Текст книги "Степан Буков"
Автор книги: Вадим Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Но если после подвига спортсмен испытывает счастливое чувство удовлетворения, то машиниста, напротив,, охватывает ярость. И после смены он высказывает горному мастеру свое мнение о нем в таких выражениях, которые наша общественность считает недопустимыми.
Помимо прочего, негабарит бьет по добыче и, значит, по заработку машиниста. Если, скажем, от неравномерной глубины скважин в подошве забоя остаются гребни, то на них не поставишь строго горизонтально экскаватор, возможен перекос, и. машина от этого страдает.
Интерес буровиков: дать побольше скважин на несверхтвердых грунтах и поменьше на сверхтвердых – нормы у них в метрах. А интересы взрывников: экономить при всех обстоятельствах взрывчатку, но побольше произвести взрывов.
Подобные противоречия существуют и у других представителей горняцких профессий, в том числе у транспортников, которые предпочитают длинные маршруты коротким. Премиальные получают с тонно-километра.
Бригада, в которую зачислился Буков, не считалась передовой. И странным прозвучало предложение Букова проводить летучки не до начала рабочего дня, а после, с целью выяснить, кто лучше всех работал в истекшую смену.
Буков пояснил миролюбиво:
– Мы спорим, ругаемся, кто из нас хуже работал. А почему же не выяснить, кто лучше? И ему удовольствие, и нам приятно – стоящему человеку хоть руку пожать. Вроде как перед строем вынести благодарность.
Произнес задумчиво:
– Самое скверное – это когда человек к плохому привыкает. Легче всего к плохому привыкнуть...
Первая такая летучка затянулась. Но после бурных споров большинством в один голос было признано, что лучше всех в смене работал нынешний день бульдозерист Васильев. И после того как не все охотно пожали ему руку, Васильев, багровый, сконфуженный, вдруг взволнованно сказал:
– Вот, когда свои же признали, мог бы даже, не уходя, на вторую смену остаться. Такое, значит, хорошее получается настроение.
– Окрылился?
– Сами же вознесли.
– Так, на один день.
– Понравится – еще захочет.
– Желающие найдутся.
– Не ты ли?
– Все может быть...
С ходом времени тщательный разбор рабочей смены, почему тот или другой заслужил первенство, обрел характер интимного и глубокого проникновения в сущность трудового дара каждого. И хотя премиальной надбавки все это не сулило, люди дорожили высоким мнением коллектива, гордились им. Чувствовали себя осчастливленными.
– Однажды Буков пришел в контору рудника и попросил бухгалтера не без робости:
– Аполлон Григорьевич, не могли бы вы изобразить в цифрах, сколько на небрежностях во всяком виде работ каждый из нас в получку теряет. И второе: что получится, если вообразить – нет никаких потерь. Сколько тогда на руки каждый получит...
Через неделю бухгалтер передал цифровые выкладки Букову. Буков переписал их крупно на листе ватмана и повесил на доску рядом с различными приказами. Потом на собрании сказал:
– Вот два наших цифровых портрета. Один неказистый, на текущее время. А другой – мечта! Один обидный, а другой исключительно красивый.
Степан Захарович ходил на курсы по вводной части общей характеристики геологии, слушал лекции по визуальному определению сортов руд, регулярно посещал семинар для механиков. Кроме того, он записался в конструкторское бюро на общественных началах машинистом-испытателем, поскольку такой штатной должности не было.
И если к этому приплюсовать различного рода партийные поручения, бытовые хлопоты о членах бригады и даже регулирование их домашних конфликтов, на одного человека нагрузка порядочная.
Для того чтобы сохранять при всех обстоятельствах душевную и физическую бодрость и быть всегда "на высоте", Буков вынужден был вести строго расчетливую жизнь, – как он говорил, "по армейскому расписанию".
Даже в приятной компаний, с хорошей закуской, Буков, взглянув вдруг на ручные часы, объявлял категорически:
– У меня, ребята, отбой.
И уходил на твердых ногах, неумолимо отказываясь посидеть еще минут двадцать. Подвиг для умеющего и любящего принять в норму немалый.
Вставал засветло, шел в карьер пешком. Для моциона и продумывания работы на сегодня.
Возвращаясь с рудника, расслабленно дремал в автобусе, но разом просыпался, когда автобус подходил к поселку, там, где его ждало какое-нибудь дело или учеба.
В боковом карманчике у Букова всегда лежала аккуратно свернутая бумажка, куда он с вечера записывал себе задание, что ему надлежит сделать, о чем и с кем поговорить.
Эту манеру он себе завел после того, как прослушал лекцию "О гигиене умственного труда".
Однажды у него появилась запись: "Совесть совестью. Но определение оптимального варианта режима по сортной добыче на счетной машинке – вещь!"
– Я не таксист, – сказал Буков на совещании дирекции рудника, – чтобы гонять экскаватор по территории карьера, а вдруг кто внезапно закажет! Конечно, приказ есть приказ. На все времена – закон. И обсуждать его во время работы не следует. Но понять его я должен: как понять, спрашивается? Вовсе не требуется, чтобы диспетчер приказ объяснял мне по радио. Нужна строго плановая перспектива. А ее оперативно вычислить по запасам на текущую неделю может быстро только счетная машина – штабной инструмент, тогда я к маневру заранее готов.
– На каком руднике вы видели счетные машины?
– Читал, с людьми разговаривал, стоящее обзаведение, – уклонился Буков от прямого ответа.
– И дорогостоящее!
– Самое дорого обходящееся в любом деле – это суета в конце месяца по выполнению плана добычи.
– Машина людей не заменит.
– Но мозги вправит тем, кто со штурмовщинкой сжился. И цифрой, без дискуссии докажет наши ошибки.
– Конкретно, что вы предлагаете?
– На средства, сэкономленные по ремонту техники, заключить договор с республиканским институтом кибернетики.
При этом Буков лукаво усмехнулся и хохотнул добродушно!
– Будет тогда над всеми еще одно высшее начальство – счетная машина. Вот я за то, чтобы ей штатную должность предоставить.
И где бы, на каком уровне ни шло совещание, Буков упорно сводил разговор к управлению производством посредством техники, в чем его поддерживали многие специалисты.
На совещании в областном комитете партии по вопросам партийной учебы Буков попросил слова и заявил:
– Вот в плане у нас лекции на тему "О научной организации труда". А зачем?
По залу прошел насмешливый гул. Буков выждал, переступил с ноги на ногу, выпил воды.
– Думаю, не только для чистого просвещения, но и для того, чтобы коммунисты за это дело боролись. Вот, например, счетная машина! Может она разработать определение оптимального режима по сортной добыче. Вот мы и не будем таскаться по территории всего карьера – клады искать. Скажете, дорогая вещь, с обслугой и прочим. Пересортица-то дороже обходится. Вот я коммунист. За такую машину подаю голос.
Буков поднял руку и, не опуская ее, глядя в зал, ждал. Попросил жалобно:
– Может, поддержите, а?
Стал считать, кивая. Оглянувшись на президиум, объявил, сияя:
– Большинство – "за"!
К залу:
– Спасибо, товарищи. – Снова к президиуму: – Скажете, пробивной, да? Но я у себя с коммунистами советовался. Дали наказ – жми! Партия как дело нынче по всей линии жизни ведет? Научно обоснованно. Вот! Все! – Посмотрел на часы. – И в регламент уложился. Ну как? – спросил шепотом Буков соседа. – У меня на бумаге убедительнее, с выкладками. Но читать постеснялся.
– И правильно. Нечего жевать по написанному.
Буков досадливо поежился:
– Вот забыл сказать. Можно и подержанную купить.
– Давно этим болеешь?
– Инженер из нашего общественного конструкторского бюро на мой экскаватор свой экспериментальный автомат поставил. Как машина в простое сразу радиосигнал автоматически. Хочу или не хочу, сигналит. Сразу диспетчер из динамика на весь рудник: "В чем дело?" Никто из машинистов не хотел такого у себя автомата. А я согласился. Совесть совестью, а контроль посредством автомата тоже гарантия. Техника! Разве на нее обидишься, если даже она на тебя кричит? Ну и зажегся. Инженер объяснил дальнейшие возможности. Можно с человека большие нервные нагрузки снять, чтобы не только человек человеком командовал, но и автоматика автоматикой.
– Культурно! – сказал сосед.
– А как же! Скинем с человека излишнюю нервную нагрузку по оперативному руководству и контролю. Жизнь?
– А ты там, в карьере, на руководящей работе?
– Когда план с присыпкой даю, – усмехнулся Буков.
– Какая же у тебя все-таки должность? – допытывался сосед.
– Главная, – сказал Буков, – руду брать...
* * *
Обычно, дожидаясь порожняка, Буков не сидел без дела: выравнивал подошву забоя ковшом, производил перевалку глыб, перелопачивал по сортам руды. Так что насыщенность труда у него была всегда высокая. После смены, отдохнув, он уходил в другой забой, где работал еще час, уже в качестве машиниста-испытателя. Программа испытаний была сложная, включала задачи обнаружения слабостей машины путем ее перенагрузки и даже излома. Здесь требовались виртуозное мастерство, пытливая наблюдательность, смелость, бесконечное терпение, спокойное самообладание и выдержка.
Буков считал эту работу не только почетной, но и приятной. Объяснял конструкторам:
– Человеку надо обязательно время от времени себя тоже на чем-нибудь испытывать. Ну и, кроме того, вот так собственноручно разберешься и поймешь: новая техника не сразу дается. А то мы привыкли: давай новую. Но прежде чем ее на производство выпустить, она обязала на перегрузках бессчетно раз надрываться. Но уж если выстоит – вещь. – Сказал задумчиво: Мы вот так тоже новой конструкции танк испытывали в бою. Сгубили боевую машину, когда их в излишке не было. А нам за это в госпитале награды генерал повесил. Сказал; за то, что всю программу испытаний выполнили! А мы как ввязались в бой – зашлись, забыли, что мы танковые испытатели, сражение – это не пехотой в атаку бегать. Снаряды израсходовали, сунулись на таран, вне программы. Но оказалось все полезным для конструктора, как и то, что в нас попадания имелись. Просили танк нам оставить. Обещали – отремонтируем. Не разрешили. Погрузили в вагон и уволокли в тыл.
А мы уже к некоторым недостаткам этого танка привыкли и приспособились. Потом я читал: если испытатель к недостаткам машины привыкает, то он вовсе не испытатель. Но тогда мы такого не знали. Воевали на нем, и все. Обрадовались, что новый, а не после ремонта.
Произнес печально:
– Командира экипажа посмертно наградили, но не за испытание, а просто за геройство в бою.
– А вы кем были?
– Так, слесарем-механиком, на случай текущего ремонта. Ну и механика-водителя место занимал, временно, конечно.
Сказал пылко:
– В человека я по-настоящему только на фронте вылупился... И не сразу. За то, что живой, несчетно раз другим обязан. За каждый свой теперешний день. – Смутившись, поспешно пояснил: – Я это так, к тому, что жизнь – дело ответственное, а не просто существование для своего удовольствия...
XIX
Вначале Буков строго придерживался рамок интересов своей специальности, выделяясь среди прочих только числом кубиков грунта, вынутых за смену и за квартал в целом.
Но именно это стало показателем, по которому его стали выбирать в президиум собраний, где он до времени сидел, помалкивал. А затем даже выбрали в члены строительного партийного комитета, главным образом руководствуясь его хорошей биографией и производственными достижениями.
Буков сдружился с молодыми инженерами, увлек их рассказами о войне, о которой говорил по-своему, не столько о фактах героизма, сколько о мудрейшей организации боя в соответствии с местностью, состоянием инженерных укреплений противника и его огневых средств, о том, как с ходом войны при растущей мощи в подвижных средствах менялась тактика. Отсюда он совершал хитрый рывок, переходил к рассуждениям о подвижных транспортных средствах, делился своими наблюдениями.
– Я понимаю, – говорил Буков. – Самосвал – машина мощная. Но возьмите: ресурс мотора, горючее, резина, текущий ремонт, дорожные для него покрытия, гаражное хозяйство, на каждую машину опять же водитель, который норовит больше ездок сделать и от этого не всегда с полным кузовом.
Для хозяйственника чем самосвал хорош? При нужде можно на любые нужды использовать. Один в ремонте, другой ходит. Дороги нет, недостроили, – так, значит, в объезд. Машина до срока из строя выйдет – из двух одну собрать можно.
На фронте как? У каждого калибра своя функция. Тяжелый танк против пехоты не ходит – бронетранспортер идет против пехоты! – а с рудника самосвалы берут на стройку, будто простые грузовики. Это раз. Второе – на самосвале с прицепом не поедешь. Электровоз – он сколько вагонов тянет? На самосвалы пересчитать – целую колонну. А водитель один. Скорость на всем пути обеспечена, ни вправо, ни влево сворачивать не надо. Горючее тоже – по дешевке электроток. Вагон – сто тонн!
– Так что же вы предлагаете?
– Я ничего не предлагаю, – спокойно поправлял Буков. – Я рассуждаю. С пониманием того, что сейчас без самосвалов на вскрыше нельзя. Но на что курс окончательный держать, особо на нижних горизонтах? Машины нам подкидывают в соответствии с планом проекта – работать В основном на автотранспорте, а железнодорожный вроде только вспомогательный. А если наоборот?
На фронте, бывало, назначают приказом удар на главном направлении, а другой, послабее, на вспомогательном, но если на вспомогательном обозначится успех, оно становится главным, и тогда туда все. Я вот и беспокоюсь: железной дорогой сейчас вывозят не меньше породы, чем на самосвалах, а она у нас все еще считается только вспомогательным направлением. А может, она основное, выгодное? Тогда как?
Говорил ободряюще:
– Вы, ребята, из-за состояния возраста не воевали, учились. Но инженер кто? Командный состав. Вот и соображайте, какими основными средствами дело вести.
Немец по линии артиллерии полагал – пушки устарели. Очень на танки надеялся. А мы их орудиями били, и до самого конца били. Так же и по линии железной дороги – не устарелое это средство! Не паровоз же теперь, а электровоз. И для скорой прокладки путей машина изобретена железнодорожный комбайн, – кладет рельсы, уже на шпалах собранные. Насыпь бульдозер навалит, самоходный каток обомнет, и клади железную плеть скоростное дело. И прочное. Вот говорили: танки – все, я сам танкист, я их обожаю. Но самоходное орудие – тоже вещь. А в чем смысл? Та же пушка, только не на колесах, на гусеницах. Проходимость исключительная, боекомплект при себе. Дал залп, сменил позицию без суматохи.
Проломные средства – крупный калибр. Танку такой таскать невмочь и ни к чему. У него своя задача – на всю тактическую глубину проскочить и там дров наломать противнику огнем и гусеницами, а потом и в стратегический прорыв уйти.
Вот я и думаю – конечно, как машинист экскаватора, в своем масштабе: мне какое транспортное обеспечение нужно? Солидное, емкое. Нагрузил эшелон полностью, и фронт забоя мне подготовят соответствующий, и я его выгребаю без мелкого частого простоя в ожидании, пока самосвал подкатит да пока он под ковш правильно пристроится. Мне от больших, просторных емкостей прямая выгода, но надо на карандаш взять, как тут у меня с государственным расчетом, совпадает или не совпадает? – Пояснил: – Почему я так на вас кидаюсь? Допустим, фактически мы потом на железнодорожный транспорт и переключимся почти полностью. Но линия сейчас – на самосвалы. На них большие средства потратят. Администрация должна будет оправдаться в затратах, ну и придется ей за самосвалы цепляться, тем более они предусмотрены как основное средство. – Опять пояснил: – Сейчас не возражаю, я за будущее сомневаюсь. А за него надо браться сейчас, за будущее, если оно не за самосвал держится.
Сказал инженеру Струнникову с улыбкой, доброй и благодарной:
– Ты вот, Сережа, сколько ночей недоспал, все на бумаге рисовал, подсчитывал. У тебя какая цифра получилась в итоге? Тонно-километр автотранспортом обходится в одиннадцать копеек, а железнодорожным – всего полторы копейки. Помножить на всю выработку да на все года, большие миллионы получатся. Вот вы про транспортер задумали – красивая вещь. Пока несосчитанная. Я их видел, транспортеры. Даже в километр-два. Но чтобы в девять! Это же как лавина, только высокоорганизованная. Говорил ребятам:
– Вы на войне не были, без вас обошлись. Но за это с вас причитается. Воевать вам надо тут, на этой местности. И с умом. Без ума боя нет – драка. – Усмехнулся хитро: – Вы вот кино, книжки и другое всякое при мне здорово драчливо критиковали, то не так, это не по-вашему. Возможно, это уму вроде физкультуры, полезно. Хотя и не во всем мне ваша такая гимнастика нравится. Очень вы фасонитесь. Но ничего, сойдет по мелочи. А вот на крупном так нельзя – только на словесности. Тут надо обстоятельно все средства проверить и на полевые условия выходить, на передний край то есть. Мирное существование тем нравится, кто не горит, а только теплится. Ум на ум самый полезный бой. Чтобы большую высоту взять. Вот как Сережа корпел: считал и интерес всеобщий высчитал.
Прихватив черновые расчеты молодых инженеров, Буков и выступил на заседании партийного комитета твердо, непреклонно, да еще по такому крупному вопросу. И показал себя при этом спокойным, выдержанным. Когда ему бросили реплику с вопросом об образовании, Буков спросил иронически:
– У кого? У меня? Не самое высшее. Но расчеты, которые я вам представил, товарищами произведены по моему заказу. У них образование у всех самое что ни на есть лучшее.
– Столько людей успели допросить, да еще с пристрастием, диспетчеров, водителей, дорожников – просто обвинительный акт!
– А у меня опыт, – сказал притворно-добродушно Буков. – Служил в Особом подразделении, доводилось всякий розыск вести.
– А теперь против кого же ведете?
– Зачем против? За! – удивился Буков. Добавил твердо: – Я же слышал, на автобазе выступали люди; пятьдесят процентов порожний прогон. А сейчас за что автотранспорт борется? За то, чтобы порожних рейсов не было. Под погрузкой стоят с невыключенным мотором, жгут зря горючее. Простой экскаваторов тоже. У прикрепленной машины баллон, допустим, спустит, жди, томись в бездействии. Водители сами толкали на то, чтобы задуматься.
– А теперь вы толкаете?
– Не я, – улыбнулся Буков. – Дело!
Приняли решение создать комиссию.
Буков попросил жалобно:
– Только меня вводить не надо. Сергея Струнникова, пожалуйста. Сильно смышленый товарищ. А я только так, на подхвате. – Произнес извиняющимся тоном: – Я знаете как волновался! Боялся, собьюсь или кто собьет. А вот слушали. – Признался, потупившись: – Трусил, конечно. Поэтому, может, излишне на голос нажимал. Заметили?
Секретарь парткома Лебедев попросил Букова задержаться, спросил, когда остались наедине:
– Ты что же, без разведки – и сразу в бой? Мы к бюро этот вопрос готовили, занимались. Ну ладно, обошлось. А мог бы и сорваться.
Буков сказал:
– Самосвал, он где себя показывает? На выемках грунта под большое сооружение. А тут добыча на года рассчитана. Транспорт не временный, а постоянный нужен. Чтоб он, как конвейер, действовал от завода, и заводу только служил, и на стоимости продукции не сильно отражался.
– Смотри, какой знающий!
– Это не от себя, от людей, – сказал Буков. Пояснил: – У меня память на хороших людей. От каждого чего-нибудь прихвачу. – Сообщил радостно: Вот молодые ребята, инженеры, приняли меня в свою компанию. Набираюсь полезного. – Попросил: – Надо бы их транспортер тоже обсудить. Со свинцового рудника предлагают тянуть. Руду, полагаю, выгода, а насчет породы – это лишнее хватили: в отвал тянуть – себе дороже получится.
– А свою жизнь как обустроил? Почему бессемейный? – спросил Лебедев.
– Не довелось.
– Подходящую не нашел?
– Нашел, да тут же и потерял окончательно.
– Война?
– Нет, в мирной обстановке.
– А моя при мне сохранилась, санбатская. Зашел бы!
– Чего же, зайду, – согласился Буков. Помедлил, помолчал, потом произнес увещевательным тоном: – Только ты завышенно обо мне не думай. Я, по существу, с чужими мыслями только выскочил. В одиночку не додумался бы.
Вышли они из парткома вместе.
Неба было просторное, звездное, светящееся, далеко в пространстве зазубренная горная гряда с застывшими потеками ледников на вершинах. Ветер с гор был прохладный, с запахом родниковой воды. Лебедев кивнул на горы:
– Вот она – холодильник и фабрика рек, на все века. Солидное сооружение природы.
– Подходящее, – согласился Буков. – Но мы тоже кое-что от себя можем выдать заметное.
– Для того и живем, – улыбнулся Лебедев щекой, глубоко впавшей, с бурыми следами шва.
– Откуда отметина? – осведомился Буков.
– Из воздушного пространства, – сказал Лебедев. – Я фрица подбил, он меня тоже. Сыпались оба на парашютах. Он в меня из парабеллума, а я его из ТТ приветствую. На земле продолжили. Фрицы на машинах к месту приземления спешат. Ну, думаю, все. Но ведомый сначала прошелся штурмовкой, потом сел, открыл обтекатель за кабиной, я туда – взлетели. Спасибо сказать долго не мог. Ничего не получалось, пока щеку не зашили. Жена скобки накладывала. Боли не чувствовал, тревожился только: она у меня красивая, а я после такой штопки, думал, получусь не очень. А все же до сих пор любит!
– По этой линии я только ушибленный. Не организовалось у меня счастье, – мрачно сказал Буков. – Взошла на горизонт подходящая, на бензозаправщике работала. В кино вместе ходили, и так просто. Я ее все время нудил: "Учись!" И уговорил. Поступила в автодорожный техникум в другом городе. Написала, будто из-за сильной любви ко мне только послушалась. Конечно, спасибо за это. Но разве так только любовь выражают? Ответил: "Значит, учись". И на этом писать кончил. Она, конечно, обиделась.
Спросил обеспокоенно:
– Может, я чудной?
– Душевный. Вот ты кто, – твердо сказал Лебедев.
– Хватил через край, – застеснялся Буков. Поспешно пробормотал: – Ну, пока. – Свернул к стандартному дому – общежитию для холостяков.
XX
Как в тяжелые нервные военные годы, так и в спокойное послевоенное время Степан Буков в общем сохранял свой живой вес в норме с плюсом или минусом в три-четыре килограмма. Терял он обычно от переживаний. Расстраивался для посторонних незаметно. После смены походка становилась тяжелая, сердитая, если во время работы от глупости других случались неполадки и от этого он простаивал.
Он просто на глазах мог отощать, сидя в кабине экскаватора и беспокойно поглядывая в дверцу с опущенным стеклом, когда случался простой. Если же все обстояло нормально, он сидел в кабине экскаватора с выражением блаженного отдыха на лице, какое бывает у летчика, доверившего машину автопилоту. Только вся разница: Буков с этим выражением на лице ворочал рукоятями контроллеров, то беря их на себя, то отдавая вперед, работал ногами на педалях, вертя головой то вправо, то влево, поскольку не было у него такого прибора – автомашиниста, на который можно положиться почти как на человека. Это летчик может лететь по прибору, на землю не глядя, по тысяче километров в час отхватывать запросто. А у Букова каждый метр забоя – серьезное, ответственное пространство. Тут, как Зуев любил наставлять, надо все время аналитически мыслить и оперативно оценивать каждый факт. Вот крупногабаритный кусок, можно его ковшом подцепить на зубьях и свалить в думпкар, но ведь так и повредить емкость недолго. Приходится сначала наваливать подушку из мелочи, а потом сверху положить крупный габарит. Вот куски руды обнаружились, надо их подлопатить в сторонку, пока идет выборка породы. Потом, когда руда пойдет, прихватить и эти куски. Клад не клад, а все же ценность. Выскреб жилку на полковша – ювелирная работа. А ковш не совок, емкость – вагонетка на восемь кубов. Он сумеет и коробку спичек с земли поднять так же, как глыбу камня многотонную.
Буков работает на дне карьера, на самом нижнем его горизонте, у восточного борта, куда еще железнодорожную ветку не протянули, но будут тянуть, это точно.
Котлован налит тяжелым, жгучим зноем, синевато-сизым от едкой загазованности свыше нормы. Буков договорился с директором карьера, чтобы вызвали вертолет, вот он сейчас висит в котловане, как гигантский вентилятор, махает лопастями, проветривает помещение.
В кабине экскаватора поставлен кондиционер, но Буков не считает справедливым, что у него может быть персональная, относительная с пеклом котлована прохлада, и поэтому включает свой кондиционер редко. Главное, надо, чтобы скорее железнодорожную ветку наладили: электровоз дизельным топливом не чадит, выхлопных труб не имеет. Самый гигиенический вид транспорта, помимо всего прочего!
Ребята шутили: по случаю запыленности надо требовать к спецовкам паранджу.
Буков с механиком карьера помозговал – пустили дождевальные установки собственной конструкции. Под сильным напором они не брызжут, а только водяной пылью взвешенные частицы обволакивают, освежают, ну и воздух, конечно, увлажненный, прохладный.
Перед работой Буков всегда просматривает у буровиков взрывной паспорт, который дает геологическую характеристику фронта забоя, чтобы заранее точно знать, с какими пластами придется иметь дело. В зависимости от этого и настраивается. Если сплошная порода, давай темп. С выходом руды бди, чтобы не свалить ценный материал в отвал. Пойдет рудное тело, сразу появляется хорошее настроение – к самому себе уважение прибавляется.
Если руда бедная, то ее вывозят в специальный складирующий отвал. Сейчас наука и техника еще не обеспечивают выгоду переработки бедных руд. Но, надо полагать, придумают дешевую методику, и тогда все в дело пойдет выцедят медь и из никудышной пока, нищей руды.
В среднем как получается? На тонну руды три куба вскрыши, в год по вскрышным работам – пятьдесят миллионов кубов, поделим на три – цифра хорошая получается.
Когда забой обеспечен транспортом, а взрывники раскрошили уступ по всему фронту по оптимальным параметрам и габаритов по норме не больше двух процентов, тогда работа идет без особых о ней мыслей – нервы отдыхают, и ты можешь размышлять о чем угодно. Как бы полуотсутствуешь на рабочем месте.
Утвердили проект транспортера ребятам – будет он шуршать лавиной, поднятой над пустыней, над ущельями на стальных мачтах. В горном теле для него будет специальный туннель пробит. Говорят, что подобного транспортера на планете пока еще не заводили. И тут Букова грызет зависть – у него всегда слабость по этой линии: присматриваться к специальностям других. Так и тянет себя на новом деле испытать, ну просто какая-то хищническая жадность. Привезли для прокладки туннеля горнопроходческий комбайн со щитом и к нему целый букет буровых приспособлений со всяческими, даже алмазными коронками. Могучий агрегат! Ходил вокруг него Буков и даже холодел при мысли, что не он, а кто-то другой будет на этой машине работать. Щемило сердце так, будто чем-то на всю жизнь обидели, обошли, недооценили. Страдал молча. И до сих пор страдает. Подобное с ним было и тогда, когда в карьере рудника появились первые самоходные буровые установки, – тоже тосковал, завидовал, томился.
Восьмикубовый экскаватор – инструмент серьезный. Но есть и шагающие, и роторные. Конечно, Степан Буков на людях подавлял в себе чувство неукротимой зависти, не высказывал сожаления, что его обходят высшей новой техникой, но наедине с собой страдал, томился. И вот даже сейчас подымет глаза, поглядит на вертолет – и тоже тянет туда, на высоту. Что он, не мог бы у штурвала сидеть, как тот пилот в гражданском костюмчике, при галстуке, в берете? Он, этот пилот, взялся стальные, смонтированные опорные мачты по воздуху доставлять на трассы транспортера. Вот какая штука получается: воздушный подъемный кран и одновременно транспортное средство. Перспективная вещь! Есть люди, которые стареют, а есть, которые устаревают. Это когда от новой техники отстают...
Буков включил рацию. Вызвал горного инспектора, предупредил:
– У меня тут выход руды намечается. Пришлите геолога. – Затем транспортному диспетчеру доложил: – Готовьте порожняк для руды через две ездки с породой.
Делал это он машинально, продолжая думать о своем, постороннем для работы.
Вот Сережа Струнников и другие ребята-инженеры занялись автоматическими устройствами. Как они выражались, с целью блокировать отрицательную психологию, чтобы человек на машине по рассеянности не совершал глупость и автомат его одергивал бы сигналом. Вещь нужная! Но только техникой с отрицательной психологией не сладить. Надо человеческими, надежными способами.
* * *
Вот недавно у Букова тяжелый разговор был с бывшим помощником машиниста Курочкиным.
– Ты для меня, Курочкин, – спокойно сказал Буков, – теперь бесперспективный. И на одних кубиках тебе в бригаде не ужиться. Добыча у нас всех сверх плана. За нее деньги хорошие платят. Но за подлость вычетов в бухгалтерии не делают. Так что рекомендую: выкидывайся отсюда по собственному желанию. Это я тебе не сердито говорю, душевно. Значит, правильно.
– Пользуетесь своими званиями! – огрызнулся Курочкин.
– Главное мое звание – человек, – сухо сказал Буков. – По-человечески тебя и осуждаю.
– А у другого человеческие чувства давите.
– У тебя не чувство, а хищничество, жену у товарища крадешь.
– Так не я к ней, она ко мне привязалась.
– А почему?
– Значит, приглянулся.
– Чем? Физиономией?
– Ну и что?
– С Мартыном она вместе много горя перенесла, в больших бедах намучилась. Ее понимаем, а тебе не простим. Отчего у Мартына лицо поврежденное? Работал взрывником, запалили шнур, а какой-то охломон из укрытия вылез. Мартын к шнурам кинулся – поздно. Обоих покалечило. Его же и осудили за нарушение правил безопасности. Он тогда за ней только ухаживал, а она его отвергала. А как засудили, решила, что он допустил из-за нее, от огорчения, рассеянность по линии предупредительной сигнализации. Ну и вроде чтобы искупить свою вину, взяла и вышла за него замуж. На взрывные работы его не берут, а лучше его взрывника не было. Сначала пошел в разнорабочие, потом уж я его в обучение взял. А ученический заработок для семейного среднего возраста обидный. Так он одну смену у меня, а другую у транспортников подрабатывал. Почернел, подсох. Наша бригада кубики брала, на него наряды выписывала. А она окончила курсы клубных работников, вернулась и, не дожидаясь того, как он сдаст на машиниста, стала с тобой разгуливать, с мародером человеческой неудачи. Так что вот, – сказал Буков. – Бригада мне поручила, чтоб ты сгинул полностью и окончательно со всех наших горизонтов. – Пояснил: – Мы бы могли еще тебя в человека воспитать, но не позволяет обстановка. Мартыну должны плацдарм обеспечить, чтобы он мог машинистом себя показать. Так что будь здоров и катись...
