Текст книги "Путешествие вокруг вулкана"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

10. НАЙДЕМ ЛИ РАДОСТЬ?

В бреду меня преследовал один и тот же сон. Будто Василию угрожает опасность, я хочу его догнать и предупредить, а он идет себе не зная. Он пробирается заболоченным лесом, захламленными вырубками, я спешу за ним. Зову его: Василий, Василий! Он приостанавливается, смотрит по сторонам, как бы прислушиваясь, откуда зов. И опять идет. Вдруг он погружается в болото – по колено, по пояс, по шею… Тонет он молча, даже как-то безразлично, будто так и надо, будто ему все равно.

– Василий! Василий! – в ужасе кричу я.

И снова я догоняю его. Он плывет по Ыйдыге в резиновой лодке. Впереди пороги. Течение все стремительней. Он спокойно гребет, ничего не замечая. А я бегаю по берегу и зову его: Василий!

Или снилось так: будто он идет какими-то городскими трущобами (в кинофильмах, что ли, я видела такие?), напевая, не оглядываясь. А за ним крадутся какие-то уголовники. Хотят его убить. И опять я догоняю его: предупредить, спасти.

– Василий! Василий!

Когда пришла в себя, было утро. Я находилась в отдельной палате. Помню, я сразу поняла, что в больнице. Небольшая, узкая комната, тумбочка, стол, лежу на кровати, лицом к открытому настежь окну. Из окна плывет свежий, холодный воздух, словно настоянный на хвое. И на фоне голубого неба мохнатая, зеленая ветка ели.

Как хорошо!

Никого возле меня не было, и я закрыла глаза. Но через минуту снова открыла. Мне уже не хотелось спать. Пошевелилась – больно, особенно в бедре. Я лежала в бязевой сорочке, накрытая байковым одеялом. Кажется, была туго забинтована. Я все помнила. Но не помнила, что произошло с вертолетом. Авария, что ли? Живы ли Марк, Харитон? Меня пронизал страх: а вдруг они погибли? Стала звать кого-нибудь, но голос был очень слаб. Наверное, долго болела.

Все же меня, верно, услышали. В палату вошла молоденькая черноглазая сестра. Посмотрела на меня, радостно всплеснула руками и убежала. Через минуту в комнату вошла пожилая женщина в белом халате и шапочке на темных волосах. У нее было, пожалуй, некрасивое лицо, но доброе и симпатичное. Она присела ко мне на кровать и стала щупать пульс.

– Они живы? – спросила я. – Лосев и Чугунов живы?

– Не волнуйтесь, они живы. Мы отрезали вам косы, не будете сердиться? Была высокая температура. Мы оставили достаточно – до плеч.

– Скрываете от меня! – удрученно пробормотала я. – Если они живы, пусть придут.

– Придут еще, все ваши друзья придут. О вас каждый день справлялись. А пока – покой! И примите вот это…

Она сама дала мне ложку горькой микстуры. Потом сестра сделала укол, довольно болезненный. Я возвращалась к жизни.

Александра Прокофьевна (так звали хирурга, выходившего меня) потрепала меня по спутанным волосам и ушла. Медсестра Люся причесала меня, умыла и тоже ушла. Я уснула. Но к обеду проснулась и первый раз пообедала сама. Причем с аппетитом. Только спрашивала у всех по очереди: правда ли, что Лосев и Чугунов живы?

– Ладно, Чугунова мы вам покажем немедленно. Можно разрешить ему встать… А Марка Александровича увидите, когда он вернется с очередного полета. Он отделался легче вас обоих и уже приступил к работе.

Через пять минут ко мне вошел Харитон. В тесном для него больничном халате и шлепанцах, хорошо выбритый и аккуратно подстриженный, он казался слабее и моложе. Он был очень бледен – быстро с него сошел загар!

– Здравствуй, сестричка! – сказал Харитон взволнованно и присел на кровать.

– Как себя чувствует Марк? – спросила я, все еще опасаясь, вдруг скажет: он разбился.

– Жив. Вечером зайдет. Он почти каждый день заходит. Напугались мы все за тебя. Шутка ли, столько дней без сознания. Вот и на войне не была, а контужена.

Он посмотрел на врача, и Александра Прокофьевна, чуть поколебавшись, вышла. Харитон, ухмыльнувшись, наклонился ко мне:

– Я написал братухе, как ты звала его днем и ночью. Как жизнь мне спасла. А я здорово перетрухнул на горе-то! Чуть заживо не испекся. До сих пор внутри горит…

– А почему ты не бежал к Ыйдыге?

– Лодки-то нет! В такой быстрине долго не продержишься. Там знаешь что творилось на берегу. Адово пекло!! Марк Александрович рассказывал: все сгорело. Одни черные пни остались. Жалко. Эх, жалко! Я там каждую поляночку знаю.

– Харитон, что с нами случилось?

– А-а! Парашютисты-пожарники заложили в шурфы взрывчатку. Ну, и громыхнули. Навстречу огню. А Марк Александрович – в дыму-то не видать, как раз пролетал над заградительной полосой. Нас и шарахнуло. Хорошо, хоть упала «стрекоза» на деревья – спружинило. А то бы разбились до смерти. У Марка Александровича было легкое сотрясение мозга. Тоже здесь с нами лежал. Но через неделю выписался, под расписку – по своему желанию. Накануне выписки всю ночь, как есть, не спал. Все ходил к твоей палате слушать, как ты Ваську кличешь. В бреду только о нем и говорила…

– Харитон! А космонавты? Откуда они здесь взялись?

– Какие космонавты?

– Я видела космонавтов.

– В бреду, наверно.

– Неужели в бреду? Так явственно… Харитон!

– Что, сестричка?

– А ты не написал брату, что я здесь остаюсь работать?

– Написал. А как же. Все написал. Дескать, упустишь ты ее, дурило!

Он помолчал, морща лоб.

– Слышь, я как поправлюсь, суд будет… но только за браконьерство. Пинегин за меня просил. Отказывается против меня свидетельствовать. Заявил, что ружье само выстрелило, по нечаянности. А браконьерства не прощает!

– Ну, вот видишь, какой Ефрем Георгиевич хороший! Харитон промолчал, только вытер с носа бисеринки пота.

Мне что-то опять стало нехорошо. Должно быть, я побледнела. Харитон тихо вышел.

С этого дня я начала поправляться, но почему-то медленнее, чем можно было ожидать от такой крепкой девушки. Александра Прокофьевна при обходе хмурилась и все спрашивала, может, мне чего-нибудь хочется. Но мне ничего не хотелось.

У меня была контузия и вывих бедра. Хорошо, что, когда вправляли, я была без сознания. Боль, наверно, ужасная!

Вечером пришел Марк, обрадованный, что я поправляюсь.

– Ну же и перепугали вы нас всех! – весело сказал он, присаживаясь рядом на стул и протягивая мне букетик полевых цветов. Это были скромные, северные цветы: синие колокольчики, розовый иван-чай, какие-то желтые похожие на астры цветики. Пока я с наслаждением нюхаю цветы – пахнет ванилью, – Марк старается незаметно положить в тумбочку «передачу». Первый раз я видела Марка не в форме летчика лесной авиации, а в синем костюме в полосочку. Марк тоже сильно похудел и осунулся.

– Меня грызет вина, – подавленно сказал он. – Разбил вертолет, чуть не погубил вас… Хорошо еще, как раз взял вверх, а то не отделались бы так легко.

Ни словом он меня не попрекнул, что я сама, без его разрешения, залезла в вертолет. Но ведь я пригодилась? Узнав насчет космонавтов, он рассмеялся.

– Нет, это был не бред. То были наши парашютисты в новых, специальных костюмах. Отличное изобретение. Вроде как у водолазов. Да, пожалуй, похоже на космонавтов.

Марк был грустен, и я сказала, что никакой его вины нет. Наоборот, он спас человека! Не всякий стал бы рисковать.

– В нашей работе каждый день рискуют, – возразил он. Я стала расспрашивать о Марии Кирилловне и остальных.

– Посылают вам привет! Очень беспокоились о вас. Я вчера был у них. Успокоил кое-как. Жаль, я не знал, что вы уже пришли в себя. Теперь обрадую их.

– Как же они обходятся без меня?

– Профессор направил им другого сотрудника. Какого-то молодого человека. Михаил Герасимович очень беспокоился за вас.

– О! На мое место…

Я была огорчена и раздосадована. Марк меня успокоил, как мог. И то – пока я поправлюсь, они закончат экспедицию!

Ведь маршрут лишь до Вечного Порога. Да и Марии Кирилловне пора принимать лесхоз. В отпуск она уже не пойдет.

– А Ефрем Георгиевич как себя чувствует? Он уже вернулся из санатория?

– Он уже дома с сыном. Поправился! Я с ним говорил по поводу Харитона. С начальником милиции тоже… Парень сильно изменился. К тому же больной. У него ведь обожжены легкие. Надышался раскаленного воздуха. Начальник милиции сказал, что, если Харитон поступит на работу, – отделается штрафом. Еще один раз поверят ему. Но Харитон до этого ничего и не обещал. Только доказывал, что тайга ничья и там всякий может охотиться. А теперь дал слово. Звал его к нам в лесную авиацию. Но он отказался наотрез. И вспоминать не может о пожаре.

Марк рассмеялся.

– Харитон говорит, что вы обещали ему место лесника?

– Да, обещала! Ох, как хорошо…

– Что хорошо?

– Что я остаюсь работать на Ыйдыге. Марк, вы познакомите меня с вашим отцом? Ведь контора нового лесхоза будет здесь, на Вечном Пороге. Будем часто видеться.

– Спасибо. Я приведу отца к вам. Много ему говорил о вас.

– Обо мне?

Марк невесело усмехнулся и взял мою руку.

– Какая стала худенькая рука… Отец* говорит, что за любимую женщину надо бороться, как за жизнь. В этом он прав, но, кроме того случая, когда эта женщина любит другого… Тася! Вы любите Василия Чугунова? Ведь так?

Наверно, я покраснела – меня бросило в жар, даже слезы выступили.

– Врач запретил мне волноваться, – нашлась я.

Марк тихо рассмеялся. У него была очень хорошая улыбка. Смех его красил.

– При всех обстоятельствах я ваш друг!

– Спасибо, Марк!

Я лежала одна целыми днями, смотрела на ветку ели в окне и раздумывала обо всем. Больше всего о работе лесничихи, которая мне предстоит.

И меня будут звать – «лесничиха». Сумею ли я стать таким хорошим лесничим, как Мария Кирилловна? С чего начать мою научную работу? Так, чтобы она явилась подготовкой, разведкой к главной моей теме о преодолении времени в лесоводстве.

Профессор уже знает, что я остаюсь на Ыйдыге. Он тоже приезжал меня навестить, и я ему сказала, что остаюсь работать с Марией Кирилловной.

Михаил Герасимович меня не отговаривал. Только взял мою руку и по-старомодному поцеловал ее.

– Может, тебе и лучше начать с этого, – сказал он. – Любому научному работнику полезно сначала поработать лесничим. Я тоже начинал с этого, Тася. Только не бросай научных исследований. Впрочем, ты не бросишь. С первого курса я распознал в тебе прирожденного ученого. Ты не теряй связи со мной. Не бойся «отнять время» – кроме удовольствия, ничего мне не доставишь. И Анне Васильевне пиши, хоть открыточки. Она поймет, что некогда. А я буду руководить тобою из Москвы. Что, если тебе для начала взять и разработать такую тему: «Роль селекции древесных пород в разрешении проблемы преодоления времени в лесоводстве». А?

– Мне кажется, к этой теме надо подходить не со стороны селекции!

Профессор искоса, добродушно и лукаво глянул на меня.

– Ага. Мы уже думаем об этом! А с какой же стороны?

– Еще не знаю, – честно призналась я. – Это потом, когда стану настоящим ученым. А пока возьму скромную тему, но постараюсь тщательнее обработать ее. Например: «Изменение биологических, экологических и гидрологических факторов в различных типах хвойного леса».

Профессор крякнул.

– Скромная темка, что и говорить. Ну, мы еще поговорим об этом на прощанье, когда буду уезжать.

Уходя, Михаил Герасимович сказал смущенно:

– Сказать откровенно, я даже рад, что ты здесь остаешься. По двум причинам. На Вечном Пороге организуется не просто лесничество, а опытное лесничество, научной работой которого буду руководить я. И мне очень нужны такие люди, как Пинегина и ты. Вот так-то, Таиса Константиновна Терехова! Поправляйся скорее!

– А вторая причина? Профессор чуть смутился.

– Будешь подальше от этого Василия Чугунова. Не принес бы тебе счастья такой брак. Он бы вечно мешал тебе работать. Вообще лучше бы тебе совсем не выходить замуж, отдать себя целиком научной работе. Скажешь: вот старый эгоист! Может, и так. Но женщине-ученому больше мешает брак, нежели мужчине. Стряпня, дети, пеленки, стирка, а наука страдает. Подумай!

Милый старый эгоист ушел. Может, он и прав? Но оставаться старой девой даже ради науки не хочется. В этом есть что-то унизительное. У меня хватит сил и на семью и на работу. Я уверена.

На Вечном Пороге кипела незнакомая мне жизнь, заплескивая даже сюда, в больницу. С грохотом и дребезжанием проносились по проезжей дороге грузовики, перевозились различные механизмы. Видела не раз в окно, как медленно проплыли шагающий экскаватор, высокие краны. Строительство шло совсем рядом. И в открытое окно доносилась целая трудовая симфония – голоса гидростроя. По ночам сверкала, как молния, электросварка.

Главный врач Александра Прокофьевна была женой начальника гидростроя и часто запросто болтала со мной, рассказывала местные новости. Я уже знала понаслышке о многих замечательных людях гидростроя. Например, о безруком начальнике котлована Зиновии Гусаче. Он был прежде лучшим шофером гидростроя, его звали «король трассы». А потерял он руки потому, что в буран нес на руках воришку, бродягу Клоуна. Александре Прокофьевне пришлось самой ампутировать Зиновию руки. Но она не любит об этом вспоминать. Мне эту историю рассказала медсестра Люся. Я была потрясена.

– И что же теперь этот Клоун? – спросила я.

– Клоун? Он стал человеком. Как же иначе? На него теперь вся стройка смотрит. Такой парень из-за него лишился рук. Клоун сейчас учится на слесаря. Стал серьезнее. Работает за двоих. А Зиновий… Любая девушка у нас пошла бы за него замуж, даром что он без рук. Такой человек. Вот вы его увидите, когда поправитесь.

Мне показалось, что черноглазая Люся сама влюблена в безрукого начальника котлована.

Заходили ко мне и больные: монтажники, бетонщики, шоферы, охотники, геологи. Народ пестрый, громогласный, интересный. Они отвлекали меня от грустных мыслей о неудавшейся, видимо, личной жизни. Я любила Василия, но не верила в него. Я в Харитона больше верила, чем в его брата.

Иногда больница почти пустела. Вообще она никогда не была переполнена. Народ на севере здоровый и хворать не привык. Хлипкому тут нечего делать.

Так шло время. Я медленно поправлялась – почему-то очень медленно.

И все-таки я не понимала Василия. Этот человек был полон неожиданностей. Вот чего я не предвидела, не учла.

Однажды я задремала после обеда и проснулась под вечер. Возле кровати сидел Василий и задумчиво смотрел на меня. Я не могла понять: сон это или снова начался бред.

– Здравствуй, Таиска! – сказал он как ни в чем не бывало и, живо нагнувшись, крепко поцеловал меня в губы. От него пахло табаком и мылом. Губы были твердые и горячие. Я попыталась подняться. Он заботливо взбил подушку и уложил меня поудобнее – выше, и снова поцеловал. Я вдруг заплакала.

– Не реви, – сказал он. – Я умер и родился снова. Я снова начинаю свою жизнь. В третий раз, понимаешь? Я приехал сюда работать. Принимаю леспромхоз. Ты же захотела здесь жить. Почему-то я с самого начала думал, что ты здесь останешься. Ты боялась моей «министерской» квартиры, как чумы. Да-а.

Он вдруг расхохотался, прищурив яркие, серые глаза.

– Будем с Машей драться. Я ведь ее знаю. Вряд ли ее будут интересовать такие прозаические вещи, как выполнение плана вырубки леспромхозом. Что ты на меня уставилась? Удивлена моим появлением? Думаешь, мне уж так нужны все эти звания и степени? Ну, звание кандидата наук мне не помешает. Но с научной работой кончено. Я – хозяйственник! А тебя я не отпущу никогда!!!

– Ты приехал навсегда? – спросила я, когда он выпустил меня из объятий.

– Лет на пять, во всяком случае. Там будет видно.

– Василий! Ты бросил квартиру в Москве? Или забронировал…

– Как ты это сказала… Разве я такой жадный – и здесь, и там? Квартиру я отдал Моссовету.

Я с удивлением смотрела на него. Не ожидала никак.

– Не ожидала от меня?

– А куда ты дел свою шикарную мебель?

Василий ухмыльнулся и стал вылитый Харитон, даже такой же молодой!

– Мебель… половину захватил с собой, то, что покупал сам. Нам же с тобой нужна какая-то обстановка? Едет в контейнерах. Скоро приедет. К твоему выздоровлению. Остальную мебель подарил твоему брату Родиону. Свадебный подарок! Он женился. И я гулял на его свадьбе. Красивую отхватил жену. Похожа на Одри Хепберн. И как это он сумел, такая рохля. Прости! Ты чего обиделась? Таиска!

– Не понимаю, зачем ты хочешь жениться на мне? Ищи такую же красавицу, как эта актриса!

– Такое мое несчастье, полюбил дурнушку и не променяю ее на первую красавицу в мире. Тасенька, моя ненаглядная.

– Пусти!

– Теперь ты быстро выздоровеешь. Вон как раскраснелась. Хорошо мы с тобой заживем, Таиска!

– Ты так думаешь? – спросила я с сомнением.

– Я в этом уверен.

О женитьбе Родиона я уже знала, мне писали из дому. Но что Василий бросил огромнейшую квартиру в Москве, в самом центре города, на Ленинградском проспекте, – это было поразительно! Я посмотрела на Василия с невольным уважением. Значит, он уж не такой практичный и расчетливый, каким я его считала! Может, я все же ошиблась в нем, недооценила? Считала его хуже, меркантильнее, что ли, чем он есть на самом деле.

В тот момент я еще не знала, что прежде, чем сдать свою квартиру в Моссовет, он успешно сменялся с моими родителями. Ведь его квартира была раза в четыре больше нашей. Не знала я и того, что обмен произошел буквально на другой день после моего отъезда в экспедицию. То есть и мама и Василий договорились заранее ко взаимному удовольствию. Меня решили в это дело не посвящать. Ну и мама!

– А твои дети? – спросила я. – Неужели отдашь их совсем?

– Спасибо, Тася! Я знал, что ты так скажешь. Василий заметно повеселел. Детей своих он любил.

– Я их забрал от тещи. Знаю, как она воспитает… по своей покойной жене.

– Ты забрал детей? Молодец! А где же они сейчас?

– Мои ребята? А их взяли на воспитание твои родители.

– Мама?

Я была крайне удивлена. Еще неизвестно было, соглашусь ли я стать женой Василия, а мама уже взяла к себе его ребят. Быстро они договорились!

Я еще не знала тогда, повторяю, об этом обмене квартирами.

– Мы завтра же зарегистрируемся, Таиска! – заверил меня Василий.

– Я же еще в лубках. Не дойду до загса.

– Загс сам придет сюда. Василий Чугунов это сделает. Он это сделал.

Утром во время обхода врача Василий явился в черном костюме, белоснежной сорочке, явно стиляжьем галстуке, по возможности прилизанными непокорными русыми волосами. За ним шли две улыбающиеся женщины: заведующая загсом и депутат райсовета. Собрался весь медперсонал больницы. Не каждый день такое событие! Как я впоследствии узнала, главврач пошла на это потому, что я плохо выздоравливала, и она надеялась, даже была убеждена, что счастье меня подхлестнет. Уж Василий сумел ее заверить в этом.

Итак, мы не успели опомниться, как нас объявили мужем и женой. Поздравили. Пожелали счастья. И удалились.

В явное нарушение всех больничных правил вечером в больнице была вечеринка. Думаю, что такое возможно только на Вечном Пороге, где не слишком придерживаются правил. И главное, все друг друга хорошо знают.

Освободили самую большую палату, сервировали стол (Василий не поскупился на угощение и на вино), новобрачную принесли прямо с кроватью. Я возлежала, как древняя римлянка, вся убранная цветами. Одна из санитарок перед этим вполне резонно доказывала, что цветами убирают только покойниц.

Собрались хозяева: врачи, сестры, санитарки, больные – среди них Харитон – и гости: мой муж, начальник гидростроя Сергей Николаевич Сперанский, незнакомые мне люди разных профессий, Марк. Василий по моему желанию сам его пригласил вместе с отцом. Отец не пришел, а Марк пришел. Милый, добрый и ласковый, как всегда. Мне почему-то было стыдно Марка… Он, кажется, понял мое состояние и успокаивающе потрепал меня по руке, поздравляя. Он был серьезен-серьезен. Подарил мне зеленый кулон из уральского камня на платиновой цепочке (на всю жизнь это мое любимое украшение!) и сказал, что меня ждет очень приятный сюрприз.

– Какой, Марк?

– Увидите!

Свадьба была веселая, хотя и необычная. И «хозяева», и «гости» изрядно подвыпили и пели песни. Василий запевал. У него ведь неплохой баритон.

Но еще до песен раскрылась дверь, и вошли Мария Кирилловна, Кузя, Стрельцов и Ярышкин. Все были принаряженные, «промытые», словно из бани. Марк привез их часа два назад.

Кажется, еще никогда в жизни я так не радовалась. Мы расцеловались с Марией Кирилловной, обе всплакнули, а затем я перецеловала по очереди всех участников экспедиции, чем очень сконфузила скромного Ярышкина. Они все уселись возле меня и стали рассказывать мне новости. Новостей было так много, что Василий решительно прервал рассказы, заявив, что здесь свадьба, а новости потом.

Стали кричать «горько». Пришлось целоваться при Марке, что мне было крайне неудобно. Харитон сиял. Подвыпивший, в новом цветастом халате из бумазеи, он то и дело подходил ко мне и что-нибудь говорил, нежно называя меня сестричкой.

Марк весь вечер не отходил от меня. Василий не ревновал. Самая его положительная черта, что он не ревнив.

– Вот как вышло… – тихонько сказала я Марку, как бы извиняясь за эту свадьбу.

– Вы любите Василия Николаевича, – сдержанно сказал Марк. – Даже в бреду вы звали лишь его. И он, без сомнения, любит вас. Третий лишний. Так я сказал отцу, который рассердился на меня. За что? Разве я виноват, что вы любите другого? Я верю, вам обоим удастся семейная жизнь. Противоположности, говорят, сходятся. У нас с вами слишком много общего. Вроде как брат и сестра.

– Марк, давайте будем на ты? – предложила я. Марк охотно согласился.

Опять подошла Мария Кирилловна, села ко мне на постель и сказала, что профессор вчера улетел на самолете в Москву. Его срочно вызвали. Жалел, что не мог со мною проститься.

– Экспедиция была все же удачной, – сказала я.

– Экспедиция была удачной, – согласилась Мария Кирилловна, – собран большой материал. На будущий год уже его не собрали бы.

– Почему?

– Потому что с весны гидростанция входит в строй, плотина подымет уровень реки. Ыйдыга станет другой рекой. Начнет новую жизнь. Лес теперь будут сплавлять по реке. Ведь все шиверы и пороги будут затоплены. Ыйдыга станет судоходной.

– Опять о делах! – оборвал ее Василий, подходя. – Давайте-ка лучше спляшем!

Столы с остатками еды и вина вытащили в коридор и стали отплясывать под баян. Я полулежала на кровати и смотрела. Медсестра Люся в капроновом платье с оборочками и туфельках на каблучках-шпильках принесла мне зеркало.

– Посмотрите, какая вы сегодня красивая, румяная!

– Счастье красит, – добродушно заметила Мария Кирилловна. На ней было совсем новое платье. Видно, купила его здесь, по приезде.

Василий вышел на середину и велел баянисту играть «цыганочку». А сам плясал. Никогда не думала, что он может так плясать – самобытно, темпераментно.

– Веселый у вас муж! – сказала улыбающаяся Александра Прокофьевна. Марк задумчиво наблюдал за Василием.

В одиннадцать вечера, в самый разгар веселья, принесли телеграмму из дому. Мама, папа и Родион с женой Светой поздравляли меня с браком и желали много лет счастья.

Телеграмму прочли вслух, потом дружно прокричали «горько» и по приказу главного врача стали расходиться по домам.

Пора было и честь знать, потому что – больница. То есть расходиться стали посторонние, а больных – с большим трудом – уложили спать. Меня вместе с кроватью отнесли в мою палату. Василию пришлось удалиться вместе с посторонними. Непреклонная Александра Прокофьевна не разрешила ему остаться даже на «четверть часика», как он просил. Кажется, это обстоятельство вызвало среди приглашенных большое веселье, хотя все и пытались его подавить.

Супруги Сперанские пригласили к себе Василия, Марка, Марию Кирилловну и еще кое-кого и ушли догуливать свадьбу. Через двадцать минут новобрачная осталась одна.

Светлым-светло было на улице, хотя белые ночи уже кончились. Это светила луна, совсем такая, как в Москве. Наша московская луна! Скоро она подобралась к моему окошку, которое по моей просьбе оставили открытым.

Свежая-свежая, холодная-холодная была ночь! Где-то далеко играл баян, пели песни, может, еще догуливали мою свадьбу. Я прислушалась. В соседней мужской палате послышался приглушенный смех, звякнули стаканы. Голос Харитона. Ага, тост за невесту. Видимо, больные своевременно припрятали бутылочку водочки.

Пусть их веселятся, раз им весело! Кажется, в дежурке тоже продолжается вечер, благо главврач ушла. А на квартире начальника гидростроя веселятся жених и мои друзья. Все празднуют мою свадьбу, кроме меня самой. А я лежу здесь одинешенька и даже не знаю, счастлива я или нет.

Хоть бы скорее сняли лубки. Вот я поправлюсь, и Василий заберет меня из больницы к себе. К этому времени он устроится на новой квартире, которую уже приготовили директору леспромхоза. А я начну работать, как лесничая, в лесхозе, где директором будет Мария Кирилловна Пинегина.

Работы будет много, работы интересной, трудной и перспективной. Всех нас ждет много работы. Это было самое ясное и понятное из того, что надвигалось на меня, как будущее. Но я почему-то никак не могла представить, какой будет наша совместная жизнь с Василием.

Я уже понимала, что Василий оставил Москву не из-за меня. В этом я была уверена. Просто он изменил науке, как когда-то изменил поэзии. Видно, не всякий, пишущий хорошие стихи, есть поэт. Как не всякий, защитивший отличную диссертацию, есть ученый.

Пожалуй, Василий правильно сделал, что перешел на хозяйственную работу. Он будет хорошим директором леспромхоза: такой умный, деловитый, практичный. Надеюсь, он будет не из тех директоров, которые за кубометрами древесины не видят леса, живого и прекрасного. Тогда ему действительно придется столкнуться с Марией Кирилловной и… со мной.

Я вдруг ощутила духоту больницы. Хотя окна были открыты.

Все ушли и оставили меня одну в такую ночь, когда я не могу не думать о будущем, а оно так тревожно и непонятно.

Я, кажется, собиралась всплакнуть, когда услышала хриплый шепот, мое имя – какие-то двое людей разыскивали окно моей палаты, стараясь не привлекать к себе внимания. Две знакомые головы в сплюснутых фуражках появились одновременно в проеме окна, и я узнала Стрельцова и Ярышкина.

– Григорий Иванович! Автоном Викентьевич! – позвала я. Оба очень обрадовались и, кряхтя, вылезли на завалинку.

– Вы не спите, Таисия Константиновна? – смущенно осведомился Стрельцов.

– Нет… Не сплю!

– Вот-вот! Автоном и говорит: нипочем, говорит, не уснет она в такую ночь. Одной-то, поди, скучно лежать. Вот мы, значит, и навестили. Уж простите!

– Если возьмете нас к себе работать, в новое лесничество… Мы с полным нашим желанием… – забормотал подвыпивший на свадьбе Ярышкин. – Вы нас знаете.

– Нас обоих вместе! – уточнил Стрельцов. – Очень хотим с вами работать. Можете положиться.

Я поблагодарила их и заверила, что сама хотела предложить им работать и впредь вместе. Мне хотелось смеяться и плакать. Мне вдруг стало так хорошо. И я еще раз сказала:

– Спасибо, друзья!