Текст книги "Они летали рядом с нами. Штурвал Бена Эйелсона"

Автор книги: Валентин Аккуратов

Соавторы: В. Опарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Эйельсон не отреагировал. Уилкинс подбежал к самолету.

– Заглуши мотор!

Эйельсон сбросил газ и ответил:

– Если я выключу. мотор, о твоих измерениях будешь знать только ты да господь бог, если он, конечно, существует.

Поворчав, Уилкинс закончил свою работу, погрузил оборудование и забрался в кабину.

– Из-за чего барахлил мотор? – прокричал он из своей кабины.

Эйельсон написал ему записку:

„Не знаю, работает – и слава богу. Пора уносить отсюда ноги“.

– Послушай, Бен! – проорал Уилкинс. – Очень тебя прошу – сделай большой круг над этим районом. Ведь именно где-то здесь должна находиться Земля Гарриса. Может быть, мы не долетели до нее каких-нибудь сто километров.

„Рискованно, – ответил Эйельсон запиской. – У нас может не хватить горючего“.

– Я готов двести километров идти пешком.

Эйельсон кивнул.

Погода еще не изменялась, и белые пространства Ледовитого океана просматривались на большие расстояния. Уилкинс жадно всматривался. Увы, неизвестной земли не было видно.

Когда самолет лег на обратный курс, Уилкинс со вздохом написал записку Эйельсону: „Оставим открытие Земли Гарриса до более удачного полета“.

Эйельсон снова кивнул.

Уилкинс оглянулся и долго с тоской смотрел назад.

Пошел снег. Даль заволакивало туманной пеленой.

Эйельсон передал записку Уилкинсу: „Не грусти, Джорджи, у нас с тобой есть еще в запасе Земля Крокера и Земля Кинен…“

…Ветер усиливался. Самолет то и дело проваливался в нисходящих потоках воздуха. В свистящем снежном безумии нельзя было разглядеть ни неба, ни льда.

Эйельсон решил посадить самолет, но события опередили его. Мотор заглох. Самолет стал резко снижаться. В нескольких метрах под крылом мелькнули торосы. Сейчас последует удар. Но, к счастью, торосы остались позади, лыжи коснулись снегового покрова. И вдруг огромный торос впереди будто в считанные мгновения – вырос из-подо льдины. Самолет с силой ударился о него крылом, круто развернулся вокруг тороса, крыло затрещало и надломилось, самолет запрыгал по неровностям льда, как лягушка. У пилотов стучали зубы, а в фюзеляже что-то гремело. Наконец наступила тишина.

– С прибытием, Джорджи, – сказал Эйельсон.

– Черт возьми, – проворчал Уилкинс. – Сколько же нам придется тащиться пешком?

– Сущие пустяки. Километров сто пятьдесят.

– Ну что же, надо поставить палатку, сварить кофе на примусе. Здесь не жарко.

Возле самолета на глазах вырастал огромный сугроб. Пошатываясь от порывов бешеного ветра. пилоты с трудом установили палатку и перетащили в нее все необходимое. Вскоре палатка была погребена под слоем снега. Буря бушевала три дня. Когда наконец она успокоилась и проглянуло солнце, Эйельсон достал приборы и определил свое местонахождение. Льдина, на которую они столь неудачно приземлились, дрейфовала на юго-восток.

– Пока у нас есть продукты, надо немедленно уходить на юг, – сказал Эйельсон.

Уилкинс согласился. Они провели на льдине еще трое томительных суток. Когда льдина замедлила свой дрейф и стала менять на правление, до мыса Бичи оставалось около ста сорока километров. Пилоты взвалили на плечи мешки с палаткой и продуктами и отправились в далекий путь. До материка они добирались еще одиннадцать дней, это было для них тяжелым испытанием. Трудностей пешего полярного перехода, столь впечатляюще описанного Джеком Лондоном, они хлебнули вдосталь: ночлег в палатке под вой осатанелой вьюги, бороды, обросшие сосульками, глаза, слезящиеся от порывов ветра, наконец, честный дележ оставшихся крошек сухарей, мучительное ощущение голода, нездоровый лихорадочный блеск в глазах. 16 апреля, шатаясь и поддерживая друг друга, они подошли к поселку на мысе Бичи.

Так и остался недосягаемым Полюс недоступности, по-прежнему маня своей загадочностью…

И снова поет мотор, и знакомый холодок волнения обдает сердце. Желтеют блики солнца на зеленоватых прибрежных торосах. Небосвод ясен и гостеприимен. Эйельсон и Уилкинс готовы лететь. Радостное чувство первооткрывателей, выходящих в путь, снова охватывает их. За козырьком кабины трепещет прозрачный диск вращающегося пропеллера. Эскимос деревянным молотом постучал по лыжам, пристывшим за ночь к снежному аэродрому на мысе Барроу. Из четырех самолетов остался один…

Перед экипажем двойная задача: совершить головокружительный перелет Аляска – Шпицберген и, кроме того. попытаться обнаружить Землю Крокера, окруженную дымкой романтических легенд, как и Земля Кинен и Земля Гарриса. Она так же помечалась на картах штриховкой и вопросительным знаком.

В свое время, вернувшись из похода к Северному полюсу, Пири громогласно объявил, что он видел Землю Крокера между 85-м и 86-м градусами северной широты и 60-м и 70-м градусами западной долготы.

…Монотонно плывут под крылом белые льдины, темные прихотливые узоры открытой воды. Эйельсон заставляет свою машину выполнять огромные зигзаги, чтобы осмотреть возможно большее пространство. Когда достигли 83-го градуса северной широты, Уилкинс возбужденно закричал:

– Бен, поблизости должен быть остров!

И действительно, разводья в паковом льду изменили направление. Они отклонялись к северу, будто упирались в какое-то препятствие.

Однако им снова пришлось испытать разочарование. Под крылом они увидели не остров, а гигантский флоберг^[1]. Он-то и искривлял направление разводий. Уилкинс нетерпеливо ерзал на сиденье. Видимость резко ухудшилась. Появились облака. И снова искривление узких разводий в паковом льду.

– Бен, пониже! – умоляюще закричал Уилкинс. – Ради бога, пониже.

Из отчета Уилкинса:

„В разрывах облаков мы временами, конечно, видели, что километра на два а ту и другую сторону от нас простираются льды. Когда же мы прошли эту облачность, под нами снова потянулись сплошные многолетние паковые льды. Я могу смело утверждать, что та часть пути, где мы были совершенно лишены возможности видеть то, что находится под нами. составляла не более ста тридцати километров. Облака здесь отличались по типу от тех, что бывают над землей, и напоминали скорее волнистые облака, которые можно наблюдать над морем и паковыми льдами. Но поскольку эти облака располагались низко и мы не могли лететь под ними, то нельзя с уверенностью сказать, что они не скрывали от нас какой-нибудь плоской земли“.

Бедный Уилкинс! Он все еще на что-то надеялся! Годом позже над этим местом пролетит, самолет, взлетевший со Шпицбергена, и окончательно уточнит, что Уилкинс не ошибся в своем проницательном замечании относительно типа облаков. Но Земли Крокера не существовало…

Полет Эйельсона и Уилкинса длился 20 часов 20 минут. 3500 километров пролетели отважные полярные навигаторы. Но этот замечательный перелет едва не закончился драматически. Подлетая к Шпицбергену, они попали в такую сильную болтанку, что курс по магнитному компасу выдерживать было невозможно. Они сбились с пути. Воздушные вихри кидали самолет как щепку. Горючее подходило к концу… Внезапно возникшие пики шпицбергенских гор помогли пилотам сориентироваться, Но тут поднялась метель. Эйельсону пришлось сажать самолет почти на ощупь. Только по сильному толчку он определил, что лыжи коснулись снега. На расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть. Пять трудных дней пилоты провели в самолете, пережидая снежную бурю. Наконец проглянуло солнце. Самолет они откопали относительно быстро. Но ведь надо было подготовить еще и взлетную дорожку. Мало-мальски они разровняли сугробы. Лыжи утопали глубоко в снегу, и вначале самолет даже не трогался с места, хотя мотор работал на максимальных оборотах. Тогда Уилкинс вылез из кабины и попытался показать машину за хвост…

Из отчета Уилкинса:

„Как только самолет двинулся, я уцепился за подножку и попытался забраться внутрь, но вывалился обратно. Эйельсон, у которого не было возможности оглянуться назад, подумал, что я уже на месте, и взлетел. Однако на первом же вираже он увидел, что я продолжаю одиноко стоять на снегу. Он тут же снова приземлился. И опять мы попытались взлететь. Но на этот раз, как только машина тронулась, я взобрался на ее хвост и с огромным трудом пополз по фюзеляжу, стараясь добраться до кабины. Перчатки я сбросил, чтобы было удобнее схватиться за трап. Вероятно, это выглядело очень глупо, но другой возможности удержаться у меня не было. Самолет скользил очень быстро, и Эйельсон, чувствуя, что мой вес уже не давит на хвост, подумал, что я в безопасности, и дал газ. Но когда самолет почти оторвался от земли, я увидел, что перспектива добраться до кабины, болтаясь в воздухе, слишком призрачна. Тогда я отдался власти ветра, и он стащил меня по фюзеляжу назад. Стукнувшись о хвостовое оперение, я полетел прямо в снег, который, к счастью, оказался в этом месте довольно мягким. Очистив глаза и рот от снега, я установил, что все обошлось благополучно, только зубы шатались. И снова, уже в воздухе, Эйельсон увидел, что я остался внизу, и снова он развернулся и сел“.

Самолет упрямо отказывался поднимать в воздух двух пилотов.

Тут в голову Уилкинсу пришла мысль, которая может показаться ребяческой, но, возможно, именно она помогла им выйти из трудного положения. Уилкинс взял лопату и принялся раскапывать снег там, где, по его мнению, находилась прибрежная полоса – они приземлились на самом берегу. В этом месте море должно было выкинуть плавник. Вскоре Уилкинс нашел то, что ему требовалось, – длинный шест. Стоя одной ногой в кабине, Уилкинс стал отталкиваться этим шестом, в то время как Эйельсон дал мотору полный газ. Наконец самолет тяжело тронулся с места и тяжело взлетел. Вскоре пилоты приземлились в Грин-Харборе.

Перелет Аляска – Шпицберген был завершен.

…Ледовая обстановка летом 1929 года была на редкость тяжелой. Свенсон, нагрузивший свою шхуну мехами, застрял возле мыса Северный. С раннего утра Свенсон выходил на палубу, одетый в чукотскую кухлянку, и в мощный цейсовский бинокль осматривал горизонт, надеясь, что льдины разнесет течением или ветром. Но все вокруг плотно белело льдинами. Свенсон нервничал, спускался в каюту и пил спирт. Сигрид в своей крохотной каютке стучала на пишущей машинке – работала над книгой.

Именно в эти дни уполномоченный Наркомторга и особый уполномоченный Совета Труда и Обороны Г. Д. Красинский^[2] намеревался встретиться со Свенсоном и заключить с ним контракт на следующую навигацию. По пути к шхуне „Нанук“ на трехмоторяом самолете W-33 предстояло разведать ледовую обстановку для парохода „Ставрополь“, застрявшего со сменой зимовщиков недалеко от острова Врангеля. Затем, после встречи со Свенсоном, самолету предстояло пролететь над северным побережьем до устья Лены и повернуть к югу. Столь большой и трудный маршрут не выполнял еще ни один полярный летчик. Потому-то Красинский взял пилотом в этот перелет Отто Кальвицу^[3] талантливого, хладнокровного человека.

…Гости спустились в маленькую кают-компанию шхуны „Нанук“. Красинский и Кальвица с любопытством осматривались. Стены кают-компании были завешены шкурами белых медведей, на которых висели отличные канадские винчестеры. На полках – книги, на столе – патефон. Сигрид принесла вареную оленину и кофе.

– Кажется, я влип, – сказал Свенсон. – Такого ледового безобразия в здешних краях я не припомню.

– Да, – кивнул Красинский. – Пароход „Ставрополь“ затерт дрейфующими льдами. Вы хоть у берега, на открытой воде.

– Как вы намерены выручать ваших людей?

– Из Владивостока вышел ледокол „Литке“.

– А вы, откровенно говоря, верите, что он сможет дойти до острова Врангеля?

– Откровенно говоря, не верю. Но на борту ледокола два самолета. Если ледокол дойдет хотя бы до бухты Провидения, мы вывезем людей со „Ставрополя“ самолетами. Но полярное лето еще в разгаре. Обстановка может измениться.

Свенсон сосал свою трубку, недоверчиво сопел.

– У меня на борту столько пушнины, – расстроенно сказал он. – Если ледокол дойдет до этих мест, может, он и мою шхуну доведет до открытой воды в Беринговом проливе?

Красинский немного подумал.

– Пожалуй, с Владивостоком можно будет договориться.

– А если льды не разойдутся до конца лета и я вмерзну? Что посоветуете мне делать?

– Зимовать, – Красинский пожал плечами.

Свенсон долго сердито сосал трубку.

– А если – зимой – самолетом, а? – ни к кому не обращаясь, раздельно произнес он.

Сигрид взволновалась.

– Отец, ты хочешь связаться по радио с Беном?

– Не сейчас, девочка, не сейчас…

В конце июля 1929 года Кальвица повел свой самолет к устью Лены. Сигрид по радио передала корреспонденцию об этом перелете в Америку, и ее напечатали многие зарубежные газеты. Перелет Кальвицы называли великим, историческим.

Но в дневнике Кальвицы ни тени любования собой.

„27 июля. В последний момент, когда казалось, что льды замкнут самолет в бухточке, нырнули в туман, который окружил нас мягким серым саваном. Я не так озабочен собой, как бортмехаником, у которого такая забота: постоянно то подъем, то спуск, то усиление, то замедление скорости – это до невероятности увеличивает тяжесть его труда“.

Утром Свенсон, как обычно, вышел на палубу с биноклем в руках. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Черная стена морозного пара отгораживала океанскую даль от линии берега. Воздух обжигал лицо. Что за чертовщина! Свенсон кинулся к термометру. Тридцать градусов ниже нуля! В первых числах октября! Стоял полный штиль. Белесоватая пленка льда уже ложилась на воду. Свенсон похолодел. Надо немедленно отводить шхуну под прикрытие мыса Северный, туда, где лед всю зиму стоит неподвижно.

К этому времени ледокол „Литке“ смог дойти лишь до бухты Провидения. Было решено вывозить пассажиров со „Ставрополя“ на самолетах.

10 ноября 1929 года Эйельсон вылетел из города Ном на самолете „Гамильтон“ к шхуне „Нанук“.

Белая мгла метели… Она приходит всегда внезапно и потому опасна вдвойне. Казалось, метель долго, затаенно и злобно подкарауливала летящий самолет. Дождалась – и ринулась навстречу с победным воем, со злорадным свистом. Самолет швыряет из стороны в сторону. Пилотов кидает в кабине от одного борта к другому. Надо немедленно садиться. Но где? Как? Невозможно разглядеть в пляшущей белой круговерти пятачок земли, годный для посадки. Эйельсон до рези в глазах всматривается в белесое месиво, слегка отводит штурвал от себя…

Неожиданно самолет проваливается с нисходящей струен. Земля так близка, Эйельсон прибавляет газ, берет штурвал на себя. Ладони горячи, а спину холодит нервная лихорадка нечеловеческого напряжения. Мелькнули рябые заструги под крылом, мелькнули и пропали… Хоть крылом щупай землю. Но они были, заструги, а это верный признак ровной земли. Еще ниже, еще… И самолет содрогается от страшного удара. Это ветер накренил самолет, и он зацепил крылом за высокий обрывистый берег Амгуэмы. Самолет круто развернуло. Эйельсон в долю секунды успел увидеть, как рябь застругов вырвалась из зыбкой белизны, стремглав приблизилась и. превратилась в оглушительный, обжигающий удар в грудь.

…Штурвал продавил грудь Эйельсона.

3 января 1930 года капитан парохода „Ставрополь“ радировал председателю полярной комиссии С. С. Каменеву:

„Докладываю, что район к востоку от мыса Северный около пункта, где самолет летчика Эйельсона видели в последний раз, дважды обследовали разведкой на собаках. Был произведен осмотр горизонта с помощью сильных биноклей при ясной погоде, причем никаких признаков исчезнувшего самолета не обнаружено. Свенсон готовится отправить в путь свою санную партию. Но отсутствие корма для собак мешает организовать экспедицию, которая сможет бороться с препятствиями севера“.

^{Советско-американская экспедиция по розыску самолета Эйельсона.}

24 января 1930 года к мысу Северный вылетели на поиски Эйельсона два советских самолета. Их вели пилоты Слепнев и Галышев. Самолеты были доставлены на Чукотку ледоколом „Литке“.

Пилоты увидели внизу неподвижный „Ставрополь“ и рядом – три самолета. Это были американские машины. Их привели опытные полярные пилоты Ионг, Кроссен и Гильом, направленные на поиски Эйельсона.

Советские пилоты приземлились рядом. К ним подошел подтянутый сухощавый человек в меховой куртке, старший американский пилот, и представился:

– Коммодор Ионг. Сожалею, что столь грустные обстоятельства послужили причиной моего знакомства с русскими пилотами. Эйельсон был моим другом. Простите, кто из вас двоих коммодор?

– Я старший группы, – сказал Слепнев.

Ионг представил его американским пилотам.

– Сейчас будем советоваться, как нам продолжать поиски, – сказал Ионг. – Хотим услышать ваше мнение, коммодор Слепнев.

Маврикий Трофимович Слепнев был одним из образованнейших советских пилотов. Он окончил военно-инженерную академию, свободно говорил по-английски.

Кроссен, уважительно выслушав мнения присутствующих, сказал:

– Когда я летел, то заметил, что из-под снега торчит какой-то черный предмет. Мне показалось, что это крыло самолета… Хотя, конечно, я мог и ошибиться.

– Я предлагаю, – сказал Ионг, – чтобы коммодор Слепнев слетал вместе с вами, Кроссен.

Слепнев согласился. Легкий двухместный „Стирмер“ взмыл в воздух.

Они приземлились в том месте, где Кроссен заметил темный предмет, торчащий из-под снега. Неподалеку находилось жилище охотника-промысловика, и Кроссен запомнил это место.

Не заглушая мотора, Кроссен выскочил из кабины и побежал по застругам. Потом вдруг остановился и стащил с головы летный шлем.

Из-под снега торчало крыло „Гамильтона“.

^{Остатки самолета Эйельсона.}

Десять дней понадобилось, чтобы найти разбитый фюзеляж и тела Эйельсона и Борланда, выброшенные ударом из самолета. Матросы и зимовщики со „Ставрополя“ не рыли, а прорубали в твердом как камень снегу узкие траншеи. Тому, кто не был в Арктике, трудно представить, что снег может достигать такой лютой, такой каменной твердости… Наконец топоры звякнули о металл.

Подошел Слепнев.

– Позовите американских пилотов, – попросил он своего второго бортмеханика.

– Господин коммодор… – Ионг тронул Слепнева за рукав и отвел в сторону.

– Господин коммодор, перед отлетом мне сказали о просьбе отца Эйельсона. Он просил, чтобы ему передали штурвал с машины, на которой погиб его сын. Отец и сын… Они так любили друг друга… У старого Эйельсона больше нет никого из родных, совсем никого…

Оба пилота, советский и американский, долго, трудно молчали. Потом Ионг сказал:

– Вчера по моей просьбе радист со шхуны „Нанук“ связался с Номом. Дело в том, что все наши машины легкие. А ваши грузовые. Я прошу вас, господин коммодор, чтобы вы доставили тела погибших в Америку. Свяжитесь с вашими властями, если у вас нет возражений. А с американской стороны должен прилететь специально присланный по этому вопросу капитан Пат Рид. Он привезет официальные бумаги для вас.

– Хорошо, – кивнул Слепнев. – Я немедленно свяжусь по радио с нашими официальными лицами.

^{Советские авиаторы Ф. Фарих и М. Слепнев в Фэрбенксе. Аляска. 1930 год.}

На следующий день над мысом Северный послышался рокот авиационного мотора. Все вышли встречать прилетевший самолет. Вот он пошел на посадку… Первый бортмеханик Слепнева Фарих не выдержал:

– Куда его несет! Разве он не видит, в каком направлении стоят все машины?

Слепнев сказал:

– Похоже, что этот парень совершает свой первый полет в Арктику.

Ионг, погрозив кулаком снижающемуся самолету, проворчал:

– Он имеет хороший шанс свернуть се. бе шею.

Действительно, идя на посадку в Арктике, нужно тщательно высмотреть направление застругов. Американец стал приземляться поперек застругов этих длинных низких твердых сугробов. Самолет, запрыгав, скапотировал. С лязгом поломались стойки шасси, погнулись лопасти пропеллера. Наступила тягостная тишина. Механики кинулись к перевернувшейся машине. Но из кабины выбрался элегантный молодой пилот, не получивший ни единой царапины, подошел к пилотам и, сохраняя полнейшее хладнокровие, представился:

– Капитан Пат Рид. Имею честь передать господину советскому коммодору сообщение из Вашингтона.

Слепнев прочитал:

„Государственный департамент сообщает, что Государственный департамент охотно соглашается, чтобы коммодор Слепнев и механик советского аэроплана сопровождали тела погибших до Фэрбенкса“.

– Это все, что вы имели сообщить мне? – спросил Слепнев.

– Вот карта Аляски. Возьмите ее. Мне она не пригодится. Я должен был сопровождать вас, но моя машина разбита, и я полечу назад пассажиром.

Эти слова он произнес с горечью. Ему нелегко было пережить неудачную посадку и гибель своего самолета.

Пат Рид достал из фюзеляжа национальные американские флаги и помог матросам обернуть ими тела погибших. С „Гамильтона“ сняли штурвал…

4 марта 1930 года. Взлетает самолет Слепнева, взявший на борт тела Эйельсона и Борланда. Его сопровождает самолет Гильома, в задней кабине которого находится Пат Рид. Следом летит Ионг с Кроссеном.

Самолеты сделали прощальный круг над местом гибели Эйельсона. Отныне эта точка на картах будет обозначаться как Коса двух пилотов.

Постаревший, осунувшийся, смотрит вслед улетающим самолетам Свенсон с борта своей шхуны „Нанук“. И одиноко рыдает в своей каюте Сигрид.

Полет сквозь туманы, клубящиеся над Беринговым проливом, над безжизненными белыми равнинами Аляски…

Посадка в Тейлоре. Она входит в программу полета над американской территорией…

Мэр Тейлора Варрен устраивает прием в честь советских гостей. Он провозглашает тост. В бокалах вода с кусочками льда.

– Первым, кто пересек Берингов пролив, был русский моряк Витус Беринг, – говорит Варрен. – Вы, мистер Слепнев и мистер Фарих, после Беринга вновь открываете Аляску. Вы, русские, я знаю, известны не только своим мужеством, но и отзывчивостью. И мне очень приятно принимать у себя русских людей. Позвольте вам вручить ключи от мэрии. Это знак того, что отныне вы не только гости, но и хозяева Тейлора.

6 марта самолет Слепнева приземляется в Фэрбенксе. Толпа журналистов окружает Слепнева и Фариха. Переводчик подводит Слепнева к встречающим.

– Господин коммодор, обстоятельства оказали мне печальную честь представить вам родственников погибших. Господин коммодор Слепнев… Жена Борланда… Отец Эйельсона…

Никто не скрывает горя. Слепнев взволнован. Он говорит:

– Личного горя не могут заглушить официальные речи и соболезнования… Я как собрат погибших летчиков знаю, что самую тяжелую утрату понесли вы жена и отец, и слова мало тут чем помогут. Помните только всегда, что ваш муж и ваш сын погибли, борясь до последней минуты со стихией. Разрешите вручить вам этот штурвал, как напоминание о том, что по героям не плачут. Мне, рядовому пилоту, поручено выполнить это задание, и я могу только скорбеть, что привез вам не живых мужа и сына, а только их тела.

Старый Эйельсон слушал, опустив голову. Когда Слепнев замолчал, старик пристально посмотрел ему в глаза и положил руку ему на плечо:

– Вы хороший человек, коммодор. Вы из той же породы людей, к которой принадлежал мой мальчик…

Он не выдержал и закрыл лицо руками, повторяя одно и то же:

– Хороший человек… Хороший человек…

Вечером советские авиаторы были приглашены на официальный траурный ужин. Когда были произнесены приличествующие случаю речи, поднялся старый Эйельсон. Все затихли. Он обратился к Слепневу:

– Господин коммодор! Я не знаю вашей страны. Но я очень хочу на нее посмотреть. Это. должно быть, очень хорошая страна, если в ней живут такие славные люди. как вы. И я обращаюсь к вам с просьбой, господин коммодор. Я хочу, чтобы на гроб моего сына вместе с американским флагом был возложен флаг вашей страны.

Наступила глубокая тишина. Первым нарушил молчание переводчик:

– Господин Эйельсон, ваша просьба связана с известными дипломатическими затруднениями. Ведь правительство Соединенных Штатов еще не признало Советскую Россию.

Эйельсон побагровел от гнева:

– А я признал Советскую Россию. И я хочу, чтобы моего сына провожал в последний путь и флаг этой страны.

Смягчая напряженную ситуацию, Слепнев сказал по-английски:

– Господин Эйельсон, я благодарю вас за оказанную честь. Но возложение государственного флага действительно непростая процедура. После консультации с официальными лицами я готов выполнить вашу просьбу.

В церкви Фэрбенкса были установлены два гроба с останками Эйельсона и Борланда. Слепнев стоит во время панихиды в первом ряду, рядом с женой Борланда и отцом Эйельсона. В руках Слепнева свернутый алый флаг. Его сшили ночью портнихи Фэрбенкса.