Текст книги "Тоталитаризм в ХХ веке (СИ)"
Автор книги: Вадим Дамье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Проблемы свержения или демонтажа тоталитарных режимов
Опыт ХХ века свидетельствует о возможности по меньшей мере трех моделей развития событий, ведущих к краху тоталитарных режимов. Это: во-первых, их свержение в результате народного восстания (революции) внутри страны; во-вторых, падение в результате внешнеполитического поражения или давления либо в итоге военного разгрома; в-третьих, в ходе их постепенного внутреннего разложения. В исторической реальности чаще всего наблюдалось смешение всех трех путей и сценариев, которые можно поэтому рассматривать как своего рода «идеально-типические» варианты.
Наиболее явственно элементы развития первого типа прослеживаются на примере Венгерской революции 1956 г. В ходе ее тоталитарный режим советского типа был свергнут, сформировано правительство, ориентированное на систему представительной демократии, а реальная гегемония перешла в руки органов рабочего и территориального самоуправления – рабочих и революционных Советов103. Однопартийная диктатура компартии была восстановлена только путем вооруженной интервенции СССР. События в Венгрии служат ярким доказательством принципиальной возможности революционного низвержения тоталитаризма.
Следует отметить, что революционные народные движения возникали и в других тоталитарных государствах (в ГДР в 1953 г., в Польше в 1956, 1970 и 1980-1981 гг. и т.д.), но им не удавалось добиться падения режимов: они были либо подавлены силой, либо интегрированы частью правящего номенклатурного класса. Известны случаи, когда народные движения против тоталитарного господства использовались как прикрытие для государственного переворота со стороны "реформистской" части номенклатуры (в Румынии в 1989 г.) или как вспомогательное средство для военного разгрома режима внешними силами (в Италии в конце Второй мировой войны).
Классическим примером падения тоталитарной власти в результате военного разгрома следует считать, безусловно, крах национал-социализма в Германии в итоге Второй мировой войны. Среди исследователей широко распространен тезис о том, что "мало шансов оставалось в условиях национал-социалистической диктатуры на успешное восстание в самой Германии", что "свержение господства Гитлера с помощью изолированного восстания снизу было невозможно". В качестве обоснования такого мнения ссылаются на эффективность контроля над населением со стороны нацистской системы, на низкий уровень сопротивления в Германии, на пассивность большинства немецкого народа к концу войны и т.д. Все это заставляет поставить вопрос о том, насколько вообще возможно свержение эффективного тоталитарного режима изнутри.
Тоталитарная система господства предполагает наличие тотального контроля власти над обществом с помощью сочетания индоктринирования масс и искоренения любой почвы для появления оппозиции. В теоретической, "идеальной" модели тоталитаризма, действительно, никакой протест невозможен, просто потому, что у полностью "переформированных" и запрограммированных с помощью господствующей идеологии людей не могла бы возникнуть даже сама мысль о том, что "что-то не так". К счастью для современников, ни одна власть в ХХ веке не обладала настолько совершенными методами, механизмами и техническими средствами воздействия на умы и сердца, чтобы добиться такого результата. Не были исключением и национал-социалистический режим Гитлера, и сталинская диктатура. Как в СССР, так и в Германии возникали подпольные группы, хотя бы у части людей сохранялось недовольство существующим положением, а невозможность открытого протеста и сопротивления приводила к широкому распространению пассивного уклонения от труда на благо системы, элементов сознательного или чаще даже неосознанного саботажа. Такие настроения росли и распространялись по мере усиления внутри– и внешнеполитического кризиса тоталитарного режима и, как показывает история СССР, время от времени выливались в открытые бунты и восстания. К 1945 г., после тягот военной катастрофы, голода и страданий, большинство жителей Германии уже не питало и не могло никаких симпатий к нацистскому режиму и проявляло такое отношение в самых разных формах. Не случайно почти все влиятельные политические силы в послевоенной Германии вынуждены были говорить о социализме, чтобы получить поддержку в немецком обществе, хорошо понимавшим, что только радикальное социальное переустройство может искоренить основы фашизма. К сожалению, говоря словами философа Кьеркегора, "реальное – это уничтоженное возможное". Мы никогда не узнаем, могла ли закончиться Вторая мировая война "новым 1918 годом", если бы затянулась еще на какое-то время.
Державы антигитлеровской коалиции "никогда не вели войну против фашизма.. Их военные действия служили двойной цели: с одной стороны, – империалистического передела и переустройства мира, с другой, – сдерживания любой тенденции к социальной революции в Европе. Первая мировая война... привела к широкой волне революционных движений. Все государственные власти – и прежде всего нацисты – извлекли из этого урок: никогда больше не допустить повторения "ноября 1918 г.", превращения империалистической войны в социальную революцию!" – замечал современный немецкий публицист М.Райнлендер. Осуществлявшиеся союзниками и направленные против мирного населения "массовые бомбардировки физически и психологически готовили то, чему после 1945 г. предстояло стать практикой оккупации: тотальное удушение любой самостоятельной политической инициативы освобождения на территории Германии... Союзники – как на Западе, так и на Востоке – в практике оккупации продемонстрировали, что они стремятся с самого начала воспрепятствовать любой самостоятельной социалистической альтернативе".
Идея и политика антифашистского национального единства, которая преобладала в войне против Гитлера и Муссолини и в движении Сопротивления, помешала социальному перевороту в Европе и, тем самым, реализации самоуправленческой альтернативы, предложенной леворадикально-интернационалистским крылом борьбы с фашистским и сталинистским тоталитаризмами. В итоге победители навязали очищенной от наци-фашизма Европе свои модели государственного устройства: представительную демократию в Западной Германии (где еще в течении ряда лет правительство управляло с помощью авторитарных методов) и советский тип тоталитарной власти в Восточной части континента.
Нельзя отрицать роль "внешних" факторов и в процессе перехода от тоталитарных режимов к системам представительной демократии в Испании, Португалии, Восточной Европе и в СССР. Но здесь они сыграли косвенную роль. С одной стороны, часть правящих элит этих государств стремилась интегрироваться в мировую экономическую систему и занять в ней конкурентоспособное положение. С другой, финансовая и – как следствие – экономическая зависимость от западных держав и мировых рынков ослабляла монолитность режимов, уже переживавших внутреннюю эрозию и совершавших постепенную эволюцию к авторитаризму.
И все же в большинстве случаев тоталитарные системы власти рушились в результате постепенных процессов демонтажа изнутри, которые осуществлялись частью правящих классов, не удовлетворенных прежними методами своего господства. Отказ от прежних политических форм мог при этом происходить внешне резко и драматично (так называемые "бархатные революции" в странах Восточной Европы, события августа 1991 г. в СССР), даже под давлением "снизу", но ход событий в целом нельзя считать революционным. Он все время оставался под контролем одного и того же правящего класса; власть переходила от одной его группировки к другой, механизмы господства изменялись "сверху", а социальные движения использовались "демократическим" крылом этого класса для отстранения "консервативных" конкурентов и маргинализировались. Альтернативные, самоуправленческие тенденции были быстро нейтрализованы и не смогли наложить на развитие событий свой отпечаток. В результате на место однопартийных диктатур пришли структуры многопартийной демократии. В некоторых странах (прежде всего, в бывшем СССР) они сохраняют сильные авторитарные черты: жесткую президентскую власть, правительства, не зависящие от воли парламентов, назначение из центра глав местных администраций, разгон неугодных парламентов, преследование национальных меньшинств и т.д. Принципы парламентской демократии распространяются в таких случаях, в первую очередь, на сферу формального государственного устройства.
Тоталитаризм и демократия. Альтернативы тоталитаризму
Вопрос об эволюции тоталитарных режимов и о переходе от демократии к тоталитаризму и обратно заставляет обратить более пристальное внимание на проблему соотношения тоталитаризма и демократии.
Широкое распространение получило представление о том, что эти понятия противостоят друг другу, что "демократия и/или тоталитаризм – эта дихотомия стала стержнем политической истории Европы ХХ века"107. Очевидно, что на уровне политических механизмов принятия решений и их легитимации речь идет о совершенно разных моделях государственного устройства. Демократическое государство – это система представительного правления, при котором власть ссылается на "волю народа", выявленную в ходе голосования и выбора между различными проектами и программами. Тоталитарный режим не нуждается в подобном выявлении и не допускает формулирования и выдвижения различных сценариев развития социума, отличных от тех, которые провозглашены правящими кругами. В то же время тоталитарные тенденции, присущие самой индустриальной цивилизации, носят более глубинный характер. Они проявились не только в странах, где существовали фашистские или государственно-"коммунистические" диктатуры, но и при системах представительной демократии.
Со второй половины 30-х гг. многие философы и политологи стали высказывать мысль о том, что рост этатизма, национализма и манипулирования общественным сознанием в столь разных странах не случаен. В сталинской тирании, в фашистских диктатурах и в государственном регулировании в западных демократиях они увидели одну и ту же тенденцию к новой системе господства – "управляемому миру", "бюрократическому коллективизму", "авторитарному государству"108. Исследователи сравнивали экономическую и социальную политику демократических и тоталитарных режимов и нередко констатировали, говоря словами американского экономиста П.Маттика, "что мы в США делаем некоторые вещи, которые были сделаны в России и даже кое-что из того, что делается в Германии при Гитлере. Но мы делаем это пристойным образом".
В государствах с демократическим политическим устройством тоже обнаруживались тоталитарные проявления и элементы. Важный вклад в анализ этого феномена внесли философы так называемой "Франкфуртской школы". "Мы не замечаем, – писал Э.Фромм, – что стали жертвами власти нового рода. Мы превратились в роботов, но живем под влиянием иллюзии, будто мы самостоятельные индивиды... Индивид живет в мире, с которым потерял все подлинные связи, в котором все и вся инструментализированы; и сам он стал частью машины, созданной его собственными руками. Он знает, каких мыслей, каких чувств, каких желаний ждут от него окружающие, и мыслит, чувствует и желает в соответствии с этими ожиданиями, утрачивая при этом свое "я"...".
Эти явления были связаны прежде всего с дальнейшим усилением контроля над социальной жизнью со стороны государства и крупных экономических структур и комплексов, с мощным воздействием на человеческую личность средств массовой информации, господствующей системы норм и ценностей. "Современный человек выказывает авторитарную готовность ориентировать свое мышление и поведение на нормы, предписанные ему извне... Эти тенденции можно наблюдать повсюду в индустриализированном мире, совершенно независимо от политической системы. Так, немцы... были подготовлены к фашистской регламентации общей структурой современного общества. Они привыкли принимать модели, внушаемые им радио, фильмами и иллюстрированными еженедельниками задолго до того, как услышали фюрера", – констатировал М.Хоркхаймер.
После Второй мировой войны "франкфуртцы" пришли к следующему выводу: было бы неверно полагать, что "с военным поражением фашистских агрессоров вся проблема решена раз и навсегда... Легко доказать, что ни глубинные социальные корни, ни психологические структуры (тоталитаризма) не устранены". Исследованием тоталитарных тенденций в современных западных режимах представительной демократии занялся философ Г.Маркузе. Он пришел к заключению, что сама индустриальная эпоха склонна к тоталитарности даже там, "где она не произвела на свет тоталитарных государств". Значительный подъем уровня жизни в развитом индустриальном обществе и стимулирование спроса сформировали тип агрессивного потребителя, заинтересованного в нормальном функционировании системы, которая манипулирует индивидуальными и общественными потребностями и нормами поведения с помощью современной техники и гигантского аппарата воздействия на сознание. Люди превращаются в "сублимированных рабов", которые даже не сознают своего рабства. В "одномерные" существа, лишенные социально-критического начала..
"...Технологическая реальность вторгается в... личное пространство и сводит его на нет. Массовое производство и распределение претендуют на всего индивида, а индустриальная психология уже давно вышла за пределы завода. Многообразные процессы интроекции кажутся отвердевшими в почти механических реакциях, В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим обществом и через это последнее с обществом как целым".
Послевоенные демократические режимы извлекли уроки из "великого кризиса" 1929-1933 гг., из этатизации хозяйства в 30-е гг., из "социалистического строительства" в СССР и из "военного кейнсианства" фашизма. Накопленный опыт государственного вмешательства в экономику и социальную сферу, опробованные механизмы регулирования стали частью модели так называемого "государства опеки (благосостояния)" или "социального государства". В фашистском варианте и в сталинской системе моменты открытой репрессии преобладали над интегрирующими. Система демократического "социального государства" действовала, на первый взгляд, скорее методами интеграции, а не открытой репрессии, но это интеграция внушенная и стимулированная. Послевоенный этатизм и "дирижизм" на Западе зиждился на массовое производство для массового потребления. В его основе лежала психология и идея лояльности по отношению к "своему предприятию", преданности "своей стране" и делу процветания ее хозяйства. Опираясь на сравнительно длительный экономический рост и на эксплуатацию "Третьего мира", демократические индустриальные государства не только несравнимо расширили свое вмешательство в экономику (вплоть до огосударствления целых отраслей), но и играли роль социального регулятора, воспринимая себя "как замену общества". Они взяли на себя управление межклассовыми и межгрупповыми отношениями в рамках своего рода "демократического корпоративизма" и "социального партнерства" между капиталом и трудом, перераспределяли общественное богатство посредством налоговой системы и социального обеспечения. Результатом стали сокращение оппозиционного потенциала в обществе, добровольное подчинение масс государственному диктату. Все механизмы и формы представительной демократии остались в силе, но возможность и желание выбора радикальной альтернативы системе уменьшились; размывались различия между предлагаемыми вариантами политического, экономического, социального и духовного развития (феномен "инволюции демократии").
Произошла "интеграция профсоюзов в аппарат государства": наемные работники стали воспринимать их как корпоративный механизм и пассивно "делегировать" им представительство своих "партикулярных" интересов в общем механизме поиска консенсуса с правительством и предпринимателями. При этом, в отличие от фашистского, "демократический корпоративизм" не был основан на единой партии и единых профсоюзах.
Такая система позволяла, не отказываясь в принципе от репрессивных мер, сделать господство более изощренным и эффективным, усилив общую интеграцию человеческой личности в существующую систему. Воздействие на ее сознание безмерно усилилось навязыванием людям определенных ценностей, норм, потребностей, моделей восприятия, мышления и поведения через гигантскую разветвленную сеть средств массовой информации (так называемая "медиократия"), хозяйственной, политической и культурной рекламы, воспитания и т.д. Расширение государственных функций регулирования и контроля укрепило власть бюрократической элиты, переплетающейся с верхушкой монополистических, финансовых, военных и других корпоративных группировок.
В 70-х гг. система демократического "социального государства" на Западе оказалась в кризисе. Сокращение темпов экономического роста на Западе, удорожание сырья и топлива, стремление трудящихся добиться повышения своих заработков и сопротивление части работников против самого процесса отчужденного труда сокращали прибыли предпринимателей. Продолжение кейнсианской политики при отсутствии стабильного и устойчивого роста хозяйственных показателей вызывало подъем инфляции, наносило значительный финансовый ущерб государству. Власть имущие отказывались мириться с ограничением своих прибылей. Обострение экономических, экологических, военных и иных проблем подрывало общественный консенсус и способствовало "кризису доверия" в отношении государственных и партийных институтов представительной демократии. "Социальное государство" и механизмы стали восприниматься правящими слоями как слишком дорогостоящие. Поэтому государства приступили к широкомасштабной распродаже части принадлежащей им собственности (приватизации), отказались от многих социальных услуг и программ ("социальный демонтаж"). Компромисс "демократического корпоративизма" был поколеблен, развернулось наступление на уровень доходов и качество жизни трудящихся ("бюджетная экономия", "непопулярные решения"). Власти частично перешли от прямого контроля над экономической и социальной сферой к косвенному, сосредоточив свои непосредственные усилия а таких ключевых областях, как военная индустрия, защита национальной конкурентоспособности, развитие стратегически и структурно значимых участков.
Усиление глобализации мировой экономики способствовало тому, что финансовая сфера, торговля и многие сферы хозяйства уходили из-под контроля отдельных государств. Экономика банков и транснациональных корпораций не укладывалась в рамки огражденных протекционистскими границами национальных хозяйственных комплексов. Все эти факторы дали основания вести речь о кризисе "государств-наций".
Идеологическим обоснованием новой стратегии господства служат лозунги "неолиберализма" – разгосударствление, "освобождение" личности и общества от бюрократического диктата со стороны государства и т.д. Поставленные в один ряд с переходом от тоталитарных к демократическим режимам правления в странах бывшего "Советского блока", неолиберальные реформы на Западе и демонтаж "социального государства" вписывались в концепцию окончательного торжества "Демократии" над "Тоталитаризмом" в демократическом "конце истории".
В действительности о преодолении или даже смягчении тоталитарных тенденций в современном индустриальном обществе говорить не приходится. В сфере экономики и организации и труда переходу к неолиберализму соответствуют изменения в технологической базе и структуре производства, в ходе которых предпосылка тоталитаризма – "фабричный деспотизм" становится более эффективным, гибким и утонченным. Идущая на смену конвейерному "тейлоризму" иерархическая "тойотистская" система бригад, рабочих групп и субподрядных фирм предоставляет больше возможностей для инициативы отдельного человека, но еще больше подчиняет его внушенным ему системой мотивам, стимулам и нормам. Стимулированное развитие инициативы работника нацелено на достижение целей, выдвинутых и сформулированных предпринимателями. Речь идет, таким образом, о механизмах воздействия, близкого к классическому тоталитаризму. В итоге человек становится более управляемым, усиливает моменты корпоративизма, совершенствует контроль менеджмента над производством.
Большая роль в формировании угодной системе структуры мотивов и стимулов отводится неолиберальной идеологии, исповедующей крайний "социал-дарвинизм" и ставящей под сомнение право на жизнь для "социально-слабых" и неконкурентоспособных. По оценке известного французского социолога П.Бурдье, "возникает настоящая борьба всех против всех, уничтожающая всякие ценности солидарности и человечности". Идеология неолиберализма приобретает "тоталитарные" черты. Все основные политические партии и средства массовой информации, оказывающие могущественное воздействие на среднего человека, в той или иной степени принимают его логику, аргументацию и ценности.
Не столь однозначен и неолиберальный пафос разгосударствления – "освобождения общества от диктата государства". В правящих кругах и элитах мира идет активный поиск институтов и путей регулирования на континентальном и мировом уровне – нового типа этатизма, который должен будет придти на смену "государствам-нациям". Пока еще сложно говорить о том, какой облик примут эти механизмы, но их контуры уже просматриваются в существующих и вновь возникающих экономических и политических союзах (НАФТА, Европейский Союз, восточно-азиатские соглашения и др.), в международных валютно-финансовых структурах и торговых соглашениях, в транснациональных военных операциях и т.д.
Неолиберальное распространение механизмов "свободного рынка" и сокращение "национально-государственного" регулирования социальной сферы, в свою очередь, несет в себе новые зерна тоталитаризма. Расширение сферы несогласованных и нескоординированных, эгоистических частноэкономических решений чревато ростом экологических и социальных проблем, а также – в долгосрочной перспективе – падением покупательной способности масс, то есть повторением той же схемы, которая привела к "великому кризису" 1929-1933 г. со всеми его роковыми последствиями. Идет не "освобождение" общества от государства, а дальнейшее уничтожение общества. "Предоставленная самой себе, рыночная экономика всегда ведет к катастрофе..., – писал по этому поводу А.Горц. – Правда, что государство благосостояния никогда не было и не могло быть созидательным в общественном отношении; но рынок является таковым еще в меньшей степени и также никогда таковым не будет"122. Не станем гадать, как будут выглядеть и на каком уровне (мировом, континентальном, транснациональном и т.д.) действовать механизмы регулирования, которым предстоит сдержать нынешнюю рыночную стихию, но не исключено, что потенциальная острота кризиса снова побудит придать им облик тоталитарного режима. Одним из симптомов можно считать происходящий сегодня рост национализма, фундаментализма и правого экстремизма. Как бы то ни было, на рубеже XXI столетия говорить о закате тоталитаризма явно преждевременно. Остается вопрос, существовала ли на протяжении ХХ века действительная альтернатива тоталитарным тенденциям? Из самого определения тоталитаризма явствует, что это – самоорганизованное общество. Несмотря на все разрушения, испытанные за последние два века, оно проявило значительный потенциал регенерации – в виде социальных движений и инициатив, которые выступали и выступают как носители начал общественной самоорганизации и самоуправления.. Именно они находятся на противоположном полюсе от тотального поглощения социума государством и индустриальной системой.
Самоорганизация масс ярко проявила себя во время крупных революционных движений ХХ столетия. Практически в ходе каждой революции, в процессе наиболее значимых стачек, студенческих, экологических, территориальных и иных выступлений возникали самые различные органы народного самоуправления – общие собрания, территориальные и рабочие Советы, фабрично-заводские и крестьянские комитеты, свободные революционные профсоюзы – синдикаты, коммуны... Но и в "мирные" времена "государственной демократии" люди, разуверившиеся в способности и желании ее институтов решать насущные общественные задачи, создавали гражданские инициативы, общества и ассоциации, неиерархически организованные кооперативы, экологические объединения, группы взаимопомощи и самопомощи по территориальному принципу или по интересам, жилищные сообщества и "альтернативные проекты". Все эти организации стремились не к захвату власти и не к лоббированию в рамках институтов государства, а к тому, чтобы люди сами, без диктата сверху и без чиновничьего произвола могли определять свою судьбу. Даже в самые тяжелые времена тоталитарных режимов сохранялись социальные чувства и неформальное общение между людьми. В этом и состоит залог надежды на то, что тоталитарные тенденции в конечном счете не смогут возобладать над природой человека.
http://www.chat.ru/~fak2000/
A part of the study of Dam'e has been published (in collaboration) in a French translation in the following book: V.V. Dam'e and Ja. S. Drabkin, "Le phénomène totalitaire", p. 167-180, in Marc Ferro, Nazisme et communisme. Deux régimes dans le siècle. «Pluriel», Hachette Littératures, 1999, Paris.
