Текст книги "Сын палача"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5
В Москву! Человек без лица

Ночью Катя и Юрий устроили совет: что им грозит и как быть дальше. Оба не сомневались, что убийство Кузьмы Бричкина дело рук того самого парнишки, сына палача Викентия, но вот какую цель он преследует, оставалось только гадать.

За свою жизнь они могли пока не беспокоиться: если бы тот хотел убить их, он бы это сделал легко – в тайге для хорошего стрелка дичь не штука, стало быть, его планы были другие. То ли хотел показать им, на что он действительно способен, то ли пожелал их запугать – только вот во имя чего?

Пришли к тому, что мальчишка решил возродить Тайный Суд. В одиночку это было невозможно, и он решил, что будет восседать в этом Суде рядом с ними, с Катей и Юрием. Ну а поскольку тогда, в первый раз, они от этой чести отказались, он, наверно, всерьез возомнил, что теперь, узрев его способности, они согласятся из страха.

Это зная-то их! Видно, у мальчишки впрямь было что-то не в порядке с головой.

Но поэтому и ждать от него можно было чего угодно. Катя даже предложила сгоряча выследить его и убрать, но тут же сама воскликнула:

– Боже, да что я такое говорю!

В конце концов они пришли к выводу, что им надо снова бежать и раствориться где-нибудь так, чтобы мальчишка этот их уже никогда больше не нашел. Оставалось решить – куда?

Была еще одна проблема: чистых документов у них не имелось, а изготовить новые, такие же безукоризненные, сами они не могли. Нынешние документы Кате сделали в Лондоне, но туда путь для них был заказан.

Оставалось одно – возвращаться в Москву, там Юрий знал одного такого спеца, виртуозного мастера всяких липовых дел, когда-то их еще покойный Борщов познакомил. За хорошую плату этот мог сфармазонить любую ксиву, хоть бы даже удостоверение члена правительства. Значит, надо было собираться туда. Кроме того, в Москве имелись многочисленные тайники – его, Юрия, личные «схроны» с разными полезными вещами, сделанные Васильцевым еще в бытность свою членом Тайного Суда. Теперь они могли очень даже пригодиться, поэтому снова же путь должен был лежать через столицу.

Как это ни смешно, завершающую точку поставил кот Прохор, доставшийся им в наследство от покойного Борщова. Этот привереда с трудом приноровился к здешней простой пище, да и то приноровился не полностью – всякий раз капризничал, похудел изрядно.

Когда-то Борщов уверял, что его Прохор вполне понимает человеческую речь. Враль он был известный, но в данном случае, похоже, в его словах таилась какая-то доля истины, ибо, лишь только услышав слово «Москва», Прохор заурчал раскатисто, прыгнул к Кате и благостно к ней прильнул – видать, вспомнил столичные харчи, на которые никогда не скупился его прошлый хозяин, а знакомое слово возрождало надежду опять дорваться до всей этой вкуснятины.

И Юрий сдался.

– Ладно, – сказал он непонятно кому, Кате или Прохору, – в Москву так в Москву!

В ответ Прохор в чувствах даже лизнул ему руку, что вообще-то котам не свойственно.

Оставалось решить вопрос с Полей. Конечно, следовало доставить ее домой, но попробуй-ка это сделай, если девочка ни в какую не говорит, где ее дом.

К утру она вроде совсем поправилась, сама вскочила с кровати, хотела сразу начать что-нибудь делать по хозяйству, но Юрий остановил ее, усадил рядом с собой.

– Вот что, Поленька, – сказал он. – Все так сложилось, что нам с Катей сегодня же надо отсюда уезжать, так что хочешь не хочешь, а придется тебе домой возвращаться. Так что давай уж, говори, где живешь.

Поля долго молчала, сопела и наконец ответила:

– Нигде.

– Ну а родители твои все-таки – кто? – вмешалась Катя.

Снова долгое молчание и сопение в ответ, явно девочка соображала, можно ли с ними быть откровенной, и, видимо, в конце концов решив, что можно, произнесла тихо:

– Рубахины мы…

Теперь все становилось ясно. Семья раскулаченных Рубахиных, отец, мать и дочь, с год назад тайно обосновалась в землянке, в здешней тайге, Юрий их видел однажды. Но на днях все тот же подлец Бричкин выследил их, донес, и уже на другое утро всю семью погрузили в эшелон, уходящий еще дальше на восток, – все это Юрию рассказали верные люди. К нему здесь вообще относились с уважением и доверием. Однако о том, что дочке Рубахиных каким-то путем удалось сбежать, он узнал только сейчас.

– Понятно… – вздохнул он. – И где же ты собиралась дальше прятаться?

Она пожала плечами:

– Не знаю… Может, новую землянку себе бы построила… Или ушла бы куда-нибудь за Енисей, там, говорят, много таких прячется… – И вдруг взмолилась: – Дяденька Юрий, тетенька Катерина, а вы возьмите меня с собой в Москву! Я все умею, я вам обузой не буду, честное слово!

Тут и кот Прохор промурлыкал свое согласие и, трижды обойдя Полину по кругу, пометил ее своими боками и мордочкой со всех сторон. Своя, значит!

– Ну что с ней поделаешь, – покачала головой Катя, – придется ехать с ней.

На детском личике вспыхнула радость. Поля попыталась было поцеловать у Кати ручку, а когда та, убрав руку, пожурила ее за такие глупости, залопотала:

– Вы не бойтесь, на пропитание я себе сама заработаю. Могу стирать, кашеварить, шить могу. А то, если повезет, уборщицей где-нибудь пристроюсь. Я слыхала, в этой вашей Москве уборщицы зарабатывают, как тут начальник сельсовета… А спать я и в сенцах, и под дверью могу. Только возьмите, дяденька и тетенька!

– Не говори глупости, – строго сказала Катя, – ни в каких сенцах тебе спать не придется, и на еду зарабатывать не понадобится.

– Так что, вправду возьмете? – все еще робко спросила девочка.

– Раз сказали – значит, возьмем, – заверил ее Юрий, и Поля даже запрыгала от счастья.

* * *

К отъезду особо и не надо было готовиться. Васильцев приклеил себе бороду из Катиных запасов всякой бутафории, Катя же какими-то своими средствами навела в волосы седину, накинула на голову и на плечи большущий старушечий платок, так что никто не усомнился бы – едут куда-то старик со старушкой по своим делам и внучку с собой везут.

Проще всего было замести за собой следы. Юрий плеснул бензин на стены, чиркнул спичкой – через полчаса от дома остались одни головешки. Кто-нибудь увидит – поймет: достали все-таки браконьеры слишком бдительного лесника, а кто именно – здесь никто и искать не будет, дело обычное для тутошних мест, всех таких не переловишь. Разве что районное начальство озаботится: где теперь такого добросовестного и вдобавок непьющего лесника сыскать?

Выбирались так. Сначала прошли километров сорок по тайге до дальней станции, чтобы здесь кто-нибудь случайно не признал. Поля ни разу голоса не подала, что устала: стойкая была девочка.

На той дальней станции сначала переодели Полю в тамошнем сельпо, и она сразу стала выглядеть, как бедная горожаночка. Себе тоже купили дешевенькое, но городское.

Потом, доехав до Свердловска, снова переоблачились – теперь уже в одежду получше, Юрий бороду свою отцепил, а Катя свой платок выбросила.

А если случись, кто-то будет искать, куда делись те старик со старушкой? А никуда! Нету их! Может, и не было никогда, примерещились.

Когда скорым Свердловск – Москва прибыли в столицу, Юрий решил, что прятаться в каких-нибудь трущобах последнее дело: там-то их как нечего делать сразу и накроют – все тамошние давно под надзором у милиции, поэтому, не таясь (а честному человек чего таиться?), снял квартиру в большом доме на Первой Мещанской, с хорошей мебелью, даже с барским камином – благо, Катиных денег, оставшихся у нее с прежних времен, хватило бы еще на две жизни.

Хозяйке квартиры Юрий представился инженером, а когда та попыталась было уточнить, по какой части он инженерит, Васильцев так закатил глаза, что женщина сразу отлипла со своими вопросами, поняла: лучше-ка поменьше про него знать – тогда, как говорится, и проживешь дольше.

Конечно, НКВД, он знал, быстро установит слежку за непонятным «инженером», но Юрия это сейчас меньше всего беспокоило – все равно дня через два их троих уже не будет в Москве.

Квартира была по нынешним временам просто роскошная: две комнаты, кухня с газовой плитой, ванна с титаном, особенно поразившая Полину. Девочка даже прослезилась, обозрев все это роскошество:

– Вот жила, жила, а и не знала, как люди по-настоящему живут!

И Прохор довольно мурлыкал, уплетая дорогую печеночную московскую колбасу. Всерьез, видно, по ней, бедняга, исстрадался.

Из осторожности Юрий врезал во входную дверь аж три новых, весьма надежных замка. Квартира была на шестом этаже, так что гостя, влезающего в окно, тоже можно было не остерегаться. Боялся он не за себя и не за Катю – уж они-то могли за себя постоять, – а за Полю.

А оставаться одной ей приходилось бы часто: не для посиделок дома они с Катей приехали в Москву.

* * *

В первый день найти того липовых дел мастера не удалось, оказалось, он сменил адрес. Где он нынче обретается, никто из его дружбанов не знал. Вывели только на какого-то старого урку, первейшего дружбана этого фармазонщика, но тот жил в дальнем Подмосковье, так что встречу с ним пришлось отложить до следующего дня.

А когда они вернулись домой, квартиру просто не узнали: нигде ни пылинки, натертый паркет сиял как зеркало, окна были отмыты до такой чистоты, что и Москва за ними выглядела как-то краше, посуда сверкала, двери больше не скрипели, мебель была переставлена, отчего квартира стала удобнее и выглядела даже больше, чем была. Да, хорошей хозяйкой оказалась эта Поля.

И как бы в подтверждение этого, Прохор сидел у нее на коленях и довольно мурлыкал.

– А где мастику взяла? – спросил Васильцев, глядя на сверкающий паркет.

– В магазине купила, тут, через дорогу. Я – на свои, честное слово! У меня три рубля своих оставалось, ваших я бы ни за что не взяла!

– Не в том дело, – перебил ее Юрий. – Выходить ты из дома не должна, вот что! Без нашего разрешения – никуда! И мебель больше не двигай, а то весь дом переполошишь. А в дверь будут стучать – не подходи, затаись и сиди тихо, как мышка, поняла?

И Катя добавила:

– Поверь, Поленька, мы это не просто так говорим. Это действительно очень опасно.

Поля на миг приуныла – видно, хотела побродить по улицам, посмотреть на неведомую Москву. Спорить, однако, не стала, пообещала с грустью:

– Хорошо, тетя Катенька, из этой вот комнаты – никуда.

Кажется, этой девочке можно было верить.

На другой день Васильцеву и Кате предстояло отправляться за город на поиски этого спеца по документам.

В электричке тряслись часа три, потом долго блуждали в поисках нужного дома.

Все оказалось напрасно – оказалось, еще месяц назад помер их спец. Напился денатурата – и, посинев, отошел в одночасье. Так что теперь предстояло искать другой вариант.

Домой вернулись только к вечеру и, едва увидели Полю, сразу поняли: тут что-то недавно произошло. Девочка вся дрожала как осиновый лист.

– Что случилось? – тревожно спросил Юрий. – Тебя кто-то напугал?.. Кто?

– Он… – только и смогла ответить Полина и снова задрожала.

– Кто, кто «он»? – стала допытываться Катя. – Как он выглядел?

– Не знаю… – проговорила девочка. – Он был… Он был без лица…

С трудом удалось наконец понять, что лицо у неизвестного все-таки, видимо, имелось, просто оно было перемотано какими-то тряпками, а на глазах были странные, очень большие очки. Но в остальном он был вполне похож на человека, в том смысле, что имелись ноги, руки, голова.

– Только худенький очень, – добавила Поля, уже начиная приходить в себя. – Длинный такой и худенький. И голос то взрослый, а то детский совсем. Вообще, мне показалось, что это мальчик.

– Ясно… – произнес Юрий. Теперь он не сомневался, что знает, кто это был.

– Ладно, – сказала Катя, – ну а в квартиру он как попал? Дверь открыл?

Поля покачала головой:

– Нет, он – не через дверь. Он вошел через окно.

– Что значит «вошел»? – не поняла Катя. – У нас шестой этаж. По лестнице влез?

– Нет, он вошел, – упрямо повторила Поля. – У него там подставка была, с нее и вошел. А потом на нее и назад из окна вышел.

Сопоставив это с внешним видом незваного гостя, Юрий догадался наконец:

– Да он под пескоструйщика вырядился.

Катя кивнула, ей никогда не надо было объяснять лишнего. Возле дома на соседней улице еще со вчерашнего дня работала бригада пескоструйщиков – они, пескоструйщики, стоя на подмостках, струями песка отчищали стены домов от застарелой грязи. И вид у пескоструйщиков был вполне для этого подходящий: маска на лице, защитные очки, чтобы песок не попал в глаза.

Но с их домом эта бригада пока что не работала. Нетрудно было догадаться, что именно произошло. Кто-то угнал машину с такими подмостками и соответствующий наряд, ну а дальше все просто.

Догадаться, кто на такое был способен, не требовало большой сообразительности.

– А с тобой он что сделал? – спросил Юрий. – Ударил?

Покачала головой:

– Нет, не бил. Я просто испугалась очень, слова не могла произнести.

– А он что-то говорил?

– Да… Сказал, чтобы я не боялась, сказал, что я ему не нужна. И велел передать вот это. – Она протянула Юрию скомканную бумажку, которую сжимала в руке.

Сверху на бумажке стояло пять знакомых букв: «S. S. S. G. G», а ниже написано не слишком поставленным, почти детским почерком: «До скорой встречи! А пока подумайте». Вместо подписи стояли лишь инициалы: В. В.

– Викентий-второй, – догадался Юрий.

Катя кивнула.

Да, быстро же он их выследил! Выучка!

Но один след он все-таки оставил, хотя это показалось Юрию странным. При такой выучке обычно не оставляют следов.

Но – что ж! Если след оставлен, то по нему нужно и пойти. Юрий пока не знал, что он будет делать, когда наконец найдет этого юного наглеца, но как будет его искать, по крайней мере, теперь себе ясно представлял.

Оставалось надеяться, что ночь пройдет спокойно, а уж завтра с утра…

Да, он знал, что завтра делать…

Глава 6
Стопами апостолов (Продолжение)

Викентий лежал на ворохе соломы (он пристроился ночевать на чердаке этого заброшенного домишки на самой окраине Москвы, а особые удобства его никогда не заботили) и думал, думал…

Да, непростой нынче фрукт был этот самый Васильцев, такого на кривой козе не объедешь, а ведь когда-то его Чокнутым называл!

Но и он, Викентий, теперь не тот пацан, что был пару лет назад, теперь он непременно найдет к этому Васильцеву нужный подход.

В прошлый раз, когда говорил с ним и его женщиной в том доме на Тверской, неправильно он себя повел. Тогда все сказал им прямо в лоб, а так поступать никогда нельзя. Еще покойный Викентий Иванович учил, что ко всему основательный подход нужен.

Что ж, он, Викентий-второй, уж как-нибудь отыщет этот нужный подход! Те сбежать решили, но он их выследил – уже удача!

Нет, просто удача, она только у дураков бывает, а тут – умение! Надо надеяться, что при его умении и дальше все так же удачно пойдет.

Рассказать бы этому Васильцеву, сколько раз он, Викентий, спасал ему жизнь, – может, тот и по-иному с ним бы в тот раз разговаривал. Но рассказывать было бессмысленно. На что рассчитывать? Что тот из благодарности сразу поддастся на уговоры?

Нет, такие вещи просто за спасибо не делаются.

А спасал – да, было такое. Да как хитро! Даже сейчас приятно было вспомнить…

* * *

Этого Треугольного ему когда-то Викентий Иванович показал и поведал такую историю.

Служил мужик по фамилии Барабанов в артиллерии в империалистическую войну, там ему и снесло австрийским снарядом половину башки. А вместо этой половины ему в госпитале треугольник гуттаперчевый приляпали.

Но это неважно. Суть в том, что после этого открылась в треугольном Барабанове способность мысли чужие читать на расстоянии. Он на этом своем таланте поначалу какую-то мелкую деньгу зарабатывал, пока его не обнаружил сам товарищ Глеб Бокий[8]8
  Бокий Глеб Иванович – видный деятель ЧК/ОГПУ/НКВД, комиссар 3-го ранга, расстрелян в годы Большого террора. Известен еще и тем, что увлекался мистикой и всякого рода таинственными явлениями, надеясь направить их на службу карательным органам.


[Закрыть], чьим именем даже пароход назван, возящий зэков на самые Соловки. Приютил его товарищ Бокий, пригрел. С той поры и стал Треугольный секретным агентом по кличке Рентген, и стольких, говорят, людей засадил, что и не перечесть!..

Ох, не случайным показалось Федьке, что Треугольный возле подъезда этого Васильцева обозначился!

Самого Васильцева он, Федька-Викентий, теперь уже Чокнутым не называл, потому как знал от Викентия Ивановича, что не занимается больше этот хромой Васильцев своей дурацкой математикой-хреноматикой и истопником больше не работает, а занимается теперь, напротив, настоящим делом: теперь он член Тайного Суда, в заседаниях участвует, фартит же некоторым!

Как раз нынче (Федька-Викентий это знал) должно было состояться одно такое заседание, для того-то Васильцев сейчас из дому и вышел. И тут – нá тебе! – Треугольный!

Он, Федька, сейчас просто Федька, все внимание – на него.

Приблизился Треугольный к Васильцеву, с минуту шлепал за ним – да вдруг стал как вкопанный. И на роже полное смятение написано, аж челюсть отвисла.

Сразу Федька понял – беда! Похоже, в один миг раскусил Треугольный Васильцева, теперь знает все – и куда тот идет, и зачем, и вообще все про Тайный Суд теперь знает. Ну, целиком, конечно, всего не понимает своей треугольной башкой, но чует, чует, гад, что на что-то очень важное вышел.

Так постоял, постоял, ошарашенный, да и развернулся идти в другую сторону. А это, стало быть, – на Лубянку. К гадалке не ходи – все сейчас вчистую там выложит!

Надо как-то действовать – а как?!

Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. И Треугольный тоже не заметил. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Федьке-Викентию он без надобности, а Федуле-то – очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов – будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся, ту рублевку увидел, схватил – и к себе в карман.

Понял Федька – вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.

Решил, однако, на всякий случай еще проверить – поэкспериментировать, как говорил Викентий Иванович.

Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил – убедительно подумал, так, что сам поверил почти: «Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, кáкнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на эту самую башку – во смеху-то будет!..»

Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит – где ж она, та ворона?

Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним – то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях, а трамвай мчится прямо на него); тот сразу как ошалелый – в сторону. То представит себе, что из рогатки в него какой-то мазурик целится из-за своего котла – и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.

Но шутки шутковать – оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело и веселое, а Федьке-Викентию уже пора было решать, как с этим калеченым теперь быть.

К Викентию Ивановичу бежать?.. Но того сейчас дома нет, ушел на заседание Тайного Суда. А если б даже и был – пускай бы Федуло бегал, а тому Федьке, который теперь Викентий, надобно научиться решать самому.

Напряг Федька-Викентий изо всей силы мозги – и таки додумался наконец.

Да как, вправду, здорово все придумал! Самому Викентию Ивановичу не зазорно было бы!

В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую чужую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! Надо слабость эту обратить в свою же силу! И с трамваем-то, и с вороной – вон как лихо получилось! Но то было – для своего удовольствия; а если для пользы?

Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы Треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать – вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о них, о деньгах…

И представил себе Федька тех денег целую пачку – он такую у Викентия Ивановича однажды видал.

Бумажки новенькие, обрез у каждой пачки синевой светится, поверх – крест-накрест банковская бандероль…

При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней вдруг разгулялись.

Стало быть, проняло калеченого!

А значит, думай, Федуло, думай крепче!..

Пачка такая не одна! Целый ящик таких пачек! Сотня их там… нет, двести даже штук!

Тесненько так лежат друг к дружке… А всего деньжищ там не меньше как на мульён!..

Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат – все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён живых денег лежит где-то поблизости?

Ну а где он спрятан, тот мульён?..

А вот где!

В проулке, в том, что слева, – во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! – за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой…

А проулок такой, что никто почти там не ходит…

И ежели по-незаметному тот люк приподнять, то под ним, родимым, тот ящичек с мульёном как раз-то и прячется!..

Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз.

Понятно, никакого мульёна в люке никогда не лежало, а прятал там вор по кличке Цыган свой маузер, потому как сам со своей марухой Стрелкой в этом деревянном домишке жил, а маузер в люке прятал на случай облавы – Федька однажды нечаянно проследил. Понятно, никому рассказывать не стал – Цыган, прознай он о том, в минуту башку бы отвинтил, не замедлился.

Но про маузер Федька сейчас не думал вовсе – уже сам верил, что в люке ящичек с толстыми, новенькими денежными пачками. С мульёном!

Хороший такой ящичек, струганый! А пачки в нем – и вовсе любо-дорого посмотреть!..

Так размечтался, что не заметил, как этого Барабанова уже и след простыл…

Хотя нет – вон мелькнула треугольная башка как раз при входе в тот самый проулок. Шустро торопился гуттаперчевый за смертью за своей…

Он же, Федька, – со всех ног к домишке тому деревянному, только с другой стороны. И ну колотить кулаками в дверь, ну орать:

– Дяденька Цыган, дядечка Цыган, откройте, дядечка Цыган!

Дрожал, конечно: Цыган – гроза всей Сухаревки; помня, однако, что нынче он не какой-то Федуло, а Викентий-второй, кое-как перемог свой страх.

Цыган наконец открыл, рожа заспанная, от самого перегаром разило за версту, потому был злой как черт и со зла, известно, на все способный.

– Ты чего, мазурик? Жить, что ли, наскучило?

И маруха его, Стрелка, голос подает:

– Кого там принесло? Поспать не дадут, черти! Дай ему, Ванечка, по макитре, чтоб не очухался!

– Простите мазурика, дядечка Цыган! – заторопился Федька, покуда вправду по макитре не получил. – Там, за домом, какой-то шнырь люк открывает. Думаю – надо бы вам по-быстрому сообчить.

Цыган хоть и был после попойки, но башка, видно, еще кое-как работала, мигом все сообразил.

– Шнырь – один? – спросил.

– Да один-одинешенек! Хилый такой! С башкой треугольной!

– И давно он там шустрит?

– Да вот только что люк открывал, гад. Я, как увидел, сразу к вам!

Маруха, видно, в окно выглянула – тоже из комнаты подтвердила:

– Ой, Вань, а он уже влез!.. Точно, треугольный! Вот же урод!

– Щас поглядим, с какой он башкой будет, покойник… – прохрипел Цыган. С этими словами оттолкнул Федьку, вышел и завернул за угол дома.

А Федька – назад, на Сухаревку. О Барабанове уже можно было и не думать: лишнее. Уж Цыган-то о нем позаботится. К лету, глядишь, отыщут. Может, тогда и узнают по гуттаперчевой голове…

Викентий Иванович, когда Федька ему обо всем рассказал, сначала похвалил, сказал:

– Действия вполне зрелого мастера. – Такой похвалы от своего названого отца он еще не слышал.

А на другой день спросил:

– Сколько ты классов-то окончил, оголец?

От этого вопроса Викентий-второй при своих трех классах снова почувствовал себя Федулой. С тех пор, как родители померли с голодухи, не до учебы было. Главная наука была – еще одну зиму перезимовать.

Но Викентий Иванович сказал:

– Вот что, завтра же подашь заявление в вечернюю школу. И чтобы там у меня без халтуры! Чтобы за год по два класса одолевал, в нашем деле безграмотные не нужны.

Ясное дело, он, Федька-Викентий, поступил в точности как было велено. Особенно подогревали эти слова «в нашем деле».

Значит, Викентий Иванович держал его уже целиком за своего!

* * *

А теми своими действиями на Сухаревке гордился в особенности. Правда, Треугольный выжил все-таки, говорят – недоработал, значит, Цыган. Его потом свои же, из НКВД, из того люка вытащили полуживого, только он, слава богу, уже не помнил ничего.

И замочили его потом тоже свои – машиной переехали[9]9
  См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».


[Закрыть]. Ладно, все равно был не жилец при этих своих умениях…

Правда, Викентий Иванович рассказывал, что имелся у НКВД еще некий Афанасий Хведорук, тоже находка Глеба Бокия, – тот раз в сто превосходит этого Треугольного по своим способностям; интересно, смог бы тогдашний Федуло и его перехитрить? И вообще – посмотреть бы в деле на этого самого Афанасия!

Но того прячут особо тщательно, едва ли их дороги когда-нибудь пересекутся, – так он думал, когда впервые услышал об этом Афанасии.

А теперь мог предположить, что когда-нибудь да и пересекутся их пути-дороги. Потому как случайно узнал, что и на Васильцева тот Афанасий тоже, оказывается, подрабатывает.

Что ж, поглядим, кто кого!

Но как ему хотелось, чтобы Васильцев знал, как спас его тогда какой-то неведомый ему Федуло с Сухаревки!

Да что толку? Дела прошлые. Другие теперь времена, и другие, совсем другие к нему подходы нужны.

Что ж, будут ему и другие…