Текст книги "Всё начинается с любви… Лира и судьба в жизни русских поэтов"

Автор книги: Валентина Коростелёва

Божественная лира
(А. Пушкин)

1

 
О, сколько зим проплыло с той поры,
Как поразила пушкинская строчка!..
Как распахнулись звездные миры
И все туманы разлетелись в клочья!
 

(В.К.)

Не знаю, как у других, а у меня так оно и было. Помню до сих пор нечто, схожее с электрическим током, пронзившим меня всю – от головы до пят. Это мгновение и решило судьбу, хотя до своих стихов еще было не близко. И если Пушкин – Бог в русской поэзии, то и каждый, кого пронзают эти свет, и восторг, и музыка, на какой-то миг тоже ощущает себя почти Богом. И вся собственная дорога – попытка быть причастным великому пути, увидеть вблизи одну из прекраснейших вершин мира, более того, это, как правило, история любви к русскому гению, о котором так просто и емко сказал Аполлон Григорьев: «Пушкин – наше все». И кто бы спорил…

 
…Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
 

(«Признание»)

И была первая встреча с Пушкиным-человеком в Болдино. Как, этот Бог любил общаться с крестьянами? А у этого родника останавливался во время прогулок? Молодая березовая роща, конечно, не могла видеть быстрого и горячего поэта, но как она близка и ему, и нам, сколько в ней прозрачного света, сколько трепета и жизнелюбия! И как теплы и задушевны рассказы болдинских крестьян о поэте, собранные и опубликованные, кажется, волей самих этих людей! Да, барин, но какой!.. Так любят детей, – и прощая им многое, и восхищаясь восторженной непосредственностью. И еще помню высокую опушку невдалеке от Болдина, откуда хорошо видны волны степного ковыля, гуляющие под тихим, почти осенним ветерком… Уж они-то, без сомнения, помнят именитого гостя…

 
Все степь да степь, – куда уж проще,
Все путь да путь, – куда длинней…
Но ждет и днем, и ночью роща
Того, кто стал ей всех родней.
Не мог забыть он эти дали,
Не мог покинуть навсегда!
Быть может, где-то кони стали,
Быть может, где-то с ним беда…
 

(В.К.)

А беда уже начала плести свою ядовитую сеть под стальным петербургским небом… При всей любви к Северной столице какой русский человек простит ей великую трагедию великого поэта?..

Да, прекрасно зная о прозе Александра Сергеевича, мы всё-таки чаще именуем его поэтом. И тут нет ничего странного: жанры разные, а подход к ним схожий.

Та же лаконичность, точность и образность слова, которые не существуют по отдельности, и главное – гармония всех этих компонентов. Что он и сам подчёркивал в заметке «О прозе»: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат». И доказывал это делом. Не случайно по его прозе снимались и, наверное, ещё будут не раз появляться на свет божий новые фильмы. Словно кадр за кадром, идёт текст в той же «Метели»: «Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели».

Удивительно, насколько прозорлив был Александр Сергеевич, давая «путёвку в жизнь» такой прозе! Не по его ли стопам вошли в мировую литературу Гоголь, Толстой, Чехов?..

2

Никак не могла успокоиться, пока не побывала в Пушкинских горах. Дни были прекрасные, закаты на фоне удивительно живописной природы просто фантастические… Сейчас, оказавшись в старом парке где бы то ни было, ступив на прогретую солнцем дорожку аллеи, невольно сравниваю это место со знаменитой аллеей Керн. Удивительно ли, что при сравнении непременно выигрывает та, пушкинская?

 
Ничто не вечно. Увядают липы,
Но остаются чувства и слова.
Ах, рассказать так многое могли бы
Увенчанные солнцем дерева!
 
 
Куда ни глянь, того свиданья мета,
Торжественно-глубока тишина…
О, светлый час опального поэта,
Перед тобой бессильны времена!
 

(В.К.)

Потом, годы спустя, приезжала туда с бригадой писателей на Пушкинские дни. Было много народу, с утра выпал снег, и я заглянула на ярмарку, чтобы сменить босоножки на туфли. Небо и не думало расступаться. Я сидела вместе с другими в президиуме для гостей и дрожала от волнения: с одной стороны – рядом, почти подряд, – классики современной литературы, в том числе Владимир Соколов, с другой – выступать здесь, в святая святых России, перед взором самого Пушкина!.. Что гений был здесь, с нами, – в этом никакого сомнения лично для меня не было. Да еще и небо – то ли опять снег повалит, то ли…

Праздник начался. То поэт выйдет к микрофону, то артист…

«Да здравствует солнце, да скроется тьма!..» – звенели над большой поляной стихи, и вдруг, откуда ни возьмись, один лучик выстрелил, – пока почти сквозь тучи, потом второй и третий, – и синее сияющее небо стало открываться взору и сердцу каждого. Поэзия торжествовала. И еще хорошо помню пение Ивана Семеновича Козловского в церкви Святогорского монастыря и удивление перед скромностью могилы Александра Сергеевича после петербургских Литераторских мостков, где торжественное величие многих памятников впечатляет очень и очень.

 
…Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Средь горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
 

(«Элегия»)

3

Недавно перечитала «Евгения Онегина». И что вы думаете, открыла для себя? Да то, что вовсе не Онегин мне интересен! Да, – герой своего времени, да, роман – энциклопедия русской жизни; ну, что там еще писали великие критики с истинно поэтическим жаром, и справедливо, – и Белинский и Писарев?.. Так вот, в романе этом, с гениально придуманной строфой, – весь Пушкин: с его печалями и радостями, с его трагедией и счастьем. Сама форма романа в стихах позволила ему сказать так много близкого сердцу, что Онегин со своей типичной судьбой русского дворянина без «царя в голове» достаточно бледен рядом с личностью божественного и неповторимого Пушкина. Такое мое ощущение. И Александр Сергеевич, скажем прямо, купался и в форме, и в содержании своего детища. Не оттого ли так естественно, будто между прочим, вспыхивали под пером поэта и крылатые выражения, и афоризмы, и та лирика, которую достаточно было задеть скрипичным ключом, чтобы она зазвучала? А какая краткость и емкость во всем!

 
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…
 

Или:

 
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.
 

Или:

 
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь.
 

Или:

 
И после ей наедине
Давать уроки в тишине! —
 

по-пушкински изящно, с улыбкой. Не буду продолжать, у каждого в памяти свои крылатые строки из «Евгения Онегина».

А сколько высочайшей лирики «разбросано» по всему роману! Такие уже хрестоматийные шедевры, как: «Встает заря во мгле холодной…», или «Зима!.. Крестьянин, торжествуя…», или «Уж небо осенью дышало»… и другие – сияют истинными бриллиантами в драгоценной оправе романа вот уже два века и не тускнеют.

4

Для Пушкина не было авторитетов, которым бы следовало поклоняться, имея свой взгляд на вещи, своё видение той или иной общественной проблемы. Ни Руссо, ни Байрон, ни Шекспир, при всей их значимости для литературы и философии Европы, не избегли критического взгляда Александра Сергеевича – естественно, с позиций гражданина России. «Байрон бросил односторонний взгляд на мир и природу человечества, потом отвратился от них и погрузился в самого себя», – вот только один пример проницательности Александра Сергеевича и верности своим принципам, не свалившимся с неба, а рождённым благодаря огромной духовной работе ума и сердца. И совсем не случайны восторженные слова Гоголя: «Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значенье великих истин!» И, как подтверждение этому, – мудрые и точные слова Ивана Сергеевича Тургенева: «Несмотря на своё французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того времени».

А.С. Пушкин.

Художник В.А. Тропинин

А что такое для писателя быть «самым русским»? Конечно же, это его литературный багаж, содержание которого не оставляет сомнения в утверждении Тургенева. Фактически Пушкин явился создателем национального русского литературного языка. И если «зрить в корень», то не сложно найти основу его огромного достижения: и в поэзии, и в прозе с её лаконичным и точным языком, и тем более в сказках, главным мерилом всего, что выходило из-под его пера, был язык народа.

 
…Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же чёрт возьмёт тебя!
 

И это – в начале большого, объёмного по темам и даже по стилю поэтического романа! Но гениальное чувство меры не позволило Александру Сергеевичу «обидеть» саму поэтику строк. Он мог, не отделяя одно от другого, говорить и просто, и вдохновенно.

 
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса…
 

С одной стороны – такое вроде обычное, даже скучноватое «Унылая пора!», и тут же – «Очей очарованье!». И с каждой строкой – всё душевней, всё выше:

 
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
 

Может быть, не так уж и сложно смешивать мастеру разные стили, но вот гармония всего этого подвластна только большому таланту, а в данном случае – гению…

Зарубежные актёры до сих пор не могут понять, кто же Онегин? Романтик?

Циник? Типичный «лишний человек»? И не поймут, потому что Онегин, как и язык романа, – в разное время не похож на себя прежнего, то есть всё как в жизни. Вот почему школа Пушкина, основанная на реализме и народном языке, но облагороженная красотой и языка, и жизни, не претерпела и по сегодняшний день больших изменений, более того, стала ещё более притягательна.

Конечно, надо быть настолько разносторонне образованным человеком, как Пушкин, чтобы, зная «подноготную» многих культур и языков, в первую очередь европейских, суметь на их фоне выделить самое ценное в стихие русской культуры и народного языка, чтобы это-то и сделать главным сокровищем как современной ему, так и на многие века вперёд – отечественной литературы. Помимо французской, английской, итальянской поэзии он живо интересовался и античной, имел не поверхностное представление о фольклоре разных национальностей.

5

Шли годы. И вот уже из подмосковного Сычева я еду в Ярополец, имение Гончаровых. Там, вдали от цивилизации, сохранился барский дом и парк, куда приезжал Пушкин, страстно влюбленный в Наталью Николаевну, где впервые предложил ей руку и сердце. Слушая экскурсовода, как воспитывались сестры Гончаровы, как берегли дворянские барышни и песни старины, и традиции отцов и дедов, готовых, если надо, сложить головы за святую Русь, как любили природу, понимаешь, откуда произрос «чистейшей прелести чистейший образец» и откуда те благородство и достоинство, в которых были воспитаны дети Пушкина в большей степени Натальей Николаевной – после гибели мужа. Вот о чем думалось тогда среди этих заветных мест.

 
Первый день июня хмурит брови,
Но царит в усадьбе вечный свет.
Здесь ступала ножка Гончаровой,
Здесь страдал отвергнутый поэт.
 
 
Старый парк. Ни суеты, ни ветра…
Вот тропа, где встретились века.
Быстрый шаг влюбленного поэта,
Гончаровой тонкая рука…
 

(В.К.)

6

«Гончаровой тонкая рука…»

Много копий сломано в спорах о значении Натальи Николаевны в жизни Пушкина. Ещё бы, ведь она послужила причиной дуэли, ведь ради неё в том числе Пушкин обрастал долгами (негоже такую красавицу было запереть дома, свет жаждал видеть её снова и снова!). И не давала ли она повода для настойчивых ухаживаний Дантеса? И, наконец, ведь вышла же замуж вторично и родила детей от Ланского! Словом, кто хотел найти причины для такого отношения к Наталье Николаевне, тот находил их.

На самом же деле роль этой женщины была значительной в жизни нашего гения и помимо истории с роковой дуэлью.

Во-первых, это была не только – в какой-то мере внезапная для Александра Сергеевича – любовь, но и то чудо, что повернуло его жизнь к истинному свету, осиянному красотой, который ждала не только душа поэта, но и ум, уставший от временных увлечений, от их суетности и похожести, несмотря на внешнюю пестроту и великолепие светских салонов и гостиных. Как гений, он был наделён ранней мудростью и понимал, что жизнь имеет в запасе ценности и высоты, отличные от поэтических, но в их отсутствие и творчество не обретёт должной полноты. «Когда я увидел её в первый раз, красоту её едва начинали замечать в свете. Я полюбил её, голова у меня закружилась…» – признавался поэт, как и в полушутливых строчках:

 
Я влюблен, я очарован,
Я совсем огончарован.
 

В сознании многих читателей Наталья Николаевна так и осталась «первой красавицей Петербурга», как признал её в своё время свет. Однако в ней было то, что увидел и оценил Пушкин: тонкую, чуткую, глубокую, светлую женскую душу, и только поэтому её внешняя красота обретала несомненную ценность, давая ему право называть свою любимую Мадонной. (Волею судьбы в антикварной лавке на Невском проспекте он увидел копию «Мадонны» Рафаэля и поразился сходством её черт с будущей женой.) Надо ли говорить, какой поворот произошёл в душе самого поэта, каким светом и благодарностью к Богу наполнилась его личная жизнь!

Но и этих красок мало для образа Натальи Николаевны. Для своего времени она была достаточно образованным человеком, чтобы понимать, с каким гением связала её судьба. Ещё в отрочестве благодаря усилиям матери, Натальи Ивановны, она получила хорошее домашнее образование, ибо та не жалела денег на воспитание и учёбу своих дочерей. И, несмотря на сложное отношение к будущему зятю, одно для неё и её дочерей было ясно: Пушкин – далеко не просто небогатый дворянин. Не случайно так высоко несла Наталья Николаевна память о муже, так долго – по тем меркам – не давала согласие на второй брак, хотя и нуждалась с подрастающими детьми в надёжной поддержке. Для неё в ту пору главным было отношение будущего супруга к детям Пушкина. Так можно ли после всего этого, помня об абсолютной уверенности Александра Сергеевича в верности жены, прекрасной матери своих детей и душевного друга, бросить на неё хотя бы тень обвинения в трагической развязке на Чёрной речке? В том, что чистейшей её красотой хотел с ходу завладеть французский ловелас, заброшенный судьбой в Россию «на ловлю счастья и чинов», а другие, низкие умом и душой люди, коих всегда немало вокруг гения, решили довести эту драму до конца? Лучше, чем Лермонтов, не скажешь:

 
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
 

Говоря или вспоминая о Наталье Николаевне, некоторые даже упрекали её в некой холодности, на что она как-то сама ответила: «Что поделаешь… У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства – мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца». И так можно сказать об истинной любви. А ранее, когда обстоятельства в очередной раз отодвигали свадьбу, Наталья с горячей искренностью писала: «Любезный дедушка!.. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые вам о нём внушают, и умоляю вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. В надежде, любезный дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма… целую ручки ваши и остаюсь навсегда покорная внучка ваша Наталья Гончарова».

Н.Н. Пушкина.

Художник В.И. Гау

Пушкин понимал, что женитьба, ответственность за семью, бытовые проблемы возьмут своё, что это не будет постоянным праздником-счастьем, но он осознанно пошёл на этот шаг, ибо любовь к Натали перевесила всё. И ни разу не пожалел об этом. «…жёнка моя прелесть не по одной наружности», пишет он весной 1831 года. И, наконец, позднее жене: «…душу твою я люблю более твоего лица». Такие слова дорогого стоят. А нам остаётся присоединиться к строкам из стихотворения прекрасного советского поэта Ярослава Смелякова «Извинение перед Натали»:

 
…Его величие и слава,
уж коль по чести говорить,
мне не давали вовсе права
Вас и намеком оскорбить.
 
 
Я не страдаю и не каюсь,
волос своих не рву пока,
а просто тихо извиняюсь
с той стороны, издалека.
 

7

Несмотря, по нынешним меркам, на свою короткую – и физически, и творчески – жизнь, Пушкин в течение всего двадцати лет активной взрослой жизни одолел очень сложный духовный путь как человек и как поэт. О роли Натальи Гончаровой в его судьбе мы уже говорили с тобой, дорогой читатель. Но и в ранние годы не было больших метаний в его душе. Удивительно гармоничная личность, он уже тогда многое понимал, и, отдавая дань молодым страстям и подчас более чем фривольным стихам, он ещё в лицейские годы пишет в посвящении Каверину, поручику лейб-гвардии:

 
Забудь, любезный мой Каверин,
Минутной резвости нескромные стихи,
Люблю я первый, будь уверен,
Твои счастливые грехи.
Всё чередой идет определенной,
Всему пора, всему свой миг;
Смешон и ветреный старик,
Смешон и юноша степенный,
Пока живется нам, живи,
Гуляй в мое воспоминанье;
Молись и Вакху, и любви,
И черни презирай ревнивое роптанье:
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.
 

Но шли годы, и Пушкину уже не был так привлекателен – ни в себе, ни в поэзии своей – образ ветреного человека, берущего от жизни сиюминутные радости, блеск так называемого высшего света. Больше того, это из-под его пера появятся после более чем определённые, резкие строки:

 
…Но всё прошло! – остыла в сердце кровь.
В их наготе я ныне вижу
И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь,
И мрачный опыт ненавижу.
 

«Ненавижу!» Пушкин уже хорошо знал, что всё это рано или поздно потребует от человека плату, и немалую, за трату душевных и физических сил, за крылья, подрезанные цинизмом высшего света. Вот почему так спокойно и естественно он признаётся:

 
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
 

Душа просила обновленья, искала источник для новых сил и творческих свершений, и нашла его в целительной любви к Наталье Гончаровой. Главное – сердце и ум поэта уже были готовы к этой встрече.

 
Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
Врагов моих предал проклятию забвенья
И сети разорвав, где бился я в плену…
 

О том, какой непростой и важный путь прошёл Пушкин в эти годы, говорит более чем красноречивое признание его о своём разговоре с царём в сентябре 1826 года. «Молодость – это горячка, безумие, – говорил Пушкин Николаю I. – Она ведёт к великой глупости, а то и к большой вине. Вы знаете, что я считался революционером, конспиратором, врагом самодержавия. Таков я и был в действительности. Свобода, ничего не признающая ни на земле, ни на Небе; гордыня, не считавшаяся с традициями и обычаями; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов – всё это наполнило мою голову соблазнительным хаосом… И когда я осмотрелся кругом – я понял, что казавшееся доныне правдой было ложью, что любил – заблуждением, а цели – грозили падением, позором! Я понял, что свобода, не ограниченная Божеским законом, о которой краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, гибельна для личности и общества…»

Вряд ли ещё кто-то из русских поэтов мог сказать и о себе тоже такое:

 
…И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
 

Но это не самоуничижение, это честный взгляд не только на себя, но и на человеческую природу вообще. Тем более весом тот путь, что прошёл поэт к себе, не пожертвовав абсолютной искренностью (на которую способны очень немногие из творческих людей, в том числе гениальных), но подняв её на иной содержательный и духовный уровень.

8

Ничего не скажешь, умеет Александр Сергеевич подарить праздник душе или как минимум улыбку.

Природное остроумие плюс перипетии судьбы то и дело подталкивали поэта к языку юмора, сатиры, а то и прямого сарказма.

«Я никогда не забуду его игривой веселости, его детского смеха…» – вспоминала Анна Керн. «В подобном расположении духа он раз пришел ко мне и, застав меня за письмом к меньшей сестре моей в Малороссию, приписал в нем:

 
Когда помилует нас бог,
Когда не буду я повешен,
То буду я у ваших ног,
В тени украинских черешен».
 

А вот уже куда острей – в адрес Каченовского, редактора «Вестника Европы», ответившего, но не впрямую, на предыдущие эпиграммы Пушкина.

 
Справедливы ль эти слухи?
Отвечал он? Точно так?
В полученье оплеухи
Расписался мой дурак?
 

Говоря об эпиграммах Пушкина, невозможно пройти мимо самой знаменитой, посвященной генерал-губернатору Новороссии Воронцову, дружба с которым кончилась для поэта высылкой из Одессы в Михайловское. Но, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Именно в тиши среднерусской природы Пушкин создал многие свои шедевры… Но вспомним еще раз ту самую эпиграмму:

 
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
 

Такой экспрессии, такой концентрации смысла в четырех строках трудно еще где-либо найти. Ни слова случайного. «Полу-милорд» – намек на английское воспитание Воронцова, «полу-купец» – указка на близость к бизнесу Одесского порта. Остальное более чем ясно, хотя и понятно, что строки эти более чем эмоциональны, с айсбергом личных непростых отношений. Но для нас главное – фантастическое мастерство поэта, за которым стоит отнюдь не только искусство ремесла. Вот как сказал об этом Валентин Распутин: «Это он, Пушкин, надолго задал тон и вкус, высоту и отечественность нашей словесности, да и всей культуре. Он окончательно освободил русский язык от косноязычия. Слово при нем стало радостным, сияющим, крылатым, способным воспроизводить мельчайшее движение чувств, услышать несказанное и поднять до небесного вострубия торжественные минуты. Это он, Пушкин, соединил в один два языка, простонародный и литературный, и подготовил к чтению всю Россию. Пушкин – мера русского таланта и русской души».

Несомненно, Александр Сергеевич имел право сказать в своём поэтическом завещании:

 
…И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
 

(«Памятник»)

Именно у него так горячо зазвучали ноты гражданственности, так ярко отразились не только в литературе, но и в истории России:

 
…Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
 

(«К Чаадаеву»)

Такие строки послужили мощным толчком не только к активизации общества, но и к развитию этой темы в будущих поколениях поэтов, и не только.

В стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» – сознание выполненного долга перед народом. А долг этот, по мнению Пушкина, заключается в служении России, в защите передовых идей своего времени, в пробуждении людских сердец, в изображении подлинной, неприкрашенной правды жизни. Пушкин вносит в поэзию принцип гражданственности, что впоследствии будет продолжено другими великими русскими поэтами.