Текст книги "Тайны веков. Кн.3"

Автор книги: Вадим Суханов

Где она, легендарная скрипка Маджини?
Евграф Кончин

Все началось с картины. Она изображала молодого офицера в форме инженера путей сообщения. Этому соответствовали детали картины – циркуль и план, лежащие на столе. Но скрипка? При чем тут скрипка, которую бережно держал в руках неизвестный? Она прямо-таки бросалась в глаза и, несомненно, была главной смысловой деталью портрета.

Не знали и автора картины. Но им был, бесспорно, одаренный и опытный живописец первой половины прошлого века. Поэтому Ф. Вишневский – московский коллекционер и главный хранитель музея художника Тропинина – и купил портрет у наследников артиста оперетты Г. Ярона. При этом удалось только выяснить, что Ярон приобрел портрет в начале 30-х годов в семье неких Львовых. Фамилия ни о чем не говорила до тех пор, пока Вишневский не обратился к «Русским портретам» – фундаментальному пятитомному изданию, вышедшему в 1905–1909 годах. Поискал и нашел – в пятом томе под номером 179. Тот самый портрет!

Из краткого пояснения явствовало, что художник И. Олешкевич изобразил в 1823 году композитора, дирижера и выдающегося скрипача Алексея Федоровича Львова (1798–1870). Вот тогда-то и стало понятным, почему именно в семье Львовых приобрел картину Ярон. Когда живопись очистили от грязи, промыли и внимательно исследовали, то обнаружили и подпись художника, и дату создания портрета. История этого необычного живописного полотна заинтересовала меня, и вот что мне удалось узнать.

Олешкевич был академиком живописи и писал много портретов, которые пользовались всеевропейской известностью. Современники отмечали, что «портреты его отличались совершенным сходством и он имел всегда множество заказов». Его другом был поэт Адам Мицкевич, который посвятил Олешкевичу прекрасное стихотворение.

Художник был в зените славы, когда писал портрет двадцатичетырехлетнего Львова – сына директора придворной певческой капеллы. Алексей Федорович мог бы сделать блистательную инженерную карьеру – ведь он был талантливым путейцем. Его звания говорят о том, что он был допущен в самые высшие придворные сферы: генерал свиты императора, флигель-адъютант, тайный советник и гофмейстер.

Однако прославился Львов на поприще русской культуры. Ведь он автор оперы «Ундина» и многих других сочинений, в основном скрипичных. Видный музыкальный деятель, основатель симфонического общества и скрипичного квартета. Выдающийся педагог, автор «Советов начинающему играть на скрипке». Директор (после смерти отца) певчевской капеллы, поднявший ее до высокого художественного уровня. «Сравнивать хоровое исполнение Сикстинской капеллы в Риме с этими дивными певцами то же, что сравнивать несчастную маленькую труппу пилил третьестепенного итальянского театра с оркестром Парижской консерватории», – утверждал знаменитый французский композитор Берлиоз.

О редкостном исполнительском искусстве Львова-скрипача я мог бы привести не просто одобрительные, а прямо-таки восторженные отзывы светил музыкального мира прошлого столетия – Глинки, Шумана, Адана, Мендельсона-Бартольди.

Когда в мае 1838 года Львов исполнил одно из сочинений Бетховена, прославленный скрипач Берио кинулся обнимать Алексея Федоровича с возгласами: «Никогда не поверил бы, что любитель, занятый, подобно вам, столькими делами, мог возвысить свое дарование до такой степени. Вы настоящий художник! Вы играете на скрипке удивительно, и инструмент у вас великолепный…»

«Нежные звуки милой скрипки Львова врезались в моей памяти», – вспоминал М. Глинка.

Об этой удивительной скрипке современники слагали легенды. Верили даже, что сверхъестественные ангельские, а может быть, и нечистые силы причастны к ее сотворению: дескать, в ней заключена душа девушки, некогда любимой Львовым и рано умершей. Да и умерла она, чтобы отдать свое чувство, свое сердце колдовскому инструменту. Именно эту легенду опоэтизировал И. Мятлев в нашумевшем стихотворении «Скрипка».

 
Только начал он играть,
Скрипка стала оживать:
То раскатисто зальется
Русской песней, то несется,
Как молитва, в облака,
То как будто бы тоска,
Жалоба унылой девы.
То как ангелов напевы…
Он уныл – и скрипка плачет!
Он восторжен – и она
Вдохновения полна.
Радует, мутит, страдает,
Двери неба отверзает.
Что, вы скрипку не узнали?
Нет? Так Львова не слыхали!
 

Легенда легендой, а скрипка Львова и в самом деле уникальная. Потому что сделал ее замечательный итальянский мастер Брешианской школы Джованни Паоло Маджини (1580–1632). Подлинные его скрипки, обычно крупного размера и обладающие сильным, несколько суровым звучанием, встречаются чрезвычайно редко.

Как драгоценный инструмент оказался в семье Львовых? Об этом рассказал сам Алексей Федорович в своих записках, опубликованных в журнале «Русский архив» за 1884 год. По его словам, инструментом владел итальянский скрипач Джорновики, умерший в Петербурге в 1804 году.

«Некто г-н Байков, которому поручено было продать с публичного торга имущество Джорновики, будучи приятелем отцу моему, продал ему скрипку за три тысячи рублей ассигнациями. Скрипка пришла к нам в ящике с вензелем великого артиста… Когда батюшка купил ее, то на ней была прикреплена весьма дурная головка ничтожного мастера. Лет через десять один из артистов, Иван Семенович Мильговер, сообщил ему, что отыскал головку Маджини, посаженную на какую-то дурную скрипку.

Это и была головка от скрипки Джорновики. И хозяин дурной скрипки, какой-то немец, рассказал нам прелюбопытную историю. Джорновики, проезжая через Митенвальд и намереваясь дать концерт, утром репетировал. Но оркестр играл дурно, и Джорновики стал бить такт головкой скрипки по пульту. Наконец, ударив весьма серьезно, отломал ее. Какой-то мастер приделал ему другую головку. А своя головка осталась у мастера. Немец купил ее за 100 гульденов и сохранил как память о великом артисте.

Не было сомнения, что головка принадлежит нашей скрипке. Немец согласился продать головку, но просил показать ему скрипку. Это было сделано. И головка была куплена. Так, после десяти лет собралась у нас скрипка Маджини в своем первобытном составе. И теперь видна трещина на головке…»

Львов играл на скрипке более 50 лет и с гордостью отмечал, что нежнейший его инструмент сохранил всю силу своего голоса. Передал ли Алексей Федорович кому-либо свою скрипку? Нет, не передал! Мне удалось отыскать свидетельство историка, редактора журнала «Русский архив» П. Бартенева, близко знавшего семью Львовых. Он еще в 1884 году утверждал, что «эта драгоценность сохраняется у сына А. Ф. Львова – Федора Алексеевича».

Как же сложилась дальнейшая судьба национальной нашей реликвии? А главное – где сейчас она пребывает?

Направление поиска подсказал основоположник советской школы скрипичных мастеров Е. Витачек. В своей книге «Очерки по истории изготовления смычковых инструментов» он не преминул упомянуть, что после ею владел директор бывшего синодального училища Смоленский, потом Попов и, наконец, концертмейстер Большого театра, профессор Московской консерватории Д. Крейн. Он умер в Москве в 1926 году. Что же стало со скрипкой?

Обращаюсь к людям, которые хорошо его знали. Да, отвечают мне, была у Давида Сергеевича прекрасная итальянская скрипка. Но, похоже, он считал ее произведением Амати. Возможно, это был и Маджини. Где ныне находится инструмент? Неизвестно…

А раз так, давайте вернемся к началу. Известен изданный в 1858 году каталог Фетиса, согласно которому во всем мире насчитывалось 20 скрипок Маджини. Из них семь – в России. Вот их владельцы: 1) Альфераки – Петербург; 2) Безекирский – Москва (поступила от Вьетана); 3) Буцкий – Ливны; 4) Винокуров – Москва (поступила от Лопухина); 5) Герберг – Москва; 6) Кириевский – Орел; 7) Генерал Львов – Петербург.

Для сравнения приведу любопытные цифры. Тот же Фетис называет в пределах России 11 владельцев скрипок Амати и его школы и 29 – Страдивари. Стало быть, обнаружение любой из скрипок Маджини будет истинным открытием. Разумеется, специалисты должны тщательно исследовать каждую вновь обретенную скрипку, чтобы вполне убедиться в ее подлинности.

Однажды я подумал, что мне повезло, когда получил письмо от О. Образцовой. «Эта скрипка работы Маджини принадлежала мне лично, – утверждала она. – Мой дядя, музыкант и собиратель замечательной коллекции редких инструментов Ф. Эрландер, завещал мне эту драгоценную скрипку. Помнится, я училась тогда в четвертом классе. Моя мама хотела, чтобы я училась играть на скрипке. Конечно, неправильно было давать ребенку упражняться на скрипке Маджини, да и мой учитель должен был на это указать. В общем, я занималась до той поры, когда у меня уже стал появляться довольно приличный звук. И тут произошло непоправимое. Мы остались без папы, мама – без работы. И она продала инструмент скрипачу Большого театра Б. Сибору. О дальнейшей судьбе реликвии я ничего не знаю…»

Кинулся я отыскивать родственников Б. Сибора. Разыскал его вдову. «Да, такая скрипка была у нас, но затем ее продали… Нет, не помню кому», – обескуражила она меня. Снова следы львовской скрипки, казавшиеся такими явственными, исчезли. И я стою словно в неоглядном поле – ни дорог, ни указателей.

После многих запросов, звонков, разговоров с музыкантами и знатоками скрипичного искусства удалось узнать, что у бывшей скрипачки оркестра Большого театра Т. Левиной «есть несомненный Маджини». Звоню ей:

– Да, это подлинный Маджини! Прежние владельцы? Насколько я знаю, она принадлежала известному польскому скрипачу Г. Венявскому, затем В. Вьетану. В середине прошлого века перешла к В. Безекирскому, скрипачу, дирижеру и композитору.

Так вот оно что! Эта скрипка указана в каталоге Фетиса под номером 2! Нет, не львовская она, к сожалению. Но выявлена, по всей вероятности, настоящая скрипка великого мастера.

– Нет, ни у Крейна, ни у Сибора она не находилась, – продолжает Татьяна Борисовна. – В 1880-х годах она побывала в коллекции Эрландера, затем у артиста Большого театра Озерова, позже у профессора Московской консерватории Кудрявцева, а от него перешла ко мне…

Затем неожиданное известие пришло из Минска. В ответ на мой запрос декан оркестрового факультета Белорусской консерватории Н. Братенников сообщил: «В Белорусской государственной коллекции уникальных смычковых инструментов есть скрипка, всеми своими чертами и качествами отвечающая сведениям об инструментах, созданных Маджини».

Как инструмент попал в коллекцию? Приобретен в 1975 году у бывшей преподавательницы Гомельского музыкального училища Л. Шендеровой. А куплен был ее супругом в Ленинграде в 1929 году, когда тот учился в консерватории. У кого купил? У некоего врача Левина, притом по рекомендации известного скрипичного мастера В. Зедника, который безоговорочно признал ее работой Маджини.

«Этот инструмент, – продолжает Н. Братенников, очень стар. На нем видны следы многих серьезных ран и отметин, которые лечили руки искуснейших мастеров. Поскольку, судя по всему, скрипка с незапамятных времен „жила“ в Ленинграде, вполне допустима мысль, что наш Маджини мог принадлежать и Львову».

Но опять-таки биография этого инструмента весьма разнится от той истории, которую высказал Витачек по поводу львовской реликвии.

Поиск легендарной скрипки продолжается. Все новые данные получаю я о скрипках Маджини, находящихся в нашей стране. Правда, пока они основаны лишь на уверениях их владельцев и требуют строжайшей экспертизы. Например, из Таллинского музея театра и музыки мне ответили, что там экспонируется скрипка работы Маджини, которая до 1958 года принадлежала эстонскому музыканту Ю. Сырмусу. Его вдова сказала лишь, что у Сырмуса инструмент находился около полувека. Не исключено, что и эта скрипка могла быть львовской!

Из Ростова-на-Дону мне прислали любопытную вырезку с крохотным объявлением: «Продаю скрипку, изготовленную Паоло Маджини. Обращаться по адресу…» Срочно отправил по этому адресу письмо. Вскоре мне позвонил инженер одного из научно-исследовательских институтов и сообщил, что скрипка принадлежит его теще М. Немовой. Инструмент принадлежал ее деду с 1891 года. У кого пребывал прежде – не знает.

Скрипка Маджини, насколько я выяснил, есть также у заслуженного артиста РСФСР Г. Ротницкого. Но в прошлом столетии она принадлежала графу Орлову. Опять обстоятельства не сходятся…

Инструментом итальянского мастера владеет преподаватель Музыкально-педагогического института имени Гнесиных С. Дьяченко. В том же институте у одной студентки, как мне сообщили, видели скрипку Маджини, притом с очень характерной головкой! Но я так и не смог узнать фамилию студентки.

Донецкому скрипачу В. Кудрявцеву скрипка великого мастера досталась совсем недавно. Кому она принадлежала еще четыре десятка лет назад, он не знает.

Уверен, что список обладателей скрипок Маджини или их великолепных имитаций, которые порой трудно отличить от оригиналов, не ограничивается названными именами. Тут возможны новые открытия, среди которых самым интересным было бы достоверное обнаружение выдающегося памятника национальной истории и культуры – легендарной скрипки Львова. А пока ее судьба продолжает оставаться в глубокой тайне. Но я не оставляю надежд и усилий найти эту реликвию.

Владимир Куликов, директор Центральной государственной коллекции уникальных музыкальных инструментов.

Музыкальные смычковые инструменты, сделанные старинными мастерами, – это настоящие произведения искусства, воплотившие в себе Неповторимые черты таланта и индивидуальности своих творцов. Подобные реликвии обладают замечательным тембром, и силой звука. Они также производят необычайно сильное впечатление законченностью и совершенством своей формы, красотой дерева и покрывающего его лака.

Мне приходилось читать немало писем, в которых сообщалось о скрипках, альтах и виолончелях старинных мастеров. Авторы этих писем неизменно проявляли заботу о сохранности редких музыкальных инструментов. Такой общественный интерес к ним можно только приветствовать. Помощь общественности в этом деле значит очень много. Причем речь должна идти не только об инструментах зарубежного происхождения. Не менее важно выявлять и сохранять образцы творчества мастеров отечественной скрипичной школы – И. Батова, И. Краснощекова, А. Лемана. Тем более что отечественная школа скрипичного мастерства широко известна и пользуется большим авторитетом во всем мире.

В связи с интересным поиском, проведенным Е. Кончиным, должен сказать несколько слов об экспертизе, подтверждающей подлинность происхождения того или иного инструмента. Очень часто нам пишут о скрипках с этикетками Маджини, Амати, Гварнери, Страдивари. И нередко авторы этих сообщений становятся жертвами заблуждения, хотя и вполне искреннего. Дело в том, что слишком уж распространены копии инструментов великих мастеров, изготовленных подчас необычайно тщательно. Иные подделки бывает трудно распознать даже специалисту.

«Существует значительное число инструментов, приписываемых Маджини, – предупреждает Е. Витачек. – Однако надо полагать, что большинство этих скрипок не только Брешии, но даже Италии никогда не видели. Особенно много инструментов такого типа делалось голландскими и английскими мастерами ХVII века. Вероятно, эти мастера снабжали их этикетками со своей фамилией, не имея в виду кого бы то ни было обманывать. Но с тех пор, как в начале XIX века такой прославленный скрипач, как Берио, с огромным успехом играл в концертах на скрипке Маджини, на инструменты этого мастера поднялся спрос, который услужливые торговцы постарались удовлетворить. И вот почти во всякую старую скрипку с двойным усом они вклеивали этикетку Маджини».

Не нужно забывать и о том, что у великого мастера был сын, которого также звали Паоло. Он оказался способным продолжателем дела отца. Их работы частенько путают. А после Паоло-младшего немало скрипок «под Маджини» изготовил англичанин Барак Норман. Поэтому можно понять сдержанность и даже скепсис специалистов, когда без достаточного основания авторами инструментов называют не иначе как прославленных мастеров. Кстати, и само утверждение, что скрипку Львова изготовил Маджини, Е. Витачек подвергал сомнению. Известную ему историю этого инструмента он закончил таким многозначительным замечанием: «Характерно, что у скрипки была действительно настоящая головка Маджини, вероятно поставленная туда позже».

И еще одно обстоятельство. У Львова была и другая скрипка, сделанная французским мастером Ж.-Б. Вильомом. Львов, как руководитель придворной капеллы, заказал ему несколько комплектов инструментов, входящих в состав струнного квартета. Поэтому на их этикетках значилось: «Сделано для Львова». Ныне эти инструменты большая ценность, и розыск их также необходим. Перед войной в Ленинграде хранилась замечательная скрипка, на нижней деке которой нарисован был фамильный герб Львова и помещена цитата из его произведения. По преданию, инструмент Алексею Федоровичу подарил сам Вильом, восхищенный его обширными познаниями в скрипичном деле.

Надеюсь, и эти немногочисленные замечания говорят в пользу проведения самого тщательного осмотра и опробования звуковых качеств любого вновь найденного инструмента. Лишь тогда можно определить имя его создателя.

Уникальные смычковые инструменты – наше всенародное достояние. Выявлять, сохранять и изучать эти замечательные памятники культуры – наше общее дело.

Учиться наблюдать
Валерий Родиков, кандидат технических наук

Читатели нередко пишут в редакцию об удивительных происшествиях, свидетелями которых им довелось быть. Вот, к примеру, письмо И. Г. Соловьева, научного сотрудника из города Риги:

«В 1937–1938 годах я работал научным сотрудником камчатской вулканологической экспедиции. В мае 1938 года мне вместе с моим товарищем Николаем Мельниковым случилось проделать большой путь через камчатские дебри. Четыреста километров без дорог, через болота, реки и топи… Было на нашем пути и озеро Большой Колигер. Пришлось идти по пояс в воде, минуя свисающие верхушки ольховника. Погода стояла на редкость солнечная, вода в озере была совершенно штилевая. Совсем близко от себя мы видели частые всплески крупной рыбы.

Я шел первым и где-то на середине пути увидел отвесную скалу, возле которой ольха не росла. В скале была пещера. Подумав, что в ней можно будет обсушиться и отдохнуть, я направился к берегу. Согнувшись, вошел я в пещеру, но когда поднял голову, то увидел, что вся пещера залита водой. В глубине же ее виднелся каменистый, черного цвета островок, в середине которого разливалось яркое бело-голубое сияние. Всего около двух минут я смотрел на него, а когда услышал позади шаги Мельникова, я оглянулся и погрузился во тьму. Я понял, что ослеп. Упав на руки в воду, истошно закричал: „Николай! Помоги! Я ничего не вижу!“ Мельников, подхватив меня под руки, поволок к выходу.

Более километра, по пояс в воде, нес меня на плечах мой товарищ.

На сухом берегу среди низкорослых берез мы лежали очень долго. Я по-прежнему ничего не видел. Николай как мог старался меня обнадежить, говоря – это пройдет, все будет хорошо, ты снова будешь видеть. И действительно, спустя десять часов я стал различать какие-то стремительно прыгающие белые, зеленые и желтые пятна. Еще через час в глазах возникла розовая пелена. Солнце клонилось к закату, и я впервые за много часов тьмы увидел облака, потом верхушки берез и своего спасителя.

С тех пор прошло много лет. Старший лейтенант Николай Мельников погиб в годы войны под Ленинградом. Как он рассказывал мне, он тоже видел сияние, но совсем недолго – буквально секунды. По-видимому, это обстоятельство и спасло его от временной слепоты.

К сожалению, мне не удалось снова побывать на озере Большой Колигер, хотя мысль о загадочном сиянии долгие годы не давала мне покоя. Все специалисты, к которым я обращался за разъяснением, только разводили руками. Никто пока так и не смог ответить на вопрос: что же это было?»

Рассказ о необыкновенных явлениях природы, наблюдавшихся читателями журнала, хочется начать с исторических параллелей. Прежде всего интересно вспомнить, что не было, пожалуй, такого интересного случая или свидетельства о нем, которое не ставилось бы под сомнение специалистами (а иногда и самими наблюдателями). Много раз в течение десятилетий и даже столетий видели падавшие с неба звезды – метеориты. Однако, поскольку феномен падающего с неба камня не укладывался в рамки представлений, существовавших в XVII–XVIII веках, из музейных коллекций нередко выбрасывали и уничтожали редкие образцы метеоритов на том основании, что это подделки. Реальность этого явления окончательно была установлена, пожалуй, лишь в 1803 году, когда физик Био представил Французской академии наук специальный доклад, составленный по «горячим следам» – после обильного «звездного дождя».

Обстоятельнейшая работа Араго о шаровой молнии была выполнена в 1838 году. А в 1888 году лорд Кельвин на заседании Британской ассоциации развития науки утверждал, что светящиеся электрические шары – это всего-навсего обман зрения, иллюзия, порождаемая яркой вспышкой света от обычной линейкой молнии.

Дискуссии сторонников и противников шаровой молнии вспыхивали неоднократно. Более полувека спустя после выхода в свет работы Араго большинство членов Французской академии высказались отнюдь не в его поддержку. На одном из заседаний наблюдения, сделанные «необразованными крестьянами», были объявлены не заслуживающими внимания. После этого присутствовавший на заседании бывший император Бразилии, иностранный член академии, заявил, что он тоже видел шаровую молнию.

Да и в наши дни шаровая молния отнюдь не получила еще безоговорочного признания.

Что же тогда можно говорить о наблюдениях единичных, редких, почти невоспроизводимых? Старинная мудрость гласит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот почему так трудно оценить реальность сообщений многих читателей журнала.

И все же можно попытаться это сделать. Необходимо, пожалуй, придерживаться при этом следующего правила: нет нужды сразу открывать новые явления природы. Единичное наблюдение не дает на это права. Свидетельств, как мы убедились, должно быть много. Поэтому следует сначала попробовать соотнести каждый случай с уже известными феноменами, найти ему место в ряду признанных «естественнонаучных чудес».

Весьма любопытное сообщение о пещере на озере Большой Колигер побуждает прежде всего обратиться к теории атмосферного электричества. Известно, что разряды, сопровождаемые электромагнитным излучением на некоторых длинах волн, способны воздействовать на сетчатку глаза, на остроту зрения и даже приводить к временной слепоте. Свечение в пещере, судя по описанию, внешне сходно с огнями св. Эльма. Эти огни возникают при высокой напряженности атмосферного электрического поля. Особенно часты огни св. Эльма близ горных вершин и во время гроз. Однако два вулканолога на озере Большой Колигер, проникнув в пещеру, оказались совсем в особых условиях. Не исключено, что своды пещеры были как бы частью огромного конденсатора электричества.

И все же огни св. Эльма, судя по многочисленным сообщениям, явление хотя и необычное, но довольно безобидное. Нельзя ли поискать иные причины случившегося? Не будут лишены основания и предположения о неожиданно сильном источнике радиации (с этим хорошо согласуется тот факт, что против входа в пещеру не было растительности). Вряд ли, однако, можно продвинуться дальше в исследовании проблемы, связанной с загадочным свечением, не располагая дополнительной информацией, наблюдениями, измерениями…

«Случилось это снежной зимой 1936 года в совхозе „Октябрьский“ (Казахстан, Павлодарская область). Мне тогда было 15 лет. Рано утром я шла в школу по пустынной проселочной дороге, – пишет E. Е. Лозная из города Кисловодска. – Было уже светло, хотя солнце еще не взошло. Погода стояла морозная, ясная.

Внезапно я увидела в небе слева от себя быстро движущуюся темную точку. Она приближалась, увеличивалась в размерах, и через несколько секунд стало заметно, что это человекоподобная фигура в черном, видимая в профиль. Линия ее полета образовывала с дорогой угол примерно в 60°.

Роста этот человек был, как мне показалось, среднего; черная одежда обтягивала его полностью, как комбинезон. Отчетливо выделялись голова (вернее, что-то вроде шлема) и массивные („квадратные“) руки, плотно прижатые к туловищу. Кистей рук и ступней ног видно не было. За спиной человека виднелся предмет овальной формы, похожий на рюкзак.

Глядя в испуге на летящего человека, я вдруг обнаружила, что он изменил направление полета и теперь летит прямо на меня. При повороте его правая рука чуть-чуть согнулась в локте.

Теперь человек был виден анфас, но лица его я рассмотреть тем не менее не смогла, так как вместо него была сплошная черная поверхность.

В этот момент до моего слуха донесся все нарастающий гул, как будто летел не живой человек, а какой-то механизм. Расстояние между нами сократилось уже метров до сорока. Оцепенение мое прошло, и я оглянулась, ища, где бы спрятаться, но в заснеженной степи скрыться было негде. Я снова повернулась к летящему человеку и… не увидела его. То ли он резко изменил направление полета, то ли нырнул в сугроб… Впрочем, в следующую же секунду я без оглядки убегала домой.

Длилось все явление меньше минуты, но врезалось мне в память на долгие годы…

Могу добавить, что ни до, ни после этого происшествия ничего подобного я не видела».

В сообщении Е. Лозной поражает прежде всего фантастическое соединение черт и особенностей «черного человека», присущих, несомненно, различным механизмам, машинам, даже роботам. «При повороте его правая рука чуть-чуть согнулась в локте…» Вместо лица у человека в черном «была сплошная черная поверхность». «До моего слуха донесся все нарастающий гул…» Пожалуй, эти характеристики наводят на мысль о неведомой машине и, как водится, будят воображение, подсказывают мысль об инопланетном Нечто.

Но зачем понадобился тогда «человеку в черном» странный двигатель, создающий этот механический гул? Инженерам известно, что это скорее признак несовершенства машины.

Следуя принципу: искать самые простые объяснения, вспомним о большой группе растений, называемых в просторечье перекати-полем. Американский астрофизик Д. Мензел связывает с сухими растениями, переносимыми ветром, появление «летающих тарелок» в пустынных и степных районах. Шары перекати-поля обычно захватывают при своем движении стебельки, соломинки, сено, иначе говоря, все те легчайшие предметы, которые могут путешествовать с ними многие километры. Они могут подниматься на значительную высоту. «Ученые из обсерватории Сакраменто-Пик нередко видели их на высоте нескольких тысяч футов над горами, вершины которых поднимаются почти на целую милю над бассейном реки Тулароза, где растут перекати-поле», – пишет Д. Мензел в своей книге «О „летающих тарелках“». По мнению Д. Мензела, порывы ветра заставляют новоявленную «тарелку» маневрировать, активно изменять высоту и направление полета. Не резким ли маневром объясняется исчезновение «человека в черном»?

«Нарастающий гул» остается необъясненным, если только мы остановимся на версии «перекати-поле». Но ведь его можно объяснить другой причиной, действие которой случайно совпало по времени с путешествием «человека», например появлением самолета. Ведь в момент наблюдения «солнце еще не взошло» и потому самолет мог остаться незамеченным.

Вот обстоятельное письмо А. И. Клименко из поселка Ново-Амвросиевский Армавирского района Донецкой области:

«Начало Великой Отечественной войны застало меня в городе Новороссийске. В мае 1942 года наша семья эвакуировалась на Кубань, в станицу Выселки, а затем мы попали на хутор колхоза „Красное знамя“, в 7 километрах от станицы Березанской. От Ростова через Ново-Леушковскую, Ирклиевскую, Березанскую, Выселки и далее в сторону Кавказа идет грунтовая дорога государственного значения (по-местному – „профиль“). В войну она стала одной из главных транспортных артерий. Южная группировка немцев устремилась по ней на Кавказ и Краснодар, и по ней же впоследствии откатывались на северо-запад остатки разбитых гитлеровских полчищ.

Случай, о котором я хочу рассказать, произошел в середине августа 1942 года, вскоре после вступления немецких войск в наш хутор. Будучи очень любознательным мальчишкой (мне тогда еще не исполнилось 15 лет), я совал нос во все военные щели и целыми днями носился по окрестностям. Так меня застигла примерно в километре от хутора вечерняя темнота. Я возвращался домой по совершенно безлюдному в это время „профилю“. Впереди был мост через местную речку, влево от моста шел хутор.

Меня догнала немецкая легковая машина – нежелательная встреча в ночное время, – и я юркнул в кукурузу на обочине. Машина, пройдя метров 300, остановилась, захлопали дверцы. Видимо, немцы вылезли проветриться. Отчетливо была слышна немецкая речь.

Я вновь вышел на дорогу и пошел дальше, рассчитывая, не доходя до машины, срезать угол через поле. И вот метров за 100 от машины я вдруг почувствовал нечто неприятно-пугающее, странное чувство опасности сзади, что меня весьма удивило, так как к опасностям я привык и считал их разновидностью детских игр, постоянно, ежеминутно рискуя жизнью.

Вечер был совершенно безветренный, тихий, звуки разносились далеко, однако сзади стояла мертвая тишина (а я ведь внимательно слушал, чтобы не прозевать машину с тыла – почти верную смерть в то время, поэтому отсутствие малейших звуков с тыла могу гарантировать).

Интуитивно, каким-то чутьем, я правильно определил точку опасности: оглянувшись через плечо, увидел догоняющий меня сноп искр – подобие загоревшегося самолетного мотора. Было похоже на полутлеющий, полугорящий пучок ветоши. Этот огонь летел с довольно значительным снижением. Дорога шла с бугра к. мосту через речку, и трасса полета приблизительно соответствовала уклону местности или была чуть круче. Через 1,5–2 секунды огонь поравнялся со мной. Первой мыслью было: падает горящий бомбардировщик с выключенными моторами (ведь никаких звуков я не слышал). Будь это подбитый самолет, он должен был бы упасть в 100–200 метрах от меня, и я моментально бросился в придорожный кювет, однако продолжал наблюдать. Но падения не произошло. К этому времени я уже понял, что летящий объект не является самолетом. Падающий подбитый самолет, даже при выключенных моторах, издает массу разнообразнейших звуков – остаточное вращение винтов, свист рассекаемого воздуха, гул пламени… Тут же стояла мертвая тишина. Затихли даже немцы у своей машины – видимо, наблюдали тоже. Расстояние до летящего объекта было незначительным – порядка 50–100 метров.