Текст книги "Боевой расчет «попаданца»"

Автор книги: Вадим Полищук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Да-а, тяжелый случай. Вспышка гнева была явно наигранной, но вот упоминание фамилии комбата мне резко не понравилось. Судя по всему, он не просто меня посадить решил, ему нужно дело, точнее, дело за номером таким-то. И одного красноармейца для этого мало, ему еще надо и покрывающего преступника комбата прицепом пустить. Сейчас из меня признание выбьет и начнет выдавливать показания на комбата, сволочь. Между тем особист продолжает спокойным голосом, типа уже смирил свой гнев праведный.

– В деле имеются свидетельские показания номеров расчета, подтверждающие рапорт сержанта Гмыри.

А вот это уже интересно, ни вчера, ни сегодня никто из расчета с позиции батареи не уходил. Значит, нажать на кого-либо особист не мог. Выходит, или кто-то по велению сердца меня сдал, или он меня на понт берет.

– Итак, вы признаетесь в неисполнении приказа своего непосредственного командира?

Внезапно я успокаиваюсь, и мне становится даже смешно. Этот старший политрук мне представляется навозным жуком, копошащимся в том дерьме, куда я отказался нырять. А он от этого даже удовольствие испытывает, просто упивается своей властью и могуществом. Вот и сейчас, может просто меня отпустить, а может дело расстрельное состряпать. Тоже мне, повелитель людских судеб, козел.

– Да, признаюсь, не выполнил приказ.

Особист удивлен, он приготовился меня ломать, грозить, уговаривать, а я вдруг раз – и признался. Спохватившись, хватается за ручку и начинает интенсивно писать в протоколе.

– Есть только одно обстоятельство, – продолжаю я тихим голосом.

– Какое? – политрук даже не отрывается от своей писанины.

– Я еще присягу не принял.

– Ну и что? – И тут же подпрыгивает. – То есть, как это не принял?

Начинает лихорадочно рыться в своих бумажках, но нужной не находит. Я его понимаю, все усилия напрасно потрачены, дело на глазах разваливается. Впивается в меня горящим взглядом, я держу морду ящиком.

– Ты почему до сих пор присягу не принял?

– Не ко мне вопрос, этим начальство должно заниматься.

Политрук сгребает все бумаги в папку.

– Петров!

В дверь кабинета вваливается красноармеец с винтовкой, почти не уступающий мне габаритами. И почему такие мордатые вечно при штабе ошиваются, а тяжеленные ящики со снарядами приходится носить почти доходягам?

– Охраняй арестованного!

И пулей вылетает в коридор. Ждать пришлось долго, почти два часа. Как только особист нарисовался на пороге, я сразу понял – не срослось. Политрук плюхается за свой стол и швыряет мне ремень.

– Свободен!

Очень хочется хлопнуть дверью, но я аккуратно закрываю ее за собой. В коридоре меня уже ждут Костромитин с Лившицем. Они и рассказывают мне, что произошло, когда я сидел в кабинете. Оказывается, они примчались в штаб полка буквально через несколько минут, после того как сюда доставили меня. К особисту их не пустили, тогда они пошли к командиру полка, а через десять минут в кабинет влетел особист. Он долго вопил, брызгал слюной, но сделать ничего не смог. В конце концов, все увязли в юридических вопросах. Но комбат и политрук, подкрепленные авторитетом командира полка, твердо стояли на своем: гражданин, не принявший присягу, военнослужащим не является. И, следовательно, воинского преступления совершить не может. Особист потребовал наказания комбата за неприведение к присяге, и с этим пришлось согласиться. Костромитину влепили выговор.

– Ну, что? Пора возвращаться в батарею, – предложил лейтенант.

– Нам – пора, а товарищу политруку надо бы задержаться.

– Зачем? – удивился Лившиц.

– А затем, что особист нам это дело просто так не спустит.

– Не спустит, – согласился Костромитин, – и что ты предлагаешь?

– Самая лучшая защита – это нападение. Красный командир приказывает красноармейцу нырнуть в дерьмо, да еще и в такое тяжелое время, когда наша страна истекает кровью под натиском фашистов. Чуете, чем пахнет?

– Чем? – не понимает Лившиц.

– Политикой! Ведь какие аналогии просматриваются. И так сидим по самые уши, а тут еще сержант Гмыря красноармейцев в дерьмо макает. Особист же, вместо того чтобы одернуть мерзавца, красноармейцу дело шьет. Карьерист, понимаешь, не улавливает политического момента. Поэтому, товарищ политрук, идите к комиссару полка, тем более что он еще не в курсе, и пишите, пишите рапорт на обоих: и на Гмырю, и на особиста.

– Думаешь, рапорту дадут ход? – сомневается комбат.

– Конечно, нет. Ссориться с органами полковое начальство не будет, но особист в полку шустрый, поручиться готов, он на них уже материальчик собирает. И они это знают, только ответить им пока нечем, а твой рапорт особиста бьет ниже пояса. Непонимание текущего политического момента в данном случае хуже преступления.

– Правильно, – соглашается Костромитин, – иди к комиссару и пиши.

– Да неудобно как-то, – сомневается политрук.

– Неудобно во время боевой тревоги штаны через голову надевать, – влезаю я.

– Надо, Сема, надо, – Костромитин подталкивает политрука в направлении комиссарского кабинета. – Да, и требуй Чмырину голову по комсомольской линии. Остальная агентура увидит, как он их сдает, и впредь осторожнее будет.

Молодец, лейтенант, быстро все понял, и про комсомольскую линию здорово придумал, мне этот момент даже в голову не пришел.

Эффект растянутого времени я наблюдал, когда появился в землянке. Чмыри не было, но все остальные замерли с открытыми ртами, похоже, не ждали. Я прошел мимо этих манекенов, взял из пирамиды свою СВТ, тут же примкнул полный магазин и вышел обратно. Весь расчет высыпал вслед за мной, решили, что я пошел убивать стукача. Ошиблись, я пошел к комбату.

– Товарищ лейтенант, разрешите пристрелять личное оружие!

– Разрешаю. Десять штук тебе хватит? Возьмешь у старшины.

– Так точно!

– Только без глупостей, – понижает голос Костромитин.

– Есть без глупостей, – так же негромко отвечаю я.

До завтра я ждать не намерен. В качестве мишени использую широкую доску, а в качестве пулеуловителя – железнодорожную насыпь. Отмеряю сто метров и делаю пять выстрелов. Отдача почти не чувствуется, я ожидал большего. Автоматика работает очень мягко, даже успеваешь ощутить крайние положения отката-наката. Теперь понятно, почему у нее были проблемы со стрельбой в зимнее время – нет запаса энергии затвора. Результат стрельбы обрадовал, все дырки можно закрыть чайным блюдцем, разброс равномерный. То есть всю работу по пристрелке прежний хозяин сделал за меня, а я даже не мог похоронить его. Повторяю серию, результат даже чуть лучше. Возвращаюсь в землянку и чищу оружие. Чмыря рискнул появиться только на вечернем построении, где много народа и в строй встают без оружия. На следующий день я принимаю присягу и становлюсь полноправным красноармейцем и полнообязанным тоже. Теперь я везде хожу с винтовкой, даже в злополучный туалет. Вся батарея уверена, что я проверил работу капризной самозарядки и теперь только жду подходящего момента. Время от времени я бросаю на Чмырю плотоядные взгляды, как бы прикидывая, куда лучше вогнать пулю. Сержант из последних сил храбрится, даже пробует носить с собой свою винтовку. Но его трехлинейка всего на тридцать сантиметров короче его самого. Когда она висит у Чмыри на плече, то почти задевает прикладом землю.

Возмездие настигло Чмырю с другой стороны. Через два дня комсомольское собрание батареи рассмотрело личное дело сержанта Гмыри и единогласно исключило его из рядов ВЛКСМ. А на следующий день в батарее был зачитан приказ о разжаловании Гмыри. Костромитин лично выдрал сержантские треугольники из его петлиц. В тот же день страдалец исчез из батареи. Даже не представляю, куда смогли спихнуть это чудо. В тот же вечер ко мне подошел Костромитин, не вызвал к себе, а сам пришел!

– Принимай орудие.

– А наводчик?

– Пока обойдетесь, потом, может, пришлют.

– А как…

– Как до сих пор стреляли, так и стреляйте, а то я не знаю, чьи команды расчет выполняет.

В конце августа у нас изымают стрелковое оружие. В батарее оставляют по одной винтовке на расчет. Моя СВТ без штыка и запасных магазинов никого не заинтересовала, а у Петровича отобрали выданный в полку карабин.

В сентябре похолодало, и нам выдали шинели. Начались дневные налеты, теперь мы стреляем и днем и ночью. Стреляем с ПУАЗО, стреляем заградительным. Недавно соседняя батарея сбила немецкий бомбардировщик. Я продолжал совмещать стрелки и даже не смог взглянуть в небо, только слушал комментарии тех, кто мог поднять голову. Даже не верится, что наш огонь может давать хоть какой-то эффект. До сих пор мне казалось, что мы бесцельно засеиваем небо вспышками разрывов.

В начале октября погода испортилась, начались дожди. Налеты стали редкостью, низкая облачность прижала вражескую авиацию к земле. Скоро немцы начнут наступление на Москву, но точной даты я не помню. И нет никакой возможности избежать этого удара судьбы. Остается только ждать и надеяться. Ждать, надеяться и стрелять, стрелять днем и ночью, стрелять с ПУАЗО и заградительным. Дырявить низкие серые тучи осколочными гранатами, в глубине души надеясь все-таки попасть. Ну хоть один раз попасть.

Глава 4

Ту-дух – ту-дух, ту-дух – ту-дух, мерно постукивали на стыках колеса поезда. Перед глазами маячила верхняя полка, а за окном солнце разгоняло предрассветную мглу. Неужто мне все это приснилось? Я потянулся к столику, чтобы нашарить часы и посмотреть время.

– Танки! Танки слева!

Целую секунду не мог понять, это я все еще сплю или уже нет. В следующую секунду я уже вбивал ноги в сапоги, затем, подхватив ремень, бросился к орудию. Все уже знали, что южнее началось немецкое наступление, и только мне было известно, чем оно закончится. Но даже я не ждал Гудериана в Брянске так быстро. Сегодня дежурил первый взвод, а мы отсыпались после ночных стрельб. Два орудия первого взвода уже опустили стволы и сейчас нащупывали цель на юге. А наши, мало того что торчали вверх, так еще и были затянуты маскировочной сеткой. Наконец мы сдернули сетку со ствола, и я плюхнулся на сиденье, больно ушибив колено.

Гах! Гах! Ударил первый взвод, когда я уже разворачивал орудие, секундой позже ствол пошел вниз, Паша уже занял свое место. Немецкие танки вышли из леса на южном берегу Свени и сейчас рвались вперед, стремясь укрыться за железнодорожной насыпью. Гах! Гах! Бьет первый взвод. Гах! Это уже первое орудие нашего взвода. А я стрелять не могу, пушка из первого взвода закрывает мне цель. Позиция батареи не предусматривала ведения огня по наземной цели на противоположном берегу речки. Гах! Гах! И после небольшой паузы еще раз. Гах! Из-за закрывающей обзор пушки появляется небольшой дымок. Но это он с полутора километров небольшой, кого-то наши подожгли.

– Прекратить огонь! – командует Костромитин.

Немцы проскочили простреливаемую зону и укрылись за насыпью. К нашей позиции подходит комбат, бросает взгляд на противоположный берег и обращается ко мне:

– Знаешь, что они сейчас сделают?

– Знаю. Подтянут артиллерию и раскатают нас, как на блюминге.

Наши зенитки стоят на открытой позиции, и гаубичная батарея немцев подавит нас за несколько минут.

– Поэтому бери Петровича, цепляй пушку, грузи приборы и уходи. Стрелять ты все равно не можешь. Взвод управления я отправляю пешим порядком, а ты с собой возьми кого-нибудь из расчета.

Вообще-то, в соответствии с уставом, взвод управления должен занять позицию для отражения атаки пехоты, но у них всего две винтовки на два десятка человек, и отрыть окопы тоже никто не догадался. Поэтому толку от них в обороне никакого, и лейтенант решил просто спасти обученных людей.

– Но…

– Никаких «но», – обрывает меня лейтенант. – Это приказ, и ты получишь его в письменном виде. Все, кончай дискуссию, нас в любой момент накрыть могут.

Я понимаю, что спорить бесполезно. Приказ Костромитина уже разделил батарею на нас, еще условно живых, и остальных, уже практически мертвых. Теперь мне предстоит сделать свой выбор. Из пяти оставшихся номеров расчета я могу взять только одного, остальных лейтенант оставляет в качестве резерва для расчетов других орудий. И времени на раздумья нет.

– Акишев, собирайся! Орудие в походное положение!

Мне тоже надо собраться. Первым делом перематываю портянки, запихиваю в «сидор» свой немудреный скарб, хватаю шинель, СВТ и выскакиваю из землянки. Пушку уже цепляют к СТЗ, около трактора меня уже ждет Костромитин с листком бумаги.

– Вот тебе приказ на эвакуацию особо ценного имущества батареи.

Я пробегаю по бумаге глазами.

– Вся ясно?

– Так точно!

– Выполняй!

– Есть!

Подгоняем трактор к окопам взвода управления, грузим ПУАЗО и дальномер. Замечаю в кузове четыре зеленых ящика и пару больших бидонов. Опыт путешествия по полесским дорогам Петрович учел в полной мере.

– Паша, давай в кабину.

Кабина у СТЗ крохотная, сильно сомневаюсь, что влезу в нее. Да и путешествие в скрюченном положении почти на двигателе мне не по вкусу. Зато там тепло и сухо, но я выбираю кузов. Тут мне приходит в голову одна мысль, и я возвращаюсь на огневые позиции. Расчеты лихорадочно углубляют щели.

– Товарищ лейтенант!

– Ты еще здесь?

– Возьмите.

Я протягиваю Костромитину винтовку.

– Отставить. Еще не известно, кому она больше нужна будет. Все, в трактор, бегом марш!

СТЗ нетерпеливо стреляет выхлопом. Переваливаюсь через борт кузовка и стучу по кабине.

– Поехали!

Скрежещет передача, трактор дергается с места. Поехали. Мы почти успели добраться до первых домов, когда за позицией батареи взрывается первый снаряд. Второй ложится недолетом, а потом позиция исчезает в пыли, дыму и вспышках разрывов. Грохот взрывов перекрывает шум мотора. Даже отсюда это выглядит страшно, представляю, какой ад творится там. За нами бегут два десятка человек – взвод управления. Этим тоже повезло, задержались бы еще на лишних пять минут, попали бы под раздачу. СТЗ выскакивает на окраинную улицу, и батарея исчезает за домами, даже грохот взрывов стихает.

Трактор петляет по улицам Брянска, пробираясь к Орловскому шоссе. За два месяца Петрович успел неплохо изучить город, но сейчас основные улицы заполнены гражданскими и военными из многочисленных тыловых частей Брянского фронта. Едва мы выскакиваем на финишную прямую и трактор набирает скорость, как из встречной полуторки выскакивает капитан и становится на пути.

– Куда прешь? В Карачеве уже немцы!

СТЗ опять ныряет в лабиринт брянских улиц, и минут через двадцать мы оказываемся на шоссе, ведущем к Фокино. По этому же шоссе движется колонна, состоящая из беженцев и отступающих тыловиков. Расталкивая людей, медленно пробираются «эмки», полуторки, ЗИСы, лязгает гусеницами наш трактор. Кроме нашей пушки, другой боевой техники не видно. Дальше на север это шоссе уже перехвачено немцами в районе Спас-Деменска и Кирова. Мы поворачиваем направо, в глубину Брянских лесов, надеясь добраться до Киевского шоссе по лесным дорогам.

Ночуем в какой-то убогой деревеньке. Народу в избу набилось сверх всякой меры; люди спят вповалку, некоторым не хватило места, чтобы лечь, и они спят сидя. Воздух в избе застоявшийся, тяжелый, зато сухо. Утром узнаю от пехотинцев, что город смогли удерживать до вечера. Батарея встретила колонну немецких танков и мотопехоты, обошедшую нашу оборону по лесной дороге со стороны Свени. Немцы ворвались в город и увязли в уличных боях. Советское командование планировало удержать город, но к вечеру со стороны Карачева подошла еще одна танковая колонна немцев, и наша оборона рухнула, был отдан приказ оставить город. Сержант-пехотинец сказал, что видел зенитную часть, уходившую из города, но это точно не наша батарея, единственный батарейный трактор с нами.

Сверху вода, снизу грязь. Моросит дождь, мелкий, холодный и противный. Я забрался под брезент ПУАЗО и стучу зубами от холода, шинель отсырела и греет плохо. А отсырела она, потому что в самых гиблых местах приходится вылезать под дождь, рубить ветки и подкладывать их под гусеницы, СТЗ ревет мотором, гусеницы месят грязь и ни с места. Сцепление траков с этой жижей никакое, и трактор только месит ее. Если бы бросить пушку, то дело пошло быстрее, пять тонн орудия, как якорем, держат трактор в грязи, но мысли об этом я старательно прогоняю, и мы опять рубим ветки и толкаем их под гусеницы. Трактор выползает из очередного гиблого места, чтобы через пару сотен метров увязнуть в другом. Иногда нам помогают идущие по той же дороге пехотинцы, но это случается нечасто. Им еще тяжелее, чем нам. Мы еще можем отдохнуть, пока трактор везет нас, а у них грязь пудовыми комьями налипает на сапоги, люди с трудом передвигают ноги, скользят и падают в проклятую грязь. Наш марш по Белоруссии теперь воспринимается как легкий приятный вояж. Война превратилась в дорожную. Дерутся за шоссе, за мосты, за перекрестки, за железные дороги, а буквально в нескольких километрах по лесным дорогам идут тысячи людей. И не только люди, идут машины, трактора и даже танки.

В одном месте сели намертво, пришлось спилить дерево и, обмотав его буксировочным тросом, цеплять к гусеницам.

– Давай!

СТЗ плюется вонючим выхлопом и медленно выползает из огромной лужи, подминая под себя бревно. Когда оно выползает из-под гусениц трактора, я ору:

– Стой!

Трактор замирает, мы отцепляем пожеванное траками бревно, переносим вперед и опять цепляем его. На этот раз продвижения трактора хватило для того, чтобы зацепиться за грунт и выдернуть из грязи пушку. СТЗ в грязи по самую крышу, пушка полностью заляпана грязью, мы тоже. Когда впереди замаячило Киевское шоссе, радости нашей не было предела. Но длилась наша радость буквально десять километров. Выясняется, что наши уже сдали Сухиничи, и мы опять попадаем в грязные объятия российских дорог. Начинаем испытывать трудности с горючим, запасы Петровича позволили продержаться два дня. Пару раз сливали бензин с брошенных машин, один раз удалось заправиться на сельской МТС. Начались проблемы с продовольствием, все идут голодные, грязные и злые.

Двенадцатого октября пошел первый снег. Снег быстро сменился дождем и так же быстро растаял, напомнив о неизбежном приходе зимы. Среди отступающих начала проявляться хоть какая-то организованность, теперь мы движемся на восток в составе колонны тыловых частей пятидесятой армии. Хоть мы и оказались приблудными, но нас стали подкармливать и даже выделили полсотни литров керосина. Тринадцатого почти весь день стоим. Где-то впереди идет бой, канонада глушится лесом и едва слышна, но мы понимаем, что сейчас решается наша судьба. Утром следующего дня начинаем движение на северо-восток. Канонада постепенно удаляется, а потом и совсем стихает. Видимо, прямо на восток пробиться не удалось. Сейчас нам предстоит форсировать реку. Мост на дороге разрушен – то ли наши постарались, то ли немцы. Скорее всего, наши. Впрочем, мост, грузоподъемностью в две телеги, наш трактор и так не выдержал бы. Речка так себе, но от осенних дождей поднялась, наш берег болотистый, противоположный обрывистый. Всего полметра обрывчик, но все же.

Хватаю первое, что попадается под руку – лопату, и иду мерить глубину. Полы шинели погружаются в воду, вода льется за голенища сапог.

– Около полуметра, – выливая воду из сапога, инструктирую Петровича. – Дно вязкое, возьми метров на семь-восемь левее, там вроде берег пониже, а мы его сейчас подкопаем.

Зря воду выливал, мы с Пашей опять лезем в воду и лопатами срываем землю с берега. СТЗ осторожно, словно боясь замочить гусеницы в ледяной воде, вползает в реку, доходит до берега и бессильно месит гусеницами воду. Приехали. Мы подкапываем берег, Петрович газует, трактор дергается вперед, скользит и бессильно сползает обратно. Рядом с нами еще медленнее пытается форсировать речку короткий и высокий трактор с открытой кабиной. На радиаторе надпись «Сталинец», на прицепе здоровенная пушка, похоже, корпусная А-19. Трактор доходит до берега и также не может на него забраться, тяжелое орудие не пускает.

– Петрович, у тебя еще один трос есть?

– Есть.

– Длинный?

– Метров двадцать будет.

– Отцепляй пушку.

– Да ты что…

– Отцепляй, говорю, вытащим мы ее.

Пока Петрович с Пашей отцепляют орудие, я продолжаю работать лопатой.

– Готово, – докладывает механик.

– Давай вперед и вон к той березе, – указываю на дерево в десяти метрах от берега.

На этот раз СТЗ, лишенный тормозящего прицепа, выскакивает на берег с первой попытки. Половина дела сделана. Буксировочный трос цепляю за передний крюк, обвожу вокруг березы и опять цепляю к крюку. Артиллеристы ожесточенно вгрызаются лопатами в берег перед огромным радиатором своего «Сталинца».

– Давай потихоньку назад.

СТЗ пятится к реке, но через пару метров трос натягивается, и гусеницы начинают скользить. Надеюсь, что для задуманной операции прочности у этой березы хватит. Более толстого дерева в округе нет.

– Стой! Снимай правую гусеницу с ведущего колеса.

Пока Петрович и Паша возятся с гусеницей, я протаскиваю трос через прицепное устройство пушки и делаю на концах две петли. Вожусь с ними минут пятнадцать, но сейчас все зависит от их прочности. Одну петлю на задний крюк, вторую цепляю за зуб ведущего колеса, получается примитивный полиспаст.

– Петрович, вперед помалу.

Механик включает правый фрикцион, и трос медленно наматывается на колесо, как на барабан. Пока пушка ползет по дну, все идет нормально, но когда она подтягивается к берегу, трос натягивается, как струна, и… передний ход прыжком оказывается на берегу, задний выходит проще.

– Врубай заднюю!

Я начинаю сматывать трос с колеса, но тут к нам подбегает лейтенант-артиллерист.

– Братцы, зенитчики, не бросайте! Мы же ее, считай, от самого Бреста тащим! Выручайте!

Я смотрю на механика.

– Ну, если трос выдержит… – бурчит Петрович.

На этот раз просто цепляем трос за колесо, пойти на прежний вариант длина не позволяет. Поехали. Дизель «Сталинца» ревет, береза трещит, трос вибрирует и со звонким щелчком рвется, хлестнув по кузову СТЗ. Но «Сталинец» успел-таки перевалить через мертвую точку, доворачивает вправо и выдергивает сначала передок, а потом и саму пушку. Лейтенант подходит к Петровичу. Вижу, как он устал, даже на эмоции сил у него нет. Он молча жмет руку сначала механику, потом мне и возвращается к своему трактору. Расчет облепляет пушку, причем вижу, что расчет явно неполный.

– Хороший был трос, – ворчит Петрович, собирая куски.

Может еще пригодиться. Интересно, если бы пережил такое купание в своем времени, уже бы лежал в мягкой кроватке с градусником и пил теплое молочко с медом. А здесь только вылил воду из сапог, портянки отжал и вперед. И ведь никакая зараза не берет.

Через неделю мы вместе с частями пятидесятой армии вышли к Белеву и переправились на правый берег Оки. Наконец-то смогли хоть немного обогреться, обсушиться и очистить грязь. Наши оставили Мценск, но еще удерживают рубеж на реке Зуше. Похоже, немецкое наступление подвыдохлось. Они тоже не железные роботы, правда, в грязи они купались меньше нас, больше передвигаясь по хорошим дорогам. Двадцать четвертого октября нас грузят в железнодорожный эшелон на станции Арсеньево, и мы едем в Елец, куда уже были отправлены остатки нашего полка. Эшелон ползет не торопясь, подолгу стоит на станциях. Во время стоянок мы бегаем за кипятком, чтобы согреться. Температура чуть выше нуля, над землей висят низкие серые тучи, временами заряжает дождь. Зато облачность не дает разгуляться немецкой авиации, и мы благополучно достигаем цели нашего путешествия через двое суток.

Старый купеческий Елец встретил нас разбомбленным железнодорожным узлом и мелким серым дождичком. Тем не менее станция продолжает работать. Воронки на основных путях засыпаны, рельсы восстановлены. Маневровый паровозик шустро заталкивает несколько платформ с техникой в тупик. СТЗ и орудие выгружали уже в темноте и чуть не перевернули, но обошлось. У военного коменданта станции узнаем, где находится наш полк, и получаем пропуск. Наш трактор, разгоняя темноту тусклым светом фар, а тишину – лязгом гусениц, неторопливо ползет по старинным узким улочкам, едва вписываясь в повороты. Патрули несколько раз проверяли у нас пропуск: город находится на военном положении и в нем действует комендантский час. У патрульных же узнавали дорогу и добрались довольно быстро. В расположение полка прибыли уже после отбоя, когда из командиров на месте был только дежурный лейтенант. Да и полка как такового тоже не было. В приспособленном под казарму здании находилось сотни две красноармейцев и командиров, во дворе стояло несколько пушек, в основном тридцатисемимиллиметровых, а также грузовики и еще один СТЗ.

По сравнению с елецкой брянская казарма была верхом комфорта. Ни о каких матрасах речи не шло, все спали на голых досках. Вместо подушки – вещмешок, вместо одеяла – шинель. Холод собачий, центральное отопление не работает, печей в здании нет. Утром меня растолкал Паша, сказал, что если я не встану, то точно просплю завтрак. Упоминание о еде произвело волшебное действие, и я выполз из-под шинели. По-моему, нигде так мерзко не кормят, как в запасных полках. Еды мало, но даже то, что дают, на вид выглядит отвратительно, а на вкус – лучше не пробовать. Но голод не тетка, ничего, сожрал и добавки бы попросил, да просить бесполезно.

После завтрака на нас натыкается командир с двумя шпалами в петлицах. Некогда гладкая морда посерела и осунулась, из окружения выходил вместе со всеми.

– Кто такие?

Я объясняю. Протягиваю майору бумажку с приказом Костромитина. Тот внимательно читает.

– ПУАЗО и дальномер с вами?

– В кузове, товарищ майор!

Командир заметно веселеет.

– Благодарю за спасение ценного военного имущества и добросовестное выполнение приказа командования!

– Служим трудовому народу! – вразнобой отвечаем мы.

– Приборы сдайте капитану Анисимову и займитесь регламентом орудия и трактора. Завтра решим, куда вас направить.

– Есть, товарищ майор! А как же проверка?

– Шустрый какой! Первый раз вижу, чтобы красноармеец в особый отдел попасть хотел, – и поясняет, – некому проверять, особист пропал без вести вместе со всей своей канцелярией. Да и незачем проверять. Вы же из нашего полка, приказ комбата у вас есть.

Майор уже начал поворачиваться, чтобы уйти, но притормозил.

– А это не ты ПУАЗО чинил и в дерьмо нырять отказался?

– Я, товарищ майор!

– Понятно, – загадочно усмехается майор и уходит.

Я поворачиваюсь к Петровичу.

– Это кто был?

– Комполка. А ты что, не знал?

– Откуда? Я его первый раз вижу. Ладно, пошли Анисимова искать.

Капитан Анисимов оказался начальником полковой школы, готовившей младших командиров. Узнав, что в полку появился еще один ПУАЗО, он немедленно припахал нас и еще нескольких бойцов на его разгрузку. Вот это тяжесть! В Брянске мы закинули его в кузов всем расчетом на раз, два, взяли! А здесь с помощью досок, вдесятером, еле вытащили из кузова и с трудом отнесли в помещение, где были собраны приборы и учебные пособия полковой школы. Что вы хотите? На такой кормежке только ноги протянуть можно. Капитан бегал вокруг, приговаривая:

– Не уроните прибор, товарищи красноармейцы. Осторожнее, там же очень тонкая механика.

Я еще тогда подумал, что капитан из интеллигенции и даже армия не сумела вытравить из него сущность. Нормальный командир давно бы уже крыл нас по матушке и грозил за порчу военного имущества всеми возможными карами, от наряда и до расстрела на месте, а этот – товарищи красноармейцы. Причины капитанского беспокойства оказались понятными, когда мы втащили, наконец, ПУАЗО в помещение. В просторной комнате стояли еще два: один такой же, как наш, второй – явно предыдущего типа. Как сказал капитан – оба неисправные. Анисимов тут же начал проверять принесенный прибор, забыв о нашем существовании. Пользуясь моментом, остальные тихо рассосались из комнаты, остались только Петрович, Паша и я. Чем дальше шла проверка, тем больше светлело лицо капитана – прибор оказался исправным. Он хотя и требовал выверки, но работал правильно. Наш ехал в кузове трактора, и, видимо, растрясло его меньше, чем те, которые везли в грузовиках, да и грязи с водой на него меньше попало.

Капитан, закончив проверку, обратил внимание на нас.

– Мне нужен один человек – помочь в выверке прибора.

Я отправил Петровича с Пашей заниматься трактором, а сам остался, было очень интересно до конца разобраться с этим хитрым ящиком. Бесполезно. Три головы надо иметь, чтобы все запомнить. Даже Анисимов, прекрасно освоивший работу с прибором, имел смутное представление о принципах его работы. Это для меня ПУАЗО всего лишь аналоговый электромеханический компьютер. А капитан и слова такого не знает. Когда я учился, такие аналоговые устройства еще пылились в кладовых и темных углах лабораторий, но на них уже никто не обращал внимания – наступила эра электроники и цифровой техники. И все же было у таких устройств одно важное преимущество – они в принципе не могли зависнуть.

Когда закончили, капитан заинтересовался моей личностью, красноармейцы моего возраста ему еще не попадались. Это через год-полтора я никого удивлять не буду, если доживу, конечно. Когда дошли до починки этого самого ПУАЗО, капитан спросил:

– Как вы обнаружили неисправность в приборе?

– Случайно. Мы по электрическим цепям лазили, перепутанную полярность искали, а неисправность на самом виду была. Я как глянул, так меня словно током ударило, вот же он – чертов ролик.

Следующий вопрос Анисимова меня насторожил.

– А вы нигде не преподавали?

– Нет, товарищ капитан, – не моргнув глазом, вру я, – нет у меня предрасположенности к педагогике.

– Жалко. Не хотите ли пойти ко мне, в полковую школу? Инженер мне бы очень пригодился, да и вам легче будет. Звание сержанта сразу получите.

На секунду задумываюсь. Заманчивое предложение: тыловой полк, непыльная работенка и командир – интеллигент, мечта, а не служба.

– Спасибо за предложение, товарищ капитан, но разрешите мне при орудии остаться.

– Учить других сейчас не менее важно, чем стрелять.

– Это я понимаю, товарищ капитан, только у меня к немцам длинный счет уже накопился, а из запасного полка его трудно предъявить будет.

– Понятно, – кивает капитан. – Хорошо, вы свободны.

– Есть!

Уже в дверях капитан окликает меня.

– Насчет полковой школы вы все-таки подумайте.

На следующий день меня вызвали в штаб полка. Посыльный указал на дверь, а сам смылся. Ох, не нравятся мне эти внезапные вызовы к начальству. Открываю дверь, делаю шаг.

– Товарищ майор, красноармеец…

Мой доклад прерывают не дослушав.

– Не надо так орать, товарищ красноармеец, здесь на слух никто не жалуется.

Кроме командира полка, в комнате сидит капитан Анисимов и еще один незнакомый майор.