Текст книги "Времяоник"
Автор книги: Вадим Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Первые года мы сажали только картошку, ждали, когда протянут водопровод. Огурцы, помидоры, клубника засыхали на корню. Но постепенно засадили участок сливой, вишней, абрикосами, привезли из питомника яблоню и смородину. Урожай был маленький. Деревья гибли на крутом, меловом склоне. Небольшие ростки на саженцах обгрызали зайцы.
Мы с братом пополняем знания ботаники и энтомологии, находим в траве удивительных букашек, козявок, рассматриваем их. Как-то раз мы поймали тритончика, принесли домой и оставили на балконе. Но до утра его съели голуби. Брат хотел его сфотографировать, но не успел.
Отец ловил пауков-”тарантулов” и сажал их в стеклянную банку. Большая самка съедала маленьких самцов – такая у них брачная традиция. Как-то раз отец поймал где-то ежика и принес на участок, что бы он жил там и отпугивал змей. Из змей, правда, водились только ужи, благо в овраге при прокладке дороги запрудили ручеек, и образовался водоем.
Позднее маме завод дал участок побольше, на ровном месте. Земля жирная, хоть на хлеб намазывай. Там и решили строить домик.
До нового участка тоже далеко. Минут двадцать на троллейбусе до дизель-электропоезда, и на нем минут пятьдесят. Народу много. И троллейбус, и дизель приходится брать штурмом. После дороги, конечно, хочется прежде всего отдохнуть, а потом только наслаждаться воздухом, природой и собственным участком земли.
Рядом с дачей сосновый бор, и воздух, действительно, изумительный. Дышишь и не надышишься. Весной воздух звенит, поет, движется. На полянках среди нежной зеленой травы распускают ярко-желтые теплые бутоны одуванчики. Шмели вылетают из зимних укрытий, пьянеют от дивного аромата цветов. Все звенит и качается на этом воздухе под яркими лучами солнца, такого же робкого и нежного, как и природа этих мест.
Ради познаний и наблюдений за природой стоит преодолевать расстояние до нашего участка. Домик, который хотят построить родители, будет долго оставаться в зародышевом состоянии. Кое-как залитый фундамент простоит пять лет. Проблема со стройматериалами. Денег нет. Но жизнь течет, мы трудимся на участке, ходим в лес за ягодой. Пробовали рыбачить. Рыбы здесь мало и, говорят, она больная, разве кошке скормить. Здесь пытались сделать городское море, соорудили плотину, затопили землю, а лес почему-то остался гнить. И чего людям не хватило?
Все-таки жить дачными заботами скучно.
Глава 3
1
Неудовлетворенность жизнью, собой, страстное желание деятельности, огромное напряжение умственных, душевных сил, – и невозможность найти выход делали мое поведение странным для окружающих. Я задумывался над сложностями своего характера, но изменить ничего не мог.
* * *
Уроки истории наш класс не любил.
Перед уроком Костя засунул в дверной замок спичку. Случалось такое и раньше, но чаще засовывали маленькую соринку, чтобы преподаватель провозился с замком минут пять.
Историчка, она же наша классная руководительница, Эмилия Леоновна отпереть замок не смогла. Усилия учеников тоже не привели к успеху. Позвали завхоза, и он, обстоятельно поковыряв замок, через пять минут открыл дверь.
Наш завхоз сам по себе – личность неординарная, а вдвоем с Эмилией Леоновной это – “что-то с чем-то”. Не пытаться найти виноватого они не могли.
– Так, – сказал завхоз, заходя в класс, – Все портфели на парты и выкладывайте содержимое.
– Зачем?! – вскинулся класс.
– Будем искать спички, одной из которых забили дверной замок, – серьезно сказал завхоз.
Как будто на полу валялось мало мусора, пригодного для порчи замка. Но взрослым требовалось разрядить эмоции.
Поиск увенчался неожиданной находкой. Денис принес в школу спичечный коробок, набитый серой. Из-под крышки торчал импровизированный запал. Денис собирался взорвать шутиху после школы, а тут такой конфуз. И спрятать не удалось.
– Что это? – спросила Эмилия Леоновна.
– Бомбочки… – тихо ответил Денис.
– Пойдем к директору, – сказал завхоз, забыв про замок и спички.
Они ушли: окрыленный удачей завхоз и понурый Денис.
– Ну, знаете… это уже ни в какие границы не лезет, – сказала Эмилия Леоновна.– вам, наверне, моча в голову ударила! Что мы теперь будем делать?
– Почему бы не начать урок? – нашелся я.
– Вы думаете, я могу сейчас думать об уроке?
– Может быть, вам найти другую работу, поспокойнее, зачем так убиваться? – я опять не сумел сдержаться. Да еще встал зачем-то.
Сосед по парте, Сергей, потянул меня за рукав, заставляя сесть. Некоторое время Эмилия Леоновна молчала, словно не находя нужных слов.
– Откройте учебники, сейчас выясним, кто из вас не готов к уроку.
Тут пришли директор Валентин Николаевич с Денисом. Денис плакал.
– Я думаю, это нешуточное ЧП, такого у нас еще не было, – говорил директор, – принести в школу бомбы, это слишком серьезно, будем на педсовете ставить вопрос об исключении из школы. Но сначала надо выслушать мнение классного коллектива. Как, вы считаете, нам следует его наказать?
Денис с ужасом прислушивался. Он верил каждому слову. Смотреть на него было невыносимо жалко.
– Ну что, у кого-нибудь есть предложения? Давайте обсудим.
Все молчали. Мне захотелось прекратить это действо. Мало того, что они залезли в мой портфель, нарушив тем неприкосновенность моей личной жизни и собственности. А теперь заставляют быть свидетелем подобных сцен.
– Я хочу сказать, – начал я, поднимаясь.
– Сядь, – потянул меня за руку Сергей.
– Я думаю, мы не можем оставить без наказания столь вопиющее преступление, – я сделал небольшую паузу. – Предлагаю его расстрелять.
– Но мы не можем его расстрелять, – растеряно сказала Эмилия Леоновна.
– Тогда повесить.
– Это несерьезно, – пытался спасти положение директор.
– Куда уж серьезнее? – настаивал я.
– Ладно, потом поговорим, иди, садись, – сказал Валентин Николаевич Денису. – Продолжайте занятия.
До конца урока оставалось десять минут. Вот такая история на уроке истории.
К счастью, в шестом классе у нас сменилась классная руководительница. Теперь ей стала Лариса Николаевна, учительница химии.
* * *
В то время от школьников требовалось ходить в форме, носить короткую прическу. Особо скверным поступком считалось рассказывание анекдотов. Запрещалось слушать иностранные песни. Мол, школьники не понимают слов, а в песнях может содержаться крамола на советский строй. На одном из уроков директор привел пример, строчку из песни: “Фак ин ю эс-эс-а”. То ли так ему послышалось битловские “Back in USSR”. Может, и специально придумал.
* * *
У моего друга, одноклассника, была безнадежно больна сестра, не могла ходить. В младенчестве врачи неправильно сделали укол, и она обезножела. Я хотел ей помочь. Я обращался мыслями-молитвами к Христу. Я просил чуда. Ничего не получилось.
Я не мог не искать причин такой несправедливости. У меня возникла гипотеза, или скорее, подозрение, что за чудесами совершенными Иисусом Христом, стоит воля человечества. Только оно было в них заинтересовано.
Чтобы повторить такие чудеса надо сконцентрировать на себе внимание миллиардов людей. Тогда можно будет направить их волю по нужному адресу. Задача практически невыполнимая.
Я стал скептичски относиться к целительству. Людям свойственно выздоравливать даже при самых безнадежных болезнях, а целители порой лишь делают вид, что имеют к этому отношение.
* * *
Я остро чувствовал ложь, царящую в нашем государстве. Увлечение населения иностранными вещами-шмотками и неумение создавать свое, отечественное. Бюрократические препятствия всему новому. Разговоры о привилегиях номенклатуры. Притеснения Сахарова. Атеистическая, а по сути антитеистическая, пропаганда. Показной интернационализм и национализм в республиках. Гегемония пролетариата и пьянство, воровство на заводах. Низкая зарплата моих родителей – инженеров. Отец говорил, что не сделал карьеру, потому, что не вступил в партию. Не мог из-за этого выехать за границу на заработки. Те, кому это удавалось, хорошо обеспечивали свою жизнь в Союзе. И непонятно было, почему у нас в стране на строительстве важных объектов работали турки, болгары, венгры. Им и платили прилично, а своим рабочим меньше.
Наблюдая рост недовольства народа и вялость, апатичность защитников коммунизма, я видел, что грядут перемены. Но одного недовольства недостаточно, чтобы получилось что-то хорошее.
Иногда у меня были слабые попытки протеста, может, просто самоутверждения.
Запомнилась смерть Брежнева. За три дня до того был парад. Брежнев был уже никакой. На трибуне его поддерживали с обеих сторон под руки. Говорили, что ему поставили сердечный клапан.
На урок пришел директор.
– Сейчас в стране и всем мире напряженная обстановка. Ходят слухи о болезни Брежнева. Вы понимаете, что всегда есть силы, которые желают обострить ситуацию и идут на различные провокации. Я зашел к вам, чтобы обсудить, если есть, возникшие вопросы.
Вопросов ни у кого не было. А меня так и подмывало:
– А почему Леонид Ильич не уйдет на пенсию?
– Как?
– Ну, как все люди уходят. Возраст у него вроде бы пенсионный. Или по состоянию здоровья.
– У него нормальное здоровье, – поспешно ответил Валентин Николаевич.
– Говорят, ему сердечный клапан вшили.
– Это, возможно, провокация. О таких вещах не следует говорить.
– Вот такие у вас методы дискуссии, – иронично сказал я.
– Тем не менее, об этом можно будет поставить вопрос на комсомольском собрании, – строго сказал директор.
– Не успеете.
– Это надо обсудить.
– Не занимайте наше время пустяками. Нам к контрольной надо готовиться.
Не знаю, возможно, мне хотелось скандальчика, могущего оставить свой след, пусть негативный, в моей биографии, но директор, несмотря на заполитизированность, был добродушный человек, и дальше этой беседы дело не пошло.
В другой раз, уже после смерти Черненко, я, опять на уроке, рассказал директору анекдот: “В политбюро звонят и спрашивают: ”Вам генсеки нужны? – Вы что, дурак? – Да, дурак, старый и больной”.
Мне и это сошло с рук. Директор сам был не в восторге от маразма, происходящего вокруг.
Конечно, нехорошо смеяться над старостью, но геронтократия мертвила весь уклад политической жизни в стране.
* * *
Борис закончил школу и поступил в Харьковский университет на физический факультет. Теперь он каждую неделю уезжал в Харьков.
Я тоже стал задумываться о будущей профессии. Меня привлекали физика, химия, медицина. Медициной интересовался для сохранения здоровья. Для независимости от врачей. Я догадывался, что здравоохранение у нас скоро будет переживать не лучшие времена.
Не хотелось ограничиваться знанием в какой-то одной области, а заниматься всем интересным сразу уже не доставало времени. Но большей частью я учился “чему-нибудь и как-нибудь”.
Порой со мной происходили странные истории. Запомнился один урок географии.
Почему-то мне хочется спать, или кажется, что хочется спать. Я опускаю голову на парту, закрываю глаза.
Урок проводит директор. Он требует внимания.
– Я вынужден поставить тебе двойку, – говорит Валентин Николаевич.
– Ставьте, – отвечаю я, испытывая ощущение ненужности, суетности происходящего.
– И даже не одну.
Я хочу только отдохнуть, и мне смешно, что пугают двойками.
Директор рассказывает об экономичных способах размещения заводов.
Я собираю учебники, встаю и иду к дверям. Чувствую, что сейчас возникнет конфликт.
– Извините, мне срочно надо уйти.
– Я не могу этого позволить.
– Я не прошу разрешения, я лишь извиняюсь, что вынужден уйти.
– А мне что делать?
– Продолжать урок.
Я выхожу из класса, спускаюсь по лестнице. Валентин Николаевич идет за мной.
– Я не могу этого так оставить.
– Не обращайте внимания. Я, кажется, заболел, у меня поднялась температура.
– Надо сходить к врачу.
– Наверное, я так и сделаю.
Я ухожу, сам не понимая зачем.
Внутри меня копилось напряжение. В конце дня я попытался рассказать классной руководительнице Ларисе Николаевне, что происходит.
Я говорил про возможность предвидения будущего, о потоках негативной информации, идущей ко мне. Я рассказываю о будущем кризисе в стране, о необходимости что-то предпринять. О том, что я не только не смогу ничего изменить, но и сам попаду в водоворот событий и буду сильно потрепан. Я говорю о новой войне на Кавказе, такой же нелепой, как и Афганская.
Меня упрекают в отсутствии патриотизма, но я чувствую облегчение. Мне неважно, как это будет воспринято. Я хочу забыть об этом, не думать, и это легко удается. Домой я иду почти счастливый.
* * *
В восьмом классе я узнал, что Танин класс расформировывают, и в девятый она переходит к нам. Любовь вспыхнула с новой силой, принеся с собой одни мучения. Я по-прежнему любил еще и Наташу.
О чем я, Боже мой, о чем?
Душа горит страстей огнем.
Хочу любить. Кого – не знаю.
И чувствую, что все теряю.
Скоро я понял, что люблю Татьяну, не теперешней, а той, какой она была когда-то.
На новогоднем вечере я сделал Наташе предложение выйти за меня замуж.
Живу я, жизнь не замечая,
Ни счастья, ни беды не зная,
Живу, как будто бы во сне.
А я хочу гореть в огне.
Хочу всю жизнь страданьем мерить,
Хочу всю жизнь любить и верить,
Что есть цель жизни на земле,
Что, может быть, она в тебе.
А она сказала, что надо подождать, закончить институт.
Тяжело думать, что твоя любовь никому не нужна. Хотя, конечно, высшее образование необходимо. Мне хотелось быть сильным, иметь возможность обеспечить семью. По другому я не мог.
Я страдал, мучился, не знал, что делать. Девятый класс я хотел сдать экстерном. Правда, учился я неважно и совсем не готовился, да и успеха не ждал, затеял все это больше для развлечения или для пополнения жизненного опыта. Мне нравилось узнавать людей, создавая неожиданные ситуации. Как иначе я бы мог узнать степень бюрократизации школы – экзамены раньше времени – не положено. А ведь я знал, что совсем скоро все изменится.
Меня не вдохновляло будущее, я видел, что у меня там не все хорошо. Предоткрывавшееся мне будущее доводило меня до отчаяния и, скорее, мешало мне, нежели побуждало к работе. Я гнал от себя мрачные мысли, в них было что-то белезненно-нездоровое. Какая-то обида.
Конечно, что за жизнь без трудностей? Так не интересно, но отчего-то грустно.
* * *
Я писал сразу две фантастические повести. Одну об управлении временем и вторую – о черных дырах во вселенной.
Героем обеих был мыслитель. Я буквально жил другой жизнью, как актер, играющий роль. Это "проживание" приносило с собой поток энергии, эмоциональную встряску, меняло мировоззрение и характер.
Обнаружив неразгаданную человечеством возможность передачи информации из будущего в настоящее, я чувствовал себя вправе играть в такие игры.
Если бы все так развлекались – человечество поумнело бы. Люди стали бы самостоятельнее во мнениях и суждениях.
Повесть о времени после долгих размышлений превратилась в рассказ:
“История, которую я собираюсь рассказать, необычна, и многое в ней мне самому осталось непонятным.
Начало событий можно было бы отнести к середине XXII века, хотя я не вполне уверен, что это происходило во время нашей цивилизации.
С этим человеком я познакомился случайно. Раньше он был каким-то ученым. Представился Архивариусом. Не знаю, было ли это только имя или нечто большее. Он снял с меня копию и затащил ее в свое пространство. Я же осознал это не сразу, а лишь некоторое время спустя. Мое новое положение отличалось множеством преимуществ: во-первых, я мог жить несколько миллионов лет, во-вторых, я не ощущал силы тяжести и, наконец, совершенно незачем было спать. Да и сам я был совсем не тем, что представлял собой на земле. Что именно я теперь собой представлял, я объяснять не буду по причинам, о которых упомяну в другой раз.
Архивариусу нужен был собеседник, хотелось высказать восторг открытия и просто поговорить. Архивариус был из будущего. Он открыл способ путешествия во времени и отправился в прошлое, прихватив по дороге меня. Ему пришлось похищать меня. Мне он сказал, что в будущем меня ждала гибель. Дела мои к тому времени были настолько запутаны, что я вполне ему поверил.
Архивариус был разговорчив. Рассказывал об открытии. По-моему, просто о машине времени.
Я никак не могу понять, как это стало возможным. О машинах времени я читал только фантастику, а там ставится столько парадоксов, что я просто ума не приложу, как их удалось разрешить. По крайней мере, они кажутся очень убедительными.
Мы в нашем пространстве живем в обычном течении времени, в то время, как все во вселенной движется в обратном направлении. Скажем, взорвалась звезда. Включаем время – и звезда снова собралась.
Архивариус, оказывается, больше всего боялся за мозг человека, вдруг он приспособится жить и при обратном ходе времени, но нет, все нормально, идеи убывают. Сейчас весь мир движется в прошлое и скорость постоянно нарастает.
Я наблюдал мир на огромном экране. Я рассматривал землю с орбиты, затем спустился ниже и облетел ее, приближаясь все ниже и ниже. Было заметно какое-то странное свечение, но сам я это объяснил оптическими эффектами.
Казалось, все было как всегда. Волны океанов, как обычно, омывали берега, по улицам городов двигался транспорт. Лишь приглядевшись, я заметил, что машины и люди двигались задом наперед. Я стал наблюдать за ними. Было очень занятно смотреть как люди что-то отрыгивали, пережевывали и, как фокусники, доставали кусочки еды, и как эти кусочки складывались в единое целое.
Чувствовался какой-то глубокий философский смысл в том как люди шли на кладбища, разрывали могилы и несли гробы домой. Там они оплакивали покойников, и они оживали, молодели, уменьшались в размерах и…
Человечество двигалось к исходной точке. Люди разбирали дома, стирали написанные книги и картины. Я прослушал несколько симфоний, и некоторые из них были не лишены мелодичности и смысла. Я подумал, что таким образом нетрудно увеличить музыкальный запас человечества в два раза.
Постепенно исчезали целые города. Но иногда возникали новые и тоже исчезали. Самое удивительное было в том, что действия людей казались очень осмысленными, казалось, что они делают все по своему собственному желанию.
Постепенно скорость движения увеличилась и стало трудно наблюдать за происходящим.
Через какой-то промежуток времени мы прибыли и опять развернулись во времени. Мы очутились во времени возникновения Солнечной системы и постепенно наблюдали за развитием событий.
Все это меня почти не интересовало. Меня удивлял тот интерес, с которым Архивариус наблюдал за развитием земли, за возникновением жизни. Меня удивляло, почему он затащил к себе именно меня? Мне было скучно. Лишь немного стало интереснее, когда появились крупные животные и, наконец, человек.
Рассказывать о человечестве очень трудно. Каким образом передать все самое важное и, вместе с тем, не сподобиться исторической энциклопедии? Да и что считать самым важным?
Судьба человечества постепенно овладела нашими мыслями. Вместе с человечеством мы выстрадали его историю. О сострадании надо сказать особенно. Вся история человечества пропитана страданиями, как тело пропитано водой. На долю каждого человека обязательно выпадали страдания и как хорошо, что люди лучше помнят о счастливых днях. Да и век людской не настолько длинный, чтобы чаша терпения успевала переполниться. Мы были лишены этих двух преимуществ, мы видели все и все помнили. Как ни пытались мы представить муки людей как двигатель прогресса, порой страдания людские оставляли глубокую рану и в наших душах.
Порой нестерпимо хотелось вмешаться в ход событий и изменить его. Но тогда пришлось бы постоянно опекать человечество.
Постепенно мы начали собирать лучших представителей человечества к себе. Со временем набралась приличная толпа.
Наконец, мы стали приближаться к моему родному времени. Оказалось, мы его все-таки немного изменили.
Я к этому времени успел соскучиться по обычной человеческой жизни и попросил высадить меня в более или менее пригодном для жизни времени и месте.
Это, конечно, можно расценить как самоубийство. Как знать? Но я просто не мог так жить дальше.
Не знаю, сколько я еще проживу? Лет тридцать-сорок? Не все ли равно? Прожить простую человеческую жизнь гораздо интереснее, чем мотаться по времени. А потом, как знать… Быть может, есть Бог. Не такой, как Архивариус.”
Работа над повестями помогала мне справиться с потоками негативной информации из будущего. Я предполагал, что период моего становления окажется нелегким. Возможно, убедить людей в зависимости прошлого от будущего у меня не получится, раз они до сих пор еще не убедились в том сами. Но это была жизненная, сложная, жестокая и реальная задача, а не величественная перспектива беспрепятственного осуществления в действительности философских теорий.
Я считал, что для правильного развития мозга мне нужны: уверенность в себе, тренинг души и разума и полнота жизни, которые сформируют характер, способный преодолевать жизненные препятствия. И я, как говорится, оттягивался на полную катушку.
* * *
Что такое интеллект? Мы пользуемся словами, значение которых до конца не понимаем. Понятиями, пришедшими из будущего, смысл которых еще предстоит раскрыть.
Я заинтересовался проблемой искусственного интеллекта. Как человек мыслит? Каковы способы обработки информации? Логика, лингвистика, информатика, кибернетика…
Наиболее общие законы развития человека – да и вселенной – можно наблюдать и в работе компьютера.
Например, важнейшее понятие теории алгоритмов – рекурсия (возвращение к началу программы). И в жизни идет поток информации из будущего к прошлому, делая возможным маловероятное.
Во всем этом есть своя поэтика. Было интересно: не уступит ли человечество искусственному интеллекту мироздание. Или, наигравшись с микросхемами, потеряет к ним интерес?
* * *
Мои интересы были совершенно незаметны для окружающих. На происходящее вокруг я смотрел с безразличием. Школьные собрания были просто досадным недоразумением. Какие-то сборы, линейки, субботники, политчасы.
Как-то раз записал в дневник происшествия одного скучного дня.
"Проснулся в семь часов, слушал юмористическую радиопередачу. Все время думал о Тане, но придя в школу узнал, что она болеет. Настроение упало. Первого урока не было, и все пошли в спортивный зал. Я болтал о пустяках с Денисом и Игорем, не любившими физкультуру.
Следующим уроком была физика. Вела пожилая учительница, и хоть я плохо отвечал на вопрос, она не стала ставить оценку: "В счет старых заслуг". Обещала спросить на другой день.
Хорошо, когда учителя добрые и умные. Наша учительница на уроках много говорит о необходимости интенсификации процесса обучения, но обычно все болтает и болтает. Часто вспоминает, что когда-то поменяла свою девичью фамилию на неблагозвучную фамилию мужа. Слишком часто, чтобы это было случайностью, наверное, ссорятся.
Химия, информатика, литература прошли быстро. Было интересно.
Сегодня я с Денисом дежурю. В классе еще урок, и мы зашли в лаборантскую. Денису надо бихромат калия. Лариса Николаевна шутя говорит, что Денис берет себе много химикатов. Но лаборантка насыпает реактив в кулек.
В лаборатории холодно, я говорю Ларисе Николаевне, что у меня руки ледяные и зуб на зуб не попадает.
– Держись от меня подальше, чтобы не заразить, – шутит Лариса Николаевна.
– Я, кстати, хотел спросить, тяжелые металлы ведь накапливаются в крови?
– Да.
– Я недавно принял небольшую дозу красной кровяной соли, – пошутил я, – решил приучать организм к ядам.
– Скоро ты посинеешь и умрешь.
Я понарошку расстроился.
Сходил домой, где съел арбуз и, захватив горшок с цветком, снова отправился в школу.
Лариса Николаевна заполняла журнал.
– Это вам, – сказал я, ставя цветок на кафедру.
Я вытер доску, поднял стулья и вымыл половину класса. Пришел Денис и вымыл остальное.
– Что-то цветок маленький, – заметила Лариса Николаевна.
– Это поправимо. Там еще есть живое дерево. Оно быстро растет.
– Это сорняк.
Я включил телевизор, шел английский язык. Лариса Николаевна настроила проектор, пришли учителя, принесли цветы, – готовили собрание в актовом зале.
– Надо бы чай заварить, – сказала Лариса Николаевна, достав плитку и колбу, – Дима, сполосни колбу.
– Надо что-нибудь в нее насыпать для эксперимента, – заговорщически прошептал Денис, – все равно она не отравится.
– Не к чему, – лениво возразил я, налил воды и поставил колбу на плитку.
Денису что-то было нужно из химических реактивов, и он уговорил Ларису Николаевну открыть сейф. Вытаскивая химикаты, он их разглядывал, а Лариса Николаевна его торопила – ей надо было писать план.
Наконец, Денис закончил “ревизию”, так и не уговорив Ларису Николаевну дать ему хлороформа и бертолетовой соли. Тогда я предложил дать ему нанюхаться прямо в лаборантской, под присмотром преподавателей и друзей, но и это предложение не прошло.
Дверь скрипела, и я решил ее смазать. Так как масла не было, то намазал глицерином. Мимоходом я рассказал Ларисе Николаевне, что Денис пытался растворять в воде Менделеевскую замазку. Лариса Николаевна, хотя и никогда не пыталась этого делать, тоже не знала, что это простой сургуч.
Вода кипела, и мы заварили чай. Вместо сахара использовали фруктозу.
Попрощавшись, я ушел домой, взяв журнал "Химия и жизнь".
В пять часов пришла с работы мама и сразу уехала на дачу. Я сделал уроки, переводил с английского, и, когда мама вернулась, прочитал журнал и лег спать”.
Такая вот скукотища. Но иногда думалось, что это тоже жизнь. Быть может, мне здорово повезло, просто я не замечаю радости бытия. А кто-нибудь другой счел бы счастьем эти спокойные, обыкновенные дни.
Я замечал, что радости внутри меня не мешают внешние события. Конечно, многие неприятности могли эту радость нарушить, но я старался ее сохранять, приняв для себя состояние счастья наиболее естественным. Совершенно беспричинное переживание счастья.
* * *
В дневниковых записях я пытался быть оригинальным. Как-то решил отмечать не только день рождения, но и день смерти. Mеmento mоri
"Что касается смерти, то мне очень… очень… жаль, если придется когда-нибудь умереть. Мне открылись фантастические горизонты и очень хочется выполнить за жизнь как можно больше. Мне хочется полететь в космос, сравнить, как протекает мышление на Земле и в космосе. Строить на планетах города. Слетать к другим звездам, познать тайны квазаров и черных дыр. Хочется искать и находить, а времени так мало. Вот если бы ускорить процесс развития и познания”.
Была у меня шальная мысль наладить трансцендентальную связь с каким-нибудь отдаленным потомком из будущего. Почувствовать, как и чем там живут.
Трудно понять, удалось ли это или поток образов, чувств явился игрой моего воображения. Возможно это когда-нибудь прояснится.
* * *
Есть разные игры. Здесь же в роли объекта игры оказался я сам. Игра заключается в выставлении приоритетов, выдумывании правил, а потом следовании им. Со временем одни игры надоедают, другие появляются, но можно уверенно говорить, что вся моя жизнь – игра. Само мое существование является ее условием. Жизнь и игра оказались синонимами, и их можно менять местами.
Я обнаружил неприятный факт, именно: в последнее время мои побуждения, чувства не обладают настоящей силой. Что ж, так и придется – жить, любить, работать, злиться, погибнуть, умереть, всегда ощущая себя героем театральной постановки? Было ли в моей жизни что-нибудь настоящее? Вспомнилась только пара-тройка случаев из дошкольного детства, и все.
Моя игра во многом зависела и зависит от других людей, особенно ее внешние, бытовые стороны. Все люди смертны, этот фактор удалось как-то нейтрализовать (может быть, только скрыть его). Все шло относительно неплохо, пока игра была только моя. Кризисы начались при появлении неопределенных элементов. Вот недавно появилась Она, которая (не сама, а додуманный мной ее образ, который вряд ли совпадал с оригиналом) влияет более глубоко. Я не знаю, что такое любовь. Это понятие трудно объяснить. Я просто боюсь потерять Ее, не знаю, почему. Достаточно было десять дней не видеть ее и услышать какие-то неясные нотки в голосе, как сразу все расклеилось.
Я не могу разложить эту ситуацию по полочкам, нормировать условия этой игры. Чувствую, для описания нужен метаязык, а какой именно – неясно. Правила игры не подчиняются критериям "хорошо" или "плохо".
Я не могу понять, что мне надо от Нее. Ситуация становится бесконтрольной. Почему, почему мне именно Она нужна?
* * *
Умерла Баба Шура. Сердечный приступ. Ухаживать дома за ней было некому. В больницу она не хотела ложиться. Когда в Кемерово приехал мой отец, ее уже похоронили.
Теперь, иногда, среди прохожих, стал замечать бабушек, похожих на нее. Хочется подойти, поговорить.
* * *
Довольно занятными были уроки начальной военной подготовки. Любопытно было возиться с защитными костюмами, тренироваться надевать противогаз, разбирать и собирать автомат, стрелять в тире. Я даже увлекся. Но грустно было от того, что все это придумано для убийства людей. Сколько времени, сил затратило человечество, разрабатывая искусство убивать. Какой колоссальный идиотизм. Во мне зрел протест.
В местной газете напечатали мой рассказ “3787 год”, где попытался уловить волновавшие меня мысли. До этого он лежал у меня в черновиках. Решил продолжать это дело, и на зимних каникулах написал еще один рассказ. Его обещали опубликовать в каком-то толстом журнале, (собственно, для них я и старался) но забыли или передумали. Это меня не остановило.
Замыслов было много. Я как-то поделился своими литературными планами с Ларисой Николаевной. Она рассказала учительнице по литературе, та предлагала помощь, даже деньги хотели собрать на издание книжки. Приятно было видеть их серьезное отношение, только тогда я еще многое не мог реализовать в литературной форме, жаль было испортить задуманное поспешным исполнением. Над рассказами и повестями требовалось серьезно поработать. А деньги тогда у меня были – на сберкнижке лежала тысяча рублей в виде страховки, заботливо сделанной бабой Шурой.
* * *
Войны… Сколько у меня украли эти далекие безумия… Я то и дело обнаруживаю новые покражи. Если бы не война, у меня могли бы быть дедушки. Жизнь могла бы быть лучше. Моя жизнь. Сколько было уничтожено домов, дворцов, произведений искусства.
2
Как-то на уроки пришли аспиранты из местного пединститута. Провели анкету: какие клички учителей ходят в школе. Я подумал, что ничего хорошего они не соберут, и придумал оригинальную кличку – “Лойола”. Исследователям будет о чем написать в диссертации. И совсем уж блажь вписал в листок Дениса, сидевшего рядом со мной, – “Инженер человеческих душ”.
Сдав листки, я почувствовал, что когда-то мне придется столкнуться с результатами своей провокации. Странно, мне совсем не хотелось учиться в пединституте, а выходило так, что доведется. Образовалась какая-то связь с будущим. Как? Почему именно в момент совершения этого нелепого действия? Надо было выяснить, и небыло никаких средств для выяснения. Для этого надо было прожить жизнь и на каком-то ее отрезке встретиться с последствиями возможно нелепыми и совершенно ненужными мне.
