Текст книги "Белый треугольник"

Автор книги: Валентин Манкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Пришел на берег почти в час дня, но сил заняться яхтой нет. И уже не умиляет ни сверкание солнца, ни лихие пируэты водных лыжников, ни сотни яхт в море. Вызываю врача и отправляюсь в гостиницу. Врач пришел быстро, поколдовал надо мной и выписал счет на 150 франков. Это почти все, что у меня было. Так, теперь к болезни прибавляется еще строжайший режим экономии. Да ладно, лишь бы поправиться.

20 одиночек собралось в Лаболе. Мачты у них в основном металлические. Открен облегчается трапециями, выдвижными и поворотными досками. Почти у всех лодок двойные днища. Приехал сегодня Вилли Кувайде и с ним еще трое...

Походил около лодок часика два. Сфотографировал все и, кроме того, приспособления, показавшиеся наиболее интересными.

Завтра должна быть первая гонка. Предупреждают, что при фальстарте назад возвращаться не нужно. Идти гонку до конца. Просто в протоколах запишут. Это, наверное, для того, чтобы не мешать наблюдательному комитету следить за лодками. Лишь при массовом фальстарте будут всех возвращать.

Первая гонка началась в девять часов. Максимальная вода – в 10.32. Значит, в девять действие прилива еще не будет сильно ощущаться.

Сразу со старта ухожу в берег, а с отходом ветра одним галсом на знак. Те, кто повернул в море, проигрывают. “Финн” при изменении ветра гораздо маневреннее, чем другие суда, но на длинных галсах уступает им. Все-таки трапеция и другие приспособления для открена помогают развить большую скорость. К тому же лодки легче по весу, а паруса у них больше. Там, где мне приходится напрягаться изо всех силу чтобы открепить лодку, другие делают это очень легко. Первым финиширует Кувайде. Я пятым. .

После гонки долго разговаривали с Вилли. Ему 24 года. Уже служит пилотом гражданской авиации. В море бывает лишь на гонках. Зато на берегу много занимается легкой атлетикой, плаванием, штангой.

Раудашл в Лаболе не гонялся, но свою конструкцию прислал. На ней выступал Уве Марес. Интересно, что мне был предоставлен “Финн” тоже фирмы Раудашля, раудашлевский же парус и мачта Брудера – короче, все лучшее, что только есть в нашем классе.

Проводилось всего 13 гонок. Я принял участие лишь в шести, потому что торопился на первенство Европы. Больше других мне понравились лодки, на которых выступали Кувайде и Марес. Они оказались универсальнее других. Победил же австралиец на конструкции “Контендер”.

Правда, все гонки проходили в тихий ветер. Интересно, как бы проявили себя эти конструкции в сильный? Наблюдательный комитет отобрал девять судов, которые будут допущены к следующим соревнованиям – в сильный ветер.

Улетел из Лаболя в Париж. Там уже были Козлов и Мелентьев. Не застал их в аэропорту – они ушли бродить по городу. Оказалось, что для меня нет еще итальянской визы. Начал волноваться. Но вот появился Мелентьев с визой. Мы летим в Неаполь.

Уже достаточно поскитался по свету, а в Италии еще не бывал. Заранее представлял, как там все интересно, но теперь летел без всякого энтузиазма. Болезнь убила все эмоции. Хотя французский врач снял остроту ангины, все равно не выздоровел. Чувствовал себя плохо. Был вялым. Руки не слушались.

И все-таки Неаполь всколыхнул. Как мечтал я о Неаполе шесть лет назад, когда здесь должны были состояться парусные соревнования Олимпийских игр! Да, пока что Неаполь для наших яхтсменов был самым счастливым городом. Здесь Тимир Пинегин, затесавшись в ряды коронованных особ, выиграл золотую медаль. Здесь Саша Чучелов был награжден серебряной. И победил на “Финне” в третий раз Пауль Эльвстрем. Хельсинки, Мельбурн, Неаполь – три Олимпиады подряд. Только норвежцу Торвальдсену удалось еще дважды выигрывать олимпийские регаты на “Драконе” – в 1948 и 1952 годах. Но это было давно.

А вот теперь Неаполитанский залив принимает чемпионат Европы в классе “Финн”.

Четвертого сентября состоялась тренировочная гонка. Ветер 5—6 баллов. Пришел первым. На следующий день первая гонка. Тихий ветер, большая волна. Мачта и парус работают несогласованно. Да и я чувствую себя прескверно. На финише двадцать седьмой.

Перед соревнованиями надеялся выступить хорошо. Все-таки до Олимпиады всего один год. Если хочешь там быть среди первых, то ведь нужно и перед тем добиться успеха. Серебряная медаль в Ханко придала уверенности.

Но здесь эта уверенность удивительным образом превратилась в неуверенность. Чувствовал себя скованно. Нервы явно не выдерживали напряжения борьбы. В каждой гонке сделал много ошибок. После третьей записываю в дневнике: “Нет собранности, уверенности”. А после последней делаю вывод: плохо с общефизической подготовкой. Плохо с материальной частью. В результате занял шестое место.

Козлов не ждал победы. Расслабился и начал регату очень хорошо. Но, когда понял, что может выиграть, может получить медаль, вдруг растерял всю свою свободу и две последние гонки начисто проиграл.

Вот тебе и психологический настрой.

Домой вернулся совершенно больным и разбитым. Четыре дня пытался домашними средствами привести себя в порядок, но ничего не получалось: не спал, все время болела голова. Пришлось лечь в диспансер. Провел там пять дней, а на шестой буквально сбежал, давши расписку, что за последствия отвечаю сам. Мне необходимо было быть в Одессе, куда прибывал из Неаполя мой “Финн”. В Одессе узнал, что десятого октября лететь в Мексику на предолимпийскую неделю. Значит, в запасе 20 дней.

Выписываю себе в дневник наиболее необходимые слова и выражения. Хотя мой английский уже вполне пригоден для разговора да и читаю по-английски прилично, но все-таки испанский не помешает. “Добрый день” – “Буэнос диас”. Дальше идут: “пожалуйста”, “спасибо”, “до свидания”, “до завтра”, “рыба”, “хлеб”, “сок”, названия разных фруктов. Но, конечно, не только в этом заключалась подготовка к предолимпийской неделе. Запасался фотопленкой. Готовился не выигрывать, а изучать акваторию, местные условия. И всеми силами старался привести себя в порядок, чтобы снова не расклеиться. Кажется, удалось.

Вся литература утверждала, что в Акапулько, где дистанция разбита в открытом океане, тихие ветры. Знал еще, что там жарко. Вот и все.

Но весь сезон пытался показать, что тихий ветер – это мой ветер. И вот теперь подводил итог. На Спартакиаде выиграл четыре гонки в тихий ветер. В Ханко при спокойной погоде финишировал первым и вторым. Ничего.

За день до вылета вся группа, которая должна была принять участие в предолимпийских соревнованиях в Мексике, собралась в Москве. Мы все встретились в Комитете по физкультуре и спорту. С интересом выслушали рассказ о стране. Конечно, очень поверхностный и короткий. В основном это были данные о площади, о населении. Немножко истории, политической обстановки сегодня.

И вот Ту-104. Маршрут на Африку, Алжир, Кубу. Я сижу в одном ряду с Жаботинским и Турищевой. Такие разные и такие похожие по предстартовому настроению. И все же у каждого свои мысли. Разговаривать особенно никому не хочется, хотя полет длится много часов.

На Кубе пересадка на Ил-18. Страшная духота. По-моему, еще никогда не было такой жары. Сел в последний салон. Рядом было еще место. Позвали Леню Жаботинского. И буквально через минуту прибежал пилот и попросил его перейти поближе к центру – нарушился баланс, нужно облегчить хвост. Долго смеялись, подшучивали над Леней, что он чуть было не вызвал авиакатастрофу.

Первое впечатление от Мексики ошеломляющее. Солнце, музыка, песни. Два дня, проведенные вместе со всей делегацией, пролетели будто в едином порыве света, в едином вихре какого-то радостного, не прекращающегося движения.

А потом Михаил Хоменков, Вячеслав Гаврилин и я машиной отправились в Акапулько... Загадочное, экзотическое Акапулько. Дорогой Слава рассказывал мне об этом модном, фешенебельном курорте. Он провел в Мексике много времени и теперь щедро делился со мной своими наблюдениями, знаниями. И от него я узнавал то, чего не было в прочитанных перед отъездом книгах. Видно, журналистам действительно дано видеть то, что заметит не каждый.

Мы недолго пробыли вместе. Попутчики подождали, пока я устроился в отеле “Колетта”, сходили вместе со мной в яхт-клуб и уехали. Почти на целый месяц я остался один, без соотечественников.

Рядом с яхт-клубом шло строительство пирсов. Возводились легкие, невесомые строения, которые, по сути, прежде всего должны были укрывать от палящего солнца. Правда, в случае тропического ливня они тоже надежно спасали, как потом мы смогли убедиться. Все это в роще кокосовых пальм, в тени от которых стояли столы для обмера парусов. Очень скоро мы, “финнисты”, овладели “техникой” сшибания кокосовых орехов мачтами своих яхт. А потом и спортсмены из других экипажей стали одалживать у нас “орудия производства”.

Чудесная природная гавань так и манила выйти под парусом. И насколько хватал глаз, виднелись яхты, катера.

Температура воды в океане не опускалась ниже тридцати градусов. Можно было целый день просидеть в ней, купаясь, плавая, охотясь с подводным ружьем. Не обходилось и без курьезов. Кто-то из спортсменов наступил на морского ежа. Пришлось бедняге отправиться в больницу. Вместо белого паруса над головой у него был потолок больничной палаты.

И все-таки оторваться от океана трудно. Он привораживал и днем и ночью. В гостиницах на окнах стекол не было. Через натянутые сегки круглые сутки доносился шум океана. С ним засыпали. С ним просыпались. Если хотелось спрятаться от жары, шли в гостиницу. Там же, в “Колетте”. был бассейн с океанской водой. Бассейном каждый день заканчивалась утренняя зарядка, но охлаждения не приносил и он.

Несколько дней над Акапулько бушевали грозы. Сверкали молнии, гремел гром, шелестели ливни. Все словно усилено как минимум  десять раз по сравнению с привычным.

Яхт-клуб огорожен забором. И из-за забора целыми днями выглядывали лохматые темные мальчишечьи головенки, сверкали жгуче черные глаза девчонок. Они с завистью глядели на яхты (каждый в этом городе втайне мечтает стать яхтсменом), на нас и на ребятишек, которые нам помогали. Дело в том, что к каждому экипажу был приставлен юный помощник. Мне достался тоже.

В один из первых дней, когда я возился возле “Финна”, ко мне подошел мальчонка лет девяти-десяти. Важно, по-взрослому, отрекомендовался: Дуглас Слоне. Вот так мы познакомились. И вскоре парнишка стал просто незаменим. Он все понимал не то что с полуслова, с полувзгляда. И тут же бросался исполнять. Дуглас был и переводчиком, потому что говорил и по-английски, и по-французски, и, естественно, по-испански. Ревниво следил за тем, чтобы другие ребята не подходили к лодке: я сам справлюсь. “Нам никто не нужен?” – полуспрашивал, полуутверждал он в первые дни.

Отец Дугласа был членом оргкомитета по проведению олимпийской регаты. Он хотел, чтобы сын увлекся парусом, поэтому был очень рад нашей дружбе. А. мы и в самом деле подружились. Не раз по вечерам Дуглас затаскивал меня к себе домой. Это было очень приятно, потому что именно по вечерам становилось тоскливо. Сидишь в комнате. Надоедливо гудит вентилятор. Конечно, свободного времени почти не было – изучал течения, ветры, анализировал дневные впечатления, сопоставлял их с предыдущими. И все же попасть в дружную семейную обстановку приятно.

А днем – днем скучать было некогда. Почти все гонщики приехали в Акапулько со своими яхтами: и американцы, и бразильцы, и аргентинцы. Эльвстрем тоже -привез свой “Финн”. Я же приехал без лодки. Президент Мексиканской федерации класса “Финн” господин Беккер предоставил мне свое судно. Это, конечно, было почетно. Но я не знал, с какой стороны к нему приступиться, чтобы сделать его пригодным к гонкам. Парус привез с собой. Мачту мне дал американец Шумекер. Вот так – с миру по нитке – и набралась мне вооруженная яхта.

Начались тренировочные гонки. Иногда уходил в океан один. Стоило чуть удалиться от берега, как к яхте тут же пристраивались дельфины. Они прыгали вокруг, то обгоняли лодку, то отставали, будто предлагали: поиграй с нами. И сразу становилось веселей. В первый раз я было испугался – не повредили бы лодку. Но вспомнил все, что читал об этих удивительных созданиях, об их дружелюбии, успокоился. Кстати, перед Акапулько, не помню уж в каком журнале, читал о том, что в Мексике, мол, яхтсменов ожидает борьба с акулами. Нужно позаботиться о том, чтобы опрокинувшийся гонщик не был съеден океанским хищником. И даже предлагались проекты каких-то проволочных ограждений.

Не знаю, где автор той заметки видел акулу, пожирающую яхтсмена. Нам свидетелями, а тем более участниками такой сцены стать не привелось. А вот дельфинов видели ежедневно. И потом, когда начались соревнования, они кружили по дистанции, но ни разу никому не помешали.

Соревнования проходили в основном при тихом ветре. Значит, прогнозы оправдываются. Значит, и дальше надо худеть, чтобы максимально облегчить яхту.

Оправдались и предостережения о том, что условия гонок невероятно тяжелы. Действительно, на следующий после ветреного день долго сохраняется зыбь. А поверх нее образуются новые ветровые волны. Ход их определить трудно – мешает яркое солнце и слабый ветер. И лишь когда яхта попадает на волны, улавливаешь их характер.

Сложность представляет и удаленность дистанции от берега. Почти час добирались до нее на буксире за катером. Гонка еще не началась, а уже чувствуешь себя усталым.

Лучше всех провел регату Пауль Эльвстрем. К этому времени я уже разговаривал по-английски и теперь не замолкал стыдливо, когда датчанин обращался ко мне. За эти годы успел окончить курсы английского языка, да и практика возросла.

Интересно было познакомиться с американцем Питером Барретом, который незадолго перед тем написал труд по теории парусов.

Все встречи и разговоры обычно проходили по вечерам. Нередко усаживались у самой кромки воды. Рядом стояли поднятые из воды яхты. “Летучие голландцы”, казалось, вот-вот снимутся с места, Из-за тихого ветра гонщики даже не опускали на них парусов. От этого обстановка – берег, наползающие на него волны, прозрачный вечерний свет, четкие силуэты мачт – представлялась нереальной. Но потом кто-нибудь не выдерживал, вскакивал и бросался в воду. И начиналась веселая кутерьма дурачащихся, уставших за день мужчин.

В свободные дни ходили на бой быков. Но на меня он большого впечатления не произвел. Я выступал неудачно, поэтому все мысли были заняты гонками. Лодка, конечно, было старой и неважной, но я искал, в чем же виноват сам.

В последней гонке едва дошел до финиша – шверт слетел с проржавевшего болта. Вот здесь-то и могли бы оказаться кстати акулы и проволочные заграждения. Но все-таки удержал лодку, не опрокинулся. И, проклиная высокую честь, в результате которой я был удостоен такого “Финна”, в последний раз вытащил свое суденышко на берег.

Предолимпийские соревнования окончились, а вместе с ними и последний предолимпийский сезон.

До свидания, Акапулько. Как-то мы с тобой простимся через год?

Когда мы расставались, Дуглас успокаивал: на следующий год будет лучше. На следующий год мы им всем покажем.

Говорят, устами младенцев глаголет истина. Если бы так.

АКАПУЛЬКО-1968

Мы летим вместе с ночью. Кажется, ей не будет конца. Вот уже почти двенадцать часов подряд ночь, ночь, ночь. И все же время торопится, спешит вырваться из объятий темноты, чтобы разом бросить самолет в раскаленное небо Гаваны.

Еще утром была Красная площадь. Торжественная в своей предрассветной тишине. Перечеркнутая узкими косыми тенями. Замер почетный караул у Мавзолея. И сердце тоже замерло, остановилось на мгновение.

Сколько раз бывал здесь, проходил мимо. Но почему никогда не было этого щемящего чувства, граничащего с экзальтированной восторженностью? Почему пустынная площадь утром 21 сентября вдруг стала воплощением всего самого дорогого в жизни? Видно, в каждом из нас живет тщательно спрятанное до поры до времени чувство кровной привязанности вот к этой частице Родины. И может быть, именно поэтому в самые ответственные моменты жизни тянет прийти сюда, постоять молча, безмолвно поговорить с самим собой.

Мы пришли сюда все вместе, всей командой. Пришли после всех официальных собраний, на которых обещали достойно защитить спортивную честь страны. Но только здесь, на утренней Красной площади, стало особенно ощутимым, что скрывалось за теми обещаниями. Слова приобрели особый вес и смысл. Они перестали быть просто словами. Это была наша клятва как можно достойнее представить Родину на олимпийском ристалище.

Самолет летит. И с ним на крыльях летит ночь. Далеко внизу осталась Африка. Теперь под нами океан. Но он так же далек, как все, что было до этого Дня. Даже то, что произошло вчера. Теперь, после утренней встречи с Красной площадью, все распределилось на “до” и “после”.

“До” была жизнь, окончившаяся сегодня в 14 часов 15 минут, когда в Шереметьево взревели турбины самолета и Ту-114 взял курс на Мексику. На XIX Олимпийские игры. Об этом дне мечтал долгие годы, с того самого первого лета, когда услышал голос ветра в парусе. К этому стремился и шел так долго. Так долго, что временами думал: дойду ли?

Весь 1968-й был уверен, что, кроме меня, нет претендента на выступление на Олимпиаде на “Финне”. И все же чего не бывает? На этот раз никаких неожиданностей. Хотя и на “Золотом кубке” в Англии, и на первенстве Европы в Медемблике выступил не очень удачно, но все-таки в Мексику лечу я. Больше некому. Возможно, именно поэтому же проигрываю международные регаты: дома слишком легко побеждаю.

Целый год отрабатывал старты. Думал только о стартах. И именно старты были ужасными. Особенно у нижнего знака – сразу давал фору основным соперникам. А потом поди догони, если лодки у всех приблизительно одинаковы, да и мастерства хватает у каждого. Тот, кто выиграл старт, как правило, наполовину уже победил.

Хорошо стартовать гребцам. До последней секунды держат их лодки за “хвосты”, а потом мчится каждый по своей дорожке. А здесь никакой определенной линии, огромный створ. Но как бы огромен он ни был, в нем всегда тесно: все стремятся начать гонку из самого выгодного положения. Стартовать на грани риска – вот что нужно для победы. А эта грань состоит из массы составных частей – чувства створа, времени, правильного выбора места. И над этим работал изо дня в день, определив задачи на каждую тренировку. Отрабатывал умение выбрать место с учетом дрейфа, умение сдрейфовать в нужное место за определенное время. Старт с места. Старт с максимальным ходом. Спурт со старта... И для каждого из этих заданий своя специальная техника, свой выбор упражнений.

И все это – “до”...

Мы мчимся вслед за ночью, а за нами вдогонку мчится рассвет. И когда, наконец, на крыльях вспыхнуло солнце, началось долгое, долгое утро.

Гавана окутывает духотой. Все три часа, проведенные в городе, трудно дышать. Духота буквально забивает горло, просачивается через глаза, уши в голову, наполняя ее ужасной тяжестью.

И снова полет. Только уже не на Ту, а на Ил-18. Еще три часа над облаками, а потом несется прямо нам навстречу шумный, яркий Мехико, наполненный музыкой, цветами. Перед автобусом, который везет нас в олимпийскую деревню, пристроилась целая процессия. У некоторых какие-то странные нашивки. Решили, что это официальные служители. Но и они вместе со всеми остались за воротами деревни: не помогли и хитро придуманные знаки отличия. Посторонним вход воспрещен.

В деревне толчея. Так много народу, что все время неловко себя чувствуешь – так и хочется вырваться на простор. Но в Акапулько отправимся только двадцать третьего. Значит, целый день в Мехико. Спать ложусь в восемь вечера, предварительно взвесившись – 89 килограммов с половиной. Это после года строжайшей диеты. Многовато. И, наверно, от горьких мыслей по поводу лишних килограммов да еще от беспокойного сна теряю к утру полторы тысячи граммов.

Год назад я ехал в Акапулько машиной. Но тогда нас было мало. А теперь целая команда. И 500 километров на юг преодолеваем в автобусе – красивом, двухэтажном. Сразу по выезде из Мехико пытались раскрыть окна, но водитель остановил: если хотите прохлады, сидите с закрытыми. И правда, над дорогой просто висит жара. Ее даже, кажется, видно и можно потрогать руками.

Автобус быстро мчится по обновленной автостраде. Год назад здесь как раз шли дорожные работы. А теперь ровная, прямая стрела прорезала страну к океану.

24 сентября разместились в гостинице “Колетта”. Снова, как и год назад, “Колетта”. Только теперь уже рядом друзья. В одной комнате со мной живет Тимир Пинегин. Сразу расположились как дома, основательно – нам здесь предстоит пробыть почти месяц. Пристроил на столике свой проигрыватель, разложил пластинки. Ну все, очередная гостиница обжита.

В яхт-клубе меня уже ожидал Дуглас. Вид у него был взъерошенный и озабоченный. Оказывается, ему по распределению достался в “подшефные” другой спортсмен. А я девчонке. И вот теперь он развернул бурную деятельность по обмену. С трудом мог разобраться, кто с кем меняется. Понял только, что Дуглас все равно будет со мной. Не знаю, кто из нас обрадовался этому больше.

Вместе с мальчишкой пошли осматривать “Финны”. Их было приготовлено штук пятьдесят. Яхты стояли обмеренные, выстроенные словно по линеечке. Мы с Дугласом осмотрели каждую из них и решили, что не будем загадывать, которая лучше. “Обживем” любую.

Помню, в Токио Саше Чучелову очень понравился 37-й “Финн”. Каждый день проходил мимо и все мечтал получить его по жребию. Саше повезло, но вот выступил он на своем тридцать седьмом неудачно. Поэтому я и решил не загадывать: какой будет, такой и будет. У меня есть надежные помощники – Дуглас и запасной нашей команды Валентин Замотайкин. Поработаем вместе.

Когда мы приехали в Акапулько, там уже было много яхтсменов. Все хлопотали у своих яхт. И “финнисты” тоже. Хотя выступать придется на судне, доставшемся по жребию, многие привезли для тренировок свои. В том числе и Брудер. Что ж, ему легче. Привезти “Финн” в Мексику из Бразилии несколько проще, чем из Киева.

На этот раз, когда местный комитет поинтересовался, какую яхту мне предоставить, я попросил что-нибудь попроще, не из эллинга президента федерации. И вот в первый же день выхожу на дистанцию. Ветер западный, с отходом к югу. Чтобы определить действие течения, смастерил поплавки из консервных банок и пенопласта.

Вечером в дневнике подробно записал всю тренировку, сделал зарисовку дистанции с течениями.

На следующий день то же самое. Ветер стал еще слабее. “Финн” по волнам шел, как телега по мостовой – ухал носом так, что в голове сотрясалось. Да, не очень приятно, если учесть, что по жребию будут разыгрываться точно такие: мой из их же семьи, только сошедший с мерки. .

И снова в дневнике зарисовки, схемы.

26 сентября сразу несколько лодок отправились в тренировочную гонку. До дистанции идти целый час. Вся наша компания моментально обгорела на солнце. Синие костюмы, в которые нас вырядили дома, для Акапулько совсем не годились. Да и кеды тоже обувь не для жары. Пошли в ход другие одежды. Прежде всего панамы и... косметика: лица распухали на солнце моментально. Пришлось усиленно мазаться кремами от солнца и от ожогов.

Гонку проводили с одиннадцати до шестнадцати. Как раз– в то время, когда будут проходить олимпийские. Старались максимально приблизиться к условиям будущей борьбы. Слабый юго-западный ветер еле доходил до одного-двух баллов. Прогнозы оправдывались. И я с ужасом по утрам поглядывал на стрелку весов.

В этот день намного впереди всех был австралийский спортсмен. За ним Брудер. Оба выступали на своих яхтах. Но это, конечно, было слабым оправданием. Моя лодка шла тяжело. Да, придется сгонять вес. Определил для себя разгрузочные, фруктовые дни. Усилил зарядку. Ограничил воду, хотя и так не позволял себе лишние полстакана выпить – от жары постоянно во рту было сухо. Запасся солеными таблетками.

Жара действовала угнетающе. 27-го проснулся явно больным. Видно, прав был Эльвстрем, когда писал, что яхтсменов в Акапулько подстерегают простуды (он имел в виду европейских). Не привыкшие к такому пеклу, мы хватаем что-то холодное и... Болело горло, ломило в костях. Решил отдохнуть денек, полежать у себя в комнате. Но не выдержал и на моторном катере пошел на дистанцию, чтобы посмотреть со стороны на тренировку. С собой набрал целый кулек фруктов. Грыз их, мечтая о куске мяса, но... разгрузочный день. И снова брался за фрукты.

Наутро задул ветер. Опять судно идет тяжело, останавливается, ударяясь носом о волну.

А вечером на яхт-клуб, на нашу “Колетту” обрушился тропический ливень. Как кролики в клетке, сидели мы с Темой у затянутого сеткой окна.

Сидели и думали о своем. Сплошной стеной лил дождь. Журчание воды сливалось с гулом океана. Вот и сбылось то, к чему стремился так много лет, – я участвую в Олимпийских играх. “Важна не победа, а участие”. Что ж, вторая половина, во всяком случае, осуществилась – участвую.

Поя шум дождя хорошо думается. Одолевают воспоминания, но я гоню их. Это хорошо, что дождь. Нужно расслабиться, отдохнуть. Тема нервничает. Его “Звездник” пришел позже всех яхт. Когда другие уже выходили в океан, он оставался на берегу. Плавал и овладевал тайнами подводной охоты. Поначалу все мы вдруг увлеклись ею. А потом стало жаль рыбу – наловим, набьем, а девать ее некуда. Стали охотиться только за самыми верткими. Тоже хорошо отвлекает от всех тревожных мыслей.

Так и уснули под шум дождя. А утром за окном снова было нестерпимое солнце. И листья пальм важно помахивали огромными своими лапами. Значит, есть ветер. В тренировочной гонке финишировал третьим. Первым был Брудер.

Скорее бы пролетели эти дни. Получить бы уж яхту и начать ее готовить к регате.

Как всегда, раньше других проснулся Костя Александров, включил приемник. Из всех комнат, где жили наши ребята, начали выглядывать заспанные физиономии. Действительно, что-то сегодня Костя слишком рано нас разбудил. Как хочется еще поспать! Преодолевая лень, подымаюсь и не могу понять, отчего так трудно передвигаю ноги. Попробовал заговорить – из горла вылетели хриплые звуки, будто накануне накричался до одурения. Так и есть, простудился. Вроде и пытался даже не смотреть в сторону прохладительных напитков. А вот поди ж ты – не удержался. На каждом шагу так соблазнительно сверкают пузырьки в наполненных разноцветной жидкостью стаканах.

Провожаю ребят в яхт-клуб, а сам остаюсь в гостинице. Теперь, в тишине и одиночестве, надо всерьез проанализировать все записи в дневнике – и прошлогодние, и сделанные в последние дни. Думай, Валентин, думай: отчего ты ни разу не финишировал пока еще первым? Только ли яхта виновата? А может быть, и сам ты? Снова и снова припоминаю, как действуют приливы и отливы, как под их влиянием ведет себя лодка на дистанции, как меняют ее курс течения. Пытаюсь выработать и стратегический, и тактический планы будущих гонок, учитывая прогноз погоды на дни регаты.

Американец неплохо ходил все дни. Ему хорошо, весит килограммов семьдесят, не больше. Да и испанец совсем как мальчишка. Им нет нужды морить себя голодом: вон как наловчились сшибать мачтами кокосовые орехи. Да, а испанец еще каждый день ходит на “Финне” по пять часов. Говорят, во всяком случае, так.

Трудно усидеть в гостинице, когда все на берегу или уже на дистанции. И все же заставляю себя. Готовлю форму к гонкам. Чтобы лишнего ничего не было и чтобы не перегреться на солнце.

Потом все-таки не выдерживаю, выхожу. Сразу же ко мне бросается несколько мальчишек с сапожными щетками. Не знаю, кто больше сконфужен, они или я. У меня на ногах только резиновые вьетнамки.

Вернулся. И снова за дневники, пока не прибежал Дуглас, как всегда полный идей, новостей. Чтобы утихомирить мальчишку, пришлось включить проигрыватель. Дуглас занялся пластинками, а я снова планами будущих гонок.

Так пролетело три дня. Вокруг ничего не изменилось. Все те же тренировочные гонки, только ставшие более массовыми. Яхтсменов приехало еще больше. Четвертого октября выиграл испанец. Придется присмотреться к нему внимательнее.

Пятого заштормило. Выход запрещен. Чтобы деть куда-нибудь энергию, полдня не вылезал из бассейна, а вечером пошли смотреть прыжки со скалы Кебрада.

Акапулько жил не только Олимпиадой. Просто Олимпиада придала особый привкус всегдашним соблазнам этого фешенебельного, сверхмодного курорта. В витринах сверкали олимпийские кольца. С плакатов смеялись девушки, украшенные драгоценностями в виде олимпийских эмблем. И отель “Мирадор”, куда мы пришли, предлагал в своем меню “олимпийские” блюда. Но самым пикантным его блюдом был ночной прыжок в воду. Прыжок с сорокаметровой скалы, который и влечет сюда туристов со всего света. Говорят, когда-то здесь снималась одна из серий “Тарзана” и знаменитый Джонни Вайсмюллер не отважился прыгнуть с Кебрады. Пришлось брать дублера, местного парня.

Затаив дыхание смотрели мы, как на скале размахивал зажженными факелами прыгун. Момент – и он летит в черную бездну, сам себе освещая путь. Буквально у самой воды выпускает из рук факелы.

Нет уж, лучше бороться со штормами, лучше встречаться со шквалом, но только не такой вот прыжок навстречу смерти, лишь бы пощекотать нервы тех, кто уже всем пресытился.

Говорят, что прыжки со скалы – это тоже спорт. И часто вот эти самые прыгуны принимают участие в чемпионатах мира по прыжкам в воду и даже побеждают в них. Да, в каждом виде спорта есть риск, есть и доля опасности – большая или меньшая. Есть всплеск энергии, долго копившейся, а потом вылившейся в фейерверк рекорда. Так, например, как это было у Бимона. В спорте много общего с искусством. Успех приходит лишь тогда, когда есть вдохновение. Но обязательно в сочетании с постоянным трудом. Однако одного труда, даже самого тяжкого, мало, нужен взлет, нужно вдохновение. И тогда рождается то, ради чего существует спорт, – еще одно доказательство безграничных возможностей, которыми награжден человек от природы, и умелое использование их, не так ли? Но все это, даже риск, во имя мужества человека. А Кебрада? Какой же это спорт? Это просто тяжкий, тяжкий труд. И жалкая плата, полученная за него. И безграничная усталость, не озаренная радостью победы.

Наконец-то жеребьевка. Вот стоят они, “Финны”, все как на подбор. И все-таки все разные. Какой-то достанется?

В одной из хижин под пальмами собрались представители команд. Моя судьба в руках Игоря Николаевича Климчинского. Он опускает руку в широкую чашу, где лежат совершенно одинаковые бумажные трубочки. Вынимает одну – 26. Ну что ж, пусть будет 26. Здесь же разыгрываются мачты и паруса.