Текст книги "Мотылёк на камне (СИ)"

Автор книги: Вадим Ларсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  "Тысячу лет назад

  продолжительность жизни составляла всего 20 лет.

  За последние двести лет нам удалось удвоить ее,

  и через 10-20 лет мы включим высшую передачу"

  Из речи тех.директора Google Рэя Курцвейла

  на Global Future 2045 World Congress

  Нью-Йорк, июнь 2013 год.

I

  – Он определённо перегибает палку, – сказала я после долгой паузы. – Но это не означает, что он не любит нас.

  – Так почему не оплатит программу? – Игорь стремительно вскочил из-за стола, и кружевная салфетка, спорхнув с колен, мягко опустилась на паркет «зебрано». Фрида бросилась поднять, но Игорь нервным возгласом остановил прислугу: – Оставь это!

  Я опустила глаза. Мой брат никогда не отличался выдержкой.

  – Ты знаешь, – я пыталась быть сдержанной, но внутри всё клокотало. – Ты знаешь, он обещал сделать это на наше с тобой тридцатилетие, и я надеюсь, сдержит обещание. Не забывай, первую био-реабилитацию отец сам прошёл только после сорока.

  – Тогда-то и свихнулся, – раздражённо буркнул Игорь.

  – Ну, перестань же, братец, – я вымучила дружескую улыбку.

  – Он никогда не сделает этого! – Игорь был непреклонен.

  – Почему?

  – Не понимаешь? Мы мешаем ему жить!

  – Игорёк, ты как всегда преувеличиваешь.

  – Ещё два-три трёхгодичных сеанса и он начнёт кадрить моих бывших однокурсниц.

  – Он сторонится женщин.

  – Боится, что они его отравят! И кстати, о нас он думает также. Представь, каково выпить яду перед очередным омоложением? – Игорь расплылся в ехидной усмешке. – Знать, что никогда не умрёшь от старости и вдруг бац, и ты в могиле из-за того, что очередная ревнивая жёнушка позавидовала, что ты стал выглядеть намного моложе её, – и Игорь зашёлся истерическим смешком.

  – Зря ты так, – выдержав паузу, пожурила я брата.

  – Не зря, сестрёнка! Зачем он нанял личного дегустатора?

  – Какая-то доля правды в твоих словах есть, – нехотя согласилась я, – но это не означает, что отец не позаботится и о нашем с тобой будущем.

  – Позаботится? – презрительно передразнил меня Игорь. – Погоди, посмотришь каким он вернётся из клиники! Уверен, теперь он мой одногодка. Двадцать шесть, не больше!

  – Ну, нет, – перебила я, – до тебя ему ещё лет десять.

  Но брат не слушал меня.

  – Вот скажи, зачем ему мы, его дети? Теперь он сам наследник собственных миллионов! Вечному не нужны преемники!

  На этот раз Игорь едва не перевернул стул и широкими шагами принялся мерить столовую.

  – Да ты посмотри, Инга, как он одевается? – гневно выкрикивал он. – А его охрана! Он без неё ни шагу! Дом-машина-офис, офис-машина-дом. Тридцать дней в тридцати пятимесячном цикле он посвящает доктору Зерхаузу – этому злому гению генной инженерии – и снова-здорово: дом-машина-офис, офис-машина-дом. Вот уж удивительно! Казалось человек, раз в три года преображается, «отматывая» четыре года назад и отыгрывая у жизни в итоге целый год, чем, по сути, приобретает бессмертие, и этот же человек боится перейти улицу на зелёный свет, чтобы ненароком не угодить под колёса пьяного автомобилиста. Имея автопарк, отличный бассейн и личную конюшню, наш папа́ боится водить авто, плавать и ездить верхом! Не дай бог несчастный случай! Мне, порой, кажется, он даже нас с тобой опасается. Молодое тело и старческий маразм! Каждое утро он измеряет давление, каждый вечер велотренажёр... Непостижимо!

  – Спорт это здоровье, – я попыталась осадить зарвавшегося братца.

  – Спорт? – в ответ фыркнул он. – Вспомни Прохоровых пропавших в Атлантике четыре года назад? После этого наш моложавый папашка чуть ли не задаром продал новенькую семейную двухмачтовую яхту.

  – Я имела в виду здоровый образ жизни, – поправилась я, – к тому же когда ты в свои тридцать приступишь к «Future Forever XXX», тебе также придётся каждое утро начинать с тонометра.

  – И тебе тоже, – усмехнулся Игорь.

  – И мне, – в ответ улыбнулась я.

  – Но пока это случится, боюсь, я буду заканчивать тонометром каждый свой вечер, – выдохнул напоследок брат, и было видно, его истерика стала утихать.

  После ужина я прошла в кабинет сделать несколько срочных звонков, проверить почту и в коридоре столкнулась с Алекс.

  Выглядела та как всегда потрясающе. Затянутая в длинное облегающее тёмно-синее платье, высокая и стройная, с благородно бледным лицом и с идеально уложенными волосами прекрасного вороньего отлива, она казалась лет на десять моложе своего тщательно скрываемого возраста. Глядя на Александру, я всегда поражалась, как можно так ненавязчиво и тонко заботиться о себе не прибегая к программе реювенации.

  – Здравствуйте, Александра Генриховна, – поздоровалась я.

  – Милая моя Инга, – женщина улыбнулась одной из своих многочисленных очаровательных улыбок и ресницы её призывно вспорхнули. – Я же просила тебя называть меня Алекс. Просто Алекс.

  Сказав это, она изящно развернулась в сторону настенного во весь рост зеркала и едва заметно поправила складку на безупречном изгибе бедра.

  – Не стала вас беспокоить в столовой, – Алекс чуть наклонила голову, провела тыльной стороной ладони по изящному подбородку и я подумала, как же мне повезло, что в её годы мне вряд ли придётся прибегнуть к услугам пластического хирурга. Вслух же сказала с изрядной долей лицемерия:

  – Вам, Алекс, стоило отужинать с нами.

  – Есть после шести? Что ты, милочка, – и улыбнулась так же неискренне, каким было моё предложение, а затем, потеряв ко мне интерес, снова осмотрела себя в зеркале. Она всегда тщательно скрывала нервозность ожидания отца.

  Я смотрела на её отражение и пыталась представить, как будет выглядеть мой помолодевший, теперь уже сорокалетний отец рядом с этой, пока ещё чертовски сексуальной дамочкой и решила, что Алекс стоило бы и в помещении носить солнцезащитные очки, дабы скрывать уставшие поблекшие глаза пятидесятилетней женщины.

  – Я бы не решилась повесить у себя такое, – сказала Алекс.

  Я поняла, что она имела в виду. Рядом с зеркалом висел фотографический портрет отца, во весь рост, сделанный пятнадцать лет назад, в его сорокатрехлетний день рождения, за месяц до начала программы «FF-XXX». Теперь это стало доброй традицией: всякий раз, возвращаясь с очередной био-реанимации, папа подходил к зеркалу, рядом с висящим портретом, и сравнивал себя нынешнего с тем прежним, сорокатрёхлетним. И всякий раз оставался доволен сравнением. Вот почему Алекс ждала его именно здесь.

  – Наверное, удивительно ощущать, что мир меняется, а ты остаёшься прежним? – сказала она и я с интересом посмотрела на её точёный профиль.

  Алекс никогда не отличалась тягой к философствованиям, но сейчас в какой-то миг я увидела перед собой немолодую, усталую женщину, робеющую перед необратимой старостью. Она отдала бы всё за возможность лечь в клинику доктора Зерхауза, но такое могли позволить себе лишь десять процентов из самых богатых жителей планеты Земля.

  – Мир неизменен, – возразила я, – в нём меняемся мы, люди. Человек как мотылёк, лишь на мгновение присел на камень вечности, который лежит уже много миллиардов лет, и будет лежать ещё столько же после того, как мотылёк покинет его. Их мимолётная встреча утонет в потоке дней как капля в мировом океане.

  В ответ Алекс поправила лакированный локон и стала прежней светской львицей, непроницаемой к пустым разговорам о сущности бытия. Надменно взглянув на меня, она бросила пренебрежительно и одновременно завистливо:

  – Следующий апгрейд нашего мотылька через три года, как раз, Инга, под твоё тридцатилетие.

  – Надеюсь составить отцу кампанию, – улыбнулась я.

  – Ну-ну...

  Это многозначительное «ну-ну» ножом резануло по сердцу. Я стиснула кулаки и, чтобы не сказать грубость потупила взгляд. Вначале инфантильный Игорь, затем престарелая содержанка. Мне стоило большого труда держать себя в руках. Тягостное ожидание превращалось в цунами из обид и несбывшихся надежд.

  «Не заводись, – приказала я себе. – Всё только начинается».

  Вслух же сказала с непринуждённой улыбкой:

  – Через три года вам, Алекс, кажется исполнится... пятьдесят два? – я едва уловимо скривила уголки губ, и вдоволь насладившись изяществом издёвки, добавила: – Я вам подарю альбом для фотографий с гравировкой «На память».

  И ушла не оборачиваясь. Мне было всё равно, какими глазами смотрит мне вслед стремительно «выходящая в тираж» любовница моего стремительно молодеющего родителя. То, что он не оплатит ей клинику, было ясно как божий день. Последние два года отец, пользуясь её доступностью, всё же перестал оставлять Александру Генриховну в своей спальне до утра, и я не раз слышала, как в два часа ночи, одеваясь в прихожей, она вызывает такси по мобильнику.

II

  С братом я столкнулась в коридоре.

  – Ненавижу! – вскричал раскрасневшийся Игорь. – Я всего лишь хотел уточнить... а он! Он...!

  Я поняла, брат не выдержал и вышел на откровенный с отцом разговор. Не зря он накручивал себя всю последнюю неделю. Не стоило этого делать. Может и стоило, но не так категорично как наверняка сделал это Игорь – с присущей ему вызывающе омерзительной истеричностью и требовательным инфантилизмом.

  Первые два-три дня по приезду из Зерхауз-Центра отец неизменно пребывал в приподнятом настроении. Он беспрерывно шутил, начинал замечать нас с братом, воспринимал наше присутствие в доме вполне сносно и даже тешил мечтания Алекс не оставлять её одну без средств и поддержки после своего очередного апгрейда. Но потом состояние его входило в прежнее русло, он постепенно привыкал к своему обновлённому телу, и жизнь начинала идти своим чередом. Отец замыкался, жил личными заботами, а на домочадцев смотрел, как на досадную необходимость терпеть их в своём доме.

  Потому-то я и усомнилась в искренности Игоревых претензий расставить точки над "i" именно в период видимости всеобщего семейного благополучия.

  – Что ты ему сказал? – строго спросила я.

  – Ничего такого! – промямлил Игорь.

  – Не может быть. Ты стал просить?

  – Сколько можно ждать? – не выдержал брат. – Откуда я знаю, что взбредёт ему в голову через три года? Пусть заплатит сейчас, и тогда я ему слова не скажу.

  – Ты осмелился заговорить о деньгах?

  – Да, Инга! Да! О чёртовых деньгах!

  – Глупый, – я попыталась обнять его. Он с готовностью прильнул ко мне, склонил голову на плечо и заплакал. Большой двадцатишестилетний ребёнок. Понятно, почему отец не жалует его детские хотелки.

  – Он обещал! – всхлипывал Игорь.

  – Потерпи, братец, скоро всё образуется.

  – Знаешь, что он мне ответил? Видите ли, деньги теперь ему пригодятся самому.

  В столовой послышался голос отца и Игорь, вырвавшись из моих объятий, устремился прочь по коридору. Я осталась одна.

  – Здравствуй Инга! – услышала я в конце коридора.

  – Здравствуй... папа...

  Передо мной стоял незнакомый человек, слегка напоминающий моего прежнего отца. Подтянутый, поджарый. Густые чёрные кудри блестят здоровьем. Белозубая улыбка на худощавом слегка тронутом загаром лице. Яркие серые глаза и уверенный взгляд мужчины до сорока. Рядом неизменный охранник Пётр – огромный, едва помещающийся в коридоре.

  В последние годы, когда отец возвращался с очередного омоложения, меня начинала мучить одна навязчивая мысль: как воспринимает он всех нас, медленно взрослеющих и стареющих, в то время как сам обуздал этот вечный процесс, обратив его вспять? Всякий раз меня подмывало спросить об этом, но я не решалась. Не решилась и в этот раз.

  – Вы повздорили? – вместо этого спросила я, кивнув в сторону ретировавшегося брата.

  – Глупый мальчишка! – отец выглядел раздражённым.

  – Но он...

  – Он требовал денег!

  Я отметила, что теперь и голос его изменился тоже. Он стал выше и звонче:

  – Сопляк ещё и не пожил, а уже мечтает о вечной жизни!

  – Он, как и все надеется.

  – И ты туда же?

  Я промолчала.

  – Пусть заработает как я, а потом тратит хоть на двойную программу!

  Что я могла возразить? Отец прав, потратить такие огромные деньги даже на единоразовую процедуру профессора Зархауза может позволить далеко не каждый, что уж говорить о полном цикле. Отец тратит свои, и тратит на себя. Имеет право.

  Я долго молчала, затем тихо спросила:

  – Но ты сдержишь обещание?

  – Послушай Инга, – отмахнувшись, начал он: – Доктор Зерхауз предлагает мне эксперимент. Теперь я ежегодно буду проходить ускоренное обновление. Они разработали новаторскую методику регенерации клеток, и профессор уверяет, это настоящий прорыв современной биоинженерии. Цена сеансов, конечно, раз в пять дороже прежнего, но представь, через пять лет, благодаря этой новейшей программе «Год за Два», я стану выглядеть как Игорь сейчас. Нет-нет, конечно нет ни какого сравнения с тем, каким я стану через пять лет! Это же отлично!

  Я видела, каким задорным огнём блестят глаза моего так сильно помолодевшего отца, и у меня не нашлось, что ему ответить. Я чувствовала, как предательский комок подкрадывается к горлу откуда-то снизу из глубин уставшей души. В глазах померкло, и всё заволокло туманом. А когда туман развеялся, молодые глаза отца снова глядели на меня. Но, то были другие глаза. Глаза родного мне человека. Отец смеялся и протягивал руки. Рядом мама, такая же молодая и красивая. Живая. Оба смеются и зовут меня к себе.

  – Инга! Инга! – радостно кричит мама, и отец вторит ей.

  Я чувствовала, что также как и они улыбаюсь в ответ. Нет, я смеюсь, задорно по-ребячьи и до слёз. Мне пять лет, а рядом надутый трёхлетний Игорёк не понимает, почему все хохочут, если ему не смешно. И все счастливы.

  Я смотрела на эту картинку далёкого и оттого нереального прошлого, которого возможно никогда и не было, и чтобы по-настоящему не разрыдаться, сказала человеку теперь всего лишь отдалённо напоминавшему моего отца. Человеку, который ждал сейчас от меня какого-то ответа, которого у меня для него не было, да и быть не могло:

  – Весь прошлый месяц пока ты омолаживался, я провела в Бразилии.

  Его глаза потухли, и он шаблонно спросил:

  – Да? Новая экспедиция? Не надоело?

  – Всё хорошо! – ответила я, чувствуя, что больше всего в эту секунду мне хочется умереть.

  – Твои насекомые всё также интересуют тебя больше ухажёров?

  Этот его вопрос прозвучал как-то уж очень надменно и свысока, тоном палача, предоставляющего последнее слово приговорённому к смерти преступнику.

  – Так и есть, – улыбнулась я. – Мир бабочек поразителен и совсем не похож на мир людей. Гусеницы живут десять дней, куколки неделю, а бабочки наслаждаются жизнью не более полумесяца. Но, тем не менее, за такое короткое время эти удивительные создания проживают яркую и такую насыщенную событиями жизнь, что я им даже завидую. Представляешь, каково быть бабочкой?

  – Нет, не представляю, – отмахнулся отец. – Я представляю, что мне не то чтобы двух недель, двух веков не хватило бы.

  – Ты прям как моя новинка.

  Отец вопросительно посмотрел на меня.

  – Мотылёк бразильской лономии. У всех чешуекрылых гусеницы невзрачные, а бабочки их яркие и воздушные, но этот южноамериканский мотылёк не такой. Взрослая его особь похожа на серо-коричневый опавший лист, который и в руки-то взять противно, но гусеница-лономия яркая, многоцветная и нереально красива. Всё точь-в-точь как у людей – в первой половине жизни они прекрасны, а в последние годы серы и унылы. У меня как раз на днях вылупилась одна такая красавица-гусеница. Хочешь, покажу?

  – Ну, пойдём, похвастаешь, – сказал отец и моложавой походкой направился к флигелю туда, где находилась моя домашняя лаборатория. Двухметровый громила Пётр последовал за ним.

III

  – Профессор Алексей Фёдорович Люмье, – представился статный немолодой мужчина и, сняв своё золотое пенсне, указал им на совсем ещё юного спутника: – А это наш юрист Иван Фридрихович Поплавский.

  Я опустила глаза. Как старшей дочери мне следовало подписать документы – процедура неприятная, но необходимая.

  – Пройдёмте в отцовский кабинет, – сказала я.

  – Какое несчастье, девочка моя, – начал Алексей Фёдорович пока мы шли, и запнулся на полуслове: – Мы не совсем уверены... впрочем ситуация внештатная, потому говорю как есть. Ваш отец был одним из щедрейших спонсоров нашего проекта, мы ему многим обязаны, потому тем более мы в замешательстве и совершенно сбиты с толку.

  Он вытер со лба крупные капли пота и продолжил:

  – Результаты диагностики несколько противоречивы, и нам предстоит ещё много работы, но уже сейчас я совершенно не вижу медицинских причин... Иван Фридрихович, дайте...

  Юрист подал листок.

  – Вот смотрите, – Алексей Фёдорович показал мне последний абзац текста, – Полностью разрушен фибриноген. Это белок, отвечающий за свёртываемость крови, вследствие чего и произошло обширное внутреннее кровоизлияние. Не понимаю... полностью парализована система гемостаза. Обновление кровяных телец – задача, изученная пока довольно плохо, но всё же... в этот раз мы не обновляли кровь. Да и до этого всё было прекрасно! И ко всему ещё и поражение центральной нервной системы! Боже... Непостижимо. Это была уже пятая полная ревитализация организма вашего отца. Более того, при выписке мы всегда проводим тщательное обследование...

  – Я не буду подавать иск, доктор, – сказала я.

  – А...?

  – И брат тоже.

  – Он дома? – глаза профессора увлажнились.

  – Он в своей комнате. У него сильный стресс.

  – Да-да, понимаю... Я не хотел бы напоминать, но... – и Люмье умоляюще посмотрел на своего спутника.

  – Согласно договору, клиника не отвечает за последствия реювенации, поэтому с юридической стороны к нам претензий нет, – металлическим голосом выговорил Иван Фридрихович.

  – А я как врач утверждаю, – встрепенулся Люмье, – последняя реювенация вашего отца прошла блестяще. Мы даже предложили ему новаторскую программу. Кто знал, что организм так проявит себя... Боже, какой кошмар!

  – Я всё понимаю, – смиренно прошептала я.

  – Простите нас, – щёки профессора дрожали. Он вложил мои пальцы в свою пухлую ладонь и накрыл другой, демонстрируя участие. Видимо он по-настоящему испытывал сострадание.

  – Не надо, – сказала я. – Глупо обвинять в смерти тех, кто дарит людям бессмертие.

  Профессор часто заморгал полными слёз глазами и, превозмогая одышку, выговорил:

  – Что мы можем сделать для вашей семьи?

  – Ну что вы...

  – Нет-нет! – он замахал руками. – Деньги, пожертвованные вашим отцом Зерхауз-Центру, позволят предоставить вам и вашему брату полный комплекс генной терапии. Это, естественно, не будет циклическим омоложением, но приостановку процессов старения мы вам гарантируем.

  – Спасибо, – смущённо сказала я, – а теперь давайте я подпишу нужные документы.

  После недолгих юридических формальностей я проводила представителей клиники к парадному и, возвращаясь коридором, остановилась перед отцовским зеркалом. В отражении на меня смотрела молодая привлекательная женщина, и я подумала, что неплохо было бы так и остаться за три года до тридцати, как и моя мать. Рак – болезнь молодых. Он забрал её за год до тридцатилетия, и теперь мама никогда не постареет и навсегда останется молодой.

  Я глянула на фото на стене. Мой сорокатрёхлетний отец, как и мама, останется для меня, таким как на этом портрете, а тот человек, чьё тело час назад увезли на патологоанатомическую экспертизу в Зерхауз-Центр никогда и не был моим отцом. Абсолютно чужой мне мужчина, раз в три года останавливающий старость, наконец, остановился навсегда.

  Если бы он был моим отцом, то поинтересовался бы темой диссертации дочери и знал, что всё красивое тельце гусеницы лономии укрыто ярко-зелёными шипами, содержащими бактерии, вырабатывающие ботулотоксин – сильнейший из известных науке органических ядов. Стоило его пальцам коснуться шипа, как смертельная доза мгновенно попала в его ревитализированный организм, и вечная жизнь начала обратный отсчёт. Подражая Алекс, я осмотрела себя в зеркале, фирменным жестом убрала выбившийся локон и направилась в комнату брата. Нужно было рассказать о предложенной программе генной терапии.