Текст книги "Минин и Пожарский"

Автор книги: Валентин Костылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

1. Неведомые всадники

Хмурый декабрьский вечер 1610 года. В селе

Погост, близ Мурома, к избе старосты опрометью

подбежали две женщины и давай барабанить в дверь.

На крыльцо вышел худой седобородый старик.

– Что такое?!—сказал он. – Гляди, как

стучат! Неужто ума у вас нет? Чего шумите?

– Ой, беда, Клементьич! Супостаты идут! —

заголосили женщины. – Своими глазами видели!

Много их!.. Ой, много!

Староста тяжело вздохнул, перекрестился и

вдруг, оттолкнув женщин, выбежал на улицу как

был – без шапки, в рубахе, несмотря на зимнюю

стужу. Подбежал к небольшому колоколу, висевшему

на дереве около церкви, и ударил в набат. Тревожно

загудел колокол.

Со всех сторон сбегались погостовцы.

– Родимые, братцы мои!—воскликнул

староста, обратившись к толпе крестьян. – Наказал и нас

бог! Прут, окаянные, и к нам... Не справиться,

братцы, нам с ними, пропали мы!.. Пожгут они добро

наше, а нас всех перебьют!.. Спасайтесь! Бегите в

лес!..

Поднялась суматоха. Многие, кое-как одевшись и

укутав в медвежьи тулупы своих ребят, поволокли

их на салазках в ближний бор. Но нашлись и

такие, что твердо решили не покидать своих жилищ и

защищать себя и свое добро до тех пор, пока хватит

сил.

«Чего бежать?—рассуждали они. – Не все ли

одно, что помереть с голоду в лесу, что быть

побитым в бою?! Уж лучше побьемся за свою землю.

Пускай запомнят нас разбойники поганые!»

Деревня словно вымерла. Опустела улица, все

притихло кругом. Погостовцы спрятались в сенях с

топорами, вилами и рогатинами, решившись дорого

продать жизнь.

На дороге, за околицей, показалась длинная

вереница верховых. Впереди ехал знаменосец.

Позади шла польская конница, ощетинившаяся

копьями.

Вот уже первая пара всадников вступила в село.

За нею вторая, третья, четвертая... Кони фыркают,

косятся на избы, всадники пришпоривают коней,

дергают их за уздцы, с любопытством озираясь по

сторонам.

Заунывно прозвучал в пустынной улице

протяжный вой трубы. Остановившись среди села, поляки

соскочили с коней. Сверкнули вынутые из ножен

сабли... Вспыхнули пуки соломы, привязанные к

остриям пик... Загремели барабаны... Поляки

врассыпную двинулись к избам.

Но тут случилось нечто совершенно

неожиданное...

Из леса выскочили какие-то всадники. С

гиканьем и свистом налетели они на оставленных

польскими гусарами коней, разогнали их... Поляки не

сразу сообразили, что случилось. Да и не было им

времени соображать: неведомые всадники, не давая

опомниться, храбро набросились на них и

принялись рубить своими мечами направо и налево.

Но поляков было больше, чем их противников.

Успевшие вскочить на коней польские гусары

вступили в бой.

В эту минуту погостовские мужики, выбежав из

своих засад, тоже напали на гусар с вилами и

рогатинами.

Погостовская улица огласилась криками,

лязганьем железа, стонами раненых. Люди падали с коней

на землю...

Польский отряд, привыкший без боя занимать

мелкие селения, не выдержал удара.

Пришлось спасаться бегством. Но не так-то

легко было это. Если кому и удавалось ускользнуть с

улицы, то на него из-за деревьев неожиданно

нападали погостовские жители, сидевшие в лесу.

Длинными шестами и дубьем они валили беглецов с

коней наземь...

Победа была полная.

2. Козьма Минин

Всадники, появившиеся из леса на помощь по-

гостовцам, были мирными посадскими людьми

Нижнего Новгорода. Они составили несколько

вооруженных отрядов, чтобы оберегать свой город от

нашествия польских панов. Нижний – богатый

приволжский город – был лакомой приманкой для

поляков, но благодаря стойкости и сплоченности

нижегородских жителей полякам не удавалось

овладеть им.

Отрядом, который спас погостовцев от гибели,

командовал посадский человек Козьма Минин,

немолодой, высокого роста, широкоплечий мужчина.

Одет он был в дорогую мелкотканную кольчугу

поверх обыкновенного охабня, какие носили средние

посадские обыватели. Голову его прикрывала

круглая железная шапка с кожаными наушниками.

Вместо сапог у него на ногах красовались новенькие

крестьянские лапти.

Теперь, после боя, обнажив курчавую голову и

добродушно улыбнувшись, он сказал окружившим его

деревенским:

– Вот, братцы, какое дело-то!.. Где ни сиди,

куда ни иди, а всё в оба гляди!.. Везде они, дьяволы,

шныряют... Уж тут-то и не думали их встретить...

Ин, видишь!

– Спасибо тебе, отец наш родной, спаситель ты

наш! – заголосили женщины, падая на колени.

Минин потянул за узду своего коня, попятился

назад.

– Ну, полно, полно вам!.. Эй, детинушки!

Уймите своих молодух, вразумите их!.. Не пристало

нам в почете таком быть. Наш в том почет, что

бьемся мы за Русь и за наш народ... Собирайте-ка лучше

порубленных, омойте и завяжите им раны, а

убитых с молитвою земле предайте... Вечная им память

и вечный покой!

Минин широко перекрестился. Обнажили головы

и его ратники и погостовские мужики.

Погостовцы на руках разносили по избам

раненых. Появились сани. На них сваливали убитых,

отвозили их в лес. Развели там костры, чтобы

отогреть землю.

Козьма Минин объезжал на коне село.

– Коней-то ловите! Пригодятся! Одежонку со

шляхты тоже поснимайте, да сабли, да пистоли...

Поиграем и мы этими игрушками!

Ратники прислушивались к каждому слову

Минина, торопливо выполняя его приказания.

– Трудитесь, трудитесь, – подбадривал своих

людей Минин. – Когда-нибудь и отдохнем...

От его слов веяло спокойствием и верой. Он

заражал всех своей веселой бодростью.

– Бог спасет, Минич, постараемся... Авось не

пропадем... Не за тем родились, чтоб королевским

холопам под иго попасть... Сами с усами...

– Да еще и с бородами!—засмеялся Минин.

3. Нижегородские гонцы

Вечерняя мгла окутала приземистые избенки

села Погост.. Утонули во мраке опушенные снегом

столетние погостовские сосны.

Козьма Захарович при свете лучины допрашивал

по избам раненых поляков: что делается в Москве,

какая там власть. Раненые говорили путано,

неясно, боясь открыть нижегородцам всю правду. Однако

Минин понял, что поляки захватили Москву и

провозгласили там царем русским польского королевича

Владислава.

Было тихо и темно на улице, когда Минин

отправился в дом старосты, где он должен был

переночевать. Светили звезды. Скрипел под ногами снег.

«Москва в руках ляха. Вот оно как дело

обернулось!» с тревогой думал Минин. Он пробирался по

сугробам, стиснув рукоятку сабли.

В доме старосты его дожидались два самых

близких его друга: Родион Мосеев и Роман Пахомов.

Мосеев был постарше Пахомова. У него была

небольшая черная бородка и тщательно расчесанные

на прямой пробор черные волосы. Пахомов выглядел

совсем юношей. У него чуть-чуть пробивался пушок

на верхней губе.

В углу сидел староста со своей женой. Оба

поминутно крестились.

– Ну, братцы, и дела! —тяжело вздохнув,

проговорил Минин. – Москва теперь не наша... Аминь!

Паны отняли ее у нас! И королевича своего в цари

нам навязали, чтобы мы слушали его, стали его

холопами... Слыханное ли то дело?!

Ответом Минину было тяжкое, горестное

молчание.

– У кого из нас ныне спокойно сердце? —

продолжал Минин. – Что ни день, то несчастье.

Ложишься спать – и не знаешь, что будет завтра...

– Уж лучше в бою помереть, нежели жить в

этакой тревоге, – в один голос ответили Мосеев и

Пахомов.

– И я думаю, братцы, то же, – сказал Минин,

забарабанив пальцами по столу. – Не раз мы били с

вами панов вокруг Нижнего... Немала потопили мы

их в Волге, А коли так, не страшен будет нам враг

и под Москвой, буде за это дело возьмемся.

– Как же нам быть, Козьма Захарыч, коли они

уже Москвой овладели?!– спросил Мосеев.

– Разум свой путь найдет, ребятушки. Нам

нужно знать всю правду о Москве. И много ли там

ляхов, и кто их сторону держит, и кто против них...

Доброю ли волею московский народ признал

королевича царем? Все нам надо знать. Не из вражеских

уст будем слушать вести, а из уст своих людей...

Опять наступила молчание. На улице выла

собака. В избу проникла полоса лунного света.

– Так научи же нас, Козьма Захарыч, что

теперь нам делать, – сказал Пахомов робко. – Как

нам быть?

– Думаю я, мои соколики, нет у нас людей,

более знающих Москву, нежели ты, Мосеев* и ты,

Пахомов.

– Да неужто ты хочешь нас послать? —

радостно воскликнул Пахомов.

– Не я. а все наши люди нижегородские... Не

впервые вам! Идите туда и разведайте обо всем.

Никому не говорите, что вы нижегородцы и ради

чего явились. Боже вас сохрани! Берегите тайну

крепче жизни. Чует мое сердце – неладное творится, с

нашими правителями, боярами... Не верю я им. Уж

не они ли и продали белокаменную проклятому

Жигимонду?

– Минич. годимся ли мы для того дела?! —

спросил Мосеев.

– Годились допрежде, годитесь и теперь, —

нахмурился Минин. – Лучше вас едва ли кто

исполнит то дело. И в позапрошлые годы хаживали вы

и в Москву, и в Кострому, и в Великий Устюг и то

дело выполняли с честью... А ныне вам честь будет

превыше прежнего... Общему, вселенскому делу

послужите, а не мне. Пытать станут – и иод пыткой

молчите, не выдавайте себя...

– Коли так, клянемся тебе, батюшка Козьма

Захары ч: жизни своей не пожалеем, а сделаем так, как

того хочешь ты.

– Коли так, благословляю вас. – Минин

поднялся и но очереди обнял Мосеева и Пахомова.—

Будьте очами и ушами нижегородцев, служите

правдой.

На заре при звуках трубы все население Погоста

высыпало на улицу.

Провожая Мосеева и Пахомова, Минин сказал:

– Мы отстояли с вами Нижний, но может ли он

быть в безопасности, пока враги хозяйничают в

Москве?!

И, обернувшись к погостовцам, громко произнес:

– Пока не прогоним ляхов из всех мест нашей

земли, до тех пор нам не будет жизни. Об этом всем

вам нужно подумать.

Мосеев и Пахомов сняли с себя кольчуги, шлемы

и сабли и отдали их товарищам. Остались в одежде

странников: через плечо сумки, посохи в руках, а на

груди большие медные кресты.

– Прощенья просим, добрые люди, ежели

стеснили вас ночлегом!.. Благодарствуем! Прощайте! —

низко поклонились нижегородские гонцы погостов-

цам.

– Да что вы, соколы ясные, да зачем же вы

говорите подобное... Бог спасет вас, добрые молодцы,

да охранит вас от злых ворогов, супостатов

проклятых!..

Затем Мосеев и Пахомов попрощались со своими

товарищами ратниками и, провожаемые Мининым и

народом, вышли за околицу и бодро зашагали по

направлению к московской дороге.

4. Бояре-предатели

Москва действительно попала в руки польских

панов.

А случилось это так.

После смерти первого Лжедимитрия, Гришки

Отрепьева, московский престол перешел в руки «бо-

ярского» царя Василия Шуйского, Бояре

провозгласили его царем, бояре же и стали полными

господами на Руси. От этого еще тяжелее, безрадостнее

стала жизнь крепостного крестьянства.

Начались восстания, перешедшие в настоящую

крестьянскую войну.

Польша, давно уже стремившаяся к Завоеванию

Московского государства, решила этим

воспользоваться для нападения на него.

Король Сигизмунд двинулся с войском к Москве,

осадив по дороге сильнейшую русскую крепость

Смоленск. Отдельные отряды его войск, кроме того,

разбрелись но многим русским областям, грабя и

сжигая города и села.

Бояре во главе со старейшим боярином князем

Мстиславским решили пойти на уступки королю,

который обещал не посягать на самостоятельность

Московского государства, а только «водворить в нем

порядок».

Бояре, но договору с поляками, решили избрать

себе в цари польского королевича Владислава.

29 сентября (9 октября) бояре добровольно впустили

в Москву и Кремль пятитысячный отряд поляков не

как завоевателей, а как друзей и союзников против

восставших повсеместно крестьян.

5. Под иноземным игом

Когда Мосеев и Пахомов пришли в древнюю

столицу, то они сразу поняли, что Москва превращена

поляками в завоеванный город.

Московские улицы обезлюдели, церкви притихли.

Маленькие, приземистые бревенчатые домики,

окруженные плетнями и заборами, казались

нежилыми.

У ворот кремлевских башен день и ночь

дежурили закованные в латы поляки и находившиеся у

них на службе по найму немецкие солдаты. По

улицам разъезжали на гладких, откормленных конях

надменные иноземные латники с пиками и саблями

наготове. У громадных костров на площадях

толпились польские воины.

Нижегородские гонцы узнали, что начальником

Москвы поляки назначили пана Гонсевского, злого и

не любившего русских людей. Гонением на

москвичей он хотел выслужиться перед королем.

Ночуя на одном из постоялых дворов на окраине

Москвы, Мосеев и Пахомов услышали, будто в Ряза-

ни против поляков поднялся воевода Прокопий

Ляпунов. Он собирает большое войско из служивых

людей и дворян.

Услышали они это от пришедшего из Рязани

молодого бойкого парня, Гаврилки Ортемьева.

Родная деревня его Тихие Сосны, вблизи

Смоленска, была разграблена и сожжена поляками. Многие

его односельчане были перебиты, и отец, мать и

сестры уведены в плен. Больше года уже смоленские

люди в крепости мужественно отражали атаки

королевского войска.

– Убежал я из деревни... А в Смоленске того

хуже. Люди мрут, пропадают от болезней, а умирая,

просят своих товарищей не сдаваться, – сказал

Гаврилка. – Кто в живых остался, говорят: «Лучше

погибнем, а не сдадимся врагам!»

– А как ты попал в Рязань? – спросил его

Роман Пахомов.

– Наш храбрый воевода Михаил Шеин послал

меня к Ляпунову – просить помощи у него...

Гаврилка тяжело вздохнул.

Ему горько было вспоминать о Рязани. Ляпунов-

ское ополчение состояло главным образом из

служилых людей, дворян, стрельцов, казаков и зажиточных

горожан. К крестьянам-беднякам, как к людям

низкого происхождения, там относились с

пренебрежением.

Гаврилка стал расспрашивать нижегородцев, что

делается в Нижнем Новгороде, зачем они пришли в

Москву.

Мосеев и Пахомов были осторожны, помня наказ

Минина. Свой разговор они вели в углу за печкой,

топотом, на ухо, да и то только тогда, когда

убедились, что все ночлежники спят.

Ночью бушевала буря. Дырявый бревенчатый

домик пронизывали ледяные струи ветра. Парни креп-

ко прижались друг к другу, как родные, самые

близкие люди. Так было теплей и веселей.

Послышались отдаленные выстрелы пушек. Это

польские сторожевые посты с кремлевской стены

запугивали Москву.

6. Восстание

Невеселые вести приносили Гонсевскому его

лазутчики. Везде в окраинных селах и городах только

и разговору было о том, чтобы итти спасать Москву

и прогнать с русской земли насильников-панов.

Повсеместно росло недовольство народа.

В Москве открыто стали нападать на поляков. В

проезжавшие по улицам патрули из-за углов

нередко сыпались каменья. Крестьяне и торговцы на

базарах не хотели продавать польским солдатам

съестные продукты; если же поляки начинали угрожать,

то продукты продавались им втридорога.

Положение польского гарнизона с каждым днем

становилось все затруднительнее.

Гонсевский созвал совет в Кремле. На этот совет

пришли и находившиеся в Москве бояре. Они

боялись восстания не менее поляков.

Бояре советовали пану Гонсевскому сжечь часть

Москвы, где жили мелкие посадские люди.

Огнем угнать опасных жителей подальше от Кремля,

а главное, лишить подходившее к Москве ляпуновское

ополчение крова.

Москва делилась на четыре части: Кремль,

Китай-город, Белый город и Земляной город. Бояре

просили не предавать огню Кремль и смежный с ним

Китай-город, где обитала вся знать и высшие

служилые чины.

Однако паны, прежде чем зажечь Москву, сде-

лали попытку заманить народ на Красную площадь,

чтобы здесь расстрелять его из пушек с кремлевской

стены.

Был обычай в вербное воскресенье совершать на

Красной площади торжественное богослужение.

Ежегодно в этот день собиралась сюда вся Москва. Так

должно было произойти и 17 марта 1611 года.

К великому огорчению панов, москвичи

неведомыми путями прознали о замыслах Гонсевского и не

пошли на площадь.

Но во вторник 19 марта случилось большое

кровопролитие, Поляки начали всячески вызывать

москвичей на ссору. На базарах произошло несколько

столкновений польских шляхтичей и солдат с

москвичами.

Терпению народа пришел конец.

Пустынные с утра 19 марта улицы Москвы в

полдень наполнились толпами вооружившихся чем

попало жителей.

Узнав о том, что по Рязанской дороге

приближается передовой отряд ляпуновского ополчения,

они решили в случае новых нападений со стороны

поляков дать им отпор.

Польская шляхта, действительно, набросилась на

возбужденные толпы народа с оружием в руках.

Москвичи начали загромождать улицы бревнами,

столбами, скамьями, мешая польской коннице

преследовать отступавших жителей. Польские гусары

врезались в толпы народа, рубили направо и налево,

кололи копьями. В поляков с крыш и из окон летели

пули, камни, балки...

Не справившись с разъяренными массами, паны

вспомнили советы бояр и в страхе закричали:

– Огня! Жги дома! Жги!

День был страшный, кровавый. Поднялся ветер.

Огонь охватил почти всю столицу.

К Москве подошел первый отряд ляпуновского

ополчения. Его привел молодой воевода, князь

Дмитрий Михайлович Пожарский.

Не теряя ни минуты, Пожарский раскинул

лагерь у Сретенских ворот Белого города. С большой

отвагой ополченцы бросились защищать от поджогов

не охваченную еще огнем часть Москвы.

К Пожарскому стали присоединяться москвичи.

Тут же оказались нижегородские гонцы Мосеев и

Пахомов со своим знакомцем Гаврилкой.

Им выдали самопалы, и они вместе с ополченцами

начали сражаться с поляками.

Пожарский верхом на вороном коне то и дело

выезжал впереди ополченцев навстречу польской

коннице. Отогнав врага, он возвращался снова в

укрепление, делая разные распоряжения своим

сотникам.

Гаврилка совсем близко увидел около себя

Пожарского. Голубой шелковый плащ покрывал латы

воеводы. У Пожарского были темно-синие глаза,

черные кудри, выбивавшиеся из-под шлема, небольшая

черная бородка. Ему было тридцать два года.

В правой руке Пожарского сверкала сабля.

Он ласково улыбнулся Гаврилке:

– Зелье берегите!.. Пригодится!

Родион и Роман с завистью следили за Гаврил-

кой. Им тоже хотелось поближе видеть воеводу.

Отброшенные от Сретенских ворот, поляки снова

пошли на штурм ополченского укрепления. Польская

конница и жолнёры всей массой смело двинулись на

ополченский отряд, охранявший ворота.

Пожарский опять поскакал впереди своих воинов

навстречу полякам.

Столкнулись. Сошлись вплотную. Звенели мечи,

сабли, ревели боевые трубы; все заглушалось

стрельбой самопалов, криками людей.

Через ограду ополченского укрепления полетели

зажигательные приборы – пропитанные особым

составом факелы. Поляки решили во что бы то ни стало

уничтожить головной отряд ляпуновского войска, но

под сильным натиском ополченцев опять вынуждены

были податься назад.

Пожарский, кликнув самых отчаянных своих

сотников, под звуки труб и колокольный набат быстро

собрал и снова новел свое ополченское войско на

врага.

Мощная фигура воеводы с поднятой саблей,

стремительно мчавшегося по следам гусар, ободряла

всех. Всадники врезались в самую глубь гусарского

эскадрона, разя врагов. Поляки защищались

отчаянно, с великим упорством отстаивая каждый шаг.

Пожарский укрепился еще ближе к

Китай-городу – на Лубянке. Быстро соорудил здесь острожек

(усиление), продолжая наступать на поляков.

Бой не утихал.

Гаврилка похолодел от страха, увидя, как

мелькают сабли вокруг Пожарского. Он готов был

броситься вперед ,на выручку воеводе. Но как? Разве

проберешься к нему в этой сече?

И вот вдруг... не стало видно голубого плаща.

– Родион! Где князь?!—завопил Гаврилка.

– Не вижу! Не упал ли?! Ой, беда нам! —

крикнул в ответ Родион, влезая на частокол укрепления.

Скоро снова раздался его голос, полный отчаяния

и страха:

– Гляди!.. Несут!.. Он, он! Как есть, его!

Несколько ополченцев несли на руках бледного,

окровавленного Пожарского.

Сквозь стоны раненый воскликнул:

– О, лучше бы мне умереть, только бы не

видеть того, что довелось мне увидеть!..

Воины бережно уложили раненого в сани и

повезли в Троице-Сергиевскую лавру.

На другой день лубянский острожек пал.

Ополченцы врассыпную отошли за пределы Москвы.

8. Развал в рязанском ополчении

После всех этих происшествий на месте

Земляного и Белого городов осталось черное дымящееся

пепелище.

Пришедший со своим ополчением рязанский

воевода Прокопий Ляпунов осадил Китай-город и

Кремль. Там заперлись поляки в надежде на помощь

от короля из-под Смоленска.

Рязанское ополчение было многолюдно и хорошо

вооружено, но не было в нем согласия. В состав

ополчения входила земщина (служилые дворяне,

посадские люди, холопы) и казаки. Земщину возглавлял

Прокопий Ляпунов, а казаков – Иван Заруцкий. Был

еще и третий вождь в этом ополчении – князь

Дмитрий Трубецкой, но он особого влияния не имен

ни у земщины, ни у казаков.

Заруцкий был человеком тщеславным и шатким.

В ополчении он стремился главенствовать. Не

столько думал он о спасении государства, сколько о своем

первенстве в государстве.

Ляпунов имел твердый, решительный характер*

Он любил родину и дорожил своей властью ради

достижения главной цели – освобождения Москвы от

поляков.

Между Ляпуновым и Заруцким шла борьба; это

не могло не отражаться на военных делах

ополчения.

Поляки воспользовались враждой двух

главных вождей и через подосланных своих людей

стали натравливать казаков на земских ратников. Паны

составили подложное воззвание, якобы исходившее

от Ляпунова. Воззвание это подбивало земских людей

выступить против казаков, предписывало им

нападать на казаков и убивать их. Под воззванием была

поддельная подпись Ляпунова.

Казаки, поощряемые Заруцким, убили Ляпунова

и бросили его тело на растерзание собакам.

Так польские паны использовали вражду

ополченских вождей.

Все это ослабило силу подмосковного войска,

которое постепенно приходило в полный упадок.

В это же самое время Московское государство

постигло новое несчастье: геройски оборонявшийся

почти, два года Смоленск пал. Шведы взяли Новгород

Великий – главный оплот северных земель – и

грозили вторгнуться внутрь страны.

Казалось, наступила окончательная гибель

Московскому государству: ни власти, ни войска, ни

казны,..

9. Воззвание Минина

В сентябре в Нижний Новгород вернулись Роман

Пахомов и Родион Мосеев, а с ними пришел и

Гаврилка Ортемьев.

Целые сутки рассказывали гонцы Минину о

московских делах. В это время Минин уже был выбран

на общем сходе нижегородским старостой и судьей.

Велико было доверие к нему со стороны его

сограждан.

Вскоре Козьма Захарович созвал на прибрежной

площади у Ивановской башни кремля общий земский

сход. Он решил создать новое ополчение, не

похожее на ляпуновское, составить его, главным образом,

из бедных безземельных дворян, из мелких

городских людей, из крестьян, из братских народов:

татар, чувашей, марийцев, мордвы, украинцев,

которые тоже очень страдали от поляков и от общей

разрухи в стране.

В день схода на площади собралось народа

видимо-невидимо; всем хотелось услышать вести о

судьбе столицы.

Гонцы рассказывали о том, что они видели и

слышали.

– Горе тому, кто дерзает противиться панам! -

говорил Пахомов. – Смерть в ужаснейших пытках

ждет его. Твердых, не желающих им подчиниться

они бросали с крутых берегов в глубины рек. Иных

прокалывали копьями. На глазах родителей жгли

детей, носили их головы на саблях и копьях.

Грудных младенцев вырывали из рук матерей и

разбивали о камни. Все это мы видели. Земля наша стала

пустыней. Никогда так плохо не было у нас.

Жители городов и сел укрываются в дремучих лесах,

оставляя дома свои. Поляки со стаями собак

охотятся за ними, как за зверями. Всякие работы

прекратились... Вот какой порядок, братья, установили на

нашей земле проклятые паны! —закончил свою речь

Пахомов.

На возвышенном месте появился громадный,

широкоплечий, в стрелецкой железной шапке Козьма

Минин.

Он громко воскликнул:

– Граждане нижегородские! Настало время нам,

последним людям, крестьянам, посадским сиротам и

беднякам, подняться на врага.

Он говорил о том, что не всегда силен напада-

ющий. Зверь, когда он предвидит свою гибель, теряет

рассудок, лезет на сильнейшего и гибнет в неравной

борьбе. Польский король подобен этому зверю.

– Нет такой силы, которая поработила бы

нас!—крикнул Минин, потрясая кулаками. —

Сойдемся же мы все в единую рать – великую,

многонародную, посрамим силою зазнавшихся панов!

Свою речь он закончил горячим призывом

вступать в ополчение, жертвовать на поход деньги и

ценности.

– Захотим помочь Московскому государству,

так не жалеть нам ничего своего. Дворы продать,

все отдать! А денег не достанем, – воскликнул он, —

заложим жен своих и детей чтобы ратным людям

скудости ни в чем не было! В поход двинемся

весной, токмо трава пойдет...

Речь Минина прерывалась плачем женщин и

гневными выкриками мужчин. Посыпались

пожертвования.

Тут же, на этом сходе, нижегородцы добровольно

обложили себя налогом: каждый должен был отдать

ополчению часть своего имущества.

Хранителем этих денег и собранного

имущества единодушно избран был Козьма Минин.

Но тут возник вопрос: кто же будет

военачальником нижегородского ополчения?

Минин указал на Пожарского, который в это

время лечился от ран в своей вотчине, недалеко от

Нижнего. Минин рассказал народу о военных подвигах

Пожарского, о его честности и прямоте.

Сход дал твердый наказ: избрать такого воеводу,

«который бы не припадал на ту или другую сторону,

где ему выгодно, и в измене бы не явился».

Таким и был князь Дмитрий Михайлович

Пожарский.

Его решили выбрать старшим воеводой

нижегородского ополчения.

10. Ополченские будни

Нелегко было побить поляков. Нелегко было

справиться и с изменниками-боярами и атаманами,

помогавшими панам.

Предстояло большое, трудное дело. Поляки

имели прекрасную конницу, едва ли не лучшую в

Европе. Особенно славились венгерские гусары.

Наемная немецкая пехота состояла из людей, приученных

с детства к военному искусству. Для них война была

ремеслом. И не так их привлекало жалованье, как

военная добыча. Поляки обладали хорошей

артиллерией. Польские военачальники – Жолкевский,

Потоцкий, Хоткевич – считались опытными, храбрыми

полководцами. Слава об их подвигах гремела далеко

за пределами Польши.

Вот с кем придется вступить в единоборство

нижегородскому ополчению!

Надо было собрать такое войско, которое по

численности, по боевой подготовке и. вооружению не

только не уступало бы королевским войскам, но и

превосходило бы их.

На Козьму Минина, как земского старосту и

зачинателя этого великого дела, были возложены

хлопоты по созыву ополчения.

Минин одевал, обувал приходивших в Нижний

ратников ополчения, кормил, снабжал их всем

необходимым.

Летописцы говорят, что он «сердца ратных

утолял и наготу их прикрывал и во всем их покоил и

сими делами воинство собрал немалое».

Нужны были деньги. Земский совет доверил

Минину взыскивать с каждого городского жителя но

одной пятой имущества, а на «нерадивых», то есть

на тех, кто не подчинялся воле совета, «страх

налагать», то есть брать налог в пользу ополчения

силой. Слух о нижегородском ополчении стал

распространяться по всей Московской земле. Отовсюду

стали прибывать ратные люди, услыхав о призыве

Минина.

В Нижний стекались из разоренных мест бедные

дворяне, посадские люди, крестьяне. Среди них

больше всего было смолян, беглецов из пограничной с

Польшей Смоленской земли. С большой охотой Ми-

нин принимал и убежавших от помещиков

крестьян с Украины.

Среди них нашлись кузнецы и мастера

литейного дела, которые и взялись ковать мечи, сабли и

всякое иное оружие. Закипела дружная, энергичная

работа. И во все вникал сам Минин, везде он

поспевал и ободрял всех ласковым смелым словом.

Одного нехватало нижегородцам – воеводы,

которому бы ополченцы доверили власть над собой.

Нижегородцы снарядили посольство к

Пожарскому, наказав послам во что бы то ни стало

добиться приезда Пожарского в Нижний.

11. Нижегородцы у Пожарского

Пожарского разбудила не отходившая от него

целый день старая мать:

– Сынок, Митрий Михалыч!

Пожарский открыл глаза, приподнялся.

– Ты все около меня, матушка! Иди, отдохни.

– Да нет, сынок!-. Народ на дворе какой-то из

Нижнего. Не разбойники ли уж? Не поймешь, что

говорят... И кто такие... Будто и ион с ними...

Пожарский быстро надел охабень, шапку и,

опираясь на посох, вышел во двор. На крыльце всей

грудью вдохнул в себя крепкий, пахнущий соснами

воздух.

С любопытством осмотрел пеструю кучку

неизвестных ему людей.

– Чего ради вам попритчилось пожаловать ко

мне?

Послы поклонились низко, до земли.

– Любезный наш воин и заступник! Видим мы,

Московское государство все возмущено, и -грады

многие опустошены, и царствующим градом, Москвою,

злодеи владеют,.. Пришли мы к тебе, пресветлый

наш Дмитрий Михайлович: не допусти погибели

государства российского. Посланы мы веем народом

нижегородским... Прими же мирской приговор

земских наших, служилых и жилецких людей...

Дворянин Ждан Болтин с поклоном подал

Пожарскому бумагу.

– Ныне мы тебе преданнейше бьем челом,

хотим видеть тебя вождем нашим, наистаршим

воеводою нижегородского ополчения.

Все опустились перед Пожарским на колени.

– Встаньте, братья! – сказал Пожарский. —

Низко кланяюсь и я вам, дорогие нижегородцы! Но

заслуживает ли такой великой чести побежденный и

раненый воин и притом же не столь родовитый и

искусный в ратном деле, как иные, более именитые

полководцы?..

– Сокол ты наш ясный! Не приказано нам уйти

от тебя без твоего согласия. Никого нам иного и не

надо!

Пожарский задумался. Потом, поклонившись,

сказал:

–Прошу в покои, дорожные люди,

отогрейтесь. Там и побеседуем. Одно знайте – не гожусь я

в воеводы. Не просите меня – не надо! И не

надейтесь на меня!

Все в глубоком тягостном молчании последовали

за хозяином внутрь дома.

Когда расселись на скамьях вдоль стен

просторной светлицы, Ждан Болтин с дрожью в голосе

снова повел речь о том, что нет более заслуженного и

верного воина на Руси, нежели он, Дмитрий

Михайлович. Только ему одному нижегородцы могут теперь

доверить жизнь свою и животы свои...

Пожарский слушал нижегородских послов со

вниманием, но согласия своего не давал. Он говорил,

что недостоин стать главой у такого великого дела.

Он высказывал удивление: за что ему такая

незаслуженная честь?! Им сделано то, что обязан

сделать каждый человек, – он защищал родное

государство.

Нижегородцы исчерпали все свое красноречие, а

Пожарский оставался по-прежнему непреклонен.

Наступила гнетущая тишина. Слышны были только

подавленные вздохи и кашель послов.

Вдруг со скамьи поднялся одетый бедно, в

сермягу, обутый в лапти Гаврилка. Он вышел на

середину светлицы, стал против Пожарского и с сердцем

бросил шапку на пол. Голосом, в котором звенели

слезы, он воскликнул:

– Митрий! Погибаем вить!.. Чего же ты?

Ополчайся!

Дальше он не мог говорить. Слезы поползли у

него но щекам. Слезы блеснули и в глазах

Пожарского. Он порывисто поднялся с своего места,

подошел к парню и крепко его обнял.