Текст книги "Суд над Ницше (СИ)"

Автор книги: Вадим Векслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Векслер Вадим Михайлович
Суд над Ницше

Суд над Ницше

Любой сложный вопрос должен освещаться с разных сторон. Так мы сможем избежать тех лакун тени, в которых обычно прячется ложь.

Фридрих Ницше – самая противоречивая фигура в мировой философии.

Невероятная полярность мнений и предубеждений раскрасила его застывшую в истории фигуру как аляповатый памятник безумному клоуну из дешевого фильма ужасов.

Посему, текст разбит на две части: у подсудимого должны быть и адвокат и прокурор.

Часть первая. Оправдание

Заранее хочу предупредить, что я могу быть во многом не согласен с основными утверждениями и доктринами, на которых базируется философия Фридриха Ницше, и «оправдание» относится не к самому «антихристу», а к тому его искаженному образу, который закрепился в массовой культуре.

А образ сложился такой, что им только беспокойных детей остается пугать, загоняя их несчастные неугомонные головы в ужасе под подушку.

Ни одно имя в истории мировой философии не было так беззастенчиво затаскано, усердно затерто и нагло приплетено к явлениям, событиям и идеям, не имеющим к нему ни малейшего отношения. Ни одна философия не была так переврана, искажена и оголтело пропиарена в извращенном виде, как так называемое (с легким оттенком пренебрежения) "ницшеанство".

Интерпретации и заблуждения.

Есть три самые популярные ассоциации, связанные с его именем: «сверхчеловек», «воля к власти» и «вечное возвращение», за которые он и получает львиную долю критики. Они выдаются за главные концепции всего его мировоззрения, хотя на самом деле представляют собой лишь три рядовые мысли из сотен равновеликих и равноправных идей, из которых и состоит его фрагментарное, рваное, дискретное творчество. (Чем оно и замечательно, чем и привлекает внимание, затягивает и дурманит неокрепшие пытливые умы.)

Но, по порядку:

1. Вечное возвращение.

Эту идею в принципе неправильно приписывать Ницше, так как схожие до степени смешения концепции в мифологиях и религиях разных народов или отдельных мыслителей встречались за тысячи лет до "прозрения" философа. Принято считать, что он абсолютно серьезно верил в ВВ, как в принцип существования Вселенной, но всё, на чем строится такая убежденность – несколько непродолжительных упоминаний в текстах работ, основанные на единократно испытанном чувстве "déjà vu".

Дело было так. Ницше гулял в горах, любовался природой, и вдруг его накрыло ощущение, что всё это уже было. Он испытал неожиданный восторг, даже чрезмерную экзальтацию. Будучи склонным, как любой отчаянный мыслитель, к неоправданным обобщениям, он подумал, что возможно в мире всё повторяется раз за разом, вечно ходит по кругу. И впоследствии рассказал вкратце об этом в паре своих работ. Да, в течение какого-то времени он придавал этому эпизоду особое значение, но такие мимолетные увлечения были свойственны порывистому сердцу философа-поэта. Затем он увлекался какой-либо иной идеей и забывал толком рассказать читателям о предыдущей концепции.

В своей самой прославленной работе Ницше устами Заратустры ещё пытается учить паству о вечном возвращении, но не может толком объяснить, в чем его сакральная суть, и быстро бросает это бесперспективное занятие. Вот и всё. Ни разветвленного комплекса взаимосвязанных тезисов, ни продуманной и проработанной системы доказательств, ничего.

И только лишь на этих эпизодах базируется мифическая уникальная мировоззренческая система – приписываемая Ницше чуть не религия о "Вечном Возвращении" – довольно шаткое основание, не правда ли?

2. Воля к власти.

Так громогласно назвали работу, вышедшую уже после смерти автора, и которая, по сути, его работой вовсе не является. Просто сборка неизданных черновиков, на которых хотела поживиться его сестра, использовав смерть брата как инфоповод. Эти черновики были безжалостно переписаны, можно сказать исковерканы, идеи Ницше искажены и перевраны. Впоследствии, сестренку (лютую антисемитку) очень привечал Гитлер, а сам философ уже против своего желания (вследствие отсутствия в списках живых) был приписан к сонму идеологов нацизма, что есть величайшая глупость, но подробнее об этом ниже.

Изначально же термин "Воля к власти" был просто интерпретацией Ницше термина Артура Шопенгауэра "Воля" как основополагающей сущности мира. У Ницше была задумка серьезно развить идеи своего учителя, но он забросил этот проект, не доведя его до вразумительного результата, переключившись на что-то иное. (Как и отрекся от самого Шопенгауэра, посчитав свою приверженность к его философии просто юношеским наивным недоразумением.)

В итоге мы имеем лишь разрозненные упоминания самого термина, разбросанные в хаотичном порядке по поздним работам (когда сознание автора уже начинало затуманиваться), без осмысленных подробных разъяснений сути самой идеи, отдельно посвященных ей текстов, дополнительных материалов в ответ на обязательно возникающие возражения со стороны ученого сообщества, и т.д., и т.п.

И в этом нет ничего удивительного, так как "Воля к власти" – это пустышка, это не серьезная концепция, не философская доктрина, а просто одна среди множества других мыслей Ницше, занявшая его на непродолжительное время и впоследствии лишь мелькающая в текстах как банальный, обессмысленный многократными, как при чтении мантры, повторениями лозунг. Упоминаемая к месту и не к месту, "Воля к власти" как тезис так до конца и не объясняется, не развивается и начинает восприниматься просто как блеклый штамп "исправленному верить".

В последних работах Ницше ещё неоднократно грозился осчастливить мир новой великой книгой, где, видимо, и планировал обосновать эту идею. Но трактат при жизни так и не был написан, а после смерти выпущенной оказалась уже под-/недо-/делка.

3. Сверхчеловек.

Здесь уже более серьезная история, заветный убойный козырь, на который Ницше пытался делать ставку в процессе создания "Так говорил Заратустра". Он собирался именно "учить" о сверхчеловеке, увлекая свою паству на новый путь развития. Но и тут выявилась существенная, более того – неустранимая проблема. Так как сутью идеи о "сверхчеловеке" оказалась не вдумчивая концепция, которую можно исследовать, прорабатывать или развивать.

На самом деле автора так сильно увлекла лишь мечта о взрывном прогрессе, скачкообразном развитии, по сути – перерождении человека, его ума и духа. Только сказка, в которую Ницше очень хотел верить, хотя сам понимал, насколько это маловероятно. Не квинтэссенция философской мысли, а наивная прекраснодушная фантазия о преодолении слабости, пошлости и набора иллюзий (в первую очередь – мещанской христианской морали), свойственных человеку современному. (Не только автору в девятнадцатом веке, но и нашему поколению: за прошедшее время в этом отношении принципиально мало что изменилось.)

И все последующие коннотации с нацизмом, расовой теорией и уничтожением «Untermenschen» стали лишь беззастенчивым паразитизмом на закрепившемся в массовом сознании утрированном представлении о понятии «сверхчеловек», не имеющем с реальной сутью практически никаких пересечений. Яркий, броский образ был просто ловко подхвачен обезумевшими фанатиками, чтобы наглухо залепить им перекошенное окно в свой лицемерный радостный ад размером с пол-Европы.

Ницше в самом жутком кошмаре не смог бы представить толпы марширующих в ногу биологических манекенов, сжигающих книги и живых людей миллионами.

Возможное объяснение.

Беда в том, что исследователям и поклонникам очень хочется систематизировать невероятно разнообразное творчество и многокомпонентное осколочное мировоззрение парадоксального ума великого философа, и они непреднамеренно всё утрируют. А такие громкие, эпичные названия как "Воля к власти" и "Вечное возвращение" притягивают их наибольшее внимание и чрезмерно будоражат умы.

(Тяга к хэштегам была велика во все времена, а #сверхчеловек звучит не только гордо, но и могуче, провокационно и перспективно в качестве рекламы и раскрутки собственных работ.)

Конечно, Ницше сам придавал серьезное значение этим трем темам, но он не смог или не захотел подробно, детально разъяснить их логику, структуру своим читателям, оставляя слишком широкое поле для возможных толкований и вольных интерпретаций. Может быть, он полагал, что достаточно провозгласить: "Я учу о Сверхчеловеке!", или "Существует только воля к власти!", и люди всё поймут сами. Но на выходе получилось, что эти громогласные заявления не подкреплены почти ничем.

Поэтому и осуждать их не вполне правомерно: всё равно что ожесточенно спорить с плакатом или афишей на улице, громко крича и размахивая руками – лозунг может не нравиться, но опровергнуть его нельзя, так как он по структуре своей не содержит связного логичного утверждения («Мир, труд, май!»; «На Берлин!»; «Воля к власти!» в данном случае явления одного порядка).

Но осуждением лишь трех затертых и опошленных тезисов список претензий к светочу мировой философии со стороны мыслящего сообщества не заканчивается.

Национал-социализм.

Когда говорят о связи идей Ницше и зародившихся впоследствии фашизма и национал-социализма, это вызывает по меньшей мере недоумение. Ницше учил о свободном, независимом уме, о переоценке всех существовавших с древних времен ценностей, об отказе от традиций и религии, его взгляд был направлен вперед, в будущее. И нет ничего более традиционного и религиозного, чем спаянная одной идеологией, одним лидером безликая серая масса, из которой и состоит фашистское государство. Зараженная идеями "великого" прошлого (рейх у немцев "Третий", у итальянцев в анамнезе – Древний Рим, отсюда и "зига" – приветствие античных римлян) нацистская идеология смотрит назад, в патриархальные времена традиционных ценностей беспрекословного подчинения главе "семьи" (в расширительном толковании) и разделения людей на своих и чужих.

Ницше был одиночка и писал для таких же одиночек, в которых он мечтал укрепить именно индивидуальность, свободомыслие и независимость от любой навязанной извне идеологии. А притянутая за уши к расовой теории концепция «сверхчеловека» изобличает только самих идеологов третьего рейха как дилетантов в философии, неспособных отличить фантазию о желательном революционном прогрессе примитивного неразвитого человека от нелепых концептов собственной бесчеловечной арийской теории.

Просто нас заставляют поверить в ущербную логику: Ницше – "плохой", нацисты – "плохие", следовательно – связь есть. Нет, ее нет. После того не значит вследствие того.

Возможно, такая ошибка связана с особенностью не только Ницше, но и многих других философов экстраполировать собственный субъективный опыт на большие группы чем-либо связанных людей, а то и вбрасывать неосторожные, иногда даже провокационные умозаключения о природе всего человечества. Когда он пишет, что «идеалисты», «пессимисты», «свободные умы», пройдя через одно, приходят к другому, это следует понимать, что он сам на личном опыте прошел этот путь. И не факт, что такие выводы применимы к другим людям с собственным уникальным опытом, памятью, умом и конкретной жизненной ситуацией.

Музыка Вагнера далеко не каждого приводит к нацизму, хотя гораздо агрессивнее давит эпичным ура-патриотизмом на больную мозоль романтичных жителей бывших империй, находящихся в упадке. И "вредные" идеи Ницше в индивидуальном порядке могут привести к любым результатам. Как и увлечения компьютерными играми с чрезмерным насилием могут спровоцировать одного на сто миллионов игроков взять в руки реальное оружие и расстрелять одноклассников. Но это говорит только о недалеком уме и неустойчивой психике самого реципиента, а триггером здесь может стать что угодно.

Но настолько ли «плохой», «злой» сам антихрист?

Эгоизм.

Именно в этом и обвиняется Ницше, когда говорят о его опасности, вредности для неокрепших умов.

Но провозглашать эгоизм и следовать ему на практике – две совершенно разные вещи.

Философ не может быть эгоистом в принципе, потому что он не зациклен только на себе (как настоящий эгоист), а обращен к миру, к "другому" с благородной целью понять людей в их самых скрытых, потаенных мотивах и неисследованных глубинах психики, познать истину (насколько она вообще достижима) и возвестить о ней тем же людям, рискуя быть непринятым, непонятым, оболганным, замученным и изгнанным – а это работа для настоящего альтруиста.

И Ницше не эгоист, не сволочь. Да, он отрицает предшествующую мораль, но в противовес создает новую для себя и с высочайшим чувством ответственности пытается выполнять ее установки. Эгоистам же высокие требования в отношении себя совсем не характерны, они постоянно требуют что-либо только от других людей, которых и пытаются подстроить, подмять под себя, заставить соответствовать любым своим произвольным критериям. А себя каждый эгоист считает совершенством по умолчанию, и если вдруг в момент случайного просветления чуть усомнится, то явно не займется саморазвитием и совершенствованием, а тут же лихорадочно бросится во внешний мир либо за чужим мнением (которое, конечно же, должно быть одобряющим и высоким), либо в поисках развлечения и потребления, которые умасливают бунтующее эго, насыщают и усыпляют его до следующего неминуемого взрыва.

Настоящий Ницше.

Ницше переосмыслял существовавшие до него традиционные ценности, не боясь стать объектом ненависти в случае резких неожиданных выводов. Необходимо также и переосмыслять самого Ницше, разбирая его тексты более здраво и уравновешенно, не покупаясь на громкие лозунги и яркие картинки.

И что же мы увидим, если изучим его работы трезвым объективным взглядом? Вечное возвращение, воля к власти и сверхчеловек далеко не так важны. Гораздо более серьезное место в его творчестве занимали идеи собственно переоценки всех ценностей, преодоления буржуазной мещанской морали, борьбы с христианством и любым религиозным образом мыслей.

Говорят постоянно о "сверхчеловеке", но забывают о "свободных умах", а именно описанию этого класса свободомыслящих людей, философов, индивидуалистов Ницше посвятил намного больше сил и времени: в результате подробное, четкое толкование, не вызывающее разночтений и непонимания.

Помимо этих основных тем он с огромным энтузиазмом писал о музыке, истории, мифологии, психологии, проблемах творчества. Он оставил сотни и сотни различных мыслей о множестве различных вещей, каждую из которых настолько спрессовал и закодировал в форме броского афоризма, что теперь их можно раскрутить, разобрать, залить кипятком и превратить в отдельное эссе.

Некоторые перлы поражают особенно: прозрения о природе ума и сознания, ошибках умственной деятельности в построении причинно-следственных связей, заблуждениях о природе и сущности "свободной воли" и о механизмах психологической манипуляции сознаниями людей со стороны церкви и государства. Я называю это прозрениями, потому что они намного опередили свою эпоху: только современные исследования в области нейрофизиологии и биохимии мозга подтверждают такие провокационные в свое время тезисы.

Ницше в первую очередь – поэт, и только во вторую – философ. Поэтому его творчеству свойственны поэтические перегибы: романтическая образность, беззастенчивые преувеличения, трубный пронзительный пафос. Большую часть этого излишества можно простить, не принимая всерьез самые оголтелые закидоны и вычленяя глубинную суть. Но и суть стоит, зачастую, воспринимать метафорически как кичливую поэзию или тексты эпатажных музыкантов.

Ницше на первый поверхностный взгляд может показаться излишне импульсивным и даже взбалмошным, будто он бросает свои реплики, афоризмы как разгневанный хип-хоп исполнитель на рэп-баттле, но нет более вдумчивого и расчетливого пророка. Он не впадает в исступление на самом деле, а долго и въедливо редактирует и шлифует каждую свою фразу, чтобы добиться максимально возможного эффекта на неподатливый разум читателя. Будучи профессором филологии и практически фанатиком отточенного стиля в литературе, Ницше всегда советует не торопиться, писать медленно, аккуратно, смакуя каждую фразу, выстраивать мысль четко, доходчиво. Потому он так ясен и понятен даже для незакаленного долгими часами изучения серьезной литературы и классической философии человека.

Мировоззрение Ницше не зря назвали «философия жизни». Он пытался вернуть человечеству растерянную внутреннюю свободу, взрастить любовь к жизни как спонтанному и чудесному приключению, где музыка делает счастливым, а танцы раскрепощают зажатое в парадигме традиционной христианской догмы сознание. Он увлеченно проповедовал независимый поиск истины, предлагал развивать уверенность в собственных силах, проявлять уважение к своему телу и уму, то есть возвеличивал всё то, что принижалось религией и государством на протяжении тысячелетий в нескончаемых попытках сделать человека более покорным и управляемым.

Оригинальность мышления, естественно, была принята современниками в штыки. Первые труды провалились: плохо продавались, жестко критиковались; автор тяжело переживал неудачи: терял контакт с окружающими, замыкался в себе, погружался в депрессию.

Одиночество, обреченность, самопожертвование во имя истины – вот ещё важнейшие темы его творчества, по крайней мере, основные его настроения.

Жить поперёк всему и вопреки всем было его главной, а, возможно, даже единственной моральной координатой. Недоверие толпе и ее мнению и, как следствие, поиск истины в чем-то противоположном – в одиночестве не только тела, но ума и духа.

Нарочитая парадоксальность мышления Ницше по экстремумам могла быть чрезмерна даже для него самого: создается такое ощущение, что самых отчаянных собственных мыслей он пугался и не до конца понимал даже больше, чем все обескураженные читатели. Отсюда постоянные метания из стороны в сторону, внутренние неустранимые противоречия, и неоднократное отрицание части ранних, умеренных работ.

И это невероятно оригинальное, свободное творчество необходимо рассматривать именно в динамике развития его мировоззрения, прослеживая все неожиданные пертурбации и эволюции идей. Только редкий храбрец осмелится отречься от своих прошлых мыслей, публично признав собственные ошибки. В нашей современной культуре, основанной на блатных принципах, это вообще считается неприемлемым. («Если ты извиняешься – ты слабак!»)

Но Ницше постоянно изменяется, и новым придирчивым взглядом смотрит на прежнее небезупречное творчество, яростно опровергая сам себя, безжалостно разрушает и усердно выстраивает заново замок своего мировоззрения, если только на секунду усомнится в том, что оно не совершенно.

Наибольший интерес вызывает, как мысль философа от постоянной практики затачивается, становится острой как рапира от «Человеческого...» к «Утренней заре» и «Веселой науке», уже в которой он сетует: как деградировало само понятие «мыслитель» и занятие непосредственно «мышлением».

/И это в 19-м веке люди уже были поверхностными и суетливыми, игнорирующими вдумчивую неторопливую аналитическую деятельность! Что уж говорить про нынешние реалии!/

И как со временем безумие медленно, но уже отчетливо подступает, и мысль неотвратимо рассыпается, разваливается на угловатые куски, уже начиная с третьей части "Заратустры", а дальше тексты постепенно превращаются во всё большие сумбур и невнятицу. И уже в "Генеалогии морали" на объяснение одной не самой глубокой мысли он тратит десятки страниц, захлебываясь в удручающей сумятице и самоповторах, хотя раньше для кристаллизации идеи на письме хватило бы пары развернутых предложений.

В итоге тьма всё-таки поглотила его разум, так и не дав напоследок насладиться долгожданной мировой славой. Ницше – один из самых хрестоматийных примеров, как гения не приняли при жизни, жестко критиковали и высмеивали (что, вполне возможно, и довело его до сумасшествия), а после смерти возвеличили, короновали в качестве главного мудреца столетия.

Ницше осмелился замахнуться на создание если не новой религии, то, как минимум, новой мифологии. Просто философской системы ему было недостаточно, он хотел заменить устаревшие, прокисшие мифы своими собственными. Развенчать сакральность тысячелетнего поклонения в храмах с помощью иной альтернативы. Более свободной и разнузданной, с огромными пространствами свежего воздуха (в церквях воздух спертый, затхлый), перенасыщенного кислородом. Задача оказалась слишком масштабной, но благородная попытка не окончилась полным провалом. Заратустра не стал новым Буддой или Христом, но воздействие на европейский мир оказал ощутимое.

Вопрос лишь в том, позитивное это воздействие или наоборот?

Постоянные невыносимые физические боли выбрасывали сознание Ницше за край, и там, за пределами отчаяния, «вглядываясь в бездну» и чувствуя на себе её взгляд, быть может, он действительно мог прозревать истины, недоступные восприятию простого умиротворенного обывателя? Мало кто мог бы похвастаться, что заходил так далеко, поэтому у нас нет информации из других источников, чтобы подтвердить или опровергнуть то невероятное (глубокое?) видение изнанки мира, о котором лишь Ницше отважился толковать с таким воодушевлением и напором, что противостоять ему практически невозможно.

Часть вторая. Обвинение

Прежде всего, необходимо осознать отчетливо, что всё обширное литературное наследие Ницше – это бурные словоизлияния тяжелобольного человека: сначала лишь физически, а в последние годы творчества и душевно. И своё отношение к его философии нужно пропускать только через фильтр такого понимания. Каким бы гением ни считали философа его поклонники, каждая фраза его учения должна спокойно, внимательно исследоваться и подвергаться жесткой холодной критике. Лишь при таком подходе мы сможем опознать весь тот разрушительный хаос, который спрятался за каждой смысловой туманностью и виртуозной словесной эквилибристикой.

И при всей ярой пламенности вышеизложенной речи бесплатного адвоката, необходимо сразу же назойливо упомянуть те бесстыжие перегибы в разномастных hate speeches Ницше, которые уж ни в какие ворота не лезут. Легкомысленные, ставящие в тупик фразочки о том, как прекрасна война; импульсивное пожелание уничтожить нищих как явление – это непростительно ни при каких отговорках. Тексты Ницше невероятно агрессивны, безжалостны, бесчеловечны с точки зрения современного гуманизма (да и среди первых читателей они вызывали тихий ужас и неловкое недоумение), на это стоит обратить самое пристальное внимание.

Сильно удивляют и его методичные нападки на такие традиционные общечеловеческие ценности, как сострадание и совесть.

Его пространные рассуждения о сострадании отдают лицемерной софистикой и полны неподобающих, запутывающих вопрос примеров: если другой безумен, почему я должен обременить себя двойным безумием и т.п. Но он продолжает упорствовать в создании новой бесчеловечной морали, не обращая внимания на свои такие аккуратные, но, тем не менее, вполне очевидные подтасовки и передергивания.

В итоге становится понятно, что его мизантропия напрямую связана с патологической социопатией: он физиологически не способен испытывать эмпатию и потому не принимает такие чувства у других людей, по сути, просто не верит в их существование:

«...страдание незнакомых или неподобных нам тоже почти приятно нам, потому то мы смотрим на них почти как на врагов...»

Лишенный сострадания, Ницше не может поставить себя на место другого человека, ощутить себя в его шкуре и потому начинает воспринимать практически всех окружающих в качестве противников в борьбе за место под солнцем, а при более жесткой конкуренции уже видит в них врагов. В итоге на выходе:

«Падающего подтолкни!» – совсем не удивительно.

Потому что падающий тебе уже больше не нужен. Он проявил слабость, а в грядущем дивном новом мире сверхлюдей нет места для слабости:

«Слабые и неудавшиеся должны погибнуть». «И надо ещё помочь им в этом».

В обожаемой Ницше Гиперборее – прекрасной /несуществующей/ нордической стране сильных, роскошных людей (белокурых бестий) – отрицают сострадание, ибо со-страдание увеличивает страдание, через которое из тебя вытекают жизненные силы, а нет ничего важнее твоих собственных жизненных сил.

/Интересно, не так ли мыслил Чикатило?/

Есть одно клиническое определение для человека, неспособного сострадать: социопат. Один шаг до маньяка-убийцы.

Мышление маньяка, мономана линейное:

«Что хорошо? – Всё, что усиливает чувство власти, волю к власти, саму власть...»

Поделить мир на черное и белое парочкой фраз на раз, два и готово!

«Что дурно? – Всё, что вытекает из слабости».

Реальный мир гораздо сложнее, чем одномерная мысль с бинарной оппозицией.

Сострадание умножает страдание, поэтому сострадание вредно?

Линейное мышление.

Всё искусство построено на сострадании, сопереживании героям, до которых иначе не было бы никакого дела. И не было б самого искусства – процветало бы только холодное копирование уже готовых, существующих в природе образцов, так как фантазия без задействия эмпатии не способна уйти дальше примитивного линейного бытописания. А искусство, свободное неограниченное творчество, – это вершина развития человечества, максимально взятая высота в изменении равнодушного мира, преобразовании самой структуры Вселенной в совершенно другие, не существовавшие прежде формы.

Только сострадание позволило человечеству выйти из пещер, так как спасались и оберегались все жизни, в том числе жизни тех, кто и создал науку, культуру, искусство: все эти слабые, странные, неуклюжие, несуразные особи, которые не умели охотиться и плохо работали в поле, но что-то там себе думали и сочиняли. Мы практически ничего не знали бы о чёрных дырах, так как в прекрасном ницшеанском мире Стивена Хокинга умертвили бы при первых признаках заболевания, которые проявились ещё в юном возрасте, задолго до его первых научных достижений. (В легкой, лайтовой версии – его просто бросили бы медленно умирать без социальной поддержки.)

Это только практическое обоснование.

Но сострадание изначально не имеет ничего общего с практичностью. Это и есть человечность сама по себе. То, что и делает нас людьми, не-зверьми:

Терпимость, способность увидеть, почувствовать другого человека в ком-то чужом, непонятном, отталкивающем, больном. И без рационализации, холодного просчета собственной выгоды, вступать во взаимодействие, помогать, спасать, рисковать собой ради другого даже при угрозе собственной гибели.

Но жестокость и бесчеловечность философии Ницше нет нужды отрицать. Он сделал это сам: увидел страдающую лошадь в Турине, которую забили хлыстом, и сошел с ума. Потому что всё, во что он верил, было опровергнуто самой жизнью: ужасным страданием невинного существа и естественным, таким «человеческим, слишком человеческим» состраданием в нем самом.

Но необходимо признать, что Ницше в этом отношении был до последнего момента крайне последователен: отрицал все гуманные чувства до упора. Работающую совесть – активную – он называл больной совестью и определял как болезнь. А что великий философ предлагал делать с больными людьми?

«Больной – паразит общества. В известном состоянии неприлично продолжать жить».

В целом посыл следующий: если ты не соответствуешь высочайшим стандартам «белокурой бестии», иди – убей себя. В идеальном мире Ницше ты не нужен. Что там мы говорили про нацистов? Но ничего страшного – никто о тебе не вспомнит, никто тебя не пожалеет. В совершенном мире Ницше у людей нет сострадания и совести.

«Быть с теми, которые доставляют нам удовольствие, и отворачиваться от других – вот настоящая нравственность! Заставлять исчезнуть всех плачущих, неудавшихся, выродившихся – вот что должно быть тенденцией!»

Как обычно рисуют антиутопии?

Ницше не верил в равенство людей принципиально и проповедовал жесткую иерархию: мечтал о построении общества, основанного на рабстве большинства и величии немногих господ – аристократов, использующих массы бесправных "варваров" в своих (любых) целях.

Интересно, какую роль он отводил в этом чудесном социуме себе самому?

Проблема в том, что Ницше не изобрел ничего нового: все его фантазии основаны на концепциях античных философов, которыми он так восхищался. И желание вернуть рабство в свободный уже мир – не только бессмысленная жестокость, но и примитивное ретроградство.

И всё бы замечательно, но у ницшеанского аристократа чрезвычайно высокие требования к себе самому. И как наш герой справляется с этим?

Тяжело больной с ранней молодости человек проповедовал презрение к больным и требовал от них "умереть вовремя" и не коптить небо, хотя сам немного лицемерно не был настолько чуток к собственным лозунгам и более 20 последних лет жизни, будучи обузой для общества (жил только на пенсию по инвалидности), не сильно торопился на тот свет. Если проповедуешь бесчеловечную мораль, имей хотя бы совесть (что я говорю? какая совесть?), имей хотя бы мужество сам ей соответствовать.

Отказавшись от гуманной морали, философ радостно и сладострастно, без стеснения и стыда вываливает на читателя всю свою подноготную. И что мы можем видеть?

Самые острые чувства, которые испытывает Ницше – это презрение и отвращение к людям. Не к каким-то конкретным особям или узким категориям: ко всем людям. Так выражается его мизантропия. Не это ли причина для создания причудливой концепции сверхчеловека? Не желание развития, не устремление к светлому будущему, а просто невозможность сосуществовать с тем вонючим (не советует ходить в церкви: там дурно пахнет из-за скопления людей) стадом, которым он считал человечество? Мудрецу просто неприятно находиться на одной планете с несовершенными созданиями, уничтожить их невозможно (хотя подобные фантазии, по-видимому, возникают!), и он начинает грезить о совсем другом мире, более приятном для его носа.

Ницше упивается своей мизантропией и считает ее стильной и благородной, но постоянные проговорки о скверном воздухе вокруг, неприятном запахе в церквях и просто вони от людей определенных категорий или национальностей позволяют предположить наличие у него своеобразной аберрации восприятия: он ощущал чудовищную вонь постоянно, то есть воспринимал приемлемые для всех остальных запахи как неприятные. (Возможно, в этом виноваты были его болезни и те лекарства, которые он заглатывал пачками – побочный эффект.)

Вот именно на этом и построено шаткое здание его мизантропии: не нравы, не слабость, не мещанство или христианская мораль, а именно умозрительная вонь – вот что он ненавидит в человеке, что заставляет его передергиваться от омерзения, а шаткие философские конструкции здесь уже пририсовываются дополнительно как приемлемое объяснение (оправдание) его неадекватной болезненной реакции.