Текст книги "Упрямый хутор"

Автор книги: Валентин Овечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Случилось так, что дня через два Дорохин сам послал связного на полевой стан колхоза за Харитоном Акимычем и трактористом.

В роту Дорохина приходил заместитель командира батальона по политчасти и сказал ему между прочим:

– Сегодня, лейтенант, будешь спать под музыку. Где-то какую-то важную высотку хотят отнять у немцев. Воевать будут ночью. Танки пойдут туда. А шум поднимут по всему фронту дивизии – чтоб сбить немцев с толку. Артполк выставит тягачи на передовую. У тебя, у Левченки, у Нестерова будут шуметь. Готовьтесь, в общем. Достанется и вам на чужом пиру похмелье!..

Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:

– Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана: пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи – для чего. Слышал, о чем просили нас люди?

– Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант! – откозырял старшина. Для Дуни – постараемся!

– Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.

– Так я не про вас. Про себя говорю – постараюсь для Дуни.

– А, про себя!.. Ну, старайся...

Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.

– Попробуем вытащить ваш трактор, – сказал им Дорохин. – Приготовьте, что нужно, – камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!

– Это что ж такое случилось? – спросил старик. – Третьего дни сами сомневались – нельзя, а нынче можно стало?

– Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.

– Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?

– А чем подвезете камень?

– Чем подвезем?..

– Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе... А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!

Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов – никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные... Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.

– Хорошо работаете, – сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. – В окопах ничего не слышно.

В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.

– Ну, что там? – спросил Дорохин, подойдя к воде.

– Н-ничего, – дрожащим шепотом ответил старик. – Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет... По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь...

Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.

– Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!

– Яма, черт!

– Т-тонуть будешь – все одно не шуми. Н-нельзя!

Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать, – одна нога по колено на деревяшке, – размахивать руками, согреваясь.

– Заколел!

– С н-непривычки, – отозвался Харитон Акимыч. – Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-вершки ставлю...

– Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем – пойдет!

В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел.

– Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?

– Я на лошадях приехала, за ездового.

– Где же ваша повозка?

– В хуторе. Товарищ старшина забраковал – скрипит, стучит. Носилками носят камень.

– Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, – сказал старшина.

– Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего... Ну, какого черта стоите? – чуть не в полный голос выругался Дорохин. – Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..

Дуня отошла.

– Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, – обернулся к старшине, – да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних – назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход...

Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.

– Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать? – сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.

От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.

...Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.

Дорохин с трудом распутал вожжи.

– Каким-то бабьим узлом завязано...

– Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.

– Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?

Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.

За хутором, на развилке двух дорог, – одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы на передовую, другая узенькая, проселочная, – Дуня придержала лошадей.

– Мне домой – направо. Вот по этой дорожке, в балку. Домой... Когда мы теперь наш хутор заново отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вам же все равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!

– У меня на Кубани невеста...

– Невеста? – Шевельнула вожжами, лошади пошли. – Ждет вас?

– Не знаю. Писем не получал... Этот серый сейчас захромал или это у него давно?

– Раненный был в ногу. Зажило, а хромает. Теперь так и останется.

Дорохин на ходу свернул папиросу, закурил.

– Куда ж это вы решили меня проводить? До самой каменоломни?

– Вон до того белого кустика.

– То – слива, дичка. Кто-то семечко уронил, выросло. Цветет одна, при дороге... А я мечтала: вот бы хорошо, если б вы у нас остались! Вы нас от немцев освободили, вам тут и жить! Мы бы вас уважали, дом хороший построили бы!

– Наше солдатское дело такое, Дуня, – далеко наперед нельзя загадывать. Не знаем, что с нами завтра будет, кто из нас до конца войны доживет...

– А приехали бы?

– Вот что дома – не знаю. Не пишут мне...

У белой, в цвету, будто обсыпанной снегом, сливы-дички Дуня остановила лошадей.

– Киньте цигарку!

Дорохин в две глубокие затяжки докурил папиросу, кинул.

Взяв вожжи в правую руку, Дуня склонилась через грядку, сильно, до боли, обняла левой рукой Дорохина за шею, жарко поцеловала в губы... Дорохин чуть не задохнулся невыпущенным из легких дымом... Засмеялась, хотела сразу – по лошадям и удрать. Но не тут-то было. Обшлаг рукава кофточки зацепился на плече Дорохина за пряжку ремня планшетки.

– Ой! – смущенно, тихо вскрикнула Дуня.

Пришлось еще склониться к нему, чтобы отцепить рукав. И еще раз поцеловала его.

– Кубань далеко! Не обидится ваша невеста. Не увидит!

Привстала на колени, дернула вожжами, свистнула. Лошади тронули шагом.

– На моих рысаках не ускачешь.

Опять засмеялась, хлестнула кнутом. Рослые, худые одры раскачались, побежали крупной верблюжьей рысью. Повозка загремела по каменистому дну балки...

Дорохин покрутил головой, пробормотал ошалело: "Ну и ну!", поднял с земли пилотку и не успевший погаснуть окурок, жадно, обжигая пальцы, затянулся. Стоял на дороге, пока светлое пятнышко Дуниной кофточки не исчезло в темноте. Повторил, улыбаясь: "Ну и ну!" – и побрел назад в хутор, оглядываясь и прислушиваясь к цокоту колес в балке...

Когда тягачи подошли к берегу Миуса – уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнем, вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Теплому, – видимо, там почудилось им наибольшее скопление "танков".

Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу.

– Держи за мною!

Отвел один тягач подальше от берега, вторую и третью машины развернул в затылок первой.

– Это ж кого мы будем на хозяйство становить? – спросил один водитель тягача. – Кто здесь старший?

– Вот председатель колхоза, – указал Дорохин на Харитона Акимыча.

Старик был уже на берегу, оделся. В воде возился один Головенко.

– Этот дед?.. Магарыч будет, председатель?

– Понимаешь, товарищ, какое положение, – гастроном еще не открыли в хуторе. Со дня на день ожидаем – доштукатурят потолки, люстры повесят, прилавки покрасят, навезут коньяку, шампанского...

– Я не про сегодня спрашиваю. После войны приедем – угостишь?

– Об чем вопрос? Пир горой закатим!

Водители сцепили машины кусками стального плетеного троса.

– Кто там – пройдет вдвое? – спросил Дорохин Головенко.

– Пройдет... Давайте конец, – отозвался замерзающий в реке тракторист.

– Держи!

– Пробуем, что ли, товарищ лейтенант? – спросил, усаживаясь в кабину, водитель головной машины. – Нам тут долго нельзя маячить. Приказано курсировать туда-сюда.

– Пробуйте. Бородач, завязал?

Головенко пускал пузыри, нырял.

– Ух, глубоко! Киньте мне болт с гайкой. Тут петля, на болт возьму...

– Я вылез, товарищ лейтенант, – сказал Харитон Акимыч. – Невтерпеж! Ему все же не так холодно – у него одна нога деревянная.

– Эй, браток, довольно тебе нырять! Трогаем? А?

– Все... Готово!

Харитон Акимыч перекрестился:

– Господи благослови!

– А ты, дед, оказывается, религиозный, – сказал Дорохин.

– Какое религиозный! Десять лет не говел. Так, прибегаю в крайнем случае...

Моторы взревели. Уже нельзя было разговаривать обыкновенным голосом, нужно было кричать.

– Кузьма! – закричал Харитон Акимыч. – Греби прочь! Трактор вытащили – тракториста задавим!

Видно, все же крепко засосало речным илом за полтора года "утопленника" – три гусеничных шестидесятисильных тягача буксовали на месте, трос натянулся, как струна, а груз в воде не подавался.

– Стой! – закричал Дорохин. – Так не пойдет. Недружно берете. Давайте по сигналу, на фонарик, разом! Смотрите все сюда. Зеленый цвет: "Приготовились!", красный: "Взяли!"

Сто восемьдесят лошадиных сил рванули разом. Что-то тронулось, забурлило в воде.

– Идет! Давай, давай!..

Моторы ревели на полном газу. Тягачи буксовали... Лопнул трос... В хуторе, в садах, разорвался первый снаряд, пущенный немцами в эту сторону.

– Перелет... Ныряй, Кузьма! – сказал Дорохин. – Вчетверо пройдет?

– Пройдет, – содрогаясь всем телом, полез в воду Головенко. – Надо было сразу вчетверо...

Второй, третий снаряды легли на лугу, но в стороне, метрах в двухстах.

– Вслепую бьет, наугад, – сказал старшина. – Не видит нас.

Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнулся большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхности.

– Эй, дядя! – закричал ему один водитель. – Ты не ныряй, когда в воду снаряд упадет. Оглушат тебя, как сома!

– Не обращай внимания! – крикнул Дорохин. – Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше! Все? По местам! Приготовились! Переключил глазок фонарика на красный цвет. – Взяли!..

Из взбаламученной, черной, чуть поблескивавшей рябью при вспышках ракет воды показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.

– Идет, идет...

Трактор выполз на берег, весь в тине, водорослях – чудо морское.

– Вытащили голубчика! – закричал Харитон Акимыч.

– Вытащили! – прыгал на деревяшке вокруг трактора Головенко. – Я боялся – порвем ось или кронштейн.

Дорохин шел рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колес, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу – сорвался голос. Молча потрепал старика за плечо...

Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина с резким, противным свистом шлепнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика... Мина не разорвалась.

– Все же есть у них на заводах сознательные рабочие, – сказал, поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч. – Третья мина не рвется, подсчитываю.

– Тут на лугу грунт мягкий.

Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.

– Товарищ лейтенант! Отцепляю два тягача!

– Отцепляй. Один отбуксует трактор к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!

– Спасибо вам, товарищи бойцы! – кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч. – Спасибо, родные!

– Магарыч за тобою, дед, не забудь!

На всем пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась сплошная стена разрывов.

– Вот тут-то они нас накроют!

Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.

Трах! Трах! Трах! Трах!

Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то ямку, мелко, часто крестился.

– Ох, тыж, твою так... близко положил!.. – Одновременно перекрестился. – Ох, ты ж!.. Еще ближе! – Перекрестился.

Трах! Трах!..

Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом месте, Дорохин не выдержал, расхохотался.

– Прибегаешь, дед? В крайнем случае?..

И вдруг – сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь утихло, зато справа, за селом Теплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по немецким тылам. Застучали пулеметы, автоматы.

– Товарищи, не могу идти! – закричал сзади Головенко.

– Тракториста ранило! – поднялся дед. – Кузьма, где ты?

Старшина подвел под руку прыгающего на одной ноге Головенко.

– Деревяшку отбило...

– Посадите его на тягач, – сказал Дорохин. – По живому не зацепило? Лезь, указывай дорогу водителю.

...В хуторе Дорохин распрощался с Харитоном Акимычем.

– Ну, не будешь больше приставать к нам! Паши, сей, не поминай лихом!

– Какое – лихом! Товарищ лейтенант! Что б я тут, председатель, делал без тягла? А теперь – пойдем жить!.. Мы вам тут, на этой площади, памятник поставим!

– Вы еще разберитесь, что за трактор, как он там перезимовал в речке. Может, все поржавело.

– Сверху поржавело – очистим. А внутри – его же маслом смазывали... А Дуня, товарищ лейтенант, девка хорошая... Приезжай к нам... В председатели тебя выберем. Передам тебе дела из полы в полу, – знаешь, как в старое время лошадей продавали?

– До свиданья, Акимыч! Трактор получил? Получил. Ну, вали домой! И не мешай нам воевать...

Вскоре их дивизию сменили, отвели в тыл, километров за восемьдесят от передовой, в резерв. Там они стояли два месяца, ремонтировались, принимали и обучали пополнение и на Миус уже не вернулись – дивизия влилась в состав другой армии.

Участвовать в июльском большом наступлении Дорохину довелось на другом фронте.

И как бывает у солдат, когда вспоминал он хутор Южный на Миусе, мечталось еще заглянуть туда после войны, встретиться с знакомыми, полюбившимися ему людьми, посмотреть, как расцветает жизнь на месте бывших развалин и окопов, найти свой блиндаж где-то в саду между яблонями, посидеть на обвалившемся, заросшем бурьяном бруствере, выкурить махорочную цигарку, послушать песни девушек, обрывающих с веток красные яблоки... Но много было потом еще хуторов и сел по пути на запад, и каждый освобожденный им клочок земли стал Дорохину родным. А когда окончилась война, ему уж было не до того, чтобы объезжать все те места, что прошел он со своими бойцами. Надо было и самому начинать работать, восстанавливать разрушенное войною народное хозяйство, запахивать вчерашние окопы.

1952