Текст книги "Поколение сильных"
Автор книги: Вадим Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Когда пришла осень, часть урожая удалось припрятать. Для этого жители применили такую хитрость: на краю кладбища была выкопана большая яма, на дно которой поместили бочки, да так, чтобы их верх находился всего в нескольких сантиметрах от поверхности. Бочки доверху заполнили зерном, закупорили как следует, заложили досками и насыпали холмик. Сверху поставили обычный крест – получилось этакое подобие могилы. Зерно из этой «могилы» потом распределялось среди всех нуждающихся.
В начале зимы, в комнате австрийца прошло военное совещание. Набился полный дом офицерья, что-то долго и горячо обсуждали. Спустя какое-то время они разошлись, о чём-то яростно споря. Единственное слово, которое смогла разобрать Анна из их разговоров, было «Сталинград». Так в деревне узнали, что фронт дошёл до Волги, а под Сталинградом намечается что-то очень серьёзное.
Партизаны
Ранее сформированное подполье начало свою работу практически сразу, как только район был занят противником. Вылазки партизан доставляли много хлопот врагу и, в конце 1941 года, фашисты предприняли попытку разобраться с ними окончательно. Неподалёку от Верхнего Студенца, вдоль железной дороги, находилось два небольших посёлка по пятнадцать домов в каждом (Один из них Анна Алексеевна упоминает как «Борисовское», второй – «Черкессы», либо «Чёрная деревня»). Сразу за ними начинался лес, находящийся под контролем партизанского отряда. Однажды утром, оккупанты подогнали бронепоезд, и начали бить зажигательными снарядами до тех пор, пока оба населённых пункта не выгорели полностью. Оставшееся в живых мужское население потом выловили, вывезли на станцию Бетлица, где позднее всех расстреляли.
В рядах партизан первоначально состояли только жители ближайших деревень. Постепенно отряд пополнялся всеми, кому удалось вырваться из окружения. Были и те, кто просто прибился, не желая служить «новым властям». Связь партизаны поддерживали с кем только возможно – вплоть до старост, так как некоторые из них сотрудничали с оккупационными властями только для вида. Иногда такое сотрудничество приносило свои плоды в виде ценных сведений о продвижении войск противника. После получения информации, сразу предпринималась вылазка, однако, вооружение отряда оставляло желать лучшего, и бойцы очень часто гибли из-за малейшей оплошности.
Рассказывает Анна Алексеевна:
«Был у наших соседей сын Осип. Когда началась война, он отправился на фронт, где служил артиллеристом. После того, как его подразделение попало в окружение, Осипу удалось вырваться из кольца. По возвращении домой, он сразу ушёл к партизанам. Однажды, зимой, его группа возвращалась в лес после удачной вылазки. Бойцам оставалось пересечь железнодорожное полотно, но так как маскировочных халатов у них не было, то засекли всю группу полицаи практически сразу. В начавшейся перестрелке Осип погиб, а тех, кто не был убит, полицаи переловили, увезли на соседнюю станцию, где всех расстреляли.
Временами до нас доходили сведения, что партизаны пустили под откос очередной эшелон. Были ли это бойцы из нашего леса – не знаю. Но они досаждали врагу настолько, что зимой 1942–1943 года фрицы устроили «аврал» – вызвали на помощь авиацию. Лес разбомбили, а на поиск выживших отправились каратели. Правда поймать им никого не удалось, да и авианалёт не причинил особого вреда, так как партизан предупредили загодя, что дало им возможность благополучно уйти ещё до начала бомбардировки.
Обозлённые неудачей СС-овцы схватили наугад двенадцать жителей деревни, среди которых было несколько стариков и двое ребят 10–11 лет. Сначала их провели по главной улице, а потом вывели за околицу, где и расстреляли. Я видела всё: и как их вели, и как крестились старики, и как плакали все, даже деревенские мальчишки».
Предатели
Упоминает Анна Алексеевна и о подлости со стороны «своих». Что же, частенько встречалось и такое.
Со старостой соседней деревни Нижний Студенец (местные прозвали её «Муравьёвка»), партизаны попытались наладить связь, надеясь, что тот будет помогать своим. Староста отказался. Тогда бойцы увели его с собой, и больше его никто не видел. Жена старосты, не дождавшись возращения своего супруга, решила отомстить.
Партизаны иногда приходили в деревню по ночам, чтобы повидаться с близкими, переодеться в чистое и поесть. Однажды ночью в деревню пришли сразу двое – один хотел навестить свою мать, а второй – жену. Женщина выследила обоих и тут же сообщила в штаб СС.
Каратели ворвались в Муравьёвку и устроили переполох. Один из партизан попытался убежать, но был тут же убит, а второго мать успела спрятать в картофельной яме. Здесь его и нашли. В завязавшейся перестрелке он был убит. Жену первого и мать второго партизана полицаи привели в штаб, где над ними учинили допрос. На следующий день согнали на площадку всех деревенских, вывели этих женщин, завязали им глаза и тоже расстреляли.
Больше никого каратели не тронули, но прежде чем распустить народ, поймали первую попавшуюся собаку и пристрелили её на виду у жителей, как бы намекая, что каждого, кто будет им противиться, ожидает такая же участь.
О судьбе жены старосты, Анна так ничего потом и не узнала. Через несколько дней она куда-то пропала…
Узники
В конце августа 1943 года ситуация резко изменилась. В небе всё чаще стали заметны наши бомбардировщики – шум их двигателей селяне узнавали сразу. В районе нынешней Бетлицы располагались немецкие склады с оружием, они то и были целью! Как то вечером жители увидели, что с одного из наших самолётов на склады было сброшено «что-то блестящее». Это были зажигательные бомбы. Взрыв оказался настолько сильным, что снаряды разлетелись на несколько километров вокруг, а некоторые даже долетели до деревни. Жители попрятались в траншеях (небольшие окопы были нарыты чуть ли не на каждом шагу), но к счастью обошлось без жертв.
Ещё через несколько дней досталось и Верхнему Студенцу. Была глубокая ночь, как вдруг посветлело словно днём – это наши сбросили осветительную бомбу. Как оказалось, главной целью ночного налёта был СС-овский штаб. Следом упало ещё несколько бомб, но они угодили в ближайшие огороды, не причинив никому вреда.
На дворе был сентябрь, и жители в это время всегда занимались привычными полевыми работами. Вдруг неожиданно заголосил ретранслятор. Громкий, неестественно холодный голос, приказал всем собраться на соседнем поле, куда уже сгоняли обитателей окрестных деревень. Как только всех собрали, толпу взяли под охрану автоматчики. Тут же поступил новый приказ: выстроиться всем рядами. После того, как все построились по рядам пошли офицеры, пристально вглядываясь в лицо каждого человека. Среди тех, кого они выбрали был и Алексей, брат Анны. Избранных автоматчики увели в неизвестном направлении и больше Анна своего брата никогда не видела.
Оставшуюся толпу погнали на Рославль. Дорога заняла несколько дней с остановками на ночлег в местных деревушках. Ночевать приходилось в сараях, под присмотром автоматчиков.
«В Рославле нас разместили в каком-то большом доме, – с болью в душе восстанавливает Анна Алексеевна полузабытые воспоминания. – Само здание и большая площадь вокруг него были огорожены колючей проволокой, а по периметру выставлена охрана из автоматчиков. Здесь нас разделили и тех, кто покрепче, погнали дальше, на запад, а нас оставили. Около двух недель мы находились в этом здании, питаясь объедками. Иногда нам кидали через ограждение чёрствый хлеб. Порой местные жители перебрасывали нам через ограду картошку, что очень сильно выручало. Временами нас выводили в поле, где заставляли собирать овощи. Использовали узников и для других работ на территории лагеря.
Свобода!
Прошло ещё несколько дней и вдруг, неожиданно, в лагере узнали какая судьба ждёт всех в дальнейшем. Всё дело в том один из узников, хорошо знавший немецкий язык, подслушал беседу двух офицеров. Речь шла о судьбе заключённых. Оказалось, что советские войска совсем близко, и один из офицеров предлагал уничтожить всех пленных. Второй возражал, так как их было слишком много, а значит придётся долго возиться. К какому решению они пришли – неизвестно, так как на следующий день началась перестрелка и мучители в страхе разбежались, так и не успев ничего сделать.
Увидев, что охраны нет, узники выбрались из здания и побежали куда глаза глядят. Город ещё не был освобождён, и чтобы не попасть под обстрел, они нашли низину, где и решили переждать опасное время.
В овраге не пришлось долго сидеть. Снаряды рвались вокруг, и было очень страшно, но, неожиданно всё стихло также внезапно, как и началось. Перепуганные беглецы так и не решились выглянуть из оврага, но заплакали от счастья, когда на его краю появились трое советских солдат. Тут же вся группа бросилась к ним, но те велели вернуться, добавив: «Сидите здесь и не высовывайтесь до тех пор, пока мы полностью не очистим территорию!»
Страх был настолько силён, что выйти из оврага беглецы решились только спустя несколько часов. Здесь же, рядом, они обнаружили полуразрушенную постройку, где и решили переночевать.
Рано поутру вся группа отправилась в обратный путь. Дорога заняла несколько дней, но теперь они шли по своей, освобождённой земле! Через реку Десна уже был наведён понтонный мост и, переправляясь по нему, все обратили внимание на полностью выжженные берега реки – казалось, здесь совсем недавно горели даже камни.
Подходя к родной деревне, никто не ожидал ничего хорошего. Опасения оправдались – село почти полностью фашисты сожгли, пощадив только пару развалюх в сторонке, да старую баню, которую вероятно просто не заметили, так как находилась она в овраге. Неизвестно почему уцелел и бывший штаб, но теперь это снова была деревенская школа.
Негусто, особенно если учесть, что до зимы надо было как то обустроиться. Все имеющиеся площади быстро заселили погорельцами, а всем, кому не хватило места, пришлось рыть себе землянки. Семья Анны разместилась в одной из развалюх, где и без того ютилось пятнадцать человек.
Оставшимся в живых людям сильно повезло, что часть картошки так и не была убрана с поля. Оставалось организовать сбор остатков – на них, да и припрятанных на кладбище запасах зерна продержались зиму. Частично удалось собрать в лесу и остатки разбежавшегося после бомбёжек колхозного стада.
Последние испытания
Наступили первые холода, а вместе с ними пришло новое испытание – в деревне началась эпидемия сыпного тифа. Виновниками новой напасти оказались вши. Первой в семье заболела Анна, потом слёг отец. У больных резко поднималась температура, начинались ужасные головные боли, а ситуацию усугубляло полное отсутствие даже самых простых медикаментов. В деревне люди вымирали целыми семьями, но Анне и её отцу повезло – выкарабкались чудом. К весне едва держались на ногах, но постепенно, к лету, немного окрепли.
Когда наступило лето, первым делом принялись за строительство нового дома, лес для которого добывали сами, доставляя из леса на коровах, или тащили волоком, на себе. Конечно, дом получился намного хуже сгоревшего, но жить было можно! В январе 1944 года открылась школа, куда с удовольствием пошла и Анна. Разбитые окна школьники с учителями заколотили фанерой, растопили чудом уцелевшие печки, привели в порядок полностью разорённые классные комнаты и приступили к занятиям.
Писали огрызками сохранившихся карандашей, а вместо тетрадей использовали обрывки газет, книг, любой бумаги, что попадалась под руку.
Следующей весной был заново воссоздан колхоз, правда до прежнего, довоенного, ему было ещё далеко. Работы было хоть отбавляй, но в деревне практически не осталось никакой техники, в дефиците были и рабочие руки.
Но, как бы то ни было, жизнь понемногу налаживалась. Восстановили даже радио – теперь, вместо обрывочных слухов можно было получать свежие новости с фронта. Однажды, солнечным весенним днём, ретранслятор передал долгожданную новость. Победа! На улицу выбежали все оставшиеся жители деревни, смеялись, целовались, кричали от радости. Тут бы не мешало и выпить по случаю, отпраздновать, да только вот чем? Правда потом отыскали немного картошки и чёрствого хлеба – вот и всё праздничное угощение.
Жизнь
Прошли годы. Окончив школу, Анна поступила в Калужский педагогический институт. Ещё во время оккупации у неё появилась мечта стать педагогом, учить детей жизни, добру, рассказывать школьникам насколько это важная задача, бережно хранить Красное знамя, однажды воспарившее над поверженным Рейхстагом…
По окончании института, Анна Алексеевна работала преподавателем в селе Хатошь (близ Бетлицы), где и встретила свою судьбу. Петр Николаевич Климов (с 1957 – по 1970 гг. он возглавлял тарусское отделение милиции) стал её единственным избранником на всю оставшуюся жизнь. Позднее, Анна Алексеевна Климова работала преподавателем математики в школе № 1 города Кирова, а в 1958 году её домом стала Таруса.
Более сорока лет посвятила она детям, двадцать два года совмещая профессию преподавателя математики с должностью директора Тарусской школы № 2, носящей имя учёного Василия Власова. На пенсию ушла только в 2000 году.
Боевых наград не имеет. Награждена знаком Отличника народного просвещения, имеет удостоверение ветерана Великой Отечественной войны (как узник), звание ветерана труда.
2019 г. Доработано в 2022 г.
Анна Алексеевна Климова. 2019 г. Фото Вадима Мальцева.
Поколение сильных
Малой родиной Николая Даниловича Санкина является деревня Мшище Воловского района Тульской области, где 20 июня 1926 года он появился на свет в семье простых колхозников Даниила Николаевича Санкина и Анастасии Ивановны Санкиной (Мосоловой).
Всего в семье было шестеро детей, причём Николаю выпала честь открыть этот «счёт» и, позднее, как самый старший, он взял на себя шефство над младшими, чтобы хоть как то помочь справиться родителям со своими обязанностями.
После окончания четвёртого класса начальной школы, Коля покинул Мшище и перебрался в соседнюю деревню Черняевка, чтобы продолжить обучение в семилетке, правда дальше пятого класса так и не пошёл – пришлось вернуться обратно домой, так как родители нуждались в помощи.
Вскоре его пригласил к себе дед. Он был из числа раскулаченных и в первые годы становления Советской власти покинул родное село, перебрался поближе к Серпухову, где до конца дней был пастухом в одном из местных колхозов. Деду требовался помощник, так как некому было стеречь и пасти колхозное стадо. Пришлось Николаю взвалить на свои детские плечи новые, совсем недетские обязанности.
В Серпухов его отвезла бабушка. Всё лето Коля помогал своему деду, а осенью мама приезжала за ним, чтобы отвезти обратно, во Мшище.
Однажды, произошёл такой случай. Стерёг Коля с дедом в лесу скот. Он – со стороны леса, а дед со стороны поляны. Неожиданно появился волк. Коровы сбились в кучу и Коля сильно испугался: «Дед, волк!» – закричал он. Но пока дед прибежал, от волка и духа не осталось. Дед его спрашивает: «Где волк?» – Коля: «да вот же он, только убежал!» – Дед: «Обманул, негодник?» – «Нет!» Так и не поверил дед внуку.
По воспоминаниям Николая Даниловича, предвоенную жизнь нельзя было назвать плохой. Да, жили скромно, но доходы колхозников зависели от количества трудодней, так что с самым необходимым дела обстояли относительно неплохо, но до поры, до времени. В случае неурожая, засухи, приходилось и картофельные очистки сушить. Их потом перемалывали, смешивали с мукой и пекли такой вот бедняцкий хлеб. Иногда, когда приходилось совсем туго, добавляли в хлеб гречневый обмолот. Так и выкручивались из сложных ситуаций.
Но, несмотря на трудности, народ жил дружно. Праздники и невзгоды встречали все вместе, в беде старались поддержать друг друга. Если вдруг случится свадьба, то отмечали всем селом, гуляли по 3 дня в доме у жениха, а потом ещё столько же у невесты.
Весной 1941 года, когда Николаю уже было почти пятнадцать лет, он отправился вместе с двумя товарищами в один из подмосковных колхозов близ Подольска (название того села он так и не вспомнил). Подрядились ребята пасти там колхозное стадо – всё хоть какой-то приработок будет. Несколько недель всё шло хорошо, но однажды:
«Как раз 22 июня мы пасли коров недалеко от колхозной фермы, – вспоминает Николай Данилович, – вдруг неожиданно из деревни доносятся до нас обрывки какого то тревожного сообщения, раздающиеся из сельского ретранслятора. Мы не расслышали, да и не поняли, что там произошло, поэтому даже немного перепугались. А когда вечером пригнали стадо обратно, то увидели, что люди выглядят как то странно, как будто в доме у каждого из них приключилась беда. На наш вопрос «Что случилось?» последовал короткий ответ: «Война!»
Теперь гад не уйдёт
Старшего пастуха на следующий же день вызвали в военкомат, так как ему был 21 год. Остался Николай со своим 17-летним напарником. Правда, ненадолго. Парень всё время чего-то боялся, а через несколько дней и вовсе сбежал, так что пришлось стеречь колхозное стадо в одиночку.
Ситуация менялась практически ежедневно. Деревня располагалась на берегу реки Пахра, через которую проходила железнодорожная переправа. В один миг этот мост превратился в стратегически важный объект. Из Москвы в сторону Каширы по нему теперь курсировали военные эшелоны, а для охраны от авиационных налётов на объект, по обе стороны моста установили по две зенитки и по одному прожектору.
Попытки разбомбить мост предпринимались немцами неоднократно, но зенитчики не позволяли самолётам противника даже приблизиться к нему, так что приходилось «доблестным» соколам Люфтваффе довольствоваться лишь беспорядочной бомбардировкой окрестностей. Сбросят фугасы и зажигательные бомбы на ближайшую деревеньку – и домой, в своё паучье гнездо.
Один раз такая зажигалка угодила на скотный двор. Как ни пытались колхозники вывести стадо – в огне всё равно сгорело около тридцати коров. После этого случая правление приказало не держать стада в загонах, а оставлять пастись в поле.
Работы у Николая после этого только прибавилось.
«Самые первые бомбёжки начались в конце июня – начале июля 1941 года, – рассказывает Николай Данилович, – как-то раз слышу ночью гул. Вижу – включились оба прожектора: один из них «ловит» немца, и в этот момент на него направляет свои лучи второй. Вот теперь-то гад не уйдёт! Сразу начинают работать зенитки. Ещё немного – и самолёт подбит, пошёл на снижение!
Прежде чем начать бомбардировку, немцы сбрасывали на парашютах осветительные бомбы. Летит нечто этакое, полыхает ярким огнём, а вокруг становится светло, совсем как днём».
Часто Николай наблюдал, как бомбили Подольск, как вражеские самолёты летели в сторону Москвы. Было ли ему страшно? Наверное, но после первой же бомбёжки это чувство у него немного притупилось, отодвинулось на второй план, уступив место ненависти к врагу и горечи за всё происходящее.
С самого первого дня войны, Николай сильно волновался за родных, оставшихся во Мшищах. Вопросы «Как там они? Живы ли?» терзали душу намного сильнее, чем частые авианалёты противника.
Однажды он набрался храбрости, подошёл к председателю и говорит:
– Отпусти меня, я должен отправиться домой, к родным, в свою деревню!
– Не могу, – ответил председатель, – если уйдёшь ты, тогда некому будет стеречь колхозное стадо. На фронт то забрали почти всех. Потерпи немного, может всё скоро образуется.
Пришлось остаться. А что оставалось делать? Сторожил бессменно, и днём. И ночью. Спать приходилось урывками. К концу лета вымотался так, что и передвигался кое-как, пошатываясь. Ни и какой же пастух из такого доходяги? Случись что с коровой, бедолага вряд ли сможет её отыскать.
Но, тем не менее, Николай с поставленной задачей справился. А в сентябре председатель вызвал его к себе, выдал немного денег и велел отправляться домой. Враг был совсем близко, какое уж тут может быть стадо?
Когда Николай вернулся во Мшище, его встретили только дети, старики да женщины. Всё взрослое мужское население было давно на фронте. Среди оставшихся в деревне был и его отец – из-за ранее полученной контузии во время финской войны, его признали непригодным к строевой службе и оставили дома.
Что оставалось делать? Помогать! Ведь рабочие руки на селе нужны постоянно и в любое время. Не раздумывая ни дня, Николай решил отправиться в правление местного колхоза, где ему сразу нашли работу. В основном, приходилось возить ночью зерно на обмолот (днём лошади были заняты), но чаще всего брался за любое срочное дело.
Партизан? Гут!
Время шло. Быстро промелькнула осень, а перед самым началом зимы во Мшищах появились немцы. Пришли они неожиданно, хоть все и знали, что это рано или поздно должно случиться. Их появление было столь внезапным, что селяне едва успели попрятать по закоулкам продовольствие и всё самое ценное, что у них на тот момент было.
«Первым делом мы увидели технику, – вспоминает Николай Данилович, – за крытыми грузовиками следовало несколько мотоциклистов, а за ними – велосипедисты. Довершали картину конные упряжки – они тащили артиллерийские орудия.
Незадолго до того, как немцы вошли в село, в деревне всё чаще стали появляться наши солдаты. Оборванные и голодные, они выбирались из окружения как могли, используя любую возможность. В деревне они не задерживались. Приведя себя в порядок и пополнив запасы провизии, они сразу отправлялись дальше. Один из таких окруженцев остановился у нас в доме, да так и не успел уйти.
Как только фрицы вошли в деревню, то сразу начали бесчинствовать. Без всяких церемоний врывались в дома, забирали всё, что могло пригодиться в дальнейшем, а может просто понравилось.
Когда мы увидели, что они направляются в сторону нашего дома, то сильно испугались – ведь у нас был гость. Куда его можно перепрятать? Бежать было уже поздно, поэтому решили его спрятать. Родители придумали такую хитрость: загнали солдата на печку, велели ему затаиться и забросали тряпками. Мама побежала к соседке – благо её крыльцо было совсем рядом с нашим. У них жила слепая некрасивая девушка – её и уложили на солдата сверху, а сбоку поставили доску – получилось нечто похожее на лежанку.
Как ни странно, наша затея удалась. Когда фрицы вошли в дом, то сразу устроили обыск, выгребли всё съестное, перерыли наши вещи. Но солдата они не заметили, да и девушку трогать не стали, лишь поморщились, посмотрев на неё – кому она нужна такая, убогая?
Окинув ещё раз комнату взглядом, один из немцев заметил на мне новую шапку – в суете я забыл её припрятать. Тут же он подошёл ко мне, сорвал с меня шапку и напялил на свою башку. Потом подошёл к зеркалу и уставился в своё отражение. Наверное, увиденное ему понравилось, так как покрасовавшись вдоволь, он повернулся в мою сторону и одобрительно произнёс: «Гут!».
Отец всё это время сидел за столом и немцев сразу насторожил взрослый мужик в доме. После контузии батя вёл себя немножко странновато, при этом он был ещё и стриженый наголо. Впрочем, последний факт оказался ему только на руку. Фрицы глянули на него, помолчали немного, а потом спрашивают: «Партизан?»
Батя помотал отрицательно головой, потом сложил пальцами решётку и отвечает: «Тюрьма!»
Немцы успокоились, закивали одобрительно: «Гут!» В их понимании заключённый – значит противник советской власти, значит свой!
Тщательно обыскав дом, часть «гостей» вышла на улицу. Смотрим – схватили нашего поросёнка. Как только его закололи – сразу поволокли на свою кухню, жрать.
Оставшимся фрицам стало холодно. Растопили они печку – тут-то мы заволновались по-настоящему, ведь на ней спрятан солдат! Выдержит ли он? Но парень показал себя молодцом, ни слова не пикнул, вытерпел, хотя жгло его сильно.
Как только немцы согрелись, то сразу отправились по своим делам. Мы бросились к солдату, освободили его из жаркого плена и тихонько вывели на улицу. Он поблагодарил нас, а потом ушёл огородами. Больше о нём мы никогда не слышали.
На ночь немцы в дом не вернулись. Тогда отец придумал такую хитрость: снял с пола несколько досок, набросал стружек, добавил мусора всякого, в общем, навёл беспорядок. И без того скромный дом превратился в грязный сарай. Матери он велел лечь на лавку и прикинуться больной.
Утром фрицы вернулись и видят: в доме грязно, лежит больная женщина, стонет. Поморщились, плюнули и сказали: «Рус швайн, свин!» и тотчас вон из дома. А нам это и надо было! Смотрим – написали на двери что-то оскорбительное на своём языке. Больше нас они не беспокоили».
Чужая душа – потёмки
Вместе с передовыми немецкими отрядами, в деревне появились дружинники из Waffen-SS. Николай Данилович не стал рассказывать, что они вытворяли во Мшищах, но один случай всё-таки описал: «Однажды я увидел такую сцену: подзывает эсэсовец какого-то старика к деревенскому колодцу и говорит ему на чистейшем русском языке: «А что, дед, сколько человек может войти в этот колодец?»
Сейчас сложно определить, была ли это своеобразная издевательская шутка или затевалось что-то другое. Старика эсэсовец не тронул, но дед сильно перепугался, так как вести о бесчинствах карателей во многих оккупированных населённых пунктах доходили до местных жителей. Правда, Мшищам повезло – здесь фрицы не успели провернуть нечто подобное.
Припоминает Николай Данилович и такой случай: «Был в нашей деревне старый царский офицер Иван Терентьевич Лабазников (в точности фамилии он не совсем уверен). Раз он «царский» офицер, значит, пойдёт на сотрудничество с «новыми властями» – решили те. Ему сделали предложение занять пост деревенского старосты, на что Иван ответил решительным отказом. За такую дерзость полагался расстрел, но его эта участь миновала – он был слишком стар, поэтому его посчитали неопасным и отстали».
То есть, всё зависело от человека: иногда и офицер старой гвардии мог оказаться защитником советского строя, а какой-нибудь важный чиновник, сделавший карьеру благодаря советской власти, мог пойти на сотрудничество с врагом. Не зря ведь говорится: «Человеческая душа – потёмки».
Недолго хозяйничали фашисты во Мшищах. Настал тот день, когда им пришлось оставить деревню. Отступая, они постарались нанести населённому пункту максимальный урон. В первую очередь они подожгли почти все сельские дома – горящий сноп под крышу, и очень скоро вся изба, крытая соломой, вспыхивает как факел. Дом, в котором проживала семья Санкиных, тоже подожгли таким же способом. Но семье повезло – выгорели только крыша и часть потолка. Так что потом с восстановлением проблем было меньше, чем у остальных.
Незадолго до отступления, фрицы перегнали во Мшище скот из разграбленного города Богородицка. Коров временно разместили на колхозном скотном дворе. Так как покидали деревню они в спешке, стадо угнать не успели. Тогда был отдан приказ поджечь скотный двор, в результате чего погибло более ста голов скота.
Не успели немцы покинуть деревню, как появился советский передовой освободительный отряд. Наши ребята были настолько сильно измотаны и голодны, что не побрезговали даже обгорелыми тушами животных. Не остались в стороне от такого «угощения» и сами жители – голод, как говорится, не тётка.
Может в деревне и рады были бы распахнуть свои двери для спасителей, но от большинства домов остались лишь обгорелые головёшки. В дом Санкиных, как пострадавший меньше всего, зашли сразу несколько человек. Старший из них осмотрел помещение, понимающе кивнул и говорит отцу: «Мы знаем, зачем ты устроил весь этот маскарад, но теперь в подобном надобности нет, и никогда не будет!»
Во Мшищах наши пробыли совсем недолго. Отдохнув и немного восстановив силы, они отправились дальше.
Через пару месяцев, в начале 1942 года, пришла повестка отцу. Так как от контузии он к тому времени почти оправился, то был признан годным к строевой службе.
На фронт!
До начала 1943 года в деревне шли восстановительные работы. Отстраивали свои избушки собственными силами, сами рубили лес, волоком таскали брёвна в деревню.
А в начале 1943 года, семеро ребят 1926 года рождения получили повестки. Шестеро из них, в том числе и Николай, были признаны годными к строевой службе и отправлены в Калугу.
Вспоминает Николай Данилович: «В Калуге было два подразделения: учебный 365-й и 111-й маршевый полки. Я попал в учебное подразделение, в школу младших командиров. Обучение шло в ускоренном темпе, правда, мне пришлось немного задержаться, так как по неосторожности сломал руку на тренировке, на два месяца выбыл из строя.
Когда всё-таки выпуск состоялся, прихожу я в штаб, там сидит наш командир. Подаю ему документы, а мне сразу дают звание, назначают инструктором молодого пополнения. Я говорю ему: «Товарищ капитан, я хочу на фронт!» Он удивился моему решению, но в просьбе не отказал. Так я был зачислен в 111-й маршевый полк, рядовым.
По прибытии на фронт, я попал во взвод пешей разведки 1249 стрелкового полка 377 Валгинской стрелковой дивизии. Боевой путь подразделения проходил по территории Советской Прибалтики.
Наша дивизия перешла в наступление 14 сентября 1944 года, а за день до этого, мы попытались форсировать реку (название он не помнит), но эта затея провалилась. Во время переправы, мы понесли большие потери.
На следующее утро началась артподготовка. Вражескую сторону очищали дальнобойной артиллерией, катюшами, подавили почти все огневые точки противника. Помню, как во время переправы один немецкий снайпер ловко снимал наших солдат. Одного за другим. Мы решили во что бы то ни стало поймать его, и едва достигнув противоположного берега, сразу погнались за ним. Снайперу налегке было сподручней бежать, мы, мокрые, с оружием, сильно от него отставали. Видим – сейчас его упустим. Тогда один из наших ребят прицелился и прострелил ему колено. Как только стрелок попал в наши руки, мы осмотрели его и ахнули от изумления: все рукава на его форме в специальных нашивках, обозначавших количество убитых. Видать много, гад, угробил наших ребят. Хотели его тут же уничтожить, но потом передумали, отвели к командиру. Пленный был допрошен и уже после – расстрелян».
