Текст книги "Мастерская чудес"

Автор книги: Валери Тонг Куонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мистер Майк

Если торчок-сморчок и впрямь надеялся от меня избавиться, отправить в места большой охоты, то он оплошал, это факт. Кто же станет мочить парня средь бела дня на задах супермаркета, в двух шагах от легавых? Кассирша мигом набрала номер, они и примчались, мальчики по вызову. Д’Артаньян и три мушкетера из-за кислоты и бухла соображали туго, ползали как сонные мухи, их и сцапали за милую душу, поставили раком, надели наручники, подогнали тачку с мигалкой и отправили в обезьянник.

Все эти трогательные подробности я узнал куда позже, в палате, от соцработника, когда док меня подштопал. Трубой мне захерачили так, что лопнула селезенка. Ну меня в больничку свезли и сразу на стол – резать там, шить. Я не слишком потом печалился. Подумаешь, двести граммов гнили долой – делов-то! Только главный кудесник мне растолковал, что теперь я должен каждый день колеса глотать, антибиотики всякие, раз в пять лет уколы, и чтоб берег себя как зеницу ока: малейший жар – вызывай «Скорую»!

Тут же приставили ко мне соску-соцработника, девчонку только-только со школьной скамьи. Она все смотрела в пол и грызла ногти.

– Мсье Жан-Пьер, мы с вами…

– Все зовут меня мистер Майк.

– А в документах написано Мишель Жан-Пьер. Я так и не поняла: Жан-Пьер – это имя или фамилия?

– Ты, красава, уши прочисти. Говорят тебе: зови меня мистер Майк.

– Ладно, как скажете. Только в бумагах я все равно не могу ничего исправить. Так вот, мистер Майк, мы с вами должны придумать, как вам жить дальше. На улицу возвращаться нельзя, здоровье не позволяет, оно у вас теперь хрупкое.

– Отлично! И что, пойдем к тебе?

– Если честно, у нас пока нет ничего определенного. Я, конечно, поставлю вас на учет, однако очереди в государственные приюты громадные. Поймите, прежде всего мы заботимся о тех, у кого шизофрения, рак, склероз. О самых тяжелых больных. Мне очень жаль, поверьте…

– Я тебя умоляю, лапа. Я давно уже вырос и не жду подарков от деда с белой бородой и в красном колпаке.

Я даже пожалел ее, до того мелкая расстроилась.

– Есть одна организация, которая сотрудничает со многими больницами и помогает тем, у кого проблемы со здоровьем. Я передам им ваши документы, вдруг они вас возьмут… Но предупреждаю, у них дел невпроворот. Мистер Майк! Вы вообще меня слушаете? Почему вы улыбаетесь? Что здесь смешного?

– Слышь, коза, ты зря теряешь время. Хватай под мышку книжки и ступай петь караоке с одноклассниками. Говорить больше не о чем. Беги!

– Вы думаете, мне легко…

– Думать вредно. Но я надеюсь, что ты, малявка, спасешь мне жизнь.

Мне вообще никто не нужен, вот что! Брюхо вспороли недавно, вон красная полоса, шов не зажил еще. Выписали рецепт, длиннющий, как рулон туалетной бумаги. На минеральную воду и все прочее. Но проблемы со здоровьем — это не про меня, учти, солнышко! Меня ждет не дождется мой теплый славный подъезд, удобные ступени. Зима скоро кончится, заживу лучше всех, не боись! Много ты понимаешь! Мне еще и сорока нет. Если на улице будет тихо, протяну до пятидесяти как пить дать.

Она заторопилась, заелозила, сгребла бумажки, встала.

– Что ж, до свидания, мсье, поправляйтесь поскорей, удачи вам.

– Поправлюсь, зуб даю!

Док позволил неделю перекантоваться в больничке. Рай, да и только! Кровать как у людей, дрыхнешь на чистых простынях, их меняют каждый божий день – красота! Не всем такая пруха. Сестрички клеятся, я парень видный. На все для меня готовы. Притворяюсь, что сплю, а они шу-шу-шу и тычут пальцами в мои татуировки. Вертят хвостом, дурехи, будто я не раскусил еще все их фокусы. Я не вчера родился. Знаем, плавали. Бабы!

Однако грех не попользоваться. Кричу им:

– А ну, кто принесет мне пивка холодненького, красули?

– Мистер Майк, мы же вам говорили, тут больница, нельзя!

– Ладно уж! Одну баночку. Только вы уж нас не выдавайте, обещаете? Поклянитесь! Все равно вас завтра выпишут…

Завтра? Уже? Так быстро? В последние дни холода завернули лютые. Из окна палаты я видел, что все тротуары обледенели, заблестели на зимнем бестолковом солнце. Нужно подыскать местечко в котельной, и чтобы никакой гад не прикапывался.

Снова здорово, иди туда, не знаю куда. Невидимый враг повсюду. Пузо лопнет – наплевать, под рубахой не видать.

Я вылакал драгоценный пивасик с чувством, с толком, с расстановкой. Стемнело. По коридору проехала последняя тележка, все угомонились. Я проглотил снотворное, что мне оставила на тумбочке дежурная сестра. И позабыл обо всех примочках, без которых на улице пропадешь. Перестал быть страшным и сильным. Уснул сном младенца. Так я и в детстве не спал. Не было у меня детства.

Мариэтта

Шарль приехал, клокоча от ярости. Сжал кулаки, заскрежетал зубами. Глава педсовета вызвал его в школу из министерства.

Я была так потрясена, растеряна, убита, что ничего не поняла. Бросилась к нему, понадеялась на утешение, поддержку. Разве он не клялся перед алтарем, что будет со мной в горе и в радости? Разве муж не должен защищать жену вопреки всему против всех? Пусть наша семейная жизнь давно разладилась, пусть он бесчувственный эгоист. На этот раз он заступится за меня, выскажет горькую правду в лицо директору, завучу, моим коллегам, ученикам. Поведает о моих обидах, приступах паники, постоянной бессоннице, отчаянии, потере аппетита. О том, как я изнемогала, проверяя по ночам горы тетрадей, о том, как молча терпела все издевательства. Он пригрозит им судом, компенсацией за моральный ущерб. Напомнит, что ответственность за происшедшее ложится на их плечи. Наконец-то они осознают истину: я невинная жертва, затравленная, всеми покинутая. Вот к чему привело их долгое бесчеловечное равнодушие!

Шарль – один из сильных мира сего. Он награжден орденом Почетного легиона, есть у него и другие награды. К такому влиятельному солидному человеку не просто прислушаются, ему все послушны! Он хозяин жизни в полном смысле слова. Ему не только многое принадлежит – ему многие повинуются. Да, между нами существуют разногласия (согласия никогда и не было, увы). Да, теперь мы редко общаемся, фактически живем врозь. Но я по-прежнему его супруга, мать его детей. Оберегать меня – его святая обязанность. Хотя бы перед самим собой.

Но Шарль не обнял меня и не защитил. Он холодно отстранился.

– Бедняжка, теперь для всех очевидно, что ты сошла с ума, – произнес он с презрением.

От неожиданности у меня пресеклось дыхание, внутри все перевернулось. «Ты сошла с ума», – заявил мой муж!

Он отвернулся и заговорил с завучем:

– Поверьте, я глубоко сожалею о случившемся. Мы с вами оказались в сущем аду. Будем же поддерживать друг друга. Я признаю справедливость любых административных взысканий. Когда от родителей поступит жалоба, мой адвокат постарается все уладить в интересах коллежа. Заверьте директора в моей готовности вам помочь. Прошу лишь об одном: постарайтесь, чтобы скандал не разгорелся. Я ведь могу рассчитывать на вашу деликатность? – Муж грубо схватил меня за руку. – Поторопись, выйдем через заднюю дверь. Быстрее! Или ты полагаешь, что у меня только и дел, что возиться с полоумной женой? По твоей милости я пропустил очень важное совещание. Боже! О чем ты только думала? Как могла так унизить меня, предать, выставить на посмешище? Неужели ты задумала пустить мою карьеру под откос?

Я смотрела на него, окаменев, и не верила собственным ушам. Карьера? Унижение? Посмешище? Рушится вся моя жизнь, а он толкует о своей репутации, об общественном мнении, о врагах, которые не преминут воспользоваться моим промахом. Его ни в коей мере не интересовали причины моего поступка. Он даже не спросил, почему я дала ученику пощечину. Не почувствовал, что я миновала последний предел. Не попытался оправдать меня. Для него я виновна априори.

Машина затормозила перед домом. Он оставил меня у дверей, будто ненужный громоздкий чемодан.

– Я вызвал врача. Он обещал прийти в первой половине дня.

– А ты разве не останешься? Куда ты едешь?

– Мне что, и дальше нянчиться с тобой? Я еду тушить пожар, который ты учинила. До выборов осталось три месяца, и я вовсе не хочу, чтобы мое имя изваляли в грязи. Вероятно, происки оппозиции тебя не волнуют? Заметно! В газетах появятся заголовки: «Жена Ламбера слетела с катушек! Она искалечила ученика. Она невменяема!» Сколько времени и денег уйдет на то, чтобы замять скандал! Кто, по-твоему, будет умасливать директора и родителей мальчика? Хоть бы они согласились на переговоры! Посмотрим, насколько серьезны его телесные повреждения. Из-за тебя сплошные убытки, расходы, неприятности… Так что позволь доверить твою драгоценную персону первоклассному специалисту и удалиться. Я еду прибирать за тобой, дорогая!

Не хочу, чтобы мое имя изваляли в грязи! Но ведь это он настоял при заключении брачного контракта, чтобы я сменила девичью фамилию. Клялся, что обожает меня, боготворит. Сегодня это прозвучало бы дико, никто не говорит таких слов, тем не менее тогда он твердил всем и каждому: «Я не могу жить без нее, я схожу по ней с ума! Мариэтта – мое сокровище, чистое золото, бриллиант!»

Напрасно девушки не обращают внимания на лепет влюбленных женихов. Шарль ясно заявлял о том, что я его собственность, материальная ценность, унаследованное имущество, которое вполне можно переплавить и огранить. Когда мы познакомились, он был выпускником престижнейшей школы, где училась одна элита, и только начинал в парламенте свой путь к вершине власти. Мечтал занять пост своего непосредственного начальника и преуспел.

Шарль преуспевал всегда, везде и во всем. Он испещрял тысячи страниц сложнейшими стратегическими планами, схемами и подсчетами. Таким образом ему удавалось внести поправку в законопроект, добиться поддержки электората, привлечь инвесторов, устроить прием, собрать родню, отправиться к морю, купить загородный дом, квартиру, машину… Он прогнозировал, анализировал и моделировал любую жизненную ситуацию. Наши сыновья и те – результат его аналитической деятельности. В записной книжке Шарля обозначен благоприятный день для зачатия, адрес лучшего гинеколога, течение беременности, срок родов.

В первые годы совместной жизни я еще пыталась оспаривать некоторые его решения и высказывать разумные сомнения.

– Тебе не кажется, что лучше приобрести дом и сад в пригороде, нежели городскую квартиру?

– Глупышка, а ты хорошо изучила рынок недвижимости? Учла потери в случае повторной продажи? Рентабельность? Расходы на содержание? Мне казалось, ты преподаешь историю и географию, а не математику…

В первые годы я просто не замечала того, что ему доставляет удовольствие унижать меня, подавлять, издеваться. Не ощущала яда в его иронии. Вытесняла, игнорировала.

Шарль решил, что выгоднее всего поселиться в деловой части города. Нас окружали одни лишь офисы, и по вечерам весь дом погружался в мертвую тишину. Никаких магазинов поблизости. До коллежа мне приходилось добираться часами. Каждое утро я поднималась в половине седьмого, готовила завтрак для мужа и сыновей, а затем уезжала на работу, даже не повидавшись с ними.

Однажды мы ужинали с друзьями Шарля, и одна дама, услышав о моем распорядке дня, очень удивилась.

– Неужели вам не обидно терять столько времени в городском транспорте?

Шарль возразил с обворожительной улыбкой:

– Вы забываете, что Мариэтта подвизается в сфере государственного образования. Всего восемнадцать рабочих часов в неделю, фиксированная зарплата, оплаченный четырехмесячный отпуск. У нее столько свободного времени, что его просто некуда девать!

Провокация в чистом виде. Он дразнил меня, прекрасно сознавая, сколько сил отнимает у меня преподавание, как преданно я служу своему делу. Надеялся, что я не сдержусь, стану спорить. Вот тогда он продемонстрирует всем свой ораторский дар, отразит мои возражения колкостями, отточенными афоризмами. На виду у всех истерзать жену, мучить и оскорблять, прикрываясь юмором, – ничто не доставляло ему большего удовольствия. И при этом Шарль очень чутко улавливал настроение аудитории. Если вдруг – хотя такое случалось крайне редко – воцарялось неловкое молчание или кто-то из гостей (о, чудо!) начинал меня защищать («Шарль, уймись, откуда столько сарказма?»), он мгновенно менял тактику: «Полно, милая Мариэтта знает, как я люблю ее. Она нисколько не обижается, я просто пошутил».

Неужели я когда-то любила этого человека? Может быть, когда мы с ним только познакомились, он был или казался другим? Возможно, меня ослепило желание поскорее сбежать из родительского дома?

Заботливый, обаятельный, деятельный, он окружил меня вниманием, постоянно дарил цветы. После каждого свидания я находила в сумочке трогательную записку и какой-нибудь сюрприз. Высокий, красивый, честолюбивый. Ему сулили блестящее будущее, да он и сам упорно к нему стремился. Мне было уже двадцать лет, а я никак не могла решиться отринуть отцовскую власть и зажить самостоятельно. В любовь я не верила, но желала освобождения. И потом ухаживания Шарля мне льстили. Он осыпал меня комплиментами, непрерывно пел дифирамбы. Жюдит, моя лучшая подруга, говорила с нескрываемой завистью: «Мариэтта, тебе крупно повезло!»

Откуда мне было знать, что он выбрал меня потому, что я соответствовала всем критериям образцовой жены, дотошно перечисленным в одной из его записных книжек? Частью плана, необходимым звеном в цепи. Именно то, что нужно: стройная блондинка с правильными чертами лица и светлыми глазами, сдержанная, спокойная, вышколенная, покладистая. Неспособная взбунтоваться, устроить скандал.

Добропорядочная, предсказуемая. Идеальная спутница жизни политического деятеля, чья безукоризненная семейная жизнь вызывает восхищение избирателей. Через несколько лет после свадьбы он сам без всякого стеснения заявил мне об этом.

Мы столько лет прожили вместе, а я до сих пор не знаю, как на самом деле муж ко мне относится. Способен ли он вообще на какие-то чувства. Любил ли он вообще хоть кого-нибудь. Похоже, Шарль только и делал, что ставил перед собой цели и добивался их. В данном случае завоевал, вернее, поработил подходящую женщину. И гордился очередной победой. А чтобы лишний раз насладиться ощущением превосходства, показать, кто тут хозяин, время от времени наносил мне болезненные удары. Доводил до того, что я готова была уйти, развестись с ним. Тут он якобы опоминался, велеречиво просил прощения, клялся в пламенной страсти, давал громкие обещания и никогда их не исполнял.

Затем, как нетрудно догадаться, пылкий влюбленный вновь превращался в тирана. Можно позавидовать его актерскому дарованию.

Мои родители души в нем не чаяли. Лучшего зятя и представить себе нельзя: внимателен, уважителен, безгранично предан семье, трудолюбив, готов на все ради своего клана, благороден и щедр. Он дарил им дорогие подарки, охотно отправлял в круизы.

Сыновья восхищаются им, жалуются, что он редко бывает дома. Шарль в ответ:

– Мальчики, я стараюсь исключительно ради вас. Поверьте, я бы охотно возвращался в семь вечера, как ваша мама, садился на диван и вместе с вами заново открывал для себя столько прекрасного и интересного!

Не могу сказать, что мы вместе с Тома и Максом открываем прекрасное. Я приползаю из коллежа чуть живая, без сил, а они сидят, часами уткнувшись каждый в свой ноутбук, планшет, смартфон. Спасибо, если поднимут головы и поздороваются. Помогают лишь изредка, неохотно, спустя рукава. Я привыкла, не жалуюсь. По сравнению с Зебрански они у меня – воплощение благовоспитанности и дружелюбия. Меня утешает мысль, что переходный возраст пройдет – все подростки такие – и в один прекрасный день они вспомнят, как мы с ними в детстве играли, возились, радовались, удивлялись. Повзрослеют и поймут, как нежно привязаны к маме, а мама – к ним. Взглянут на меня иначе.

Шарль вызвал на дом психиатра. Доктор принялся расспрашивать меня обо всем, но ответов не слушал. Вместо этого сам пустился в пространные рассуждения. Я не обижалась. В конце концов, никому не под силу за час разобраться с подавленным гневом, фрустрациями, разочарованиями, накопленными за двадцать лет. Пока он нанизывал слова, анализируя мой поступок, у меня перед глазами проплывали разные картины. Вот Зебрански скатывается по лестнице, ударяясь о ступени с жутким стуком. Вот мсье Виншон укоризненно цокает языком: «Ай-яй-яй, мадам Ламбер, нехорошо опаздывать, поторопитесь!» Искаженное от гнева лицо Шарля. Двадцать восемь учеников смотрят на меня, разом засунув в рот карандаши. Больница, куда я попала в семнадцать лет. Подруга Жюдит с завистью качает головой: «Мариэтта, тебе крупно повезло!» Я снова начала задыхаться, почувствовала беспричинный страх. Злые козни повсюду!

У доктора изначально сложилось обо мне определенное мнение. Полагаю, не без помощи Шарля. Он прописал мне курс антидепрессантов, которые я спрячу подальше в ящик и ни за что не стану принимать. А еще велел уехать на две недели в специальный санаторий.

– Вам там понравится. Санаторий славится на всю страну. Красивое здание посреди огромного парка. Вы поправитесь. Говоря точнее, вам станет лучше. В таких случаях единственный выход – нарушить привычный ход жизни.

«Нарушить!» Какое неприятное резкое слово. И он полагал, что это меня утешит?

Доктор за десять минут по телефону договорился о том, чтоб меня там приняли. Перезвонил Шарлю, но тот «был временно недоступен». Пришлось оставить сообщение его секретарше.

Уже в дверях психиатр отечески потрепал меня по плечу.

– Вот все и закончилось, мадам Ламбер. Все позади. Теперь дела пойдут на лад.

Милли

Само собой, я должна была предположить, что начнутся бесконечные исследования, тесты, проверки. Мне задавали десятки вопросов, показывали картинки, фотографии. Я на все отвечала лишь «нет», «нет» и «нет».

Сперва боялась, что меня разоблачат и вышвырнут. Потом успокоилась. Мне стремились помочь, никто и не думал бросать беспомощную больную одну в пустоте. Я стала для врачей событием, загадкой, особым случаем в практике. Каждый стремился что-то придумать, пытался оживить мою память, восполнить пробелы, ощущал, что на него возложена важная миссия. Я слышала, как они тревожно переговаривались в коридоре:

– Беда в том, что у нее нет родных.

– Девушка совсем одна, но в таком состоянии она не сможет позаботиться о себе.

Перво-наперво мне решили придумать имя. Я сказала: «Мне нравится Зельда». Они оживились, засуетились:

– А кого еще так звали, мадемуазель, вы не помните?

– Нет.

– Может быть, персонажа видеоигры или писательницу с причудами? Вы услышали это имя в раннем детстве или в школе? Какие ассоциации оно у вас вызывает? Попробуйте восстановить хотя бы смутный образ, ощущение, звук голоса, который его произнес.

– Не могу.

– Такое имя не приходит на ум случайно. Вы выбрали его неспроста!

Конечно, неспроста. Я выбрала его специально для них. Ведь они любили фэнтези-игры Сигэру Миямото по манге. Чтобы они где-то там, далеко-далеко, поняли, что их я не забуду ни в коем случае. Они останутся в моей памяти навсегда. Амнезия придумана вовсе не им назло. Они живы в моем сердце навеки.

Оказалось, что притворяться не так уж сложно. Все-таки я выпрыгнула из окна, упала с семиметровой высоты, поэтому никто не заподозрил, что я симулянтка. Наоборот, весь персонал искренне мне сочувствовал. Люди до того прониклись, что обсуждали, как поступили бы на моем месте: решились бы шагнуть в неизвестность или предпочли погибнуть в огне, задохнувшись угарным газом.

Но больше всего врачей и сестер волновало мое ближайшее будущее. Куда меня девать? Кто обо мне позаботится? Иногда их тревога передавалась мне. Я пугалась, начинала метаться, беспокоиться. И зачем только я затеяла всю эту катавасию, доставила столько хлопот, переступила запретную черту? Не лучше ли, пока не поздно, пока я еще в больнице, одуматься, признаться, повиниться?

– Доктор, у меня нет никакой амнезии. Я все выдумала. Захотела избежать наказания, хотя прежде считала его справедливым. Признаю свою ошибку и раскаиваюсь. Я поступила низко, малодушно, простите меня. От неизбывной неискупимой вины устаешь. Пожизненный приговор – тяжкая ноша.

А в следующий миг успокаивалась и думала о том, что мне дали второй шанс. Я вовсе не подлая трусиха, которая воспользовалась подвернувшимся случаем. Пожар – не случайность! Огонь очищает, освобождает, обращает прошлое в пепел, чтобы человек мог родиться заново. Для меня пробил час перемен. Я обязана принять подарок судьбы со смирением и благодарностью. Начать новую жизнь во что бы то ни стало. Это мой долг. Я не могу отказаться. С провидением не торгуются.

Однажды утром я сидела у окна, безвольно развалившись в сером дерматиновом кресле, и смотрела, как ветер треплет верхушки деревьев возле больничной парковки, как на фоне неба они колышутся все вместе, похожие на гребень волны. Я ни о чем не думала, просто убивала время. Внезапно медсестра тронула меня за плечо и сказала:

– Зельда, к вам пришли.

Пришли? Ко мне? От ужаса у меня перехватило дыхание. Неужели все кончено? Кто мог меня опознать? Родители? Но как? Канарек? А вдруг почтальон, с которым мы как-то столкнулись у почтовых ящиков, запомнил имя на конверте и мое лицо?

Все оборвалось внутри. Миг отчаяния длился целую вечность. «Нет, не может быть! Я так старалась, молилась, клялась, что изменюсь и исправлюсь… Это несправедливо!»

На пороге возник немолодой человек с бейджиком на груди и толстой папкой под мышкой. Он смотрел на меня смущенно и с любопытством. Я никогда не видела его прежде, уж это точно.

– Меня зовут Жан, – произнес он с улыбкой. – Я представитель благотворительной организации, так называемой Мастерской. Быть может, вы о нас слышали? Мы помогаем людям в непростых жизненных ситуациях, потерпевшим, жертвам обстоятельств. Поддерживаем их психологически, юридически и материально, если потребуется. Делаем все возможное, не даем им пропасть. Нам позвонили из больницы и рассказали о вашей проблеме.

У меня отлегло от сердца, я вздохнула с величайшим облегчением.

– Врачи постараются реанимировать вашу память, – продолжал он после небольшой паузы. – Но вам в любом случае предстоит заново осваивать внешний мир, искать свое место в нем, строить планы, а затем их осуществлять. Вот тут-то мы и можем пригодиться. Само собой, без вашего согласия мы не станем вмешиваться. Это всего лишь приглашение на танец, никакого давления. Итак, что вы мне ответите, мадемуазель?

Мне захотелось обнять его и расцеловать.

– Вас мне сам Бог послал!

– Вы тоже для нас дар небес, поверьте.

Жан оказался не только вежливым и деликатным, но вдобавок еще и необычайно деятельным и дельным. Еще до полудня он успел переговорить со всеми врачами, оформить нужные документы. Итак, на следующей неделе я отправлюсь из больницы в «Мастерскую», там для меня приготовят комнату, Жан сам заедет за мной.

Обговаривая детали предстоящего переезда, он не торопился, тщательно подбирал слова, старался, чтобы между нами не возникло недоразумений.

– Зельда, вас действительно это устраивает? Возражений нет? Если что-то неясно, спрашивайте, не стесняйтесь.

Я отчетливо видела: Жан не хотел принуждать меня, боялся бестактно задеть мои чувства. Ему казалось, что испуганная, растерянная девушка, какой он считал меня, особенно беззащитна и ранима. Его предупредительность и чуткость восхищали, удивляли. Я была счастлива, мне так повезло! Правда, иногда в его глазах угадывалась затаенная беспричинная грусть. Может быть, Жана посещала мысль, что все его усилия тщетны? Однако вскоре воодушевление брало верх над печалью, поистине его преданность делу спасения несчастных безгранична!

Когда он ушел, медсестра с завистью проговорила:

– Вы теперь в надежных руках. Их еще называют «Мастерская чудес».

За два дня до выписки Жан пришел ко мне с планшетом.

– Пора обновить ваш гардероб!

Кое-какой одежкой больница меня снабдила. Мне дали спортивный костюм, халат, две пижамы, две майки со знаком Красного Креста, нижнее белье. Но все это было мне сильно велико.

– Вы должны выйти отсюда нарядной, готовой начать новую жизнь. Девушке особенно важно хорошо выглядеть, верно? Тут свой особый глубокий смысл.

Долгое время мне было наплевать, как я выгляжу. Выбирая одежду, я думала лишь о цене и о том, как наниматели представляют себе достойную секретаршу. Ничего яркого, обтягивающего, привлекающего взгляд. Классический офисный стиль. Сдержанные пастельные тона. Крой, не стесняющий движения. Добротная ткань, которую легко стирать и гладить, чтоб не лоснилась и не вытягивалась.

На распродажах и в дешевых магазинах я быстро ощупывала вещь, проверяла, моего ли она размера, и покупала, не примеряя. Мне и в голову не приходило, идет она мне или нет, мой ли это стиль… Я избегала зеркал.

Жан показал мне десятки платьев, брюк, блузок, юбок, свитеров, курток, пальто, туфель, сапог. Скромных, роскошных, модных, винтажных. Я могла одеться как хиппи или как фотомодель. Выбрать любой бренд, не стесняясь в средствах. Я растерялась…

– Не торопитесь, Зельда. Свою идентичность не так-то легко восстановить. Внешний вид следует тщательно продумать. Сегодня вы решаете, в чем выйдете из больницы. Об остальном мы позаботимся позже. Но и сейчас я никуда не спешу. Спокойно прикидывайте, подбирайте то, что вам подходит.

Я указала на черное короткое платье, кофточку, плащ и туфли на высоченном каблуке. Медсестра у меня за спиной присвистнула.

– Восемь сантиметров! Подумать только! Я бы ни за что не стала ковылять на таких ходулях. Вот вам и идентичность! Вы, Зельда, наверное, в банке работали. Цифры, счета, переводы ничего вам не говорят? Вы из тех молодых да ранних в строгих пиджаках, на шпильках, которые зашибают миллионы, не вылезая из-за компьютера, да?

Она осеклась. Жан смотрел на нее с крайним негодованием.

– Отлично. – Он постарался меня подбодрить. – Завтра я вам принесу все это для примерки.

Он смущенно поцеловал меня в лоб, выключил планшет и удалился.

Между тем стемнело. Я дождалась, пока уйдут последние посетители. Затем вышла из палаты в коридор и попыталась ходить на цыпочках, удерживая равновесие. Мое сердце отчаянно билось, стоило кому-нибудь появиться вдалеке или внезапно хлопнуть дверью. Я боялась, что меня застигнут врасплох, уличат в обмане.

У меня плоскостопие из-за дешевой обуви без каблука. Как я втиснусь в узкие лодочки? Я сутулая, не привыкла ходить прямо. Спина и ноги будут отчаянно болеть. Но длительное мучительное преображение необходимо, неизбежно.

Я готова к нему.