Текст книги "Клуб одиноких вдов"

Автор книги: Вадим Кучеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Вадим Кучеренко
Клуб одиноких вдов

Глава 1

Марина проснулась от того, что кто-то ходил по комнате, натыкался на мебель и ронял вещи. Она приоткрыла глаза и в предрассветном бледном сумраке рассмотрела неясные очертания мужчины, который пытался что-то найти, но не мог. При этом он сквозь зубы проклинал пропажу, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить ее. Разумеется, ему это не удавалось, и он злился еще сильнее, разражаясь градом ругательств всякий раз, когда опрокидывал стул или спотыкался о какой-нибудь предмет.

– Олег, это ты? – спросила Марина, больше для того, чтобы показать, что она проснулась, чем желая рассеять свои сомнения. Никто, кроме ее мужа, не мог бы оказаться в их супружеской спальне в столь ранний час и, уподобившись слону в посудной лавке, крушить все, что попадется под руку.

– А кто же еще? – раздраженно удивился он. – Надеюсь, ты не думаешь, что к нам забрался вор-домушник. А жаль!

– Почему? – произнесла она, улыбнувшись.

– Да потому что только он смог бы найти поводок Черри, который я пытаюсь разыскать уже добрые полчаса. И скажи мне, пожалуйста, зачем этот пес с таким упорством приносит свой поводок в нашу спальню и прячет его здесь? Хотя прекрасно знает, что я каждый раз трачу на его поиски уйму времени. И это сокращает время нашей с ним прогулки. Ну, он же не глупый пес!

– Ты хочешь выгулять Черри? – сонно произнесла Марина. – Так рано?

– Он так не думает, – буркнул Олег. – Видимо, Черри считает, что чем раньше он пометит свою территорию, тем меньше кошек забредет на нее.

– Так он по-прежнему не любит кошек? – спросила Марина. – Ничего не изменилось?

– А, вот он! – радостно воскликнул муж вместо ответа. Он наконец-то нашел то, что искал. – Притаился и лежит, помалкивает!

Он направился к дверям. На пороге комнаты обернулся и виновато произнес:

– Прости, что я тебя разбудил.

Марина хотела сказать что-то ласковое, чтобы успокоить его, но муж уже вышел. Она услышала его шаги по коридору. Затем едва различимый звук открывшейся и закрывшейся входной двери. Потом еще менее слышный радостный лай, которым Черри оповещал окрестности о своем появлении. После этого все звуки стихли. И сумрачная тишина воцарилась в доме и в мире. Только бледный лунный свет беззвучно лился в комнату сквозь щель между штор на окне. Марина протянула руку к прикроватной тумбочке, где у нее лежал мобильный телефон, чтобы узнать, сколько времени ей еще можно поспать. Спросонок неловко задела его, и телефон с громким неприятным стуком упал на пол…

От этого звука Марина проснулась, теперь уже на самом деле, а не во сне, как чуть раньше. И долго лежала без движения, стараясь не забыть, как это часто бывает с пробудившимся человеком, ни одной, даже мельчайшей подробности своего сновидения. Покойный муж снился ей редко. И каждый раз она узнавала о его нынешнем существовании что-то новое. На этот раз это был Черри. Верный пес все-таки нашел своего хозяина и в том мире. И теперь они снова вдвоем, как и прежде. Черри было восемнадцать лет, когда он умер. Муж сильно переживал из-за его смерти, стараясь скрывать от нее свои чувства. Длинноухий английский спаниель, которого он купил еще слепым щенком, был для него почти как ребенок, которого у него не было. Бог не дал им детей, одарив только взаимной любовью. Черри умер без мучений, во сне. А некоторое время спустя точно так же, во сне, умер и Олег. Прилег на диван в своем кабинете после ужина и уже не проснулся. «Благая смерть», – сказал отпевавший его митрополит Филарет. Марина не простила ему этой фразы, ни тогда, ни годы спустя. Ее изводила мысль, что она не успела сказать мужу всего того, что должна была.

Если бы ей дали время…

Если бы она знала, что он умирает, и скоро его уже никогда не будет с нею…

Марина почувствовала, что слезы, обжигая глаза, потекли по ее щекам. Так случалось всегда, когда она вспоминала о смерти мужа. Поэтому она старалась не думать об этом. Но сновидения были ей не подвластны. И в ее снах муж всегда был живой. Иногда она говорила с ним, как в эту ночь. Но еще ни разу ей не удалось прикоснуться к нему. А ей так этого хотелось. Она любила своего мужа, когда он был жив, и как человека, и как мужчину. И сейчас ей очень не хватало его рук, его мужской ласки. Днем было проще, дела и суета становились щитом, спасавшим ее от тоски. Ночью она становилась беззащитной и уязвимой. Поэтому, вероятно, боялась засыпать. Врач, к которому она обращалась по этому поводу, говорил, что подсознательно она боится умереть во сне, как ее муж, поэтому ее и мучает бессонница. Но это было не так. Ей не давал заснуть не страх смерти, она страшилась в очередной раз испытать изнуряющий ее и душевно, и физически приступ горя. Она как будто каждый раз заново прощалась с мужем, когда он приходил к ней во сне, а потом исчезал при пробуждении. Это было чересчур. Ожидание смерти страшнее самой смерти. Когда-то муж сказал ей это, но поняла она его мысль только сейчас. Как и многое другое. И не знала, что с этим делать. Как ей с этим запоздавшим знанием жить…

Но во всем остальном ее жизнь была хороша по любым меркам. Марина была еще сравнительно молода, чуть за сорок, привлекательна той красотой, которая, по меткому народному выражению, в определенном возрасте делает бабу ягодкой опять, богата, благодаря мужу и собственным стараниям, любимая работа приносила ей радость. Большего, казалось, нельзя было бы и желать. Она и не желала. В этом – в отсутствии каких-либо желаний, – и был, возможно, изъян, губивший все. Червоточина внутри нее не давала ей возможности наслаждаться жизнью и чувствовать себя счастливой. «Жизнь коротка, бери от нее все, что можешь» – этот девиз, которым Марина руководствовалась в молодости, до того, как вышла замуж за Олега, поблек, как выцветшая от времени ткань, и стерся, словно старая монета. А нового не было. Тот, который ей предложил митрополит Филарет, когда она пришла к нему за утешением, ей не подходил. «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное», – сказал митрополит и потребовал: – «Смирись!» Смирение было не для нее. Она не желала покорно ждать своей смерти в надежде на посмертное вознаграждение, которого, быть может, и не будет. Ее муж не верил в загробное существование. Она сомневалась. Но после смерти хотела бы оказаться там же, где и он. Поэтому ее обрадовало, что Олег в ее сне отправился на прогулку со своей любимой собакой. Значит, это было возможно, если такое вообще возможно. В конце концов, чем она хуже собаки?

Марина невольно улыбнулась при этой мысли. Слезы уже давно высохли. Рассвело, и в комнате стало светло и уютно. Пришел новый день. Пора было вставать и начинать жить.

– Еще один бесконечный день в раю, – произнесла она, откидывая одеяло.

С этой фразы начиналось каждое ее утро. А затем, мягко ступая босыми ногами по ковру ручной работы, привезенному из Испании, Марина подходила к огромному, во всю стену, шкафу с зеркальными дверями. Здесь она скидывала ночную пижаму и критически осматривала себя, словно полководец, производящий смотр войскам перед ожидаемой битвой.

Этим утром, а это случалось не часто, она осталась довольна тем, что увидела. За ночь Марина выспалась, сон освежил ее, и мрачные тени под глазами поблекли. Сами глаза, омытые слезами, сияли. Полная, далекая от увядания грудь никогда не рожавшей женщины ровно и высоко вздымалась после каждого вздоха. Мощные бедра танцовщицы были привлекательны для самого требовательного мужчины. Ноги средней длины, но очень стройные и соразмерны телу, которое могло бы соблазнить и святого мученика.

– А все-таки ты на диво красива, чертовка, – удовлетворенно констатировала Марина, закончив осмотр. – Только кому все это надо?

Не затрудняя себя ответом на этот риторический вопрос, она, по-прежнему оставаясь обнаженной, сделала несколько танцевальных движений, импровизируя. Иногда по утрам ей удавалось создавать композиции, которые позже она с царской щедростью дарила своим ученицам, довольствуясь уже не своими, как раньше, а их успехами на сцене. Одно из движений ей понравилось, и она запомнила его. Но истинного вдохновения в это утро не было, и вскоре Марина пошла в ванную, где встала под душ и включила сначала горячую, потом холодную воду, а затем теплую, под которой стояла дольше всего, наслаждаясь ощущением текущей по телу воды, схожим с прикосновениями ласковых пальцев. После этого насухо вытерлась и надела легкий шелковый халат, ниспадающий мягкими складками до щиколоток. Из ванной Марина вышла уже совсем другой женщиной, мало похожей на ту, что проливала слезы в кровати. Она была свежа и бодра и не испытывала ни малейшего сомнения в ценности жизни и предстоящих ей дневных забот. Все сомнения она загнала в темную каморку, затерявшуюся где-то в бездонных глубинах ее подсознания, и надежно заперла замок, а ключ спрятала под подушку в своей спальне, куда не собиралась заходить до наступления ночи.

По утрам Марина пила чай в столовой, выходящей огромными, во всю стену, окнами в сад. Сад был осенний и пестрел разноцветьем, напоминая ей танцовщицу фламенко, взметающую широкой юбкой опавшие с деревьев листья. Марина любила это время года. Осень возвращала ее к дням юности, когда она выступала на сцене во всем блеске своей красоты и нарядов. Эти воспоминания не тяготили ее и не печалили. Не будь их, Марина была бы намного несчастнее. Прошлое казалось ей лучше будущего. А в настоящем она была счастлива настолько, насколько это было возможно, учитывая все обстоятельства.

В столовой ее уже ожидала горничная Таня. Это была очень опрятная и настолько же общительная девушка лет семнадцати, чрезвычайно гордая тем, что работает в доме знаменитой Марины Туковой. Отблеск славы хозяйки словно освещал и ее саму, превращая обычную смешливую девчонку в звезду пусть не первой, но далеко и не последней величины в их городе. Многие заискивали перед ней, добиваясь расположения ее хозяйки. Сама Таня была искренне предана ей, считая если не божеством, то идеалом женщины, и стремясь во всем походить на нее, начиная от манеры говорить и заканчивая походкой. Иногда она даже брала «на время» некоторые вещи из гардероба хозяйки, отправляясь на свидание или на прогулку с подружками. Марина это знала и частенько подтрунивала над девушкой, напоминая ей о десяти библейских заповедях, неизменно начиная с «не сотвори себе кумира».

– Мариночка Львовна, – защебетала Таня, едва увидев хозяйку, – а что я вам скажу, вы прямо-таки ахнете! Помните, вчера в саду я нашла дохлую ворону? Вы подумали, что это нашему соседу, Антону Павловичу, удалось, наконец, подстрелить одну. И еще порадовались за него. Так вот, ничуть не бывало! Это она от старости сдохла, а вовсе не потому…

– Сделай такую милость, подари мне полчаса молчания, – произнесла Марина, садясь за стол и наполняя чашку чаем из небольшого серебряного самовара. Чай был зеленый, с жасмином, а чашка большой, как она любила. Первый глоток она отпила, закрыв глаза и чувствуя, как живительное тепло медленно разливается по ее телу, даря блаженство.

– Ну, и пожалуйста, – ответила Таня, старательно поправляя ослепительно белый кружевной передничек, который в этом вовсе не нуждался. – Могу и помолчать. Мне это раз плюнуть, между прочим. Однажды я на спор молчала целых два часа. Никто не верил, что я на это способна, а я смогла. Но уж после этого они мне…

Марина открыла глаза и почти взмолилась:

– Таня!

Девушка смолкла. Но вид у нее был такой несчастный, что Марина невольно сжалилась.

– Хорошо, пока я пью чай, можешь рассказать мне последние сплетни, которые волнуют наш богоспасаемый городок, – сказала она как можно мягче. – Только не обижайся, прошу тебя. Ты же знаешь, я этого не выношу.

Лицо Тани расцвело счастливой улыбкой.

– Насчет богоспасаемого – это вы в самую точку, Мариночка Львовна, – снова затараторила она. – Намедни в наш город прислали нового митрополита. Так вы представить себе не можете, какой это урод…

– Стоп! – прикрикнула на нее Марина, отставив чашку. – А то я совсем запуталась. Давай я буду спрашивать, а ты отвечать.

– А давайте, – охотно согласилась Таня. – Так оно и веселее будет. А то сидите, как бука, смотреть жалко, на глаза слезы наворачиваются.

Марина пропустила эту вольность мимо ушей, заинтересованная новостью о новом митрополите. В разговоре с Таней ей всегда приходилось отделять зерна от плевел, и это было не так просто.

– Во-первых, что случилось с владыкой Филаретом?

– Да откуда же мне знать? – искренне удивилась девушка. – Говорят, его отправили на пенсию, или как там у них в церкви это называется. Уж больно владыка Филарет стар. Чуть ли не ровесник Мафусаилу, а тот, говорят, дожил до таких преклонных лет, что старее его никогда никого и не было…

– Допустим, – Марина снова прервала девушку, слова из которой лились так же легко и бесконечно, как воды Ниагарского водопада. – Но почему новый митрополит урод? Это как надо понимать – в прямом или переносном смысле?

– Так ведь он один в один Петр Первый, такой же длинный, что твоя каланча, а в плечах узкий, словно…., – Таня замялась, подыскивая сравнение. Ее взгляд метался по столовой, как будто отыскивая подходящий предмет, годный для этого. Но ничего не находил. – В общем, место ему в кунсткамере, а не среди обычных людей. Однако, говорят, он чуть ли не святой. Такой молодой, и сорока нет, а уже митрополит. Это по-нашему, по мирскому, то же, что в девять лет окончить школу, в одиннадцать университет, а в пятнадцать…

– Святой, говоришь, – в раздумье произнесла Марина. – Добро бы так оно и было. Хуже, если просто святоша. Какой-нибудь Тартюф в рясе.

– А, может, и врут люди, – покачала головой Таня. – Язык ведь что ботало, к зубам не привязан. – И, помолчав, вдруг заявила: – А хорошо, наверное, быть митрополичихой!

– Кем-кем? – от неожиданности Марина даже поперхнулась чаем.

– Ну, женой митрополита, – пояснила Таня. Ее взгляд затуманился. Она явно представляла себя в этой роли.

– И почему же? – поинтересовалась Марина, вытираясь салфеткой и едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

– Да вы сами посудите: все тебе кланяются, ручку целуют, матушкой величают, – перечисляла Таня, загибая пальцы. – И это все в будний день! А по праздникам…

– Замолчи немедленно, – потребовала Марина. – И не болтай ерунды. Не быть тебе никогда матушкой митрополичихой, и не мечтай зря. Митрополитам жениться нельзя. Они черные монахи, дают обет безбрачия.

– Вот оно как, – разочарованно произнесла девушка. Вздохнула с сожалением. И непоследовательно добавила. – А владыку Филарета жалко. Старенький такой, голова уже трясется, как у китайского болванчика. И кому он будет нужен теперь? Ни жены, ни детей… Что его ждет?

– Благая смерть, – жестко произнесла Марина. – Как он любит.

Таня с удивлением посмотрела на нее. Но ничего не сказала, поразившись мстительному выражению лица хозяйки. Оно редко бывало таким. И казалось сейчас почти некрасивым.

Но взгляд Марины уже смягчился. От мыслей о Филарете она перешла к новому митрополиту.

– Епархии нужна свежая кровь, – сказала она. – Посмотрим, чем все обернется.

– А и смотреть не надо, – откликнулась всезнающая Таня. – Люди говорят, что новый митрополит в наш город прибыл ненадолго. Вот только построит кафедральный собор, да и переедет в Москву. Он то, что называется «птица высокого полета», далеко метит.

– Так есть же кафедральный собор, – удивилась Марина. – И десяти лет не прошло, как построили. Столько денег потратили!

Она точно знала сколько. Ведь главным спонсором этого храма был ее муж. По сути, на его деньги кафедральный собор и был выстроен. Это произошло незадолго до его смерти. Он как будто чувствовал ее неотвратимое приближение, и все время торопил строителей, словно боясь не успеть. Пытался получить прощение за свои грехи, неведомые ей? Но об этом Марина никогда не спрашивала. Значит, так ему было надо, этого требовала его душа. А она, как умная жена, не спорила с ним. Ну, или почти никогда, дура-баба…

Размышления Марины прервал звонок. Кто-то стоял у ворот дома и пытался привлечь к себе внимание.

– Кто бы это мог быть? – спросила она, с недоумением взглянув на Таню. – Я никого не жду.

– А сейчас узнаем, – откликнулась та. – Если добрые люди, то впустим. Ну, а недобрых поганой метлой выметем!

– Только не вздумай грубить, – предостерегла ее Марина. – А то знаю я тебя!

Но девушка уже вышла из столовой и не слышала последних слов, на которые непременно бы обиделась.

Вернулась Таня только через пять минут, когда Марина извелась от ожидания и собиралась уже выйти сама. В руках у девушки был золоченый поднос, на котором лежал большой красивый конверт с нарисованным на нем плачущим ангелом, обнимающим крыльями надгробие.

Взгляд Марины невольно затуманился. Она знала, что это за конверт. Внутри него находилось приглашение, от которого она не могла отказаться, как часто делала с другими в последние годы.

– Посыльный принес, – сказала Таня, всем своим видом выражая неодобрение. – Сказал, что должен передать лично в руки. Даже настаивал, нахал! Но я ему ответила, что в столь ранний час вы никого не принимаете, и если он хочет личной аудиенции, то пусть ждет за воротами, а в дом мы незнакомого мужчину ни за что не впустим…

Марина не слушала девушку, а потому и не прерывала. Ее мысли были далеко отсюда и во времени, и в пространстве. Обычно она не выносила почти физически, когда ее принуждали к чему-то, и яростно сопротивлялась любому насилию над собой. Но когда-то она сама захотела этой кабалы, в первые месяцы безысходной тоски и отчаяния после смерти мужа, и была даже рада, что есть место, где она может выплакать свое горе в компании таких же безутешных женщин. Ей так казалось тогда. Но со временем выяснилось, что это оказалось заблуждением. «Видимо, на миру красна бывает только смерть, а горе надо выплакивать в одиночестве», – думала она. – «Я влипла, как муха, возомнившая себя пчелой, в мед. Или пчела, возомнившая себя мухой, во что-то похуже. Но винить в этом некого, кроме себя. А потому, если насилие неизбежно, то расслабься, голубушка, и получи удовольствие».

– Конверт, – сказала Марина. – Распечатай его.

Таня охотно выполнила распоряжение.

– Прочитай, – велела Марина.

Девушка, словно прилежная ученица, отвечающая урок, начала громко, с выражением, читать послание, отпечатанное крупным шрифтом на плотной, очень дорогой бумаге.

– Клуб одиноких вдов…

Голос Тани дрогнул, она с немым вопросом взглянула на хозяйку, но та только кивнула, предлагая ей продолжать.

– …приглашает Марину Львовну Тукову на очередное заседание, которое состоится…

– Это можешь пропустить, – махнула рукой Марина. – Такого-то числа, в такое-то время, по такому-то адресу… Это все как обычно. Переходи сразу к главному – к повестке. Чем будут угощать на этот раз?

Но Таня ее не поняла, воспринимая по своему обыкновению все слова буквально.

– Здесь нет меню, – растерянно сказала она. – Наверно, голодом будут морить. Вам бы хорошенечко поужинать дома, Мариночка Львовна, перед тем как отправиться в этот, как его…

– Клуб одиноких вдов, – звучно и четко произнесла Марина, словно вынося приговор самой себе за недавние невольные мысли. Она уже раскаивалась в них. Это была минутная слабость, вызванная сожалением о том, что уже никогда не вернется.

Она встала из-за стола и прошла мимо удивленной ее официальным тоном Тани. В дверях остановилась и, не оглядываясь, бросила через плечо:

– Кстати, приготовь мне на вечер платье – то, черное, которое висит в шкафу, с накладным вышитым воротничком. Я заеду после работы переодеться.

И добавила, уже почти выйдя из столовой:

– А ты сегодня вечером свободна. Сходи в кино, в театр, в кафе. В общем, развлекайся. И за меня тоже. Счет я оплачу.

И быстро ушла, чтобы не видеть осветившееся радостной улыбкой лицо девушки и не выслушивать ее благодарность. На душе у Марины скребли кошки. Даже разноцветные краски сада за окном разом поблекли, словно небо обволокла грозовая туча, отбросив мрачную тень на весь мир.

Подобное случалось каждый раз, когда она получала приглашение от Клуба одиноких вдов. Впрочем, так было не всегда. Однако Марина упустила тот момент, когда она начала относиться к этому именно так. И, как ни старалась, не могла припомнить. Быть может, потому что подсознательно сама этого не хотела. Ведь, весьма вероятно, это началось, когда она решила заказать свой портрет. Но думать так означало бы оскорбить память мужа. А потому она гнала от себя эти мысли, тем самым не давая ни единого шанса прозрению.

В такие дни она хорошо понимала волков, тоскливо воющих на луну. Если бы она была не человеком, а волчицей, то выла бы тоже. Быть может, это принесло бы ей облегчение, как верующему – его молитвы. Если только волкам это помогает избавиться от тоски. А вот в этом Марина не была уверена. Поэтому она никогда и не молилась, даже заходя иногда в церковь, построенную на деньги ее мужа. Как говорил при жизни Олег, котлеты отдельно, а мухи отдельно.

И Марина была с ним согласна, хотя какое отношение это имело к религии, она так и не смогла понять.