Текст книги "Тук-тук (СИ)"
Автор книги: Валентин Огнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Тук-тук
"
1
На часах полночь.
Вадим уже постелил кровать. Он почистил зубы, принял душ, записал список дел на утро.
Теперь он берёт блокнот, пролистывает больше половины, находит чистый листок, хватает со стола ручку и идёт на кухню.
Он начинает с первого шкафа. Загибает блокнот, крепко сжимает его пальцами левой рукой, правой пишет: печенье овсяное шесть штук, сахарное двенадцать, восемь мармеладок, три розовые зефирки, четыре шоколадные и крекеры-рыбки...
Вадим фыркает, вытаскивает пакет с крекерами, завязывает его и бросает на весы.
– Триста двадцать два грамма. – Шепчет он себе под нос и записывает.
Соль он сегодня не трогал, соду тоже. Чая зелёного семь пакетиков, чёрного десять.
Он закрывает шкаф и идёт к холодильнику. Там его ждут сосиски, пара яиц, огурцы с помидорами и картошка.
Когда Вадим доходит до томатной пасты, он достаёт банку, открывает её. Паста почти не тронута, её только пару раз зачерпнули ложкой. Вадим выравнивает её и записывает в блокнот.
«Пасты до слова Вода»
Он подчёркивает «Воду» в составе и убирает банку обратно в холодильник.
Теперь в ванную.
Там он замеряет жидкое мыло, зубную пасту, порошок и шампуни.
Потом возвращается в комнату. Блокнот кладёт на письменный стол, справа. На блокнот – ручку. Потом осматривает шкаф. Все вещи на своих местах. Они там, куда Вадим сам их положил. И если не дай бог, хоть одна сорочка сдвинется с места, он об этом узнает.
Наконец, он ложится на диван, вытаскивает откуда-то снизу, коробочку с мукой и рассыпает муку вокруг кровати. Теперь можно спать.
Засыпает он долго, но к двум часам, обычно спит. А в семь гремит будильник. Простая мелодия: динь-динь, дон-дон. Грохот на всю квартиру. Вадим рывком поднимается, выключает звонок. Ему не нужны лишние пять минут, будь его воля – он бы не спал совсем.
День начинается с того, на чём он закончился. Только теперь, в обратном порядке.
Вадим смотрит на пол. Ровный слой муки. Тогда он спрыгивает с кровати и обегает взглядом шкаф. Все вещи на своих местах. Сорочки в целости и сохранности. Он хватает блокнот и идёт в ванную. Всё по-старому. На кухне тоже. Овсяного шесть, сахарного двенадцать, томатная паста на том же уровне. Он для верности обегает взглядом потолок и стены, пол...
Тут он замирает. Ему тяжело дышать. Губы подрагивают. Вадим присаживается на корточки, щурит глаза, а сердце в это время набирает обороты.
В тот же вечер он звонит мне.
2
Мы с Вадимом никогда не были лучшими друзьями, да и просто друзьями-то никогда не были. Иногда болтали в школе, играли за футбольную команду. А после выпускного не виделись лет десять и только пару месяцев назад, встретились снова. Его перевели в наш офис.
Теперь наши столы стоят рядом. Мы каждый день ходим на обед в столовую на цокольном этаже. Всё так же иногда болтаем. Но не более. Поэтому когда он позвонил и попросил о помощи я удивился. Но поехал.
– Привет. Спасибо что так быстро. – Он выпалил это прежде, чем я успел войти.
Вадим встречал меня в голубой рубашке, застёгнутой на все пуговицы и синих джинсах. Лицо у него было бледное.
Он провёл меня в комнату и усадил на диван.
Первое что бросалось в глаза: это та аккуратность, с которой были сложены вещи. Книги, одежда, безделушки, даже наушники не валялись на комоде, взъерошенным пучком, а были вытянуты по струнке и перевязаны чёрной проволокой.
– Ты сказал, тебе нужна помощь. – Заговорил я. – Эм-м, я, правда, так и не понял, какая.
Второе, на что я обратил внимание – это коробочка с белым порошком, что торчала из-под кровати. Сейчас я знаю, зачем это было нужно, но тогда всё это только добавляло вопросов.
– Даже не знаю, как сказать. – Он усмехнулся. – Весь день сегодня думал об этом, но как видишь...
– Так говори просто – как есть. Нужна помощь, я помогу.
Третье, что я заметил – чистота. Он жил один. Лично я свиньёй никогда не был, но порой мне лень убрать вот ту паутину, что висит под гардиной или смести пыль с люстры. Честно говоря, я вообще не помню, когда протирал люстру. Наверное, никогда. Но Вадим видно делал это каждый день.
Он жил на первом этаже, а я-то знаю, что на первом пыли всегда хватает. Но в комнате не было ни пылинки. Все углы блестели, и стены, и потолок, батарея, стена за батареей, и окна, на них даже разводов не было. Человек следит за чистотой – это отлично. Но у всего есть грань, и казалось, Вадим эту грань перешёл.
– Ладно, давай я расскажу как есть, а ты сам решишь, помогать или нет.
И четвёртое – он сам. Да он был странным. В школе главный заводила, капитан футбольной команды, всегда с высоко поднятой головой, всегда с самой красивой девчонкой. Теперь передо мной сидел тощий бледный паренёк лет под тридцать с болезненно бледной кожей, лопнувшими капиллярами в глазах и зачатками проплешины на макушке.
Пока он не заговорил, я перебирал в голове всё, что он мог сказать, а точнее всё, о чём мог попросить. Первое что приходило на ум – деньги. Только зачем было звать меня к себе. Чтобы показать, как плохо ему живётся? Но по виду, так не скажешь...
– Бывало у тебя такое, – начал он, – что ты вещь какую-то потерял, ручку например или безделушку какую. Вот ты ищешь её, ищёшь, найти не можешь, а потом она оказывается где-то под кроватью или в нижнем ящике стола, куда ты тысячу лет не заглядывал.
– Конечно. Такое, думаю, с каждым было.
– Да, наверное. А было такое, что ты приходил утром на кухню ставил себе чай, высыпал в тарелку печенье и видел, что одно покусано. Вот только ты мог бы поклясться, что ещё вечером, все они были целые.
Он уставился на меня.
– Ну, вроде было. – Ответил я и поводил плечами. От его взгляда было неуютно.
– Да и с другими, думаю, бывало. – Сказал он. – Так что я поначалу даже внимания не обращал, ну покусано и покусано. Это нормально. Мы постоянно что-то забываем, а некоторые вещи вообще делаем «на автомате». Я раньше наушники свои где только не оставлял, один раз даже в холодильнике нашёл: хотел убрать сосиски, а убрал их. – Он усмехнулся, но уже через секунду посмотрел на меня всё тем же прищуренным взглядом. – Но тут другое.
– Хочешь сказать...
– Подожди. – Он вытянул дрожащую руку, но заметив дрожь, тут же сжал её в кулак и прижал к колену. – Я ничего не хочу говорить. И ты пока не говори. Дослушай.
– Хорошо.
– Так вот. Все эти надкусанные печенья и ручки под кроватью, в какой-то момент стали нормой. Я чуть ли не каждый день что-то терял или что-то находил. Списывал всё на усталость, забывчивость. Это как раз началось через пару месяцев после смерти Леси, я тогда друзьям «привет» забывал говорить, а тут такая ерунда. – Он вздохнул и надолго замолчал. Я не торопил. – Но потом, знаешь, в какой-то из дней ты открываешь шкаф, видишь надкусанный хлеб и говоришь – «Чёрт, ну это точно не я. Кто угодно, только не я».
– Слушай, люди иногда по ошибке ломятся в чужую машину на парковке. А иногда, как ты говорил, закидывают ключи в морозилку, а потом найти не могут. Это всё усталость...
– Слушай Макс. – Вздохнул он. Вадим снова вытянул вперёд руку, правда, теперь, чтобы унять дрожь, плотно сжал пальцы. – Ты меня знаешь, я бы не стал дёргать тебя, только из-за покусанного печенья. – Я опустил голову, кивнул и вновь уставился на коробочку с белым порошком. – Так вот, после того куска хлеба, я начал всё записывать. Знаешь, как люди, у которых проблемы с памятью, они ведь пишут себе напоминалки всякие, вот и я решил, раз такие дела, то и мне не помешает.
Тут он привстал, дотянулся до блокнота и кинул его мне. Больше половины страниц были исписаны его мелким, ровным почерком. Везде было примерно одно и то же: макароны триста грамм, сахар пятьсот тридцать, восемь ломтиков пастилы, три апельсина, четыре банана, четыре вафли и так далее...
– Что это?
– Список. Ревизия – так скажем. Я начал писать это пару месяцев назад. Перед сном я обхожу квартиру и записываю, сколько чего, а на утро проверяю, всё ли на месте. И знаешь что? – Он держал паузу, долгую, тянул интригу.
Я не выдержал.
– И что?
– И это был не я. – Выпалил он. – Вечером всё лежит на местах, все продукты целые, всё посчитано. Но почти каждое утро, чего-то не хватает. Это может быть одна зефирка или половина вафли. Ручка может пропасть со стола или ложка может случайно попасть в отдел для вилок.
Он рассказывал всё это и с каждым словом вытягивал шею, а я скользил назад.
Я только хотел открыть рот, но Вадим тут же выпалил:
– Знаю я, что ты скажешь. Есть два варианта – самые очевидные. Те, что первыми приходят в голову. Первый – это крыса. Грёбаная крыса-акробат, которая забралась в ящик над потолком и погрызла моё печенье. – Он хихикнул, но тут же взял себя в руки и продолжил серьёзно. – Но это чушь. Никакая крыса туда бы не забралась, а в холодильник тем более.
– Тогда есть второй вариант, более правдоподобный – я лунатик. Хорошая версия. Я просто напросто встаю посреди ночи и иду к холодильнику. Иногда врезаюсь в стол, от чего ручка падает и закатывается под диван. Вот только и тут не всё складно. – Он пожал плечами. Потом нагнулся, и вытащил из-под дивана коробочку с белым порошком, на которую я пялился весь вечер. – Это мука. – Пояснил он. – Я стал рассыпать её вокруг кровати, с месяц назад. Если бы я вставал ночью, то на полу должны были бы остаться мои следы. Но их нет. – Он с секунду помолчал, а потом закончил. – А вот надкусанное печенье – есть.
Всё это звучало глупо и странно. Как рассказ сумасшедшего. Я понимал, к чему он ведёт, вот только не мог понять, зачем он позвал меня.
– Эм-м, – промычал я, – теперь уже я не знаю, как сказать.
– Понимаю, это всё, наверное, выглядит как розыгрыш какой-то, но всё серьёзно. – Он запустил ладони в волосы и с силой сжал голову. – Мне надо было кому-то рассказать. Потому что я так больше не могу. Знаешь, я сам не верю ни во что, но сейчас... Я просто не знаю, на что думать. Кажется, всё уже перебрал...
– А ты не пробовал, камеру поставить?
– Пробовал. – Усмехнулся он. – Она выключается, сама по себе. Ставил снимать и с фотоаппарата и с телефона, но ни тут, ни там съёмка дальше трёх ночи не шла. Батарея есть, память есть, а камера просто глохнет. А на утро снова нет половины печенья. И чёрт, ладно бы тут был погром, – выкрикнул он, – ладно бы пропадали целые пакеты с картошкой, но пропадают всегда маленькие кусочки. – Он рассмеялся. Потом утёр пот со лба и опустил уголки губ. – Кажется он, – Вадим осёкся, – оно, это нечто, меня просто дразнит. Пытается свести с ума...
И это у него получается. – Подумал я. Но вслух не сказал.
Вместо этого я спросил:
– Так, что ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы сегодня ночью, ты остался здесь. – Выпалил он.
Я вздохнул. Посмотрел куда-то под ноги, пробежался взглядом по потолку, взглянул на блестящие оконные стёкла. Встречаться с Вадимом глазами не хотелось.
– Я понимаю. – Вздохнул он. – Ты не обязан. Но я уже не знаю, что делать.
– Но почему сейчас? – Спросил я. – Ты говорил, что это всё месяца два назад началось.
– Да, но вчера, всё прошло немного по-другому. – Ответил он. – Я так же описал всё, рассыпал муку и лёг спать. Наутро всё было как прежде. Ничего не пропало, да и продукты целые. Такие дни бывали, но что-то зудело внутри. Ощущение такое паршивое, понимаешь. – Он сжал зубы и со свистом втянул воздух. – Я поэтому по всем стенам взглядом пробежал, и по потолку...
Я подался вперёд, а Вадим тем временем закинул ногу на диван и поддел носок пальцем.
– А потом на пол глаза опустил и вижу, что-то с пальцами не так...
Он стянул носок с правой ноги и загнул пальцы, так чтобы я их видел.
Я отпрыгнул даже раньше, чем понял, в чём дело. С виду ступни казались нормальными, но это только поначалу и только из-за тусклого, холодного света. Присмотревшись чуть-чуть, я понял, что ни на одном пальце не было ногтя.
Боже, он вырвал себе ногти. – Мелькнуло у меня в голове.
– Ну, так что, поможешь?
Ему нужна была помощь, в идеале хорошего врача. Но врача не было, поэтому помогать пришлось мне. Я решил, вдруг ему станет легче, когда он проснётся утром и поймёт, что ничего страшного не случилось и в квартире на самом деле никто больше не живёт.
И хоть я согласился остаться, Вадим всё равно прошёлся с блокнотом по всем шкафам. И всё равно рассыпал муку перед диваном.
– На всякий случай. – Пояснил он. – Вдруг ты уснёшь.
Я хихикнул.
– Уж на счёт этого не беспокойся.
У Вадима была однушка, и сейчас полкомнаты было засыпано мукой, а остальную половину занимал шкаф. Сидеть у Вадима в ногах не хотелось, поэтому я ушёл на кухню. Уселся там за стол, вытащил из портфеля книгу и принялся читать.
За распахнутым окном гулял ветер. Он щекотал листы клёна, те шуршали и порой поглаживали стекло. Вдали выла собака. Временами с дороги за домом раздавался звук одинокой машины. А в остальном тишина.
И вдруг меня оглушил резкий щелчок. Что-то бухнуло совсем рядом. Я подпрыгнул, в ту же секунду схватил сотовый и осветил экраном кухню. Это загудел холодильник.
– Фу-ф. – Выдохнул я.
Сердце всё ещё отстукивало в ушах. Было страшно. Причём я боялся не домовых или призраков: в это я не верил. Я побаивался самого Вадима.
Я уже видел, как сижу, уставившись в книгу, и тут он появляется в проходе, я его не слышу, а лишь замечаю краем глаза. Вздрагиваю, поднимаю глаза и спрашиваю.
– Вадь, ты чего?
А он меня будто не слышит. Его глаза смотрят куда-то в пустоту, куда-то сквозь меня. Он улыбается.
– Что-то я проголодался. – Говорит он, едва шевеля губами. И вот в этот момент его взгляд уже фокусируется на мне.
Я потряс головой.
– Глупо, Макс. Глупо. – Я фыркнул и пролистнул страницу.
Но читать уже не мог. Минуты тянулись медленно. Был конец лета. Я понимал, что восход раньше, чем к пяти можно не ждать. Поэтому включил на электронной книге максимальную яркость, уселся в угол комнаты и подтяну к себе стол.
Всю ночь я провёл в этом уголке, в книгу я почти не смотрел, а в конце и вовсе развернул её к коридору, а сам взялся за телефон. Но даже так каждые пару секунд поглядывал в коридор. Мне казалось, что там вот-вот кто-то появится. Мелькнёт одинокая тень и через секунду...
Но никого не было. Ночь прошла тихо. Ветер под утро совсем утих, собака замолкла, а вот машин стало в разы больше. Оно и к лучшему. От одного их звука на душе спокойнее.
В семь послышался звук будильника, а спустя пару минут в проходе вырос Вадим.
– Боже. – Вырвалось у меня. Он был ещё бледнее, чем вчера, хотя, казалось бы, куда дальше. Глаза слезились, а руки сжимали живот. – Тебе бы к врачу.
– Наверное. – Выдавил он. – Как тут ночью?
– Тихо.
Он кивнул и ушёл в туалет. А я начал собираться.
Завтра на работу, а сейчас спать. – Подумал я.
Я уже скинул вещи в рюкзак. Подвинул стол обратно, стулья тоже. В коридоре напялил ботинки, начистил их. Вадима всё не было, я уже хотел попрощаться через дверь и поскорее уйти. Но потом услышал его глухой кашель. Он будто поперхнулся и никак не мог прочистить горло. Наконец, он вышел ко мне.
Всё лицо у него взмокло, взъерошенные волосы торчали в разные стороны, а кисти рук уже не подрагивали, а плясали в воздухе. Он посмотрел на меня покрасневшими, заплывшими глазами, раскрыл рот и протянул руку.
На ладони в лужице крови лежал здоровенный ноготь, видно с большого пальца.
– Как... – Вырвалось у него.
Он сейчас прижимался спиной к стене, плакал и всё так же обхватывал живот руками. По его лицу текли ледяные капли пота.
– Тебе точно надо к врачу. – Сказал я.
3
С тех пор мы уже не сидели вместе в столовой, не болтали в офисе. И вообще старались не смотреть друг на друга.
Вадим теперь ни с кем не разговаривал. Он как призрак слонялся по коридорам, а в столовой всегда сидел один и ел через силу. Глаза его с каждым днём краснели всё больше, а руки дрожали. Казалось, он совсем не спал.
Я понимал, что с ним творится. Другие – нет. Поэтому люди придумывали свои версии. Тогда я узнал о Вадиме много нового. Кто-то говорил, что он привязался к наркотикам. Я знал, что это не так. Его квартира могла принадлежать кому угодно, но только не наркоману.
Ещё говорили, что его мучает совесть из-за смерти жены – она зарезала себя кухонным ножом.
– Это всё он. – Как-то шепнул мне Кирилл.
Мы стояли в узком коридоре у кулера и размешивали в пластиковых стаканчиках наше быстрорастворимое «три в одном».
– Ты о чём?
– Он её довёл. – Выпалил Кир. – Говорят бил её. Нравилось это ему понимаешь? А ещё все эти штучки в постели...
– Штучки. – Фыркнул я. – Хорош, Кир. Откуда тебе знать? Откуда вообще кому-то про это знать?
– Ну, не хочешь не верь. – Он пожал плечами. – Может, я и правда выдумываю. Вот только есть одна история, про которую все знают. Леська ведь беременна была, приходила сюда с животом уже, все это видели. А потом бах и выкидыш. Только она после этого ещё две недели из дома не выходила. Одни говорят, ей надо было одной побыть. Другие, что это Вадим ей запрещал.
– Зачем ему это?
– Чтобы синяков не видели.
– Ясно. – Сказал я, чуть ли не залпом выпил раскалённый кофе и швырнул смятый стаканчик в урну. – Приятно было поболтать.
– И снова – не хочешь не верь. – Бросил мне вслед Кирилл. – Вот только через два месяца после этого, она себя и того...
Я не ответил, только не оборачиваясь, махнул ему рукой.
Сплетни ходили всякие. Была даже версия, что у него в доме завёлся призрак. Говорили вроде в шутку. Вот только смешно никому не было.
Продолжалось всё это около месяца. Я постоянно будто, присматривал за ним. И каждый раз, невольно, проскальзывал взглядом по ногтям на руках. Все были на месте. Но он сам к концу месяца растворился. Пустой взгляд, шаркающая походка и белое лицо. Он сливался со стенами в коридорах. Его уже никто не замечал. Никто с ним не говорил. Даже слухи уже не распускали.
А потом всё закончилось.
В среду он не пришёл на работу. Все сразу поняли – что-то случилось. А после пяти пропущенных звонком, позвонили в полицию.
Его нашли на кухне. В ночь со вторника на среду, Вадим зарезал себя кухонным ножом.
Накануне его смерти, мы с ним поговорили. Не знаю почему, но я вдруг понял, что мне надо подойти и сказать ему пару слов.
– Как дела? – Спросил я. Ничего другого в голову не пришло.
Вадим поднял на меня своё высохшее лицо с впалыми щеками.
– Хорошо. – Ответил он. – Теперь уже хорошо.
Он даже натянуто улыбнулся.
– Ты совсем не спишь?
– Когда как. Сейчас, правда, всё уже не важно. – Тут он посмотрел по сторонам и, удостоверившись, что нас никто не слышит, прошептал. – Он уже наигрался со мной. Теперь дело за хозяином.
Я с прищуром посмотрел на него, поднял верхнюю губу и с перекошенным лицом простоял ещё секунд десять, пока он, наконец, не объяснил.
– Только не говори, что не слышал его. Его вой. Он как собачий, только глухой больно. – Выпалил он.
Я замотал головой.
– Это всё он, оно: мучает меня, запугивает, играется. – Вадим опустил голову и посмотрел на свои ноги. Я тоже опустил глаза и тут же вспомнил ту ночь и то утро.
Он усмехнулся.
– Конечно, ты мне не веришь. Пока...
Сказал он, потом прокрутился на стуле и уткнулся в какой-то отчёт.
Конечно, я не верил. Я не поверил в это и в среду, когда весь офис переполошила новость о его смерти. Я, как раньше списал это на помешательство.
4
И пусть я нашёл всему логичное объяснение, спал я с тех пор плохо. А что говорить? Мы когда ужастик на ночь смотрим и то заснуть не можем, а тут такое в жизни происходит.
Хотя если быть честным, спал я плохо не только поэтому. Вадим и вся эта история разбудила давно, и старательно, забытые воспоминания.
Я тоже потерял жену. Мы поэтому с Вадимом и сошлись спустя столько лет. Мы были совсем не похожи на тех мальчишек из школы. Но теперь нас связывала общая потеря, пусть мы об этом и не говорили почти. Но это всегда чувствовалось. В каждом рукопожатии, в каждом хлопке по плечу, мы как бы говорили друг другу «Ну, ты, держись, там».
Моя Лера погибла из-за меня. Я этого никогда не скрывал. Мы с ней частенько цапались, обычно из-за всяких мелочей. Характер у меня такой – паршивый. Она вспылит, ляпнет что-нибудь, а я вместо того, чтобы промолчать или ответить спокойно, сразу взрываюсь.
Тогда всё было как обычно. Она прикопалась ко мне, а я начал отвечать на каждое её слово своими тремя. В какой-то момент мы, кажется, просто перешли на лай, слов было уже не разобрать, только бессвязные звуки вылетали из наших ртов. Помню, я ляпнул что-то про её мать. Она ответила что я, наверное, приёмный, потому что моя мать – святая женщина и у неё не мог родиться такой подонок. Потом мы снова залаяли.
Последнее что я помню, как она собирает вещи. Никаких чемоданов, никакой театральщины. Она схватила с тумбочки рюкзак, скинула всё необходимое и исчезла. А на следующий день я уже стоял в сером, холодном подвале морга, и сквозь слёзы смотрел на её синее изрезанное тело. Она так и не доехала к маме.
Говорят – время лечит. Прошло уже больше года, но больно мне всё так же. Наверное, год – это слишком маленькая доза.
Но это отступление. Хочется сказать о другом. А точнее о втором дне после смерти Вадима. Тогда я снова ворочался в кровати. Я лёг в десять и к двум часам ночи успел сделать всё: я пару раз брался за книгу, посмотрел сериал, сходил на кухню и съел пару сушек. Только не спал.
В итоге к трём часам, я отложил все гаджеты подальше, уткнулся носом в подушку и взял с себя обещание не вставать и не открывать глаз. За окном шумел ветер, накрапывал маленький дождь, вдалеке выл пёс (теперь я всегда замечал, когда где-то воет собака), а ещё на кухне что-то поскрипывало, правда, тогда мне было всё равно.
Когда прозвенел будильник, я разлепил глаза, размял затёкшие руки, стащил тело с кровати и поплёлся на кухню. Жутко хотелось пить. Я налил стакан молока и вытащил из ящика овсяное печенье. К слову мой обычный завтрак.
Я уже дожевал одно печенье и вытащил из пакета второе, но тут же замер. Оно было надкусано. Уверяю: не сломано, а именно надкусано. Я сразу отбросил его в сторону, проверил все остальные, быстро пробежался по другим пакетам, по холодильнику. Только одно печенье.
Я бы никогда не бросил такое печенье обратно в пакет, гостей у меня не было. Тогда кто это сделал?
– Боже. – Процедил я сквозь зубы.
Весь день я ходил как под гипнозом. Говорил только «да», «нет», и «две ложки сахара, пожалуйста». А когда пришёл домой, откопал в комоде единственную в квартире тетрадь, нашёл огрызок карандаша и пошёл...
Восемь овсяного, три зефирки, 4 ломтика шоколада, семь вафель, четыре огурца...
Если бы кто-то ещё пару дней назад сказал, что я буду заниматься такой чепухой – я бы не поверил. Но что-то трещало внутри. Как Вадим и говорил, ты начинаешь бояться, как только понимаешь, что это уж точно сделал не ты.
Этой ночью я проспал ещё меньше. В сумме за два дня набегало часов пять и это пугало. Но ещё больше пугало то, что конфет стало не восемь, а семь. Я даже не думал, что мог ошибиться, когда считал, или когда писал. Не мог. Я понимал, что все, что случилось с Вадимом, теперь происходит со мной. Да и этой ночью я слышал тот самый вой. Теперь я отличал его от остальных, он и, правда, был какой-то глухой и тягучий. Казалось, это не собака завывает, а кто-то трубит в рог, где-то далеко-далеко и как бы предупреждает, что скоро придёт.
Гул этот становился всё громче. Я слышал его сквозь закрытее окна, сквозь подушку, сквозь ладони, что сжимали уши. Я слышал его: дома и на работе, на улице и в бассейне. Ночью, днём, утром и вечером. Постоянно. Это сводило с ума ещё больше чем покусанные вафли.
Я превращался в Вадима: такой же бледный, такой же отстраненный, такой же пугливый. Я вздрагивал от каждого шума, подпрыгивал на стуле каждый раз как звонил телефон и чуть не срывался с места, каждый раз, когда кто-то меня окрикивал.
Теперь я уже не мог спать. А если засыпал, то просыпался рывком, тут же одёргивал простынь и смотрел на пальцы. Все целы. Все на месте. И ногти тоже. Тогда я снова падал на подушку и плакал. А гул тем временем звучал уже где-то совсем рядом. Казалось, этот кто-то подошёл прямо к окну и трубит, трубит...
А потом звук вдруг исчез. Я сидел за столом в офисе, листал какие-то бумаги и «бум» – тишина. Вот только с этой тишиной не прошло покоя. С ней пришёл только больший страх. Теперь мне казалось, что он уже здесь, уже ходит за мной по пятам. И только ждём момента.
5
Когда я шёл домой дождь уже накрапывал. Небо покрылось тучами и почернело. А ночью эта чернота выплеснулась на землю. Всё вокруг заверещало: гремел шифер, ветки хрустели, машины повизгивали и мигали. Небо озаряли молнии, а над головой рычал гром.
Я не мог уснуть. Да и не хотел, боялся. Я покусывал губу, чуть не до крови, тяжело дышал и вздрагивал при каждом рыке грома и каждой вспышке молнии.
А потом всё вдруг затихло, как днём в офисе. Я поднялся с кровати, подошёл к окну и вгляделся в темноту. Капли дождя всё так же разбивались о крыши машин, а те всё так же верещали и сверкали, как фейерверки в небе. Окно было открыто, я высунул руку и её тут же забрызгал дождь. Я отошёл назад и упал на диван. Колени дрожали, болтались, как две чашечки, что вот-вот выскользнут из рук неумелого официанта.
А потом среди этой тишины я услышал скрип с кухни. Потом ещё и ещё. Кто-то ходил там. Открывал ящики, шуршал пакетами. Вот хлопнул холодильник, зажурчала вода.
Я вцепился пальцами в дрожащие колени, поднялся с дивана и, перебирая ногами, как восьмидесятилетний старик, поплёлся на кухню. Я не хотел идти, но понимал, что если я не приду к нему, то он придёт ко мне.
Когда я вошёл, то увидел высокого худого человека в чёрном балахоне. Лицо его скрывал капюшон, а из-под одежды торчали только две тощие кисти, с длинными синеватыми пальцами. Он стоял неподвижно. А пол продолжал скрипеть. В какой-то момент я почувствовал, как что-то коснулось моей руки. Что-то влажное, слизкое и холодное проскользнуло по пальцам. Я тут же одёрнул руку. А невидимое существо, фыркнуло и отошло к хозяину.
Фигура в капюшоне двинулась вперёд и нависла надо мной. Под капюшоном был только мрак. Где-то внутри рождалось ледяное дыхание, но головы не было. Он поднял руку и положил мне на лоб. Тогда, то официант и выронил эти вертлявые тарелки, они звякнули и я упал на колени.
– Я виноват. – Прохрипел я и посмотрел в чёрную бездну под плащом.
Его ледяные пальцы сжались ещё сильнее. Я хотел ещё что-то сказать, но изо рта вместо слов вырвался только ледяной пар.
Вдруг он убрал свою руку. Выпрямился передо мной. И я услышал голос. Всё так же, из глубины: тугой, глухой и далёкий. Казалось этот звук, проходит сотни миль, прежде чем появиться в моей комнате.
– Хороший мальчик. – Сказал он.
Потом хлопнул меня по плечу, отошёл на два шага и растворился. Чей-то тёплый язык лизнул мне руку, после чего и существо тоже исчезло. А я свалился на пол, закрыл голову руками и заплакал.
За окном зажурчал дождь...
