Текст книги "Наваждение, или К вопросу о суевериях"

Автор книги: Валентин Варламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Варламов Валентин
Наваждение, или К вопросу о суевериях

Валентин Варламов

Наваждение, или К вопросу о суевериях

Ярмарка была что надо, с медведем, с конокрадами, с дракой. Никола товар продал и – к братнину куму, тут рядом, за церковью. Лошадь распряг, сенца ей бросил.

Пошли с кумом гостинцы выбирать, в казенную завернули. Вышли – глянь, толпа. Мужики силу показывают, кто тяжельше подымет. Никола тоже сунулся. И кобыленка-то вроде ледащая, а только поднял ее на плечи, как под корешками – хрясь! Стоит – не вздохнуть. Становая жила, значит.

Кум обратно в казенку тянет: мы это дело, говорит, поправим. Только подходит незнакомый человек, вроде свой, а вроде и барин. В белой шляпе. Я, говорит, художник и хотел бы вашу натуру запечатлеть. Но поскольку вижу, в каком вы есть болезненном следствии богатырского подвига, так у меня доктор знакомый и бесплатно вылечит.

Кум сразу на дыбы: у нас, мол, своя компания. Тогда в белой шляпе достает целковый: я, говорит, очень даже хорошо понимаю наше взаимное уважение.

Кума как ветром сдуло.

А в белой шляпе берет Николу под ручку, ровно девку городскую, и ведет его к доктору. Тот кричать – вот до чего глупость доводит. Никола даже картуз выронил со страху. Сиди, говорят ему, сейчас напишем записку в больницу.

Ушли все. И стал Никола приходить в себя. Лошадь-то у кума оставлена. А цыган в городе полно. А в больнице, говорят, кровь высасывают.

И вдруг Николу будто слегой ударило: фармазон! Он самый! Странница божья сказывала. Ездит по деревням, в белой шляпе, всех в свою веру обращает: деньги дает и списывает с человека поличье на бумагу да на холстину. И ежели кто фармазонской поганой вере изменит, сей же миг узнает, в поличье стреляет, и отступник помирает немедля. Свят, свят!

Забыв про боль, вскочил Никола – и через подоконник. Обстрекался в крапиве, барыня с зонтиком завизжала. Добежал до дому. Мигом лошадь обрядил, плюхнулся в телегу. Мимо каланчи, мимо лабазов, вниз по булыжнику, за заставу, вдоль выгонов. Опомнился аж за старым погостом, когда лес начался.

Лошадь бежала ни шатко ни валко. Никола пощупал деньги за пазухой, прикорнул поудобней – становая жила давала себя знать. Ничего, только бы до деревни добраться. Бабка Степанида поправит. Через порог положит, на спине топором старый веник потюкает, пошепчет, что надо. Как рукой снимет. Стара, а все может. Не то что эти... Только и знают кровь сосать.

Смеркалось. Лес загустел. Совсем близко до деревни, вот только старый дуб проехать, а там и опушка. Нехорошее место этот дуб.

Так и есть: вынырнул из кустов мужик не мужик, с котомкой, без шапки, весь оброс, волосье зачесано налево, а бровей нету. Во тебе, – добродушно подумал Никола, перекрестясь и выставив кукиш, – не на таковского напал. Это на Ерофея ты страшный, когда деревья ломать зачнешь.

Леший захохотал, захлопал в ладоши. Лошадь понесла, трюхая селезенкой. – Ну ты, анафема, – осерчал Никола, – в лесу не бывала!

Ухватил кнут, привстал, натянул вожжи. Колесо подпрыгнуло на толстом дубовом корне, телега накренилась...

...и не выпуская из рук ускользающую рулевую баранку, Коля рухнул обратно, на жалобно скрипнувшие пружины сиденья. Видавший виды "Москвич" с натужным воем прополз еще десяток метров, взобрался на пригорок и сдох.

Коля выпростал свои длинные ноги из автомобильного нутра. До деревни осталось всего ничего: вон горстка изб у пруда. И одна избенка поближе, на отшибе, смотрела маленькими окошками в лес, на Колю.

– Ну ты, анафема, – пнул он покрышку и сам подивился своему лексикону. Машина виновато молчала. Только внутри под капотом что-то изредка потрескивало, как у остывающей газовой духовки. И что там всегда потрескивает?

Трудно узкому специалисту по низшим ракообразным ездить на старой и непрестижной машине. Сервис в этой области, как говорится, ненавязчив. Надо все самому. Грубые люди на станции техобслуживания, надменно принимая пятерку, сказали, что руки у него не тем концом вставлены, и тут уж ничего не попишешь.

А жить хочется. Хочется путешествовать по просторам. Вот нынче он поставил себе целью добраться в глухой угол, откуда, по семейным преданиям, пошла есть колина династия...

– Кто ж вас по такой дороге направил? – боковой тропинкой вдоль опушки подошла сухонькая бабуся в полотняной туристской кепочке и солнечных очках. – Местных-то к дубу силком не затащишь.

– Лесник показал, – ответил Коля, вспоминая недавнюю встречу на развилке. Старик-обходчик сидел на пенечке, сбросив котомку. Расстегнутая по жаре форменная тужурка открывала косоворотку мелкокрапчатого ситчика. Обросший – как в молодежном кафе. Вот только бровей не было. Фуражку с кокардой дед повесил на куст. Не спеша и с удовольствием расчесывал пышный чуб. Справа налево.

На вопрос о дороге старик с шумом продул расческу и молча ткнул большим пальцем за плечо. Машина рванула словно сама по себе, задыхаясь, свалилась в старую колею. Дед гулко захохотал вдогонку. Странный какой-то.

– Не помню я такого лесника, – нахмурилась бабка. – Ну, добрались, и ладно. Пойдемте ко мне. А машину бросьте. Постоит – сама заведется.

Что-что, а это Коля знал. И потому охотно последовал за старушкой. Пока шли до ближней избы, Степанида Петровна обо всем повыспросила Колю и про себя рассказала. Учительница, на пенсии, зимой в городе, летом – здесь, в опустевшем родном углу, вся деревня съехала на центральную усадьбу, там и магазин, и разная культура, и служба быта.

...Вечером сидели на крылечке. Автомобиль, отдохнув, заводился как ни в чем не бывало. Коля уже обошел остатки бывшей деревни. Жили тут две глухие старухи да несколько унылых дачников, проникших сюда к собственному недоумению. Жизнерадостная колина хозяйка не больно-то общалась с ними. К ее избушке на отшибе приходили только местные куры под началом цветастого петуха. Вот и сейчас петух важно стоял, поджав ногу, перед крылечком и прислушивался к беседе, вставляя короткие клокочущие реплики.

– Ишь, фармазон, – засмеялась Степанида Петровна, бросив в него щепочкой.

Петух не обиделся, только прикрикнул на кур – дескать, не вашего ума дело.

– По-моему, фармазон должен быть в белой шляпе, – рассеянно заметил Коля.

– С чего вы взяли?

– Не знаю. – Коля сам удивился. – Может быть, память предков?

– А что, – оживилась Степанида Петровна, – вдруг и в самом деле существует некая связь поколений? Вот на этом месте стояла когда-то избушка моей прародственницы Степаниды – о ней шла слава как о знахарке. Меня, разумеется, ничему такому не учили, но я рукой чувствую боль и могу иногда снять ее. Кстати, у вас болит поясница.

– Радикулит, – сказал Коля без особого интереса. – Профессиональная болезнь научных работников, от вечного перетаскивания аппаратуры. Да еще натрясло в машине.

– А давайте снимем боль?

– Массаж? – Коля засмущался. – Спасибо, у меня всегда с собой анальгин.

– Да не притронусь я к вам, экий вы, словно девица!

– Внушение, значит, – догадался Коля. – Не верю я в эти штучки.

– Знаете старый анекдот? "Это такси? – Да. – А почему без шашечек? Так вам нужны шашечки или вам нужно ехать?"

Степанида Петровна споро Махала рукой и словно бы цепляла что-то в воздухе, вытягивала из колиной поясницы какие-то хрусткие чувствительные нити.

– Но я же все равно не верю! – повторил он с отчаянием.

– Вам нужны шашечки, Коля, – засмеялась Степанида Петровна. – Все! Можете двигаться.

Коля пошевелился. В спине, где-то внутри, слегка пекло, как после легкого горчичника. Боли не было.

– И все равно, – сказал он тяжелым голосом страстотерпца, – этого не может быть!

Петух клокотнул с одобрением и уважительно рассмотрел Колю сперва одним, потом другим глазом...

Пили чай с медом. Насупившийся Коля приналег на душистое лакомство. Поясницу и впрямь отпустило – верь не верь.

На ночь хозяйка постелила ему в клети. От подушки пахло сонными травами. Но заснуть не пришлось. Сперва мысли мешали. Потом начало дергать зуб, все сильней и сильней. От меда, что ли.

Коля кряхтел, вертелся, принял любимый анальгин в двойной дозе. Наконец, сел на крыльце под луной, постанывая и раскачиваясь.

– Что случилось? – Степанида Петровна склонилась над ним. – Почему ж не разбудили? Ах, зубы. Бедный сластена. Вот здесь, справа, вверху.

Привычно поводя рукой над больным местом, она откашлялась и забормотала чужим, странным голосом: ...подон, лодон, сукман...

– Что это? – пролепетал Коля испуганно.

– Тихо! Ведьмин счет. – Она рассмеялась и ушла.

Зуб не болел.

Ошарашенный Коля сидел на ступенечке, облитой призрачным лунным светом. Черной стеной высился недалекий лес. Из темноты, от дуба, что-то выкатилось тенью, покружило возле опушки, остановилось. Вроде бы куст. Или пенек? Дифракция, – подумал он успокоительно. – То есть аберрация. В общем, обман зрения. Иллюзия. Да, да, иллюзия и обман.

Все, что происходит на свете, должно иметь четкую трактовку. В действиях Степаниды Петровны не прослеживалось теоретической базы. Следовательно, это была мистика. Мистику Коля не уважал.

Спина, конечно, прошла сама по себе. Совпадение. А зуб – зуб перестал болеть потому, что раздражение кончилось. Повторись оно – заболит снова. Чтобы развеять старухино мракобесие, Коля прокрался на кухню, достал с полки мед, зачерпнул ложку, другую...

Эффекта долго не было. Потом рвануло. Сразу в полную силу. Со стоном Коля рухнул на свое ложе.

Промучился он до свету. Когда в доме запахло оладьями, вышел, мрачно держась за щеку.

– Доброе утро! – окликнула его с кухни хозяйка. – А я уже в росе купалась. День-то какой!

Мне бы ваши заботы, угрюмо подумал Коля. А вслух сказал: – Я поехал. Спасибо за приют...

– Да как же так, – всполошилась Степанида Петровна, – вы хоть позавтракайте, все уже на столе!

– Не могу, – промычал Коля, – мне бы до врача добраться.

– Опять? – удивилась она. – Но вы же не за ту щеку держитесь, у вас справа болело! Ах, Коля, как вы запустили зубы, врач необходим, но боль-то зачем терпеть, давайте я...

– Нет уж! – ощетинился Коля. – Потерплю. Без ваших донов-лодонов.

Степанида Петровна всплеснула руками.

– Ну простите меня, пошутила я. Где-то вычитала, – она сделала круглые глаза, – сукман, дукман, левурда... Страшно?

Коля шутки не принял. Попрощался сухо.

– Что ж, – вздохнув, она протянула испачканную в муке руку. – Я уважаю вас, Коля. Вы как... как Муций Сцевола.

Коля потупился.

Только бы добраться до города. С острой болью примут без предварительной записи. Он представил себе все, что будет, и содрогнулся. – Ничего, ничего, – шептал он, не попадая ключом в замок зажигания. – Зато все как положено.

Машина бойко дернула. Боль резанула во всю челюсть.

– В-ведьма! – взвыл Коля. – Окопались тут!..

На толстом корне под дубом колесо подскочило, глухо стукнула передняя подвеска...

...и не выпуская из рук кнутовища, Никола свалился с телеги на поросшую травой обочину.

Сел, ошалело помотал головой. – Не иначе, стало быть, амортизаторы прохудились, – сказал он, сильно удивился на такие свои непонятные слова и совсем пришел в себя. Хватился за пазуху – деньги на месте. Лошадь стояла невдалеке, виновато поглядывала на хозяина: ладно, мол, с кем не бывает, поехали. Деревня-то – вон она.

В густых сумерках что-то мохнатое, вроде клок сена, закружило с мяуканьем по опушке, метнулось туда-сюда, встало пеньком, притихло.

– Оборотень, – умилился Никола. – Дома, стало быть, слава те господи. Он перекрестился, встал. Спина совсем не болела. Зато ныл зуб, спасу нет. Ничего, зубы для Степаниды – раз плюнуть.

По избам начали вздувать лучину. Совсем близко приветливо теплилось затянутое бычьим пузырем степанидино окошко.