Текст книги "Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова"

Автор книги: Валентин Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Подозрительное исчезновение

Распутин всем туловищем повернулся к Соколову. Дыхнув в ухо, спросил пониженным голосом:

– Граф, ты знаешь Эмилию Гершау?

Соколов спросил:

– Жену полковника, который служит в управлении московского генерал-губернатора?

Он вспомнил, что его давняя подружка Вера Аркадьевна фон Лауниц, супруга крупного германского чиновника, при последней встрече в минувшем феврале осведомила, что этот самый полковник Генрих Гершау якобы служит германской разведке. Соколов рапортом известил об этом начальника московской охранки Мартынова. Далее он этой историей не интересовался.

И вот теперь Распутин, попивая мадеру, задушевным голосом рассказывал:

– Да, эта самая Эмилия Гершау – урожденная москвичка, из богатого рода купцов Востроглазовых.

Соколов согласно кивнул:

– Да, встречал на приемах, красивая женщина.

– Эмилия не женщина – розан цветущий! Такая аппетиктная, что слов нет. Пришла ко мне, слезно просит: «Помогите, святой отец, мужа моего в Генеральный штаб перевести! Уж очень хочет мой Генрих карьер сделать, одолел меня просьбами: дескать, поклонись Григорию Ефимовичу! Ни в чем вам ради мужа не откажу». – Распутин завел глазищи. – Как представлю ее достоинства, так вот здесь, – ткнул себя пальцем в живот, – мурашки бегают. Пошел я куда надо, везде отказ: «Хоть Генрих и не немец, а прибалтиец и на хорошем счету, да общественное мнение накалено против господ с иностранными фамилиями». Ну, кому – мнение, а мне – тьфу! Из кожи вылез, на той неделе у Сухомлинова перевод подписал. Несся в Москву, все во мне огнем пылало – о свидании с Эмилией мечтал. Ох! – глубоко вздохнул, надолго замолчал.

Соколов с интересом подбодрил:

– И что дальше?

Распутин развел руками, опрокинул со стола рюмку, вздохнул:

– А дальше – конфуз и сплошное недоразумение! Думаю: прибежит теперь ко мне красавица в «Метрополь», обрадую и такой карамболь закручу с ей – внизу люстры посыплются! Телефонирую. К аппарату Генрих подошел. Объявляю: «Ну, полковник! Много сил и денег ты мне стоил, но перевел-таки тебя в Генштаб». Отвечает: «По гроб жизни обязан! Куда прибыть за приказом?» – «Лично ты мне без интереса. Прикажи, полковник, чтобы Эмилия гнала в „Метрополь“. Я там в люксе остановился. И побыстрее!» Засопел, засопел Генрих: «Эмилия какой день носу не кажет». – «Как так?» – «Да убегла из дома. Поди, с кем роман закрутила!» Кумекаю: супруги своего добились и теперь хитрят, вокруг пальца меня обводят. А то ишь: «Убегла!» Ору в трубку: «Зачем врешь, Генрих? Бога побойся! Накажет за вранье!» А он в ответ слезу в голосе пущает: «Клянусь, Григорий Ефимович, всеми святыми, нет ее!» Ну, думаю, кажись, и вправду сбегла. Баба – она вообще дура, навроде воробья. А уж коли влюбится – так последнее разумение теряет.

Соколов полюбопытствовал:

– И что дальше?

Распутин продолжал:

– Интересуюсь: «Почему полиция плохо ищет?» – «Я не заявлял пока. К Маршалку в сыск не еду, потому как стыдно. Дело деликатное, сраму не оберешься! Подожду малость. Коварная изменщица! За что такой позор? Эмилия растоптала мою честь. Руки на себя наложу! Или, хуже того, отправлюсь на передовую, сложу за царя и Отечество буйную головушку!» Я, понимаешь, расстроился. Чего ради, думаю, унижался, просил за Генриха? Чтоб он лопнул! А Генрих уже сам себя утешает: «Авось набегается, набегается и вернется домой! Прощу ее, так и быть».

– Стало быть, сильно переживает?

Распутин пожевал бороду, задумчиво протянул:

– Вроде бы и тоскует, а печали настоящей нет… Говорит много. И потом: коли жена исчезла, как же столько дней в полицию не заявлять? А то ишь – совестно, дескать, ему!

– Да, подозрительно! – согласился сыщик.

Печаль сердечная

Распутин взволнованно продолжал:

– В том-то и вся штука! А мысль занозой сидит: дело-то я сделал, а Эмилия благодарить, как уговаривались, не желает?

– И что ты придумал?

– А что, ежели дождаться, когда уйдет Генрих на службу, да и зайти в дом? Только боюсь, служанка на порог не пустит. Скажет: «Господ нету!» – и дверь перед носом захлопнет. А если ты, граф, спросишь, может, тебя и впустит? Ты лицо государственное. Расспроси служанку, она тебе все выложит, а? Может, Бог даст, самою Эмилию увидишь, посрами ее, дескать, обманывать – большой грех.

Соколов съел редиску, отправил в рот ложку икры, подумал и решительно произнес:

– Так не делается! Служанка ничего не скажет. На твоем месте я устроил бы за домом слежку, вот все сразу и прояснится.

Распутин обрадовался:

– Славно! Последить – все равно что в душу заглянуть: все тайное наружу выпрет. Кому из топтунов деньги дать?

– Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.

– Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?

– За двести рублей филеры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной – круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички – отчет наблюдений.

– Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчет филеров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… – Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слезы. – Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…

Молчаливое согласие

В этот момент раздались веселые крики. Из дальних дверей хороводом по залу двигались цыгане.

Старший с гитарой, Николай, изображая необыкновенную радость, словно выиграл сто тысяч по военному пятипроцентному займу, низко поклонился Соколову, затем обнялся с Распутиным. Распутин стал с молодыми цыганками целоваться в губы, после чего каждой засунул в лиф ассигнацию.

Цыгане вдруг ударили в инструменты, звякнул бубен, запела гармонь, зазвенела гитара. И все весело грянули:

 
Выпьем мы за Гришу,
Гришу дорогого.
И пока не выпьем,
Не нальем другого.
 

И вдруг Распутин, опрокинув стул, выскочил из-за стола, вскинулся с диким восторгом:

– Ах, люлю-люлю малина!

И он пошел вприсядку, с небывалой страстью выделывая затейливые коленца, выбрасывая ноги, ритмично хлопая ладонями по голенищам, исступленно, самозабвенно вскрикивая:

– Гоп! Гоп! Гоп-ля-ля!

Зинаида, желая угодить Распутину, присоединилась к пляске.

Горький, Скиталец и другие встали в круг, хлопая в ладоши, пристукивая ногами.

Соколов подумал: «До чего же переменчив русский характер!»

Наплясавшись, Распутин изможденно упал в кресло. Все вновь уселись за стол. Выпили, закусили анчоусами с горячей картошкой. Распутин обнял Зинаиду:

– Какая ловкая до пляски – страсть!

– Да и вы, Григорий Ефимович, – огонь! – И вдруг, словно сомневаясь в своей правоте, слабым голосом произнесла: – И все же, святой отец, блуд небось дело греховное, а?

Распутин проглотил устрицу, поднял глаза к роскошно расписанному потолку и, словно священник на проповеди, назидательно произнес:

– Я вот веригами бренчал, плетью себя смирял, а блудные образы мутили меня. Знать, Господь вложил в наши желания какую-то тайну. Нельзя плоть умерщвлять. Главное – знать меру. Хочешь, чадо, душу свою сберечь, надо согрешить, дабы явить пред лик Господень свое покаяние. Не велика мудрость, но необходимо выразумение ея, понимание в полноте всей, – перешел на обыденный тон. – Так что, Зинуля, не сомневайся, не отвращай своего лица от чувств моих. Тогда получишь вот это, – он полез в глубокий брючный карман и выудил оттуда смятые бумаги.

Зинаида застенчиво опустила пушистые ресницы, согласно кивнула головой. Она протянула за бумагами руку, но Распутин рассмеялся.

– Не спеши к капусте, пока не подпустят! – И он, хитро улыбнувшись, спрятал бумаги. – Что, мадерца вкусна? Ты, граф, не пьешь? Так будь здоров! – Распутин махом опрокинул вино в широкую красную пасть. – Пойдем, граф, в кабинет. Там барыньки нас ждут…

Соколов усмехнулся:

– Нет! Твои бабешки на меня скуку нагоняют.

– Напрасно так говоришь! – Кивнул в сторону Горького: – Сейчас Максимыч тебя в революционеры обратит, – и громко рассмеялся. Обхватив одной ручищей Зинаиду, другой широко размахивая, Распутин отправился в кабинет. Со всех сторон неслись приветствия:

– Здравствуйте, святой отец! Наше вам почтение…

Распутин не отвечал. Он что-то говорил в ухо Зинаиды.

За ними было заторопились Соедов и Отто Дитрих. Распутин топнул ногой:

– Пошли вон! Ишь, прыткие…

Горький задумчиво покачал головой:

– Только в России всякое ничтожество может менять премьер-министров! – Повторил: – Какая нелепая страна.

Скиталец, изрядно захмелевший, щипнул струны гуслей:

 
Ни кола ни двора,
Зипун – весь пожиток.
 

Горький, прикрыв веки, неожиданно громко вскрикнул:

 
Эх, живи, не тужи,
Умрешь – не в убыток!
 

Веселье продолжалось, но без Соколова. Гений сыска отбыл домой.

Глава III
Сети шпионажа

Высочайшее повеление

Уже на другой день ранним утром филеры прибыли на точку. Недалеко от слияния Яузы с Москвой-рекой стояла Мазуринская богадельня. Здесь нашли приют сто женщин – из купеческих домов или московских старинных мещан.

С дозволения смотрителей богадельни супругов Добромысловых филеры втайне от насельников забрались на чердак. Они притащили с собой плетеную корзину с бутылками пива «Калинкин», бутерброды с колбасой и полевой бинокль.

Бревенчатый дом за сплошным забором, расположенный напротив, был как на ладони. Началось наружное наблюдение.

* * *

Как раз в это время в доме номер 19 по Садовой-Спасской на лифте поднялся на шестой этаж фельдъегерь. Соколов принимал душ. Мари постучала в дверь, приоткрыла ее:

– Аполлинарий Николаевич, простите! Вам срочный пакет от государя.

Соколов сломал сургучную печать. На плотной слоновой бумаге синими чернилами твердым разгонистым почерком было начертано: «Совершенно конфиденциально. Аполлинарий Николаевич, крайне необходимо встретиться, дело серьезное, не терпящее промедления. Буду признателен, если сегодня же выедете в Петроград. На вокзале Вас встретят. Николай».

* * *

Вечером того же дня Соколов входил в жарко протопленный, пропахший кожей диванов, ароматом дорогих духов и сигар вагон первого класса.

Тут же раздался третий звонок. За окном, все убыстряясь, в бешеной пляске неслись назад огненные искры паровозной трубы. Угрюмо темнел ультрамариновый небосвод.

С неотвратимостью рока приближалось самое невероятное приключение знаменитого графа.

Царский порученец

Богатырский сон Соколова на сей раз тревожила мысль: «Зачем, по какому случаю я понадобился государю?»

Поезд прибыл в Петроград в девять утра. После весенней Москвы, полной света и солнечного тепла, город на Неве показался Крайним Севером. В окна вагона беспрестанно ударяли капли дождя, свинцовое небо тяжело цеплялось за крыши домов.

Весь багаж Соколова составлял единственный английский баул из свиной кожи. Граф отказался от услуг носильщика, легко спрыгнул на потемневшую от бесконечных дождей платформу. Тут уже стояли встречающие:

дамы в шляпках с вуалью и в ватерпруфах, пожилой полковник, тяжело опиравшийся на трость, важные и не очень важные господа в макинтошах и шляпах, лакеи с зонтиками, дежурные жандармы.

Наметанный взгляд сразу же выхватил из этой разноликой массы молодого красивого человека в шинели офицера-пехотинца и высоких сапогах. Человек встретился глазами с Соколовым, приветливо, как старому знакомому, улыбнулся и резко двинулся навстречу, с необычной ловкостью проходя сквозь толпу.

– Здравия желаю, Аполлинарий Николаевич, – весело проговорил человек. – Я – поручик Собственного его императорского величества пехотного полка Кулюкин. Позвольте ваш баул. Машина ждет…

На привокзальной площади сияло черным лаком авто. Городовой отгонял любопытных:

– Что буркалы выперли? Проходите…

Поручик открыл дверцу, пропустил на заднее сиденье Соколова, сам сел за руль, повернул голову:

– Господин полковник, государь примет вас ровно в шесть часов пополудни. Авто в вашем распоряжении. Куда прикажете ехать?

Соколов на мгновение задумался: «Может, Джунковский знает причину моего вызова в Петроград? Загляну к нему, а потом навещу отца – времени свободного достаточно!» Приказал:

– В Министерство внутренних дел, на Фонтанку, шестнадцать.

Авто рвануло с места, клаксоном разгоняя зазевавшихся пешеходов. На Невском проспекте, развив шальную скорость, по встречной полосе обогнали трамвай, набитый людьми. На повороте резко затормозили, едва не врезавшись в санитарную фуру.

Вскоре остановились у столь знакомого трехэтажного дома с балконами и лепниной.

– Баул прикажете наверх поднять? – Поручик вопросительно смотрел на Соколова.

Тот кивнул:

– Сделайте, поручик, одолжение.

Соколов обратился к незнакомому дежурному офицеру, сидевшему внизу за небольшим столиком:

– Владимир Федорович на месте?

– Так точно, – вытянулся в струнку офицер. – Товарищ министра генерал Джунковский у себя в кабинете. Как прикажете доложить?

«Ратные подвиги»

Встреча старых друзей была радостной. Они обнялись, троекратно расцеловались. Джунковский пророкотал:

– Почти год не виделись. Зато повсюду только и слышно: героический граф, наш неустрашимый силач! Ты еще не завтракал? Прекрасно! По старой памяти поедем к твоему однофамильцу – Ванюшке Соколову. Поговорим всласть! – Нажал кнопку звонка. На пороге замер дежурный офицер. – Протелефонируйте содержателю ресторана «Вена».

– Что приказать?

– Пусть трепещет и готовит стол – мы с Аполлинарием Николаевичем едем.

– Есть! – щелкнул каблуками дежурный и поспешил в точности исполнить приказ.

Джунковский надел шинель, потом подошел к рабочему столу и взял с собой кожаную папку с бумагами. Соколов удивился: «Для чего папка в ресторане?»

* * *

Спустя несколько минут друзья входили в знаменитый ресторан «Вена», что расположился на углу улиц Гоголя и Гороховой. По вечерам здесь было шумно, весело, пьяным пьяно. В «Вене» собиралась богема – знаменитые артисты, писатели, художники.

Швейцар в ливрее с галунами и лопатой-бородой стряхнул с шинелей влагу, счастливо растянул брыластую пасть:

– Счастливы в натуральном виде лицезреть-с!

В утренний час в залах было малолюдно и особенно уютно.

Двое лакеев под бдительным оком самого содержателя «Вены» Ивана Соколова суетились возле почетных гостей. Содержатель цыкнул на лакея:

– Куда, дурья башка, с правой руки блюдо заносишь? – Виновато взглянул на гостей: – Простите, ваши превосходительства, за мое произношение… Набрал новеньких, нарочно наутро ставлю – потише у нас в это время, пусть осваивают.

Соколов спросил:

– А прежних на фронт забрали?

– Дело бедовое, семнадцать человек-с мобилизовали! Новеньким науку нынче вдалбливаю: «Это профессором любой может стать – только грамоту знать, а официанту следует иметь голову с мозгами и выучку!» А эти, – сделал пренебрежительный жест в сторону лакеев, – понятия не освоят, что на второе нагретую тарелку надо в салфете подать-с. Опять же твержу: «При вас всегда спички наизготове быть обязаны!» Вчера, к примеру, обедал художник Мясоедов. Достал он портсигар, в папиросу подул, требует: «Че-ек, дай огня!» А мой оболтус – тырь-пырь, а в кармане спичек – пшик. Ну, побежал в буфет, а господин Мясоедов уже сердится, ругаться изволит. Потрафить надо! Учу своих: «Коли гостю угодишь, то и приятность себе при прощании получишь!»

Сей страстный монолог перебил Соколов:

– Чем кормить будешь?

– У нас как в мирное время, ассортимент полный-с!

– Что-нибудь легкое… – произнес Джунковский.

– Уже, извольте видеть, распорядился – только самое необходимое. Эй, Порфирий, сюда, промеж приборов, ставь икру зернистую с горячими расстегаями. Лососина малосольная – к бутылкам ее приблизь. А вот, настоятельно рекомендую-с, нежный балык с лимоном. В серебряном блюде рыбное ассорти – «Ратные подвиги графа Соколова». Пользуются повышенным спросом, особенно у дамского пола.

Джунковский лукаво взглянул на Соколова, улыбнулся:

– Вот это настоящая слава!

Содержатель закончил:

– Что касательно остального, то уже готовим крабы-кокот, бульон-борщок, суп-крем из цветной капусты, форель в шампанском, филе фазана с вареньем…

Соколов махнул рукой:

– Иван Григорьевич, много не надо…

Содержатель торопливо закончил:

– Пломбир, фрукты, миндаль, чай с эклерами… Десерт – он еде полезное для желудка завершение-с.

Задушевная беседа

Джунковский поднял бокал:

– За славную победу русского оружия – за взятие древнего Перемышля!

С аппетитом выпили, закусили. Соколов не спешил задать главный вопрос. Он намазал черной икрой теплый калач, задумчиво сказал:

– Писаки с восторгом восхваляют войну. И еще призывают: «Жизни не жалеть!» Я на деле хлебнул этой военной романтики и своими глазами увидал: нет, война не так красива, как ее малюют на лубках! Это тяжелый, грязный и очень опасный труд. Особенно опасный, когда среди верховных командиров сидят или дураки, или предатели, для которых жизни людей – пустой звук. Причем даже теория такая возникла: командующий тем лучше, чем меньше он думает о людях, а видит в них лишь отвлеченную «живую силу».

Джунковский согласно кивнул.

Соколов горячо продолжал:

– Ставку возглавляет великий князь Николай Николаевич. Многие офицеры сомневаются в его стратегическом гении.

Джунковский с печалью заметил:

– Армия еще в декабре – январе могла наголову разбить Австро-Венгрию, полностью вывести ее из войны. И что? Николай Николаевич не доводит дела до логического конца. Он идет на поводу у союзников, которые потерпели катастрофу во Фландрии и взывали о помощи. И принимает пагубное решение о наступлении в глубь Германии…

– Конечно, натиск русского оружия спас Францию. Но за чей счет? В чужой земле остались лежать тысячи русских людей, – сказал Соколов.

Джунковский вполголоса заметил:

– И все эти жертвы ради обещания союзников передать России Дарданеллы, которые еще надо отвоевать у Германии.

– А что касается всех этих борзописцев, так я в обязательном порядке отправлял бы их на передовую. Пусть хоть месяц посидят в промозглых окопах, поголодают, женское тело будут видеть лишь во сне, со штыком наперевес сходят в атаку, когда пули свистят у виска и друзья-однополчане трупами валятся на грязную землю и когда сам в любой момент можешь проститься с жизнью, – вот тогда, господа, наливайте чернила и со знанием дела калякайте о «святом долге».

Дворцовые новости

Джунковский вдруг внимательно посмотрел на гостя: – Ведь ты по делу к нам пожаловал?

Соколов с деланым равнодушием произнес:

– Мне надлежит встретиться с государем.

Джунковский оживился:

– Вот как? Крайне любопытно…

– По каким делам – сам не знаю. Надеялся, Владимир Федорович, что ты удовлетворишь мое любопытство.

Джунковский развел руками:

– И я не ведаю! Кстати, сегодня государь с императрицей присутствуют на крестинах дочери Юсуповых – Ирины, в их домашней часовне. Затем собираются навестить раненых в госпитале, который размещен в парадных залах Зимнего дворца.

– Какое благородство! Госпиталь носит имя наследника цесаревича Алексея.

– Царская семья очень много работает в пользу пострадавших. Императрица Александра Федоровна вместе с великой княгиней Татьяной устроили кружечный сбор – для оказания помощи пострадавшим от войны.

Соколов кивнул:

– Да, газеты писали, что их величества сразу же сделали щедрый вклад – четыреста двадцать пять тысяч рублей.

Джунковский с воодушевлением произнес:

– Скажу больше, ибо на моих глазах это происходит: императрица и великие княжны себя не жалеют, с утра до вечера ухаживают за ранеными. Императрица, как рядовая санитарка, служит во время операций, подает инструментарий, уносит ампутированные руки и ноги. Не гнушается ни видом крови, ни гангренным запахом.

– В благодарность аристократы фыркают: «Этот черный труд – не царское дело, у нас санитаров хватает!» Зато «прогрессивные» деятели нагло заявляют: «Все это ради дешевой популярности!»

Джунковский произнес вполголоса:

– А сейчас слух пополз, обвиняют государя в желании заключить сепаратный договор с Германией. Эти сплетни дойдут до союзников, вызовут самую вредную для России реакцию. Клевещут на государя!

– Стало быть, сплетни на руку нашим врагам. Более того, подрывают боевой дух армии.

Секретный рапорт

Лакей внес жульены и долил в бокалы легкое крымское вино.

Джунковский рассмеялся:

– Извини, французским «Марго» 1858 года угощать не могу. В отличие от революционного Горького мой бюджет такого не предусматривает.

Соколов был крайне удивлен, хотя на его вечно спокойном лице не дрогнул ни один мускул. Лишь поднял бровь.

– Как, ты уже знаешь о загуле в «Яре»?

– Служба обязывает. Сейчас время военное, шпионов – пруд пруди. И вокруг разговорчивого Распутина немало подозрительных типов крутится. Так что мы за ним глядим в оба. А что вытворяет Максим Горький? Он в открытую проповедует наше поражение в войне, и многие интеллигенты прислушиваются к его голосу.

– Да, ибо чувствует свою безнаказанность. Меня российская интеллигенция вообще поражает. Если во всем мире прилагают усилия для того, чтобы народы были обеспеченны и сыты, то наша литература и господа революционеры с презрением говорят о «мещанской сытости». Словно с ума посходили.

– А что же им по сердцу?

– Наверное, «пролетарский голод».

Джунковский усмехнулся:

– Но получают громадные гонорары, разъезжают по курортам, живут в роскоши, содержат любовниц, как тот же Горький. Что в головах у этих господ? Понять невозможно. И вечное, постоянное нытье, недовольство всем на свете – сплошные ипохондрики.

– Да, жизнь надо любить, радоваться каждому ее проявлению! – воскликнул Соколов. Вдруг сощурил хитрый глаз. – Владимир Федорович, а что у тебя в папке?

Джунковский улыбнулся.

– Тут и впрямь кое-что любопытное. – Открыл папку. – Например, вот это, послушай.

«Рапорт пристава 2-го участка Сущевской части подполковника Семенова градоначальнику Москвы, их превосходительству Адрианову. В ночь с 26 на 27 марта сего 1915 года в ресторан „Яр“ приехал Распутин в компании с литератором Соедовым и тремя молодыми девицами. В ресторане девицы были сразу же отправлены в угловой кабинет, а сам Распутин подсел к столику известного писателя Максима Горького. Тут его уже поджидал интендантский полковник Отто Дитрих с супругой Зинаидой, а вскоре к ним присоединился бывший сыщик граф Аполлинарий Соколов. Привязав веревкой угря, Распутин возил его по залу, опускал в фонтан, чем вызвал нездоровый ажиотаж в зале…»

Соколов расхохотался:

– Я все это видел, Владимир Федорович. Очень рад, что наши секретные службы работают усердно. Тогда, быть может, скажешь: куда исчезла Эмилия Гершау?

– Сам хотел бы знать! Случай вовсе не смешной. Ведь Гершау допущен к секретным документам. Хорошо, если даму увлек горячий любовник. А коли это шпион, работающий под ухажера, а на самом деле выведывающий военные тайны?

– Давно известно: влюбленные дамы – лучшие информаторы, – согласился Соколов.

– К сожалению, наши полковники бывают весьма откровенны со своими женами, болтают им много лишнего.