Текст книги "Третьего не дано"

Автор книги: Валентин Азерников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Крылова (Платонову). Очень приятно. А вы из какой газеты?

Платонов. Я? (Усмехается.) Из стенной.

Крылова (сестре). Вы пошутили…

Платонов. Нет, это я пошутил, извините. Из газеты вот Нина Сергеевна, а я с завода.

Косарева. Здравствуйте. А вы жена Игоря Михайловича?

Крылова (настороженно). Жена.

Косарева. Очень рада познакомиться. У вас замечательный муж.

Крылова (все еще настороженно). Да?

Косарева (пряча улыбку). Да.

Крылова (Платонову). А вы кем будете у них – директором?

Платонов. Неужто ль похож?

Крылова. Кто вас знает. Да нет, вроде не очень.

Косарева. Иван Платонович – инженер по технике безопасности.

Крылова резко отворачивается и убегает.

Платонов. Ну? Штатный мальчик для битья.

Косарева. Ее можно понять, не обижайтесь. (Сестре.) Опять ждать?

Сестра. Двоим сразу нельзя.

Платонов. До меня очередь, очевидно, вообще не дойдет.

Входит Черкасов.

Ну вот – как в воду глядел.

Черкасов. Ты о чем это?

Платонов. О себе – не бойтесь. Я за глаза не говорю.

Черкасов. Удобную ты, понимаешь ли, позицию занял – такого стороннего критика. Ты как бы над всем этим стоишь, да? Чтоб не замараться. И чтоб в безопасности быть. Вместо твоей техники.

Платонов. Не о том говорите, Николай Иванович. Дело не во мне и не в вас даже. Мы – завод. У нас оборудование. И оно должно быть современным. А у нас некоторые аппараты еще при царе Горохе сделаны. Мы перевооружаемся – только на словах; слова новые берем на вооружение: технический прогресс, хозяйственная реформа, а на самом деле все по старинке остается.

Черкасов. Ты, понимаешь ли, из-за деревьев леса не видишь. Оттого что ты поставишь в цехе новый аппарат, люди новыми не станут. Сможешь ты Степанову доверить новую машину?

Платонов. Автоматы водку не пьют.

Черкасов. Без людей все равно не обойдешься. Поэтому надо думать не только о техническом прогрессе, но и о нравственном. Нельзя ждать, пока выродятся Степановы и останутся одни Крыловы.

Платонов. Хотите подстегнуть естественный отбор? Черкасов. Хочу.

Платонов. Ну что ж, дерзайте, у вас такая должность.

Черкасов. У меня такие убеждения. И надеюсь, они вполне соответствуют должности.

Платонов. Знаете, у меня должность не такая высокая, но и у меня есть свои убеждения, и, кстати, я их ни от кого не скрываю. И вы это прекрасно знаете.

Черкасов. А что толку, что ты не скрываешь их? Ты что – за них борешься?

Платонов. С директором? Он же беспринципный – что толку.

Черкасов. Да? Однако он за свои, как ты говоришь, беспринципные убеждения борется, а ты за свои принципиальные – нет. Может, ты боишься повредить их в драке?

Платонов. Я не этого боюсь.

Черкасов. Может, ты опасаешься, что, не дай бог, выиграешь и тогда лишишься своего преимущества…

Платонов. Да не боюсь я…

Черкасов. Своей позы, позы обиженного эдакого, в которой можно, знаете ли, ничего не делать и при этом чувствовать себя борцом за справедливость?

Платонов. Ну конечно, опять я еще и виноват.

Черкасов. У тебя есть дети?

Платонов. При чем здесь это? А если нет?

Черкасов. Ну, тогда ты за чужими понаблюдай. Посмотри, как они решают свои конфликты. У них, знаете ли, все очень просто. Один, когда его обидят, пытается дать сдачи, даже если он слабее, другой бежит к маме или бабушке и удовлетворяет свое самолюбие тем, что его жалеют, говорят, что он хороший, а Петя плохой.

Платонов. Ну при чем здесь это?

Черкасов. А при том. Человек с детства начинается.

Платонов. В общем, я понял вас. Вы такой мудрый-мудрый, все-то вы понимаете, все-то вам ясно. Но только ничего почему-то не решаете.

Черкасов. Брось, брось. Не придуривайся. Решали и сейчас тоже разберемся. Жаль только, если без тебя. Для тебя это будет чужая победа. А ты еще молодой, тебе еще свои одерживать надо. (Косаревой.) Извините, мы тут при вас… Сор из нашей избы… Нам давно уж пора было поговорить. Да все как-то некогда было. Жаль, что повод для этого такой грустный выпал. Но мне кажется, было бы неплохо, если бы вы суть нашего разговора – ну, как-то… отразили в своей статье, что ли. Косарева (посмотрев на часы). Было бы неплохо, если бы я вообще в ней что-нибудь отразила. (Смотрит на дверь.) Что же она там…

Свет гаснет и загорается на другой половине сцены. Палата Крылова. Около него сестра и Крылова.

Сестра (поправив вытяжение). Ну теперь можно. (Уходит.)

Крылова (садится рядом). Ну как – легче? Ты не сердись, что я опоздала. Но ты ведь не знаешь, куда я ездила. Ни в жизнь не догадаешься… Квартиру смотреть… Нам квартиру дали. Трехкомнатную… Ну что ты молчишь?

Крылов поворачивает голову, чтобы ответить.

Нет, нет, ты молчи, тебе нельзя говорить. Ты лежи, а я расскажу тебе про квартиру – хочешь? Знаешь, где дом этот? Напротив универмага – тот, что с лоджиями. А у нас, слышишь, у нас две лоджии, на улицу и во двор. И представляешь, детсадик во дворе, авиационного. А завком ваш – да, я ведь не сказала, кто меня возил смотреть, ты знаешь кто, в жизни не догадаешься: ваш председатель завкома, как его, Пахмутов не то Пахомов, ну бог с ним, – так вот, он говорит, что хоть садик другого завода, они договорятся, чтобы Вовку взяли, чтоб не ездить мне. Ты подумай, а, нешто ль, наконец, дождались – квартира трехкомнатная, мусоропровод, горячая вода, все рядом – и садик, и продукты, и прачечная за углом, и если бы не твое несчастье – ведь счастье-то какое!

Крылов хочет что-то сказать.

Нет, нет, ты молчи, тебе нельзя. Ведь сколько я ждала. Вот ты ругался – твою Киселеву отдали. Это сейчас. А в прошлом году – ты забыл, ты сам уступил свою Кузьмичу, у него, дескать, жена парализована, ему нужнее. Я ж молчала тогда, ничего не говорила, хотя знаешь, как переживала. Так что же я теперь, и порадоваться не могу?

Крылов хочет ей ответить.

Нет, нет, ты лежи тихо. Ты не думай, что я такая дура, что радуюсь тому, что случилось с тобой, с Лешкой. Конечно, лучше бы вы… чтоб ничего не было. Но раз уж это случилось и ничего не поправишь, то надо хотя бы радоваться тому хорошему, что будет. Правда ведь? Ну скажи? Когда ты поправишься и тебя выпишут, я отвезу тебя прямо туда. Он сказал, тебе премию дадут большую, и я еще одолжу и куплю гарнитур. И когда ты вернешься, все будет новым. Ладно, Гошик? Ну скажи что-нибудь, что ты молчишь? А не хочешь, можно и со старой мебелью пожить пока, а на премию купим мотоцикл, ты ведь мечтал, пока ребята не родились… Только на три комнаты не хватит, нашей-то… Ну и бог с ней, не в стульях счастье. Я вот ехала сюда, все думала. Сколько лет мы женаты. Ребята… И всякое было. С твоим характером – не сахар ведь. И когда что случалось, а дети тут же, и нельзя по-человечески поговорить, только ругаться – это почему-то можно при детях, – и я думала тогда: господи, вот если дадут квартиру и у ребят будет своя комната, а у нас своя спальня, тогда уж можно будет ссориться как следует и говорить обо всем, что думаешь; а сегодня я увидела все наяву и подумала – а теперь зачем ругаться; теперь только жить да жить в свое удовольствие. И я думала – это уже по дороге сюда: вот приеду к тебе и скажу это тебе, чтоб ты знал, что мы никогда больше не будем ссориться, ты только поправляйся скорее. Я еще думала: на заводе тебе торжественную встречу устроят, ты ведь у них герой теперь, а я дома – как я тебя встречу? Ты ведь и для нас герой, не только для них, для других, я ребятишкам так и сказала – у нас папка герой. Володька спрашивает – как Матросов? А я говорю – да, как Матросов, только в мирное время. И я решила, что скажу тебе, чтобы ты не думал, будто я не понимаю, что ты сделал и каким ты показал себя, что я только о квартире думаю да о барахле. Я думала, скажу это, как только приду, а сама – про квартиру, про прачечную… Ты не сердись, Гоша…

Крылов с трудом садится.

Нет, нет, ты лежи, не подымайся… Дай я тебя причешу. А то тут к тебе одна… корреспондентка собирается. Чего это она – писать про тебя будет?

Крылов. Где она – здесь? Слушай, это… Скажи ей… пусть поднимается. А ты подожди там.

Крылова. Зачем это?

Крылов (нетерпеливо). Иди, потом придешь.

Крылова выходит. Крылов какое-то время лежит один. Потом входит Косарева.

Косарева. Здравствуйте, Игорь Михайлович.

Крылов. Здравствуйте…

Косарева. Я из вечерней газеты. Готовлю материал о вчерашнем случае. И в частности – о вас. (Берет стул, садится.)

Крылов. А я при чем?

Косарева. О вашем геройском поступке.

Крылов. Это еще каком?

Косарева. Ну – как вы прыгнули на аварийный рубильник, чтобы спасти… Это ведь действительно геройство. Я сама не люблю громких слов, хотя и вынуждена иногда их писать, но это называется именно так.

Крылов. А про это про все кто вам рассказал?

Косарева. Многие… Директор ваш, например.

Крылов. Так… А больше он ничего не говорил?

Косарева. Больше? Про что?

Крылов. Ну, не знаю… Про Степанова, например. Или про прокладки…

Косарева. Я понимаю вас, поверьте. Мне кое-что рассказали о ваших порядках.

Крылов. Так вот и написали бы о них.

Косарева. Это своим чередом. Но к вам-то я пришла не из-за этого, я бы не стала вас беспокоить в таком состоянии. У вас мне нужно узнать другое, то, что, кроме вас, никто не скажет.

Крылов. Вот ваша газета прогресс технический расписывает – как хорошо, когда он есть. А когда его нет, когда он только на собраниях да в отчетах – тогда как? Вот так?!

Косарева. Я понимаю, но я не об этом сейчас. Я о другом – о подвиге вашем.

Крылов. Да что вы все про свой подвиг, дался он вам…

Косарева. Не про мой – про ваш.

Крылов. Не в этом сейчас дело, как вы в толк не возьмете, сейчас не об этом надо писать!

Косарева. Господи, и вы меня учить. Мало мне вашего Басаргина.

Крылов. Да нет, вижу, не мало, вижу, в самый раз.

Косарева. Слушайте, Гоша, поймите, я, конечно, могла бы написать о вас и без вас, по рассказам других. Герой в больнице, так что… Но ведь я хочу как лучше, как точнее. Потому что статью прочтут десятки тысяч, и если в ней будет хоть какая-нибудь неточность, то ее потом уж не выправишь. Вы же не сможете обойти всех подписчиков и всем доказать, что на самом деле что-то было по-другому…

Крылов. Вот именно. Потом уж не поправишь,

Косарева. Ну… Поняли наконец.

Крылов (после паузы). Понял. Очень даже понял.

Косарева. Вот и хорошо. (Открывает блокнот.) И расскажите.

Крылов. О чем?

Косарева. Как вам удалось отключить магистраль, как вы решились – с семи метров…

Крылов. Я? (Молчит некоторое время, потом – отвернувшись лицом к стене.) Ничего я не решал.

Косарева. Но вы же сделали это?

Крылов. Так это случайно. Упал просто.

Косарева. Как упал?

Крылов. Ну как падают – по закону Ньютона.

Косарева. Подождите, подождите. Не понимаю. Вы что же, хотите сказать…

Крылов. Ничего я не хочу сказать. Это вы хотите, чтобы я говорил. Вот я и говорю, как было.

Косарева (несколько оторопела). Так… Значит, случайно… С такой высоты – и точно на рубильник.

Крылов (снова повернувшись к ней, почти весело). У нас в цехе все может быть. Это еще что. У нас даже сам взрыв – и тот, говорят, случайно. Не слыхали часом?

Косарева (долго смотрит на него, потом тихо). Зачем вы это, Гоша?

Свет гаснет и загорается на другой половине. Кабинет Суровцева. Он держит сверстанные полосы газеты и, прижав телефонную трубку плечом, кричит в нее.

Суровцев. Кто? Кто сказал… А я это говорил?… Нет? Так какого дьявола… Вот и перебирай все… Ничего, успеешь, меньше курить будешь… (Хочет уже положить трубку, но снова подносит к уху.) Что?… Косарева?… Обязательно будет… Даже не думай…

Входит Косарева.

Место держи до последнего. (Увидев ее.) А, легка на помине. Слышишь – пришла… Так что жди… Да, да. (Вешает трубку; Косаревой, смотря на часы.) Ты что – погубить меня хочешь? Где статья?

Косарева. Нет ее.

Суровцев (нарочито спокойным тоном). Так. Прекрасно. А что мы дадим на второй полосе?

Косарева (подавленно). Незнаю, Алексей Авксентьевич.

Суровцев. Не знаете? А кто втравил меня в эту идиотскую затею – тоже не знаете? Кто вызвался сделать статью вместо информации?

Косарева (волнуясь). Вы не поняли меня, Алексей Авксентьевич. Дело не в том, что я не успеваю. Здесь другое. Мы не должны отделываться героической статьей. Поймите: авария имела вполне конкретные причины.

Суровцев. Вы что, полагаете…

Косарева. Подождите, дайте мне сказать. Вы посмотрите, что получается. Четыре человека – порознь никто из них вроде бы не виноват. Ну, подумаешь, что особенного: погонял ремонтников, не поставил прокладку, напился, оставил на вторую смену. Они десятки раз это делали, и никогда ничего не случалось. Так? Но тут, в сумме, их поступки как бы наложились друг на друга и… Знаете, как это бывает – рвется в узком месте. И вот об этом-то и надо дать материал, а не только о Крылове. Так и интересней, и честнее. Ну? Ты согласен?

Суровцев. Все?

Косарева. Нет. Пойми, Алеша, Басаргин не зря так жмет на нас. Он же рассчитывает, что после хвалебной статьи о его рабочем другую, критическую, мы сейчас не дадим. А там комиссия запишет – несчастный случай, и все на этом кончится. А это не должно кончиться. Пусть они виноваты косвенно, пусть даже юридически совсем не виноваты, но нельзя, чтобы они прикрылись, как щитом, нашим панегириком.

Суровцев. Теперь вы кончили? Ну тогда послушайте меня. Я думал, вы достаточно опытный журналист и понимаете обстановку. Не знаю, что уж на вас нашло. Вы отдаете себе отчет, сколько жителей нашего города связано с заводом? И они уже знают о взрыве. Но они не знают толком, что произошло, и поэтому питаются слухами. Плохими слухами, заметьте. А между прочим, одна из основных задач прессы – информирование населения. Просто информирование, без всяких яких.

Косарева. Ну и дадим краткую информацию.

Суровцев. Ах, вот как. Не поздновато ли вас посетила эта гениальная идея? (Раздраженно.) Что ты прикидываешься, в самом деле! Я уж обещал, что будет статья о Крылове, я место вон сколько уж держу, а тебе вдруг в принципиальность поиграть захотелось?!

Косарева. Я ничего плохого не предлагаю.

Суровцев. И я ничего плохого не предлагаю. Сделать материал, который перепечатает Москва, – это что, плохо? А открыть стране нового героя?

Косарева. Да нет, все это замечательно, но…

Суровцев. Вот и прекрасно. И сделай это. А остальное потом. Что ты на меня так смотришь? Я же не против, чтобы вскрыть причины, но не сейчас. Комиссия ведь еще не вынесла решения. Поэтому пока что надо дать то, в чем есть полная уверенность.

Косарева. Да? А ты знаешь, что говорит Крылов? Что он просто упал. Якобы случайно, от взрыва. И рубильник просто зацепил, падая.

Суровцев. Ты что, ты понимаешь, что говоришь?

Косарева. Так это не я говорю, это Крылов.

Суровцев. Да мало ли что он говорит, он же не в себе, он болен, он не понимает, что делает…

Косарева. Да нет, я думаю, что он-то как раз все понимает. Больше, чем мы.

Суровцев. Неужели ты не понимаешь, он же просто скромничает. Ты должна была объяснить ему – это ложная скромность.

Косарева. Никакая это не скромность.

Суровцев. А что же это? Что, по-твоему, действительно все случайно у него вышло?

Косарева. Да нет, не случайно, конечно. Но нельзя же сделать вид, что мы ничего не слышали. Он же не просто так, ты думаешь, ему легко было решиться? Он ведь нам с тобой помочь хочет, понимаешь? Облегчить выбор. Подтолкнуть…

Суровцев. Вот именно. А я не люблю, когда меня подталкивают. И тебя… Ты ведь опять себя под удар хочешь поставить. И газету заодно. Нужно это тебе сейчас? Мы ж только от Глаголева отбились. Ты вспомни – сколько таскали… Тебе мало? Ты пойми, я ж не о себе – о тебе. Я газету подписываю, а статью-то ты. Ты отвечаешь за каждое слово в ней. Ты абсолютно уверена, что за несколько часов сумела понять то, что складывалось годами? Уверена? Если уверена – давай. А если нет, если потом они докажут, что причины аварии не субъективные, а объективные, – тогда что? Тогда ведь не кто-нибудь, а я лично, что называется, своими руками, должен тебе… Ну?… Ну подумай… Тебе ведь уезжать вот-вот. А если начнется сыр-бор, так еще неизвестно…

Косарева. Не пустите?

Суровцев. При чем здесь… Что ты глупости, ей-богу… Дело ведь не в Париже, такая командировка вообще может быть поворотным пунктом. Не дури. Разве когда еще такой случай представится?…

Косарева. Поводов, чтобы отложить честность на потом, всегда хватит. Не Париж, так еще что. А потом, когда они кончатся, поводы эти, глядишь – уже и честность-то твоя никому не нужна. Уж без нее обошлись.

Суровцев. Не знаю, Нина, что и сказать тебе… не вовремя все это. Не могла получше случай выбрать?

Косарева. Так это не мы его, это он выбирает нас.

Суровцев. Ну смотри, тебе в конце концов виднее.

Косарева. Вот именно. Я тогда пошла?

Суровцев (молчит, курит, потом негромко). Ты после подожди уходить, я подвезу.

Косарева. Спасибо, я на такси.

Суровцев. Слушай…

Косарева останавливается.

Я, может, тогда заеду попозже?…

Косарева. Я пойду, ладно? Устала. А мне еще диктовать. (Уходит.)

Суровцев смотрит ей вслед, потом бросает в сердцах на стол карандаш. Свет здесь гаснет и загорается на другой половине сцены, куда переходит Косарева. За столиком сидит машинистка. На спинке стула авоська с продуктами. Косарева подходит, достает блокнот.

Машинистка. Заждались уж – домой не пускают. Как обычно, три закладки?

Косарева (рассеянно). Да-да… Что, прости?

Машинистка. Закладок сколько?

Косарева. А-а, закладок. Как обычно. Ты готова?

Машинистка. Поехали.

Косарева (очень собранно). Так. Заголовок. «Третьего не дано…» Под ним: «Н. Косарева, наш спецкор…» Так, отступи. С абзаца. «В жизни каждого человека бывают мгновения, когда он должен сделать выбор: или – или…»

Громко, усиленная радио, стрекочет машинка. Из боковых кулис появляются участники спектакля, читающие газету со статьей Косаревой.

Занавес