Текст книги "Любимые сказки и рассказы"
Автор книги: Валентина Осеева
Соавторы: Валентин Катаев,Леонид Пантелеев,Виктор Драгунский,Борис Житков
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
тоже на корточки и говорит:
–А мне?
Собака на неё посмотрела – и ей тоже лапу даёт.
Тогда и Тамарочка подошла. И другие ребята. И все стали
наперебой просить:
– Шарик, дай лапу!
А пока они тут с собакой здоровались и прощались, милиционер
потихоньку поднялся и пошёл по улице – на свой
милицейский пост.
Белочка и Тамарочка оглянулись: ой, где же милиционер?
А его и нету. Только белая фуражечка мелькает.
Один раз мама пошла на рынок за мясом. И девочки остались
одни дома. Уходя, мама велела им хорошо себя вести,
ничего не трогать, со спичками не играть, на подоконники не
лазать, на лестницу не выходить, котёнка не мучить. И обеща ла
им принести каждой по апельсину.
Девочки закрыли за мамой на цепочку дверь и думают:
«Что же нам делать?» Думают: «Самое лучшее – сядем
и будем рисовать». Достали свои тетрадки и цветные каран даши,
сели за стол и рисуют. И всё больше апельсины рисуют.
Их ведь, вы знаете, очень нетрудно рисовать: какую-нибудь
картошку намазюкал, красным карандашом размалевал,
и готово – апельсин.
Потом Тамарочке рисовать надоело, она говорит:
– Знаешь, давай лучше писать. Хочешь, я слово «апельсин»
напишу?
– Напиши, – говорит Белочка.
Подумала Тамарочка, голову чуть-чуть наклонила, карандаш
послюнила и – готово дело – написала:
И Белочка тоже две или три буквы нацарапала, которые умела.
Потом Тамарочка говорит:
– А я не только карандашом, я и чернилами писать умею.
Не веришь? Хочешь, напишу?
Белочка говорит:
– А где ж ты чернила возьмёшь?
– А у папы на столе – сколько хочешь. Целая банка.
– Да, – говорит Белочка, – а ведь мама нам не позволила
трогать на столе.
Тамарочка говорит:
– Подумаешь! Она про чернила ничего не говорила. Это
ведь не спички – чернила-то.
И Тамарочка сбегала в папину комнату и принесла чернила
и перо. И стала писать. А писать она хоть и умела, да не очень.
Стала перо в бутылку окунать и опрокинула бутылку. И все
чернила на скатерть вылились. А скатерть была чистая, только
что постеленная .
Ахнули девочки .
Белочка даже чуть на пол со стула не упала.
Ov v v 1 – и, – говорит, – ои ... ои ... какое пятнище ...
А пятнище всё больше и больше делается, растёт и растёт.
Чуть не на полскатерти кляксу поставили .
Белочка побледнела и говорит:
– Ой, Тамарочка, нам попадёт как!
А Тамарочка и сама знает, что попадёт. Она тоже стоит -
чуть не плачет. Потом подумала, нос почесала и говорит:
– Знаешь, давай скажем, что это кошка чернила
опрокинула!
Белочка говорит:
– Да, а ведь врать нехорошо, Тамарочка.
– Я и сама знаю, что нехорошо. А что же нам делать тогда?
Белочка говорит:
– Знаешь что? Давай лучше выстираем скатерть!
Тамарочке это даже понравилось. Она говорит:
– Давай. А только в чём же её стирать?
Белочка говорит:
– Давай, знаешь, в кукольной ванночке.
– Глупая. Разве скатерть в кукольную ванночку залезет?
А ну, тащи сюда корыто!
– Настоящее? ..
– Ну конечно настоящее.
Белочка испугалась. Говорит:
– Тамарочка, ведь мама же нам не позволила ...
Тамарочка говорит:
– Она про корыто ничего не говорила. Корыто – это не
спички. Давай, давай скорее ...
Побежали девочки на кухню, сняли с гвоздя корыто, налили
в него из-под крана воды и потащили в комнату. Табуретку
принесли. Поставили корыто на табуретку.
Белочка устала – еле дышит.
А Тамарочка ей и отдохнуть не даёт.
– А ну, – говорит, – тащи скорей мыло!
Побежала Белочка. Приносит мыло.
– Синьку ещё надо. А ну, тащи синьку!
Побежала Белочка синьку искать. Нигде найти не может.
Прибегает:
– Нет синьки.
А Тамарочка уже со стола скатерть сняла и опускает её
в воду. Страшно опускать – сухую-то скатерть в мокрую воду.
Опустила всё-таки. Потом говорит:
– Не надо синьки.
Посмотрела Белочка, а вода в корыте – синяя-пресиняя.
Тамарочка говорит:
– Видишь, даже хорошо, что пятно поставили. Можно без
синьки стирать.
Потом говорит:
– Ой, Белочка!
– Что? – говорит Белочка.
– Вода-то холодная.
– Ну и что?
– В холодной же воде бельё не стирают. В холодной только
полощут.
Белочка говорит:
– Ну, ничего, давай тогда полоскать.
Испугалась Белочка: вдруг её Тамарочка ещё и воду заставит
кипятить.
Стала Тамарочка скатерть мылом намыливать. Потом стала
тискать её, как полагается.
А вода всё темней и темней делается.
Белочка говорит:
– Ну, наверно, уже можно выжимать.
– А ну, давай посмотрим, – говорит Тамарочка.
Вытащили девочки из корыта скатерть. А на скатерти только
два маленьких белых пятнышка. А вся скатерть – синяя.
– Ой, – говорит Тамарочка. – Надо воду менять. Тащи
скорей чистой воды .
Белочка говорит:
– Нет, теперь ты тащи. Я тоже хочу постирать.
Тамарочка говорит:
– Ещё чего! Я пятно поставила – я и стирать буду.
Белочка говорит:
– Нет, теперь я буду.
– Нет, не будешь!
– Нет, буду!"
Заплакала Белочка и двумя руками вцепилась в корыто.
А Тамарочка за другой конец ухватилась. И корыто у них закачалось,
как люлька или качели.
– Уйди лучше, – закричала Тамарочка. – Уйди, честное
слово, а не то я в тебя сейчас водой брызну.
Белочка, наверно, испугалась, что она и в самом деле брызнет,
– отскочила, корыто выпустила, а Тамарочка его в это
время как дёрнет – оно кувырком, с табуретки – и на пол.
И конечно, вода из него тоже на пол. И потекла во все
стороны.
Вот тут-то уж девочки испугались по-настоящему.
Белочка от страха даже плакать перестала.
А вода уж по всей комнате – и под стол, и под шкаф, и под
рояль, и под стулья, и под диван, и под этажерку, и куда только
можно течёт. Даже в соседнюю комнату маленькие ручейки
побежали.
Очухались девочки, забегали, засуетились:
– Ой, ой, ой…
А в соседней комнате в это время спал на полу котёнок Пушок.
Он как увидел, что под него вода течёт, – как вскочит, как замяукает
и давай как сумасшедший по всей квартире носиться:
«Мяу! Мяу! Мяу!»
Девочки бегают, и котёнок бегает. Девочки кричат, и котёнок
кричит. Девочки не знают, что делать, и котёнок тоже не
знает, что делать. Тамарочка на табуретку влезла и кричит:
– Белочка! Лезь на стул! Скорее! Ты же промочишься.
А Белочка так испугалась, что и на стул забраться не может.
Стоит, как цыплёнок, съёжилась и только знай себе головой
качает:
– Ой! Ой! Ой!
И вдруг слышат девочки – звонок.
Тамарочка побледнела и говорит:
– Мама идёт.
А Белочка и сама слышит. Она ещё больше съёжилась, на
Тамарочку посмотрела и говорит:
– Ну вот, сейчас будет нам ...
А в прихожей ещё раз:
Дзинь!
И ещё раз:
Дзинь! Дзинь!
Тамарочка говорит:
– Белочка, милая, открой, пожалуйста.
– Да, спасибо, – говорит Белочка. – Почему это
я должна?
– Ну, Белочка, ну, милая, ну ты же всё-таки ближе стоишь.
Я же на табуретке, а ты на полу всё-таки.
Белочка говорит:
– Я тоже могу на стул залезть.
Тогда Тамарочка видит, что всё равно надо идти открывать,
с табуретки спрыгнула и говорит:
– Знаешь что? Давай скажем маме, что это кошка корыто
опрокинула?
Белочка говорит:
– Нет, лучше, знаешь, давай пол поскорее вытрем!
Тамарочка подумала и говорит:
– А что ж ... Давай попробуем. Может быть, мама и не
заметит ...
И вот опять забегали девочки. Тамарочка мокрую скатерть
схватила и давай ею по полу елозить. А Белочка за ней как
хвостик носится, суетится и только знай себе:
– Ой! Ой! Ой!
Тамарочка ей говорит:
– Ты лучше не ойкай, а лучше тащи скорей корыто на
кухню.
Белочка, бледная, корыто поволокла. А Тамарочка ей:
– И мыло возьми заодно.
– А где оно – мыло?
– Что ты, не видишь? Вон оно под роялем плавает.
А звонок опять:
Дз-з-зинь! ..
– Ну что ж, – говорит Тамарочка. – Надо, пожалуй, идти.
Я пойду открою, а ты, Белочка, поскорей дотирай пол. Как следует,
смотри, чтобы ни одного пятнышка не осталось.
Белочка говорит:
– Тамарочка, а куда же скатерть потом? На стол?
– Глупая. Зачем её на стол? Пихай её – знаешь куда? Пихай
её подальше под диван. Когда она высохнет, мы её погладим
и постелим.
И вот пошла Тамарочка открывать. Идти ей не хочется . Ноги
у неё дрожат, руки дрожат. Остановилась она у дери, постояла,
послушала, вздохнула и тоненьким голоском спрашивает:
– Мамочка, это ты?
Мама входит и говорит:
– Господи, что случилось?
Тамарочка говорит:
– Ничего не случилось.
– Так что же ты так долго? .. Я, наверно, двадцать минут
звоню и стучу.
– А я не слышала, – говорит Тамарочка.
Мама говорит:
– Я уж бог знает что думала". Думала – воры забрались
или вас волки съели.
– Нет, – говорит Тамарочка, – нас никто не съел.
Мама сетку с мясом на кухню снесла, потом возвращается
и спрашивает:
– А где же Белочка?
Тамарочка говорит:
– Белочка? А Белочка ... я не знаю, где-то там, кажется ...
в большой комнате ... чего-то там делает, я не знаю ...
Мама на Тамарочку с удивлением посмотрела и говорит:
– Послушай, Тамарочка, а почему у тебя такие руки гряз-
ные? И на лице такие пятна!
Тамарочка за нос себя потрогала и говорит:
– А это мы рисовали.
– Что ж это вы – углём или грязью рисовали?
– Нет, – говорит Тамарочка, – мы карандашами
рисовали.
А мама уже разделась и идёт в большую комнату. Входит
и видит: вся мебель в комнате сдвинута, перевёрнута, не поймёшь,
где стол, где стул, где диван, где этажерка ... А под роялем
на корточках ползает Белочка и что-то там делает и плачет
во весь голос.
Мама в дверях остановилась и говорит:
– Белочка! Доченька! Что ты там делаешь?
Белочка из-под рояля высунулась и говорит:
–Я?
А сама она грязная-прегрязная, и лицо у неё грязное, и даже
на носу тоже пятна.
Тамарочка ей ответить не дала. Говорит:
–А это мы хотели, мамочка, тебе помочь – пол вымыть.
Мама обрадовалась и говорит:
– Вот спасибо! ..
Потом к Белочке подошла, наклонилась и спрашивает:
– А чем же это, интересно, моя дочка моет пол?
Посмотрела и за голову схватилась.
– О господи! – говорит. – Вы только взгляните! Она же
носовым платком пол моет!
Тамарочка говорит:
– Фу, глупая какая!
А мама говорит:
– Да уж, это действительно называется – помогают мне.
А Белочка ещё громче заплакала под своим роялем и гово -
рит сквозь слёзы :
– Неправда, мамочка . Мы вовсе и не помогаем тебе. Мы
корыто опрокинули.
Мама на табуретку села и говорит:
– Этого ещё недоставало. Какое корыто?
Белочка говорит:
– Настоящее которое. Железное.
– А как же, интересно, оно попало сюда – корыто?
Белочка говорит:
– Мы скатерть стирали.
– Какую скатерть? Где она? Зачем же вы её стирали? Ведь
она же чистая была, только вчера постлана .
– А мы на неё чернила нечаянно пролили .
– Ещё того не легче. Какие чернила? Где вы их взяли?
Белочка на Тамарочку посмотрела и говорит:
– Мы из папиной комнаты принесли.
– А кто вам позволил?
Девочки друг на дружку посмотрели и молчат.
Мама посидела, подумала, нахмурилась и говорит:
– Ну, что же мне теперь с вами делать?
Девочки обе заплакали и говорят:
– Накажи нас.
Мама говорит:
– А вы хотите, чтобы я вас наказала?
Девочки говорят:
– Нет, не очень.
– А за что же, по-вашему, я должна вас наказать?
– А за то, что, наверно, мы пол мыли.
– Нет, – говорит мама, – за это я вас наказывать не буду.
– Ну, тогда за то, что мы бельё стирали .
– Нет, – говорит мама. – И за это я тоже наказывать вас не
буду. И за то, что чернила пролили, – тоже не буду. И за то, что
писали чернилами, – тоже не буду. А вот за то, что без спросу
взяли из папиной комнаты чернильницу, – за это вас действительно
наказать следует. Ведь если бы вы были послушные
девочки и в папину комнату не полезли, вам бы не пришлось
ни пол мыть, ни бельё стирать, ни корыто опрокидывать.
А заодно и врать бы вам не пришлось. Ведь в самом деле,
Тамарочка, разве ты не знаешь, почему у тебя нос грязный?
Тамарочка говорит:
– Знаю, конечно.
– Так почему же ты сразу не сказала?
Тамарочка говорит:
– Я побоялась.
– А вот это и плохо, – говорит
мама. – Сумел набедокурить – сумей и ответить за свои грехи.
Сделала ошибку – не убегай поджав хвост, а исправь её.
– Мы и хотели исправить, – говорит Тамарочка.
– Хотели, да не сумели, – говорит мама.
Потом посмотрела и говорит:
– А где же, я не вижу, скатерть находится?
Белочка говорит:
– Она под диваном находится.
– А что она там делает – под диваном?
– Она там сохнет у нас.
Вытащила мама из-под дивана скатерть и опять на табуретку
села.
– Господи! – говорит. – Боже ты мой! Такая миленькая
скатерть была! И вы посмотрите, во что она превратилась.
Ведь это же не скатерть, а половая тряпка какая-то.
Девочки ещё громче заплакали, а мама говорит:
– Да, милые мои доченьки, наделали вы мне хлопот. Я устала,
думала отдохнуть, – я только в будущую субботу собиралась
большую стирку делать, а придётся, как видно, сейчас этим
делом заняться. А ну, прачки-неудачники, снимайте платья.
Девочки испугались. Говорят:
– Зачем?
– Зачем? А затем, что в чистых платьях бельё не стирают,
полов не моют и вообще не работают. Надевайте свои халатики
– и живо за мной на кухню ...
Пока девочки переодевались, мама успела на кухне зажечь
газ и поставила на плиту три большие кастрюли: в одной -
вода, чтобы пол мыть, во второй – бельё кипятить, а в третьей,
отдельно, – скатерть.
Девочки говорят:
– А почему ты её отдельно поставила? Она ведь
не виновата, что запачкалась.
Мама говорит:
– Да, она, конечно, не виновата, но всё-таки
придётся её в одиночку стирать. А то у нас всё
бельё синее станет. И вообще, я думаю, что эту
скатерть уже не отстираешь. Придётся, наверно, выкрасить её
в синий цвет.
Девочки говорят:
– Ой, как красиво будет!
– Нет, – говорит мама, – я думаю, что это не очень красиво
будет. Если бы это было действительно красиво, то,
наверно, люди каждый бы день кляксы на скатерти ставили.
Потом говорит:
– Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идёмте
пол мыть.
Девочки говорят:
– По-настоящему?
Мама говорит:
– А вы что думали? По-игрушечному вы уже вымыли,
теперь давайте по-настоящему.
И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.
Мама дала им каждой по уголку и говорит:
– Смотрите, как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли,
там по чистому не ходите". Луж на полу не оставляйте, а вытирайте
досуха. А ну, раз-два – начали!
Засучила мама рукава, подоткнула подол и пошла махать
мокрой тряпкой. Да так ловко, так быстро, что девочки за ней
еле успевают. И конечно, у них так хорошо не выходит, как
у мамы. Но всё-таки они стараются. Белочка даже на коленки
встала, чтобы удобнее было.
Мама ей говорит:
– Белочка, ты бы ещё на живот легла. Если ты будешь так
пачкаться, то нам придётся потом и тебя в корыте стирать.
Потом говорит:
– А ну, сбегай, пожалуйста, на кухню, посмотри, не кипит
ли вода в бельевом баке.
Белочка говорит:
– А как же узнать, кипит она или не кипит?
Мама говорит:
– Если булькает, значит, кипит; если не булькает, значит, не
вскипела ещё.
Белочка на кухню сбегала, прибегает:
– Мамочка, булькает, булькает!
Мама говорит:
– Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?
Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке
и говорит:
– Знаешь? А я апельсины видела!
Тамарочка говорит:
– Где?
– В сетке, в которой мясо висит. Знаешь сколько? Целых три.
Тамарочка говорит:
– Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.
Тут мама приходит и говорит:
– А ну, поломойки, забирайте вёдра и тряпки – идём на
кухню бельё стирать.
Девочки говорят:
– По-настоящему?
Мама говорит:
– Теперь вы всё будете делать по-настоящему.
И девочки, вместе с мамой, по-настоящему стирали бельё.
Потом они его по-настоящему полоскали. По-настоящему
выжимали. И по-настоящему вешали его на чердаке на верёвках
сушиться.
А когда они кончили работать и вернулись домой, мама
накормила их обедом. И никогда ещё в жизни они с таким
удовольствием не ели, как в этот день. И суп ели, и кашу,
и чёрный хлеб, посыпанный солью.
А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку
и сказала:
– Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по
апельсину.
Девочки говорят:
– А кому третий?
Мама говорит:
– Ах вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?
Девочки говорят:
– А третий, мамочка, знаешь кому? Третий – самый большой
– тебе.
– Нет, доченьки, – сказала мама. – Спасибо. Мне хватит,
пожалуй, и самого маленького. Ведь всё-таки вы сегодня в два
раза больше, чем я, работали. Не правда ли? И пол два раза
мыли. И скатерть два раза стирали".
Белочка говорит:
– Зато чернила только один раз пролили.
Мама говорит:
– Ну, знаешь, если бы вы два раза чернила пролили – я бы
вас так наказала".
Белочка говорит:
– Да, а ведь ты же не наказала всё-таки?
Мама говорит:
– Погодите, может быть, ещё и накажу всё-таки.
Но девочки видят: нет, уж теперь не накажет, если раньше
не наказала.
Обняли они свою маму, крепко расцеловали её, а потом
подумали и выбрали ей – хоть не самый большой, а всё-таки
самый лучший апельсин.
И правильно сделали.
У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик.
Я такого никогда не видел. Он был совсем настоящий, только
маленький. У него была труба: жёлтая и на ней два чёрных
пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам верёвочные лесен ки.
На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками
и дверкой. А уж совсем на корме – медное рулевое
колесо. Снизу под кормой – руль. И блестел перед рулём
винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные!
Если б хоть один у меня такой был!
Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком.
Бабушка мне всё позволяла. А тут вдруг нахмурилась:
– Вот это уж не проси. Не то что играть – трогать не смей.
Никогда! Это для меня дорогая память.
Я видел, что, если и заплакать, – не поможет.
А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках.
Я глаз от него не мог оторвать.
А бабушка:
– Дай честное слово, что не прикоснёшься. А то лучше
спрячу-ка от греха.
И пошла к полке.
Я чуть не заплакал и крикнул всем голосом:
– Честное-расчестное, бабушка! – и схватил бабушку
за юбку.
Бабушка не убрала пароходика.
Я всё смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше
видеть. И всё больше и больше он мне казался настоящим.
И непременно должна дверца в будочке отворяться . И наверно,
в нём живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика.
Выходило, что они должны быть чуть ниже спички.
Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно,
подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу.
Лазят, наверно, по лестничкам на мачты.
А чуть шум – как мыши: юрк в каюту. Вниз – и притаятся.
Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул.
Я спрятался за дверь и глядел в щёлку. А они хитрые, человечки
проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают,
когда никто их спугнуть не может. Хитрые.
Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать.
Бабушка говорит:
– Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут
в этакую рань и спать просишься.
И вот когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно
пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела.
Бабушка:
– Чего ты всё ворочаешься?
–А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажига-
ют. – Это я наврал: дома ночью темно наглухо.
Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила
ночник. Он плохо горел. Но всё же было видно, как блестел
пароходик на полке.
Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую
дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так
присмотрелся, что на пароходике мне всё стало отлично
видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только
часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился
– шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась.
У меня дыхание спёрло. Я чуть двинулся вперёд.
Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка!
Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул.
На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же,
едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый
воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик,
около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб
сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют,
выглянут в щёлочку. Ух ты! Конфетища! Для них это – как
ящик целый. Сейчас выскочат, скорей конфетину к себе тащить.
Они её в двери, а она не лезет! Сейчас сбегают, принесут топорики
– маленькие-маленькие, но совсем всамделишные -
и начнут этими топориками тюкать: тюк-тюк! тюк-тюк! И скорей
пропирать конфетину в дверь. Они хитрые, им лишь бы всё
вёртко. Чтоб не поймали. Вот они завозятся с конфетиной. Тут,
если я и скрипну, всё равно им не поспеть: конфетина
в дверях застрянет – ни туда, ни сюда. Пусть убегут, а всё
равно видно будет, как они конфетину тащили. А может быть,
кто-нибудь с перепугу топорик упустит. Где уж им будет подбирать!
И я найду на пароходике на палубе малюсенький
настоящий топорик, остренький-преостренький.
И вот я тайком от бабушки отрубил от леденца кусок, как
раз какой хотел. Выждал минуту, пока бабушка в кухне возилась,
раз-два – на стол ногами, и положил леденец у самой
дверки на пароходике. Ихних полшага от двери до леденца.
Слез со стола, рукавом затёр, что ногами наследил. Бабушка
ничего не заметила.
Днём я тайком взглядывал на пароходик. Повела бабушка
меня гулять. Я боялся, что за это время человечки утянут
леденец и я их не поймаю. Я дорогой нюнил нарочно, что мне
холодно, и вернулись мы скоро. Я глянул первым делом на
пароходик! Леденец как был – на месте. Ну да! Дураки они
днём браться за такое дело!
Ночью, когда бабушка заснула, я устроился в домике из одеяла
и стал глядеть. На этот раз ночник горел замечательно,
и леденец блестел, как льдинка на солнце, острым огоньком.
Я глядел, глядел на этот огонёк и заснул, как назло! Человечки
меня перехитрили. Я утром глянул – леденца не было, а встал
я раньше всех, в одной рубашке бегал глядеть. Потом со стула
глядел – топорика, конечно, не было. Да чего же им было
бросать: работали не спеша, без помехи, и даже крошечки ни
одной нигде не валялось – всё подобрали.
Другой раз я положил хлеб. Я ночью даже слышал какую-то
возню. Проклятый ночник еле коптел, я ничего не мог рассмотреть.
Но наутро хлеба не было. Чуть только крошек осталось.
Ну понятно, им хлеба-то не особенно жалко, не конфеты: там
каждая крошка для них леденец.
Я решил, что у них в пароходике с обеих сторон идут лавки.
Во всю длину. И они днём сидят рядком и тихонько шепчутся.
Про свои дела. А ночью, когда все-все заснут, тут у них
работа.
Я всё время думал о человечках. Я хотел взять тряпочку,
вроде маленького коврика, и положить около дверей.
Намочить тряпочку чернилами. Они выбегут, не заметят сразу,
ножки запачкают и наследят по всему пароходику. Я хоть
увижу, какие у них ножки. Может быть, некоторые босиком,
чтобы тише ступать. Да нет, они страшно хитрые и только сме яться
будут над всеми моими штуками.
Я не мог больше терпеть.
И вот я решил непременно взять пароходик и посмотреть
и поймать человечков. Хоть одного. Надо только устроить так,
чтобы остаться одному дома . Бабушка всюду меня с собой
таскала, во все гости. Всё к каким-то старухам. Сиди – и ничего
нельзя трогать. Можно только кошку гладить. И шушукает
бабушка с ними полдня.
Вот я вижу – бабушка собирается: стала собирать печенье
в коробочку для этих старух – чай там пить. Я побежал в сени,
достал мои варежки вязаные и натёр себе и лоб и щёки – всю
морду, одним словом. Не жалея. И тихонько прилёг на
кровать.
Бабушка вдруг хватилась:
– Боря, Борюшка, где ж ты?
Я молчу и глаза закрыл.
Бабушка ко мне:
– Что это ты лёг?
–Голова болит.
Она тронула лоб.
– Погляди-ка на меня! Сиди дома. Назад пойду, малины
возьму в аптеке. Скоро вернусь. Долго сидеть не буду. А ты
раздевайся-ка и ложись. Ложись, ложись без разговору!
Стала помогать мне, уложила, увернула одеялом и всё приговаривала:
«Я сейчас вернусь, живым духом».
Бабушка заперла меня на ключ. Я выждал пять минут:
а вдруг вернётся? Вдруг забыла там что-нибудь?
А потом я вскочил с постели как был, в рубахе. Я вскочил на
стол, взял с полки пароходик. Сразу руками понял, что он
железный, совсем настоящий. Я прижал его к уху и стал слушать:
не шевелятся ли? Но они, конечно, примолкли. Поняли,
что я схватил ихний пароход. Ага! Сидите там на лавочке
и примолкли, как мыши. Я слез со стола и стал трясти пароходик.
Они стряхнутся, не усидят на лавках, и я услышу, как они
там болтаются.
Но внутри было тихо.
Я понял: они сидят на лавках, ноги поджали и руками что
есть сил уцепились в сиденья. Сидят как приклеенные.
Ага! Так погодите же. Я подковырну и приподниму палубу.
И вас всех там накрою. Я стал доставать из буфета столовый
нож, но глаз не спускал с пароходика, чтоб не выскочили человечки.
Я стал подковыривать палубу. Ух, как плотно всё заделано.
Наконец удалось немножко подсунуть нож. Но мачты
поднимались вместе с палубой. А мачтам не давали подниматься
эти верёвочные лесенки, что шли от мачт к бортам. Их
надо было отрезать – иначе никак. Я на миг остановился.
Всего только на миг. Но сейчас же торопливой рукой стал
резать эти лесенки. Пилил их тупым ножом. Готово, все они
повисли, мачты свободны. Я стал ножом приподнимать палубу.
Я боялся сразу дать большую щель. Они бросятся все сразу
и разбегутся. Я оставил щёлку, чтобы пролезть одному. Он
полезет, а я его – хлоп! – и захлопну, как жука в ладони.
Я ждал и держал руку наготове – схватить.
Не лезет ни один! Я тогда решил сразу отвернуть палубу
и туда в серёдку рукой – прихлопнуть. Хоть один да попадёт-
,.
ся. Только надо сразу: они уж там небось приготовились -
откроешь, а человечки прыск все в стороны.
Я быстро откинул палубу и прихлопнул внутрь рукой.
Ничего. Совсем, совсем ничего! Даже скамеек этих не было.
Голые борта. Как в кастрюльке. Я поднял руку. И под рукой,
конечно, ничего. У меня руки дрожали, когда я прилаживал
назад палубу. Всё криво становилось. И лесенки никак не приделать.
Они болтались как попало. Я кой-как приткнул палубу
на место и поставил пароходик на полку. Теперь всё
пропало!
Я скорей бросился в кровать, завернулся с головой.
Слышу ключ в дверях.
– Бабушка! – под одеялом шептал я. – Бабушка, миленькая,
родненькая, чего я наделал-то!
А бабушка стояла уж надо мной и по голове гладила:
–Да чего ты ревёшь, да плачешь-то чего? Родной ты мой,
Борюшка! Видишь, как я скоро?
Она ещё не видала пароходика.
Поспела в лесу земляника. Взял папа кружку, взяла мама
чашку, девочка Женя взяла кувшинчик, а маленькому Павлику
дали блюдечко. Пришли они в лес и стали собирать ягоды: кто
раньше наберёт. Выбрала мама Жене полянку получше
и говорит:
– Вот тебе, дочка, отличное местечко. Здесь очень много
земляники. Ходи собирай.
Женя вытерла кувшинчик лопухом и стала ходить.
Ходила-ходила, смотрела-смотрела, ничего не нашла и вернулась
с пустым кувшинчиком.
Видит – у всех земляника. У папы четверть кружки. У мамы
полчашки . А у маленького Павлика на блюдце две ягоды.
– Мама, почему у всех у вас есть, а у меня ничего нет? Ты
мне, наверное, выбрала самую плохую полянку.
–А ты хорошо искала?
– Хорошо. Там ни одной ягоды, одни только листья.
–А под листики ты заглядывала?
– Не заглядывала.
–Вот видишь! Надо заглядывать.
–А почему Павлик не заглядывает?
– Павлик маленький. Он сам ростом с землянику. Ему
и заглядывать не надо, а ты уже девочка довольно высокая.
А папа говорит:
–Ягодки – они хитрые. Они всегда от людей прячутся. Их
нужно уметь доставать. Гляди, как я делаю.
r,
Тут папа присел на корточки, нагнулся к самой земле,
заглянул под листики и стал искать ягодку за ягодкой,
приговаривая:
– Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью замечаю,
а четвёртая мерещится.
– Хорошо, – сказала Женя. – Спасибо, папочка. Буду так
делать.
Пошла Женя на свою полянку, присела на корточки, нагнулась
к самой земле и заглянула под листики. А под листиками
ягод видимо-невидимо. Глаза разбегаются. Стала Женя рвать
ягоды и в кувшинчик бросать. Рвёт и приговаривает:
– Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью замечаю,
а четвёртая мерещится.
Однако скоро Жене надоело сидеть на корточках.
«Хватит с меня, – думает. – Я уж и так, наверное, много
набрала».
Встала Женя на ноги и заглянула в кувшинчик. А там всего
четыре ягоды.
Совсем мало! Опять надо на корточки садиться. Ничего не
поделаешь.
Села Женя на корточки, стала рвать ягоды,
приговаривать:
–Одну ягодку беру, на другую
смотрю, третью замечаю,
а четвёртая мерещится.
Заглянула Женя в кувшинчик, а там всего-навсего восемь
ягодок – даже дно ещё не закрыто.
« Ну, – думает, – так собирать мне совсем не нравится. Всё
время нагибайся да нагибайся. Пока наберёшь полный кувшинчик,
чего доброго, и устать можно. Лучше я пойду поищу
себе другую полянку».
Пошла Женя по лесу искать такую полянку, где земляника
не прячется под листиками, а сама на глаза лезет и в кувшинчик
просится.
Ходила-ходила, полянки такой не нашла, устала и села на
пенёк отдыхать.
Сидит, от нечего делать ягоды из кувшинчика вынимает
и в рот кладёт. Съела все восемь ягод, заглянула в пустой кувшинчик
и думает: «Что же теперь делать? Хоть бы мне ктонибудь
помог!»
Только она это подумала, как мох зашевелился, мурава раздвинулась
и из-под пенька вылез небольшой крепкий старичок:
пальто белое, борода сизая, шляпа бархатная и поперёк
шляпы сухая травинка.
–Здравствуй, девочка, – говорит.
– Здравствуй, дяденька.
– Я не дяденька, а дедушка. Аль не узнала? Я старик-боро-
вик, коренной лесовик, главный начальник над всеми грибами
и ягодами. О чём вздыхаешь? Кто тебя обидел?
– Обидели меня, дедушка, ягоды.
– Не знаю. Они у меня смирные. Как же они тебя обидели?
– Не хотят на глаза показываться, под листики прячутся .
Сверху ничего не видно. Нагибайся да нагибайся. Пока набе рёшь
полный кувшинчик, чего доброго, и устать можно.
Погладил старик-боровик, коренной лесовик свою сизую
бороду, усмехнулся в усы и говорит:
– Сущие пустяки! У меня для этого есть специальная дудоч ка.
Как только она заиграет, так сейчас же все ягоды из– под
листиков и покажутся.
Вынул старик-боровик, коренной лесовик из кармана дудоч ку
и говорит :
– Играй, дудочка!
Дудочка сама собой заиграла, и , как только она заиграла ,
отовсюду из – под листиков выглянули ягоды.
– Перестань, дудочка.
Дудочка перестала, и ягодки спрятались.
Обрадовалась Женя:
–Дедушка, дедушка, подари мне эту дудочку!
– Подарить не могу. А давай меняться: я тебе дам дудочку,
а ты мне кувшинчик – он мне очень понравился.
– Хорошо. С большим удовольствием.
Отдала Женя старику-боровику, коренному лесовику кув шинчик,
взяла у него дудочку и поскорей побежала на свою
полянку. Прибежала, стала посередине, говорит:
– Играй, дудочка.
Дудочка заиграла, и в тот же миг все листики на поляне
зашевелились, стали поворачиваться, как будто на них подул
ветер.
Сначала из-под листиков выглянули самые молодые любо пытные
ягодки, ещё совсем зелёные. За ними высунули головки
