Текст книги "Живых смертниц не бывает: Чеченская киншка"

Автор книги: Вадим Речкалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Идзуми

Японцы – лучшие репортеры в мире. Им все любопытно. Даже то, что их, казалось бы, не касается. Когда в августе 2004-го Сацита Джебирханова и Амнат Нагаева взорвали два пассажирских самолета, мне позвонили из Токио с телеканала ASAHI.

– Меня зовут Идзуми. Мне рекомендовали вас как специалиста по чеченским смертницам. Но сначала ответьте, почему вы называете их камикадзе? Ведь это ж совсем… совсем другое!

В голосе Идзуми угадывалась обида.

– Камикадзе – это еще ничего, – ответил я. – В одной газете вообще написали: “Шахидка направилась к автобусной остановке”.

– И что?

– А то, что у слова “шахид” нет женского рода. И шахидами становятся после смерти. Если ты ходишь, значит, еще не шахид. А если шахид, то уже никогда никуда не пойдешь. Нет у нас в России специалистов по смертницам. И я не специалист. Вот мы и называем их камикадзе. Пока эти женщины живы, никто не догадывается, что они смертницы. А когда мы об этом узнаем, поздно их изучать. После взрыва от смертниц мало что остается.

– Но ведь есть и живые смертницы, – возразила Идзуми. – Те, которые отказались взрываться.

– Помилуйте, Идзуми-сан! Живых смертниц не бывает.

Зарема Мужахоева, следственный изолятор Лефортово, 30 января 2004 г. Помещение для допросов.

История смертницы Заремы Мужахоевой, записанная с ее слов от первого лица 20 января 2004 года в крепости “Лефортово”

Я прилетела в Москву из Ингушетии одна вечером 3 июля 2003 года. Во “Внуково” меня никто не встречал, но перед отлетом я получила инструкции от Руслана: доехать на такси до Павелецкого вокзала за восемьсот рублей, зайти в кафе “Русь”, там меня будут ждать. Таксист еще удивился, когда я не спросила, сколько стоит доехать. А у меня просто были четкие инструкции. О цели моего приезда в Москву мне сначала не говорили, но я догадывалась, что должна совершить теракт путем самоубийства. Месяц назад меня уже готовили к теракту в Моздоке, где я должна была подорвать  с военными.

Мужахоева говорит о подрыве  с работниками Моздокского военного аэродрома. Теракт был совершен 5 июня 2003 года на трассе Моздок—Прохладное. Погибли 17 человек, в том числе террористка-смертница Лидия Хальдыхороева, жительница Самары.

В кафе “Русь” меня встретил тот же Руслан, но теперь он велел называть его русским именем Игорь – для конспирации. Он и похож на русского – русый, глаза светлые…

Настоящее имя Игоря – Руслан Сааев. Осенью 2003 года он был убит в Чечне во время задержания.

Игорь отвез меня на новой черной “Волге” в Подмосковье, на базу в село Толстопальцево, но тогда я еще не знала, как оно называется. В Москве я оказалась впервые. Мы приехали в небольшой дом, вроде пристройки. Ветхий. Узкий коридор, кухня, туалет на улице. Налево по коридору была комната Андрея, он был нашим охранником и взрывотехником.

Настоящее имя Андрея – Арби Жабраилов. По некоторым данным, тоже уже убит.

Самую лучшую комнату с телевизором и ковром на стене занимал Игорь. В третьей комнате поселили меня, там стоял раздвинутый диван и больше ничего.

Юрий Парфенов, двадцати семи лет, хозяин третьей части дома в селе Толстопальцево по улице Чапаева, 3, Одинцовского района Подмосковья, согласился на разговор при условии, что автор заплатит ему пятьсот рублей. Автор заплатил.

– Вообще-то хозяйка дома – моя мать. Но арендой занимался я. Матери принадлежит только треть дома, остальные две трети занимают ее тетки. 1 или 2 июня 2003 года я позвонил в риелторскую фирму, сказал, что хочу сдать дом – 70 квадратных метров, с удобствами, отоплением. Мы с матерью съехали в начале июня, а тетки туда постоянно наезжали, уже когда и постояльцы жили, но ни о чем, конечно, не догадывались, террористы вели себя тихо. Один раз только тетка слышала, как они телевизор включили. Да и вход у них с другой стороны. Наша часть дома совершенно изолирована.

Хороший дом. Весь изнутри обит вагонкой, построен из блоков. Водопровод, электрическая плита, ковер на стене. Телевизор, правда, плохой, маленький, – “Юность”.

– Почему вы решили сдать дом?

– На юг захотелось. Деньги были нужны. Сделку совершили пятого июня. А на юг я уехал двадцатого. Клиентов было трое, двое мужчин и женщина. Заремы Мужахоевой среди них не было. Женщине было лет 25, похожа на русскую, нос без горбинки, больше ничего о ней сказать не могу. Я ее видел секунд тридцать, она стояла в стороне и в разговоре не участвовала. Одного мужчину звали Игорь, со вторым не знакомился. Игорь был очень коротко подстрижен, лет 35—40. По виду – русский, или белорус, или хохол, но никак не джигит. И акцента никакого. По повадкам – то ли мелкий бандит, то ли средний бизнесмен. Такой вальяжный, уверенный в себе. И походка как у бандита.

– Этот человек произвел на вас не самое благоприятное впечатление, тем не менее вы все-таки решили сдать ему дом…

– Ну будет он там в бане с бабами развлекаться, мне-то что. Деньги были нужны. Агент у них паспорт посмотрел, а я и не вглядывался. Фирма солидная по недвижимости. Название не помню, но крупная фирма.

– А Игорь говорил, для какой цели он хочет снять дом?

– Сказал, что у них две семьи – он с женой и еще одна пара. И они будут приезжать на выходные, отдыхать. Заплатили наличными, в долларах, сразу за три месяца. Тысячу двести. Они вообще-то планировали месяцев пять дом снимать, но потом видишь как получилось.

– А как выглядел второй?

– Худощавый, повыше этого Игоря. Одеты оба были прилично – в рубашках, брючках. У второго вроде были усы, точно не помню. Мне в суде давали фотографии на опознание, но я не смог их опознать. Не помню.

– Когда произошел теракт в Тушине, вы были уже в Москве?

– Нет, я в Лазаревском был, возле Сочи, там телевизор только местную программу ловил. Про Тушино я узнал, уже когда в Москву приехал в середине июля.

– Во всех газетах были фотографии погибшей в Тушине террористки Зулихан Элихаджиевой. Это не та женщина, которую вы видели в начале июня?

– Не видел я этих фотографий. Не интересовался.

– Когда вы узнали, что в вашем доме жили террористы?

– В конце июля примерно. Сначала ко мне в московскую квартиру пришла мать и сказала, что у нас в доме нашли бомбу. Минут через пять эфэсбэшники пришли.

– Когда вы узнали, что невольно предоставили крышу террористам, что вы почувствовали?

– Совесть помучила дней десять, потом свои заботы навалились.

– Какие-нибудь следы от ваших квартирантов остались? Может, вещи какие?

– Единственное, что там осталось, – стенка закоптилась. У нас в доме один дымоход. Тетя Оля у себя печку затопила, а террористы не знали, что надо задвижку открыть, закоптили нам стенку.

– То есть и угореть могли?

– Да нет, они увидели, что коптит, и к тетке сходили. И еще яма во дворе, где они бочку со взрывчаткой хранили. Такую пластиковую бадейку литров на десять. Эфэсбэшники ее выкопали, а яма так и осталась. А больше после них ничего не осталось – ни следов, ни вещей.

– А может, пропало что?

– Да нет. Я смотрел, вроде нормально все.

– А яму во дворе чего не зароете?

– А зачем? Может, я еще в наш дом туристов буду водить.

– То есть вы намерены на этом сделать какой-нибудь бизнес?

– Да уж и не знаю. Хотелось попробовать. Сдавать дом, в котором жили террористы. Но уже не за 400 долларов, подороже, конечно.

– Мемориальную доску повесить? Муляж пояса шахида в комнату положить?

– Не знаю… Желающие пожить в таком доме, наверное, нашлись бы. Мало ли экстремалов. Тем более в газетах писали, что на участке моем еще что-то осталось. Хотя что там могло остаться? Три раза с миноискателями прошли.

– Сейчас дом пустует, вы живете в Москве, вы будете его сдавать опять?

– Скорее всего да. На лето. На зиму-то кому он нужен? А летом люди поедут за город отдыхать. Сдам. Но теперь я, конечно, буду внимательней. Мне эфэсбэшник говорил, если что, звони, мы твоих клиентов пробьем. Чтоб нормальные были.

– Кем вы работаете?

– Временно не работаю.

– А живете на что?

– На автоматах играю. Чаще выигрываю, чем проигрываю.

На следующий вечер, то есть 4 июля, Игорь привез к нам в Толстопальцево еще двух женщин – Зулихан и Марем. Марем лет за тридцать, очень замкнутая. Все, что я о ней знаю со слов Зулихан, – она была женой боевика, жила вместе с мужем в горах на базе. Забеременела. По приказу эмира группы Марем сделала аборт, а ее муж не мог возразить эмиру. Потом ее муж погиб. Так Марем осталась и без ребенка, и без мужа и теперь была готова стать смертницей. Зулихан тоже приехала подорвать себя. Меня поразила ее беспечность. Всю ночь щебетала, рассказала мне всю свою жизнь. Она из Курчалоя. Встречалась со своим родственником Магомедом – также боевиком. Они и смылись вдвоем. За это родители ее прокляли. И, как я поняла, сам Магомед и склонил ее к тому, чтобы стать смертницей. У мужчин-ваххабитов это считается большим достижением. О том, что нам предстоит, мы с Зулихан не говорили. Я так поняла, что ей было очень важно, чтобы все о ней узнали. Утром оказалось, что Зулихан и Марем уже сегодня, то есть 5 июля, должны идти на теракт. Андрей надел им пояса. Игорь приказал сдать паспорта. Марем паспорт отдала, а Зулихан стала кричать, что или она пойдет с паспортом, или вообще никуда не пойдет. Она была дерзкая. Сказала, что паспорт ей нужен для того, чтобы ее фамилию после теракта назвали по телевизору, чтобы родственники узнали, до чего они ее довели…

Данилхана Элихаджиева (он же Магомед, он же Афган, он же Жага) даже курчалоевские бандиты считали невоспитанным человеком. Он способен обидеть старшего. Первое упоминание о Данилхане относится к весне 2001 года, когда ему было всего семнадцать лет. Данилхан стоял посреди грязного, слякотного Курчалоя в начищенных до блеска туфлях. Как всякий уважающий себя кавказец, он был зациклен на обуви. Мимо на джипе проезжал начальник районной милиции. Данилхан стоял возле лужи, милицейский джип обрызгал его ботинки. Данилхан догнал машину, остановил ее, вытащил оттуда начальника милиции и несколько раз ударил его на глазах троих милиционеров.

У Данилхана и Зулихан общий отец – Сулейман Элихаджиев. Двадцать лет назад он бросил свою первую жену и сына Данилхана. Женился на другой, которая родила ему дочь Зулихан. И вот Зулихан влюбилась в Данилхана.

Любовь Зулихан пришлась Данилхану кстати. С ее помощью он решил построить свою бандитскую карьеру. У Данилхана был пример – Рустам Ганиев из Ассиновки. Ганиев, он же Курейш, стал доверенным лицом самого Басаева, когда уговорил идти в “Норд-Ост” двух своих сестер Айшат и Хадижат. Данилхан переспал с Зулихан, объяснив ей, что по законам настоящего ислама, который проповедовал пророк Ваххаб, это не грех. Потом растрепал об этом по всему Курчалою. Зулихан убежала из дому. А потом сообщники Данилхана объяснили Зулихан, что единственный способ попасть в рай и когда-нибудь встретиться там с любимым – это стать “шахидом на пути Аллаха”, то есть подорвать себя в людном месте. Зулихан поверила. Перед смертью она вела дневник и написала письмо-завещание своему любимому.

Зулихан писала на русском. Большинство чеченцев полагают, что для переписки и дневников русский язык приспособлен лучше чеченского. Орфография сохранена.

Из дневника Зулихан Элихаджиевой:

“Этот блакнот пренадлежит адной девушке здесь про ее жизнь прашу не-каму не четать просьба даверено только Жаге кроме него не каму не доверяю и ешо Роме они обе мне самые близкие люди кроме них я не кому не доверяю я их очень люблю от всего сердца и пусть Аллах не отнимет их уменя инша Аллах.

Судьба меня оберегла но я всегда была несчастна любила.

2003.04.14.

Сегодня вечером уезжает мой Жага мне будет очень его не хватать но скоро он меня заберет к себе. Целый день мы бродили по городу купили ему футболку и фрукты потом. Вечером мы пошли в бульвар и с фоткались и гуляли там возли море. Было очень весело но в моем душе что-то не так. Мое сердца плакала хотя я смеялось. Потом мы пришли домой и покушали и пришли друзья Жаги они поговорили я поехала его проводит. Я целый ночь плакала и заснула. Мне так его не хватает. Я видела восне что я выхажу замуж на мне была свадебное платье я сама себя нарежала к чему это непонемаю. Пусть Аллах обережот Жагу. А на остальное наплевать мне что сомной будет. Я смерти не боюсь а боюсь попасть в руки родных своих больше всего на свете и боюсь Аллаха а потом их пусть я больше не попаду в их руки. Пусть Аллах даст мне иман ислам.

15.04.03.

Я встала 12.30 поела и Жага позвонил он уже доехал до Назрань. Я так обрадовалась что он позвонил мне, и потом я вышла с Нусеибой, мы пошли к Масар и целый день посидели там но мы вышли и прогулялись по парку. Я, Зарема, Нусейба, Хадишта мы смеялись шутили но всеравно мое сердце плакала я скучала по Жаге. Он не понимает как я его люблю я бы жизнь отдала за него если надо. Я умела только мечтать я не видела как...

…От смерти нам не дется... не куда хоть унесут в далекие края но он достигнет нас где бы мы небыли. Но жаль только одно что любимый мне человек даже враю не будет сомной как бя я этого не хотела. Инша Аллах стану шахидкой и будет вечный рай нам инша Аллах”.

…Андрей во всем подчинялся Игорю, без конца возился со своей взрывчаткой. Он, в отличие от Игоря, казался добрым. У него самого что-то неладно с семьей в горах. А Игорь относился к нам как профессионал, инструктировал, был строг. Громко не разговаривать, никуда не вылазить, на улицу не выходить, в окна не выглядывать. 5 июля вернулся поздно, спросил, смотрели ли мы телевизор. Так мы узнали о взрыве в Тушине. В ту ночь к Игорю кто-то приехал. Они долго сидели, пили пиво, рассказывали анекдоты. Я была потрясена. По телевизору мне показали гору трупов. Я впервые увидела, как это будет выглядеть. Если я вам скажу, что мне стало жалко всех, вы не поверите. Если честно, Зулихан мне было жальче других, она была единственной из погибших, кого я еще утром видела живой…

Неотправленное письмо Данилхану Элихаджиеву, найденное на трупе Зулихан:

“Мир твоему дому душа моя Махмад у меня одна просьба к тебе ты прости меня мой маленький Жага.

Жага ты не думай что я тебя не люблю и не думаю о тебе. У меня нету кроме тебя никого на этом белом свете и поэтому я пошла стать шахидом на пути Аллаха.

Ты пожалуйста я умоляю тебя не делай некому нечево я по своей воли пошла на это, никто меня не заставил. Ведь ты же знаешь как я этого хотела, проста я не хотела тебя оставит на этом свете одного но с тобой Аллах и он позаботиться о тебе. Ты не ходи в лес или куда то ешо ты проста возми поес и стань шахидом на пути Аллаха и мы будем вместе. Вечером когда я уезжала я хотела тебя обнять и поцеловать но ты бы догадался и поэтому я сдержалась.

Не живи на земле Жага. Ты быстро приходи ко мне. Я буду ждать тебя снетерпением и не кому тебя не отдам. Ты оставь все и всех. Они свое получат от Аллаха. Он им судья, а не ты. Ты не ходи никуда, сразу же за мной стань шахидом. Пожалуйста я проста умоляю тебя я стала на колени и прошу тебя стань шахидом. Я буду ждать нестерпением.

Люблю люблю и буду любить там в небесах. Я не хотела жить вэтом грязном свете и пойти в ад. Я этого боялась страшно. И тащить тебя с собой. Мы друг друга толкали в ад и поэтому мы пойдем в рай.

Махамад, мои вещи если хочеш отдай комуто. Все что у меня было это ты. И будешь ты мой если ты этого захочеш и я тебе там дакажу как сильно я любила тебя и буду любить.

Мне кроме Аллаха и тебя не кто не нужен. Первый Аллах, потом пророк и ты. Больше никого мне ненадо. Не здесь нитам. Кроме и тебя так и знай”.

Зулихан Элихаджиева 5 июля 2003 г., Тушино. Бомба оказалась бракованной. От взрыва погибла только сама смертница. Всех остальных убила ее напарница.

У Сулеймана Элихаджиева было пятеро детей. От первого брака кроме Данилхана дочь Айшат, вроде бы вышедшая замуж за какого-то араба-боевика. От второго кроме Зулихан пятнадцатилетняя Иман и четырнадцатилетний Эмин.

После теракта в Тушине Сулейман Элихаджиев пришел в мечеть села Курчалой и отрекся от сына. Так и объявил: “Данилхану Элихаджиеву я больше не отец”. Подумал немного и заодно отрекся от Айшат – старшей дочери от первого брака.

Осенью 2004 года Данилхан Элихаджиев был осужден Верховным судом Чеченской Республики к шестнадцати годам колонии строгого режима. За участие в незаконных вооруженных формированиях, обстрел курчалоевской милиции, незаконное хранение и приобретение оружия. За сводную сестру его не судили, это дело внутрисемейное. 12 января 2005 года Верховный суд России счел этот приговор слишком жестоким и сократил Элихаджиеву срок на три года.

…А если уж совсем честно, то больше всех мне стало жалко себя.

Днем 7 июля мы втроем – Игорь, Андрей и я – долго ездили по Москве. Были на Новом Арбате, возле МИДа, университета, на Кутузовском проспекте. Всех этих улиц и названий я тогда еще не знала. Про “Мон-кафе” Игорь сказал, что здесь всегда много людей, захаживают бизнесмены и политики. Еще, возможно, это кафе выбрали из-за витрины, через которую видно, много ли внутри посетителей, из-за оживленного места и хорошего обзора для того, кто будет за мной наблюдать. Но это я уже сама так думаю. Меня в подробности не посвящали. Мне показали еще два кафе на Тверской, а сами говорили, что неплохо бы и на Красной площади взорвать, со стороны Манежа. Там, где арка.

Все началось для меня 8 июля. После обеда приехал Игорь и сказал: “Это случится завтра”. Дал мне черный хиджаб – платок, почти полностью скрывающий лицо, велел надеть черное платье с закрытой шеей и длинными рукавами. Дал листок бумаги, на котором было написано мое обращение к людям. Типа “пришел мой день, и завтра я пойду против неверных во имя Аллаха, во имя себя и вас, во имя мира во всем мире”.

“Мы покажем это обращение другим девчонкам и ребятам, и все узнают, что ты – герой, – сказал Игорь. – Ты уйдешь, а это останется. Мы пошлем кассету твоим родственникам и друзьям”. Он избегал таких слов, как “смерть”, “теракт”. Я посмотрела текст, Игорь усадил меня в своей комнате на фоне ковра и включил видеокамеру. Я сидела опустив глаза, лист с текстом Игорь держал в руке, я незаметно подглядывала в него. Как в театре… Записали быстро, с одного дубля.

Я хотела, чтобы мое обращение увидели родственники. Дедушка, бабушка, тетки по отцовской линии. Что я умерла и смыла свой позор. Что я хорошая и больше не буду им мешать…

Мать бросила Зарему, когда ей исполнился год. Когда Зареме исполнилось восемь, погиб ее отец. Какой-то чеченец зарезал его в Ачинске на шабашке. Когда Зареме исполнилось четырнадцать, началась первая война.

Хамзат и Забухан Мужахоевы, дедушка и бабушка Заремы, живут в станице Ассиновская Сунженского района Чечни. Обоим за восемьдесят. Все хозяйство – собака Кукла.

– Когда началась война, мы с Заремой прятались в подвале нашего дома, – говорит дедушка. – С декабря 94-го по апрель 95-го. Она очень боялась, даже плакать не могла. Сидела как мертвая. Потом собрали вещи и уехали в Ингушетию в село Троицкое. Зарема ходила в школу, училась на “тройки”. Мы вшестером жили в комнате три на четыре метра. Спали на полу, а утром собирали все тряпки и сбрасывали в угол, чтобы было где ходить. Зарема утром встанет, поест и целый день у окна сидит. Никаких обязанностей по дому у нее не было. Откуда им было взяться – ни коровы, ни кур. Окончила кое-как восемь классов, работы нет, так у окна и сидела до семнадцати лет, пока замуж не вышла. Жениха нашла сама, ингуша из Слепцовска. Нас не спросила. Звали его Хасан Хашиев. Через год после свадьбы Хасан погиб. Через два месяца после его гибели у Заремы родилась дочка, Рашан. Родственники Хасана дочку себе забрали, не знаем даже, где наша правнучка. После смерти мужа Зарема у нас почти не появлялась, стеснялась. Мы думали, у нее своя жизнь, свои проблемы, что она самостоятельная уже. А на самом деле она просто замкнулась в себе. Мы перестали ее узнавать. Она же не просила помощи, неужто мы бы ее не приютили с ребенком. Обманул ее кто-то. Она с детства такая. Скажет ей соседка: “Пошли по этой дороге” – она за нею идет. Дети бегут на родник, и она бежит, вечно в хвосте. Лучше бы мы умерли, чем узнать про нее такое. И кто теперь к ней в тюрьму будет ездить?

– Она Хасана очень любила, – говорит Зура, двоюродная пятнадцатилетняя сестра Заремы. – Он никогда ее не бил и даже брал с собой на машине в Нестеровскую. Обмануть Зарему очень просто. Однажды соседка предложила ей кофтами поменяться, Зарема сразу же согласилась. А я посмотрела и не разрешила. Кофта у соседки старая была.

…Когда съемка закончилась, я сняла черное платье и хиджаб, переоделась в свои вещи – джинсы, футболку. Потом готовила для Игоря и Андрея какие-то овощи, мясо. Перестирала все свои вещи. Больше всего меня угнетало, что завтра я пойду одна. Помолилась, выпила валерьянки. Перед сном почитала книжку “Предсмертный миг”. Эту книжку мне еще в Чечне дали.

“– Ты явилась поводом того, что Аллах ниспослал этой общине такое облегчение. Затем Всевышний Аллах с высоты семи небес оправдал тебя, отведя клевету нечестивцев. И нет ни одной мечети, в которой поминают имя Аллаха, чтобы в ней днем и ночью не читались аяты о твоей невиновности.

– Оставь меня, Ибн Аббас. Клянусь Аллахом, мне хотелось бы быть преданной забвению и навсегда забытой”.

Из книги “Предсмертный миг” Халида ибн Абдуррахмана аш-Шайи Султана ибн Фахд ар-Рашида, перевод с арабского Эльмира Кулиева, Москва, издательский дом “Бадр”, 2001 год

9 июля я проснулась рано. Я всегда просыпаюсь перед восходом солнца, без будильника, по привычке, к утреннему намазу. Помолилась, погладила все свои вещи, которые вчера постирала. Потом, когда экспертизу моих вещей делали, сказали, что на них нет признаков жизни. Правильно, я вообще стираю часто.

Днем Игорь и Андрей вышли во двор, их не было около часа. Вернулись с черной матерчатой сумкой через плечо и поясом шахида – полукруглым куском взрывчатки, обмотанным черным скотчем и закрепленном на офицерском ремне.

Андрей отцепил взрывчатку от ремня, снял какую-то железку. По ходу все мне объяснял. Там был такой тумблер “On/Off”. Чтоб взорваться, надо включить “On”. Андрей сказал, что такие тумблеры применяются для взрывов в карьерах. “Я на тебя взрывчатку надевать не буду, а положу ее в сумку, – говорил Андрей. – У Зулихан в Тушине пояс не сработал, так я тебе, Заремочка, вместо двух детонаторов четыре поставил. А вот эту железную пластинку я снимаю. Она предназначена для направленного взрыва, чтобы все осколки пошли в одну сторону, как у противопехотной мины МОН-50. А твои осколки пойдут во все стороны, чтобы пробить улицу насквозь, поняла? Здесь я делаю отверстие, через него пущу проводки к тумблеру. Он будет не в сумке, а в наружном ее кармашке. Молнию откроешь и переключишь. На тумблере ставлю кожух – катушку от скотча. Чтоб не включился раньше времени. Перед взрывом катушку аккуратно снимешь. Все поняла?” Я кивала, говорила: “Да, да, да!” Потом, когда все было готово, Андрей надел на меня эту сумку. Она была очень тяжелая. Уже в Москве я надела ее через голову, чтобы не так плечо резало. И еще придерживала ремешок руками, чтобы шею не давил. Килограммов восемь, наверное. А еще Андрей объяснял, как надо встать, перед тем как включить тумблер. Лицом к кафе, как можно ближе к витрине, сумку повесить на грудь прямо перед собой, чтобы удар пошел точно на посетителей. Я это слушала и повторяла: “Поняла, поняла”.

Я не знала, как кончится этот день. Взрываться я расхотела еще в Моздоке, на автобусной остановке. Просто поняла, что не смогу соединить провода.

В конце мая прошлого года меня привезли в Моздок. Я должна была взорвать себя на остановке, когда подъедет  с военными летчиками. Сняли мне жилье в многоквартирном доме. Дали кучу денег, мобильный телефон, одежду купили. Все было здорово, я никогда так не жила. Покупай что хочешь, любые продукты, квартира большая. Я в первый же день со всеми соседями перезнакомилась. Дома все помыла, постирала и на улицу к соседкам. Со мной еще одна женщина жила лет тридцати, но она никуда не выходила. За нами следили. На следующий же день приехал боевик Рустам Ганиев из Ассиновки и сказал: “Зарема, ты неправильно себя ведешь. Собирай манатки!” И увез меня в Нальчик на несколько дней. Потом обратно привез. 3 июня 2003 года во второй половине дня на меня надели сразу два пояса шахида и отвезли к автобусной остановке. Меня почему-то постоянно выделяют. Всем один пояс, мне два. Всем два детонатора – мне четыре. Короче, я под беременную косила. Там не тумблер был, а два проводка надо соединить. Я дождалась автобуса, вышли люди в синих куртках на молниях. Пора соединять проводки. А я не могу. Тогда я поняла, что никогда не смогу себя взорвать. И пожалела, что заключила эту сделку. Я долго сидела у забора, чувствовала себя все хуже и хуже, голова заболела. Ко мне подошел военный: “Девушка, вам плохо?” – “Нет-нет, мне хорошо”. Он-то решил, что я беременная. Сейчас, думаю, как поднимет мою кофту, как увидит что у меня там за “живот”.

Теракт 5 июня 2003 года на трассе Моздок—Прохладное. Погибли 17 человек.

Встала, пошла на переговорный пункт, звонить Рустаму. Мобильник-то у меня перед операцией отняли. Соврала ему, что  не пришел. Стой, говорит, где стоишь, сейчас подъеду. Приехал на белой “семерке”. Забрал меня. А у меня температура поднялась, трясет всю.

Отвезли меня в Нальчик, положили в больницу по паспорту Луизы Шогеновой, сестры другого боевика. Оказалось, что у меня гайморит, сделали прокол. Гайморит меня и спас от наказания за то, что я не взорвалась. Получилось вроде как по болезни, уважительная причина. Да и Рустам ко мне очень хорошо относился. Вечно со мной шутил, анекдоты рассказывал. И никогда не заговаривал со мной о смерти. Придет – “как живешь, как дела?” С одной стороны, он меня в смертницы готовил, а с другой – мы так хохотали, когда встречались. Из-за такого отношения я долго была уверена, что взрываться мне, может, и не придется. Что все как-нибудь разрешится – и я останусь жива. Жена Рустама меня ненавидела.

В больнице я пролежала примерно неделю. Рустам навещал, фрукты приносил, даже цветы. Потом опять отвез в Моздок на ту же квартиру, но женщины там уже не было. Через два дня после того, как меня увезли в больницу, она сделала то, что не смогла сделать я. Взорвала автобус. Хотя, когда меня увозили, я видела по ее глазам, что она не хочет умирать.

Сулумбек Ганиев, отец Рустама Ганиева:

– Шесть мальчиков у меня было, четыре девчонки. Хасан, Ирван, Уреш, Тархан, Хусейн, Рустам, Айшат, Рашат, Фатима, Хадижат. Как женился в семидесятом, так они и пошли, по одному в год. Хусейн и Хасан добровольцами убежали на войну с русскими. Хасан в Ведено погиб в 96-м, Хусейн – в Грозном 20 октября 99-го. Фатима медсестрой работала, без известий пропала. Тархан, единственный, чье тело похоронили, в аварии разбился. А девчонок – Айшат и Хадижат – в Москве убили. В “Норд-Осте”. Айшат смелая была. Когда Хасан погиб, она в Ведено поехала. Все посты прошла, все госпитали обыскала. За пять часов обернулась. Дома-то она тихая, а если коснется... До двадцати шести лет замуж не вышла. Война всех женихов поубивала. А Хадижат – маленькая, только шестнадцать исполнилось. В сентябре приходила к ним какая-то женщина. Лет тридцати, в кофте, женского роста. Потом Айшат и Хадижат отлучились. Говорили, что в Хасавюрт ездили к бабушке. По-моему, лгали. Десять дней их не было. А 25 сентября Айшат и Хадижат сбежали совсем. В милицию мы не обращались, потому что позорище – девки ушли. Искали по родственникам. Нигде их не было, думали – убили. А потом слухи по деревне поползли. Дочери Сулумбека в Москве погибли. Если бы я знал, ноги переломал бы, чтобы дома сидели.

Люба Ганиева, мать Рустама Ганиева: В июле 2001 года Айшат и Хадижат русские забрали при зачистке. Четыре дня их не было, что там с ними делали, я не знаю, у нас о таком даже с матерью не говорят. Но оттуда мои дочери взяли зла. Сволочи.

Спустя три недели после теракта в “Норд-Осте” неизвестные взорвали дом Ганиевых в станице Ассиновской. Случайно никто не погиб. Сулумбек и Люба с внуками смотрели телевизор у соседей. Пострадавшие грешат на федералов, которые якобы так отомстили семье за “Норд-Ост”. Еще через несколько дней другие неизвестные сожгли в Ассиновской четыре дома – у Сидельниковых, Головинских, Калединых, Чаленко. Русских в семитысячной станице – двести двадцать стариков. Опять же по случайности никто не погиб. Пострадавшие грешат на Рустама Ганиева, который так отомстил русским за взорванный дом родителей. Погорельцев разобрали по домам чеченские семьи.

Рустам Ганиев арестован осенью 2003 года. В марте 2005 года Верховным судом Северной Осетии Ганиев приговорен к пожизненному заключению. За убийства, бандитизм, покушение на жизнь сотрудников правоохранительных органов, терроризм и вовлечение в террористическую деятельность, участие в незаконных вооруженных формированиях.

Если бы я могла убежать из Толстопальцева, я бы убежала, но Игорь постоянно напоминал, что за домом наблюдают свои люди. Я боялась, что меня поймают и убьют. Меня следователь спрашивал: “Как же ты, смертница, боялась смерти?” Но смерть – она разная. Если я взорвусь, то все произойдет мгновенно, не больно, а я попаду в рай и стану гурией. А если поймают при побеге, то я опозорюсь, и еще неизвестно, как со мной расправятся. Короче, я решила сдаться уже с бомбой, спрятаться ото всех в тюрьме. Хотя меня могли и в тюрьме достать. И по рации взорвать. Так что я не знала, чем все кончится. Я боялась, что Игорь или Андрей прочтут мои мысли. Но мне очень помогло, что по нашим обычаям смотреть в глаза мужчине запрещено.

Перед выездом я на левом предплечье написала ручкой под диктовку: “Площадь Маяковского, 1-я Тверская-Ямская, дом 4, “Мон-кафе”. Выехали вдвоем с Игорем на его черной “Волге”. Во сколько – не помню, не рано. После третьего намаза. Я сидела впереди. Сумку держала на коленях. Как надели, больше не снимала. Игорь ехал аккуратно, все правила соблюдал. Нас ни разу не остановили. По дороге читала “Предсмертный миг”. Ехали долго, часа два. Солнце светило уже сбоку. Там, где меня высадил Игорь, был забор из красного кирпича, лужайка, речка, мост и ваш храм – большой и очень красивый. Я его в кино видела.

Оперативники, пытаясь определить, где Сааев высадил Зарему, попросили ее нарисовать это место. Зарема нарисовала. Красный забор оказался Кремлевской стеной, речка – Москвой-рекой, красивый храм – собором Василия Блаженного.

Перед тем как высадить, Игорь забрал у меня паспорт, фотографию дочки, книжку, мобильный телефон. Сказал, что мне все это больше не пригодится. Жалко было мобильника. Он напомнил, что я должна сделать все так, как договаривались, что кругом свои люди и они за мной следят. Если попадусь, то должна врать, никого не выдавать. Тогда меня вытащат, наймут хорошего адвоката. А если кого сдам, то везде достанут и убьют. Одели меня как москвичку – модненько. Синие джинсы, кроссовки, футболка, рубашка – кардиган песочного цвета. Еще дали красивые темные очки и бейсболку под цвет кардигана. Я бейсболок никогда не носила. Когда перед отъездом посмотрелась в зеркало, мне очень понравилось, как я выгляжу. Никогда так не одевалась. Несколько секунд была просто счастлива. Хорошие вещи, мобильный телефон, денег в кармане больше тысячи. Мне по телефону только Игорь звонил, а я никому, но все равно я свой мобильник любила. “Нокиа”, красивый такой. У меня сроду телефона не было. В Моздоке дали. У Игоря мобильник вообще дорогой. И цветная заставка – Усама бен-Ладен.