого Альфреда Уоллеса (1823–1918) небольшую рукопись с изложением в основном тех же взглядов, которые отстаивал Дарвин. Не трудно представить себе, какой это было неожиданностью для великого натуралиста. Его опередили. И неужели встанет вопрос, кто раньше пришел к мысли о естественном происхождении и развитии форм живой природы: он, Дарвин, или Уоллес.

Да, спор, тяжба о первенстве были бы неизбежны, если бы речь шла не о таких людях, как Дарвин и Уоллес. Дарвин, этот на редкость скромный и честный человек, готов был уступить право первенства Уоллесу, несмотря на то что право это по всей справедливости принадлежало ему. Но и Уоллес, как правильно выразился Дарвин, оказался человеком «высокого, благородного характера». И эти «конкуренты», «соперники» остались на всю жизнь бескорыстными соратниками на поприще науки: их связала прочными узами самая тесная, искренняя дружба. Мало того, Уоллес всегда считал и открыто признавал, что Дарвин во всех отношениях – и по эрудиции, и по таланту, и по размаху мысли – стоит много выше его. Нужно ли после этого удивляться, что Уоллес назвал «Дарвинизмом» свой большой труд, в котором излагались и его собственные наблюдения и открытия?

Наконец в ноябре 1859 года вышла в свет книга Дарвина, названная им «Происхождение видов». Она разошлась целиком в тот же день, как появилась на витринах книжных магазинов. Это был успех по тем временам неслыханный. Он сразу же разделил читателей на два враждебных лагеря. Одни почувствовали, что книга Дарвина открывает собой совершенно новую эпоху в науке о живой природе. Другие столь же ясно увидели, что она кладет конец их закоренелым взглядам. Особенно негодовали люди, безоговорочно верившие словам «священного писания», и в первую голову церковники.

Бой разгорелся. На Дарвина поднялась стоустая клевета, полились ушаты грязи. Вскоре за первым изданием его книги вышло второе. Появились переводы на все европейские языки, в том числе и на русский. Идеи Дарвина широкой и бурной волной разлились по всему культурному миру. Успех их рос[19]19
  Карл Маркс, Фридрих Энгельс, В. И. Ленин, К. А. Тимирязев, М. М. Ковалевский, И. И. Мечников, И. М. Сеченов, И. П. Павлов и многие другие наши и зарубежные ученые высоко оценили идеи Дарвина и их значение в истории науки.


[Закрыть]. Влияние их распространялось на все области науки о живой природе. А битвы, то замирая, то вспыхивая с большей силой, продолжались. Старое не хотело сдаваться перед новым. Новое добивало его. Как же относился сам Дарвин к этой борьбе?

Он продолжал упорно работать, расширяя базу своего учения, собирая все новые и новые доказательства в его защиту, дополняя, развивая и углубляя свои основные взгляды.

В чем же суть учения Дарвина?

Перед Дарвином стояли и требовали неотложного решения три основных вопроса.

Зная прекрасно, как хорошо многие растения и животные приспособлены к жизни в той обстановке, в которой они живут, как разнообразны те приспособления в устройстве их тела и в деятельности их органов, приспособления, без которых немыслима жизнь этих животных и растений, Дарвин спрашивал себя: откуда взялись они, как возникли и верна ли библейская легенда об их «сверхъестественном» происхождении?

Учитывая многочисленность существующих на земле семейств, родов и видов растений и животных, Дарвин задавал себе вопрос: неужели они действительно возникли все сразу и, раз возникнув, не изменялись в дальнейшем?

Различные виды животных и растений несходны не только по форме, но и по характеру своего строения: организм одних очень простого строения, других более сложного, а организм третьих исключительно сложен.

Нельзя ли предположить, говорит Дарвин, что организмы живых существ усложнялись постепенно, на протяжении многих веков и тысячелетий, и что старый, библейский взгляд, согласно которому все организмы живой природы – и простые и сложные – были сотворены одновременно, неверен и ошибочен?

В поисках ответа на это предположение Дарвин пришел к проблеме возникновения приспособлений в организмах животных и растений, а также к загадке происхождения видов и усложнения форм живой природы.

Альфред Уоллес

Решению этих трех основных проблем биологии Дарвин и посвятил всю свою жизнь, свой гениальный ум и творчески действенную волю.

В своей книге «Происхождение видов» Дарвин дал на эти вопросы глубоко продуманный, действительно научный и блестяще подтвержденный доказательствами ответ.

В чем же сущность этого ответа?

Дарвин обратил внимание на три следующих основных факта, характерных для живых организмов:

1. Все организмы благодаря переменам в окружающей их среде и изменениям в их собственном теле сами постепенно изменяются; причем эти изменения могут быть либо полезны, либо вредны для их дальнейшего существования;

2. Многие из таких приобретенных растениями и животными изменений наследственны, т. е. они переходят от родителей к детям, внукам и вообще к дальнейшим поколениям.

3. Благодаря тому, что организмы чрезвычайно плодовиты, а земля не может дать приют всем и прокормить всех претендующих на место в жизненном пиру, между организмами идет нескончаемая борьба за свет, тепло, пропитание, за возможность оставлять после себя потомство – борьба, в которой одни, с полезными изменениями в их организме, систематически, из года в год выживают, другие, лишенные этих полезных изменений, вымирают (Дарвин назвал это естественным отбором)[20]20
  В таком понимании закона естественного отбора сказалось то, что натуралист Дарвин, плохо зная общественные науки, некритически подошел к «теориям» попа Мальтуса. Этим и объясняется ошибка Дарвина, когда он положительно оценил изобретенный Мальтусом «закон борьбы за существование» в человеческом обществе и воспользовался мальтусовскими терминами для объяснения и описания естественного отбора в живой природе.
  Чему учил Мальтус? Тому, что люди (Мальтус имел в виду бедняков) размножаются слишком быстро (в геометрической прогрессии), в то время как средства существования людей возрастают значительно медленнее (в арифметической прогрессии). Утверждая это, Мальтус стремился оправдать и увековечить капитализм, обвинив трудящихся в том, что они сами создают себе нищету и страдания своим неблагоразумным размножением. Бедняки-де не учитывают бессилия общества ускорить рост средств существования.
  Жизнь убедительно опровергла фальшивые «законы» Мальтуса и его последователей, как и лежащую в их основе фальшь о якобы неизменности, вечности капитализма.


[Закрыть].

Фактов, полученных естествознанием, утверждал Дарвин, вполне достаточно, чтобы раз и навсегда отбросить фантастические библейские легенды о чудесном, сверхъестественном («по слову божию») возникновении сразу всех видов растений, животных и человека и о том, что, раз возникнув, они оставались вечно неизменными.

В противовес им Дарвин дает строго научный ответ на вопрос о том, как происходит естественный процесс появления новых видов растений и животных.

Небольшие изменения, полезные для того или иного вида растений и животных, постепенно, из года в год накапливаясь, крепнут и становятся в конце концов необходимыми для жизни приспособлениями. Обладатели таких приспособлений продолжают жить и производить потомство, а те, кто не имеет этих полезных приспособлений или у кого развились вредные для жизни изменения, погибают.

Таким образом, среди животных и растений происходит выживание более приспособленных и вымирание менее приспособленных к условиям своего существования[21]21
  Помимо борьбы за существование, описанной Дарвином, в развитии живой природы имеется и такой широко распространенный фактор эволюции, как взаимопомощь в мире животных и растений. Здесь имеется в виду сожительство (симбиоз, мутуализм, комменсализм – застольничество) разных животных, растений, насекомых как приспособление их в борьбе за существование. Наглядным примером могут служить: перекрестное опыление цветов пчелами и шмелями, живая зубочистка у крокодила – небольшая птичка трахилус, у рака-отшельника – полип, который, двигаясь вместе с ним, питается остатками его разнообразной пищи, и т. п.


[Закрыть].

Благодаря такому естественному отбору пригодных к жизни организмов и исчезновению непригодных изменялись виды: старые, отжившие свой век, гибли, а новые сохранялись, пока и им в свою очередь не приходилось уступать место другим видам, более приспособленным к вновь изменившимся условиям жизни.