Текст книги "Катехон. Будет ли сломлена Российская империя?"

Автор книги: Вадим Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Вадим Корнеев
Катехон. Будет ли сломлена Российская империя?

В оформлении обложки использованы фрагменты следующих репродукций:

– Карл Брюллов. Последний день Помпеи. 1833. Государственный Русский музей;

– Чудо Георгия о змие. Новгородская икона, конец XIV века. Государственный Русский музей.

© Вадим Корнеев, 2022

От автора

«… тайна беззакония уже

в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь».

Апостол Павел

Первая книга трилогии переносит нас в Россию середины девяностых годов прошлого века, где параллельно развивались два процесса: возрождение веры и «сексуальная революция». Последствия «раскрепощения» нравов наша страна не может преодолеть до сих пор – в частности, падение рождаемости, угрожающее самому существованию государства. Последнее осознало лишь некоторые из своих ошибок и пытается выправить ситуацию. Получится ли решить проблему полумерами и деньгами?

Ответ на этот и другие вопросы мы найдем в третьей книге трилогии. Она представляет из себя сборник философских эссе, затрагивающих некоторые проблемы, волнующие людей с сотворения мира и современности.

Вторая книга посвящена экономическим основам нашего бытия. Справедливы ли разговоры о конце капиталистической эпохи, которые звучат теперь всё чаще, а если справедливы, что ждет нас после нее?

Книги объединены мыслью о том, что диалектическим развитием мира в целом и каждого человека в частности движут человеческие потребности, которые, впрочем, могут быть не только материальными, но и духовными.

Трилогия рассматривает в первую очередь вопросы, затрагивающие нашу страну, но не только:

• Что не так с развитием России?

• Почему рождаемость в стране падает и будет продолжать падать?

• Нужно ли восстановить социалистическую систему хозяйствования для успешного движения вперед?

• В чем заключается сверхзадача современной России, и окажется ли она ей по плечу?

• Почему Бог – это ноль, а Библия – это книга об эволюционном развитии?

• К чему призывает Коран – к миру или к войне?

• Об изменении климата, «перенаселении» Земли и прочих «сюрпризах» развития цивилизации.

Хотя каждая из книг трилогии написана в своем жанре, в целом все они являются философскими и не претендуют на звание художественных. Они лишь облачены в некую художественную форму для облегчения восприятия содержащихся в них утверждений.

Катехон, или удерживающий… Христианская империя, препятствующая пришествию на землю сына сатаны.

Россия, за считанные годы совершенно невообразимым образом почившая в базе и воскресшая из пепла прямо на наших глазах, при всех минусах нашего существования, вопреки нашему жестоковыйному сопротивлению, уже не предположительно, а по факту происходящих в мире событий, вновь стала катехоном, который изо всех сил будут стремиться разрушить.

Поговорим?

Книга первая
Диалектика тела

I

По старой заезженной дороге, соединявшей два провинциальных городка, медленно двигалась, вяло перебирая протекторами, с позволения сказать, шестнадцатилетняя «Мерседес», как будто это была вовсе и не «Мерседес», а разморенная дневным зноем скаковая лошадь, управляемая сомлевшим седоком. По нынешним временам хозяином такого выезда мог бы быть какой-нибудь начинающий генеральный директор, довольный собой и недовольный своей жизнью человек, прочно уверовавший в собственную значимость и мечтающий о расширении своей маленькой империи благодаря знаниям о том, кого обманывать – честно, а кого – нет, и приобретении восьмилетней «Мерседес», которая сделала бы его существование на восемь пунктов весомее. Как, впрочем, и старый государственный управляющий, удовлетворенный достигнутым и недоверяющий сомнительным прожектам премилый человек, мечтающий лишь о восьмилетней персоналке, которая сделала бы его поездки на восемь разрядов удобнее.

За рулем машины сидел Игорь Николаевич Смоковников, молодой человек лет тридцати пяти, безупречно сложенный, отдаленно напоминающий ожившую статую Давида с пращой, но без пращи, прибавившую в годах и одетую согласно со временем и по сезону. Он был не то чтобы красив. Общее впечатление портило, к примеру, брюшко, появившееся у него еще в студенческие годы. Но время от времени с ним происходило что-то, когда он вдруг оказывался обуреваем очередной страстью и жаждой деятельности, так что у него загорались глаза, по телу пробегала дрожь от предчувствия чего-то неизведанного и важного, а его лицо начинало излучать безотчетную радость и любовь к жизни. Редкая женщина, имевшая возможность видеть его в такие минуты, рано или поздно не начинала испытывать к нему чувство любви или ненависти, если полагала себя недостойной его внимания. Сам он свою губительность, казалось, никак не сознавал и держал себя с женщинами не лучше и не хуже любого другого мужчины. А так как на первых порах любовь и ненависть к нему возникали, как правило, у его сверстниц, еще не занимавших приличного положения в обществе, до поры до времени внешность в его судьбе не играла какой-нибудь значительной роли. Со временем же безотчетные страсти стали посещать его всё реже и реже, а на лицо всё чаще ложилась маска ко всему привыкшего и всё испытавшего в этой жизни человека.

Вот и теперь Игорь Николаевич был терзаем меланхолией, от чего ему вовсе не хотелось ехать. Он нехотя вертел головой из стороны в сторону, блуждая взглядом по местным достопримечательностям: однообразно безрадостным полям, палимым жарким солнцем, да хилым деревцам и кустарнику – серым от придорожной пыли молчаливым стражникам, поставленным здесь людьми стоять насмерть, чтобы защитить дорогу от полей, но которым приходилось теперь защищать поля от дороги, обнажившей свои грунтовые мослы.

Из-за горизонта выплыли тяжелые тучи и очень скоро затянули всё небо. Стало душно. Воздух навязывал себя, заставляя собой дышать. Впереди замаячила расшатанная телега со сбитыми из жердей бортами, скрипевшая на все четыре колеса. По дну телеги перекатывались пустые бидоны из-под молока, бились друг о друга и издавали жалостные звуки.

«Да разве трудно было положить эти бидоны не вдоль, а поперек, чтобы не звенели? – занедоумевал Игорь Николаевич, терзаемый бидонным перезвоном. – И кто же может иметь такие нервы, чтобы такое выдерживать?» Ему стало до того любопытно, что он улучшил момент, когда вокруг не было машин, и поравнялся с телегой. Ветхая пегая лошадь, по бокам увешанная высохшими орденами чертополоха, скосила на Игоря Николаевича свой левый глаз. Лошадью правил маленький хлипкий старичок, своей щуплой фигурой напоминавший мальчишку, сморщившегося, сгорбившегося и поседевшего еще до того, как он успел закончить школу. Главным аксессуаром его одежды, несомненно, была новая утепленная кепка, скорее всего, недавно подаренная сельской администрацией на его семидесятилетний юбилей и ставшая теперь для него символом признания людьми его заслуг перед обществом. Искренняя детская улыбка, не сходившая с его лица, выдавала в нем человека из тех, что повидали на своем веку столько всякого расстройства, унижения и посрамления, которого с лихвой хватило бы не на одного недовольного жизнью мыслящего человека. Но они были настолько одноклеточными, не осознающими причин своей боли, а потому не способными восстать против нее, что на всю свою жизнь сохранили способность быть детьми, не заглядывать в будущее и радоваться каждому наступившему дню, принимая жизнь такой, какая она есть. Они не были способны на зло, потому никогда не задавались вопросом, насколько тот или иной их поступок соотносится с принятыми нормами общественной нравственности.

Игорь Николаевич знал таких людей, испытывал подле них чувство умиротворения и часто завидовал им, потому что они были добры от природы и им никогда не приходилось мучиться, был уверен он, выбирая между добром и злом, и тогда ему тоже хотелось быть таким же. Но потом он вспоминал, что развитие – это борьба противоположностей, что человечество всем своим достижениям обязано не только добру, но и злу, и в очередной раз выражал удовлетворение сложным состоянием своего внутреннего мира.

Игорю Николаевичу стало жаль старика за то, что, возможно, какие-нибудь молодые безмозглые доярки набросали в его телегу пустые бидоны абы как, не задумываясь над тем, с каким грохотом они будут биться по дороге друг о друга, а старик рад бы сейчас сложить их поаккуратнее, да силы уже не те.

– Дедуля, у тебя бидоны гремят, – сказал Игорь Николаевич, чтобы завести разговор.

Старик заулыбался.

– И-и, мил человек, сколько лет вожу их, а они знай себе гремят.

– Так, может, помочь вам сложить их поаккуратнее?

– Да ежели б дорога была б поровней, разве б они гремели? Я б их поставил стоймя, они б у меня и стояли, родимые. А так, как их ни сложи, их на первой же яме да после первого ухаба тут же и разбросает в разные стороны.

– По всему видно, крепкие у вас нервы, дедуля, закаленные. Я вам это авторитетно, как врач, говорю.

– А это, мил друг, от человека зависит, каким быть его нервам. Каким он таким образом на жизненные обстоятельства смотрит, – сказал старик внушительным тоном и сделал паузу, чтобы оценить интерес собеседника к его рассуждениям.

– Это как же? – спросил Игорь Николаевич, понимая, что доставляет этим человеку удовольствие.

– А ты, дружок, не смотри, что это бидоны, а представь себе, что это люди жалуются тебе на свою судьбинушку. Чем больше в бидоне молока, тем меньше он гремит. Так вот и человек: чем, значит, заполненнее у него душа, тем неслышнее он старается быть, даже если жизнь его вся в рытвинах да в ухабах. А пустой человек – он и на ровной своей дороге норовит быть звонче всех. Тогда и тебе чрез такие твои соображения всё легче будет бидоны перевозить.

Сзади сердито загудели. Игорь Николаевич обогнал телегу, в душе довольный тем, что принял участие в судьбе человека. Мимо промелькнул телеграфный столб с прибитым к нему ярко выкрашенным фанерным листом. «Пансион», – успел прочесть Игорь Николаевич и затормозил. Он зарулил назад, едва не задев шарахнувшуюся от машины лошадь, и остановился напротив рекламного щита. Старик заулыбался ему, как доброму старому знакомому, и телега заскрипела, загремела мимо, чтобы уже никогда больше ему не встречаться.

«Пансион “Деревенская тишина”, – прочел Игорь Николаевич. – Озеро и природа. Европейский сервис. Отечественные цены». Внизу была нарисована одинокая зеленая пальма на маленьком острове, а вверху – охровый круг с волнистыми волосиками солнечных лучей. Стрелка указывала, скорее всего, на поворот на грунтовую дорогу, скрывавшуюся из вида в начинающемся здесь сосновом бору. На трассе метрах в пятидесяти от поворота работала большая дорожная бригада, засыпала колдобины битым камнем и укладывала новый асфальт поверх старого. «Хоть дальше дорога пойдет ровная, но, возможно, пансион – это как раз то, что мне нужно на ближайшую ночь», – подумал Игорь Николаевич и свернул с трассы.

На обочине дороги стояла деревенская девка лет двадцати с фигурой, достойной длительного описания, и махала рукой. Ей, казалось, было всё равно, приближается ли к ней двадцатилетний «москвичом или такой автомобиль, непригодный для перевозки случайных пассажиров.

«Какая фигура! Заехать бы с ней на ближайшую полянку, – подумал Игорь Николаевич и уже было решил затормозить. – Но рожа, рожа…» – присмотрелся он и проехал мимо.

В лесу царил прохладный полумрак. Две разъезженные колеи вскарабкались на небольшой пригорок, на мгновение замерли на самой вершине и побежали вниз. Игорь Николаевич снял машину со скорости, предоставив колесам свободу, и они довольно зашуршали шинами. Ярко вспыхнула молния и плавно опустилась за кромку леса. Стало тихо. Так, как бывает только перед грозой. Раскаты грома спрятались за облаками, боясь нарушить оцепенение, овладевшее миром, и лишь легкий ветерок шелестел листвой, советуясь с тучами или с кем-то еще, стоит ли вообще проливать на этот мир дождь.

Дорога вынырнула из бора, свернула влево и побежала между лесом и озером. На озере прямо над водой в нескольких метрах от берега стоял большой двухэтажный дом с серыми бетонными стенами и ярко-красной черепичной крышей. К дому был проложен добротно сколоченный выкрашенный военной болотной краской деревянный мосток, заканчивавшийся несколькими ступеньками, ведущими на открытую веранду. Над дверью дома висела точная копия уже известного Игорю Николаевичу рекламного щита и чуть слышно поскрипывала.

Игорь Николаевич завел машину на хорошо утрамбованную площадку, по периметру обложенную валунами. Вдоль по берегу в нескольких десятках метров от мостка стояла на козлах укрытая брезентом моторная лодка. Остальная прилегающая к пансиону территория была девственно хороша для пожелавшего бы по-хозяйски обойтись с ней человека. И лишь в нескольких километрах от дома расположилась на холме небольшая деревенька.

«Машину бы укрыть от грозы», – подумал Игорь Николаевич, поднялся на веранду и постучал в дверь.

II

– Доктор? А по какой же специализации будете – хирург, там, или, может, просто терапевт? – спросил Павел Семенович гостя, когда тот представился, и притопнул об пол сначала одной ногой, а потом другой. – Я давеча тут ногу подвернул.

– Да нет, я, знаете ли, по женской части.

– A-а, ну в этом мы не нуждаемся. Таких специалистов у нас полон дом, если не вся деревня.

Павел Семенович, хозяин дома, оказался человеком подвижным, словоохотливым, живо интересующимся жизнью, с лицом, исполненным чувства причастности по меньшей мере к сотворению мира. Да ведь и Игорь Николаевич не был пустым человеком. Пока накрывали на стол, хозяин и гость успели обсудить кулинарные пристрастия отцов и детей, живших в различных исторических эпохах, мужчин и женщин сообразно с их возрастом и положением в обществе и даже кошек и собак различных пород.

Вместе с Павлом Семеновичем жили его жена Марина Сергеевна, сын Володька и Ленка, жена сына.

Когда стол был накрыт, все расселись. Во время еды старшие и Володька вели беседу о погоде и крайней желательности дождя, раз уж выдалась такая жара.

К чаю говорить, казалось, было уже не о чем. За спиной у Марины Сергеевны разнотонно верещал телевизор. Начинался очередной выпуск новостей, где уже в который раз рассказывали об очередной забастовке. Павел Семенович встрепенулся.

– Мерзавцы, – сказал он, – довели страну до ручки. Разграбили, распродали, продались американцам и теперь жируют на народных костях.

– Да, – поддакнул Игорь Николаевич, чтобы доставить удовольствие хозяину дома.

– Ленина на них нету, Ленина! Он бы устроил им семнадцатый год! Им, видишь ли, социализм не понравился. Им, видишь ли, прав человека захотелось, – продолжал Павел Семенович. – А всё почему? Вот, говорят, Сталин был такой, Сталин был сякой, Сталин, дескать, на десять человек больше положенного расстрелял. А я вам говорю, что мало, ох как мало расстреливали. Вот вы думаете, почему перестройка началась? Да потому, что выродков в свое время уничтожили, а детки-то их остались.

– Ну Паша, – сказала Марина Сергеевна, – ну что ты такое говоришь! Наш гость подумает, что ты такой уж и злой человек. И нас такими посчитает. А ты ведь сам и мухи не сможешь обидеть.

– Я, Марина Сергеевна, не палач. Мое дело – просветлять умы. А вот народ – он-то сентиментальничать не станет, когда разберется, кто о нем заботится, а кто его грабит. Всё, что можно было разрушить – разрушили, всё, что можно было украсть – украли. А теперь ищут под это дело новую государственную идею, чтобы ею свои беззакония обосновать. Ну как же, коммунизм теперь для этого не годится.

– А по мне, так одна должна быть идея, чтобы жить хорошо было, – вдруг заговорила Ленка.

– Цыц, мала еще, – прикрикнул Павел Семенович, и было не совсем понятно, мала ли Ленка для того, чтобы встревать в разговор, или же для того, чтобы хорошо жить.

Ленка надулась, молча вышла из-за стола и пересела на диван, стоявший за ее стулом, взяла в руки журнал и сделала вид, что читает.

– А когда твои коммунисты последний раз нашу дорогу асфальтировали, не говоря уж о том, чтоб этот асфальт до деревни дотянуть? – вступил в разговор Володька.

– Да ты-то хоть знаешь, для чего наша новая элита эту дорогу асфальтирует? Они же здесь коттеджи свои собираются строить.

– Ну и что? Дорогой-то мы вместе с ними будем пользоваться.

– А наш бор? Они же его вырубать начнут, чтобы коттеджи свои понаставить, голова!

– Ну Паша, – сказала Марина Сергеевна, – если бы они хотели весь бор вырубить, чтобы себе домики построить, им тогда выгоднее было бы их на пустыре возвести. А так они его только облагородят. Нам же лучше: у нас по такому случаю клиентов станет больше, ты сможешь пасеку продать, забор построим, дорожки оборудуем, цветы посадим, лодочную станцию откроем.

Становилось ясно, что Игорь Николаевич оказался свидетелем давнего внутрисемейного противостояния. Впрочем, не оно его занимало. Так получилось, что Ленка устроилась на диване таким образом, что спинки стульев не мешали Смоковникову видеть ее. От того, что она сидела, ее короткая юбка сделалась еще короче, из-за чего, разведи бы она чуть ноги, стали бы видны последние места на ее туго обтянутом одеждой теле, еще оставшиеся невидимыми. Нижняя часть ее тела расплющилась об сидение и стала более объемной и аппетитной. Одну ногу она положила на другую и время от времени меняла их местами, неизменно привлекая внимание и отвлекая от разговора ту часть мыслительной деятельности гостя, что была направлена на общий разговор.

– Пасеку продать, чтобы садовником при господах работать, ножки им лизать?!!

– Ну почему же садовником при господах? Ты тогда будешь хозяином процветающего пансиона. А хочешь, я сама буду за цветами ухаживать?

– Эх, дура, это я сейчас здесь один хозяин, а ты что мне предлагаешь?

«Господи, до чего же изумительная фигурка у этой Ленки, – думал Смоковников. – И ведь что интересно: живет в такой глуши, а сознает, что она – именно она – самое что ни на есть настоящее общемужицкое достояние, способное осчастливить за свою жизнь не одного мужчину. Да-да, непременно сознает своим чувствительным женским естеством, которое порой бывает не в силах заглушить никакая семейная или деревенская тишина, что именно и как нужно одеть, как себя преподнести, чтобы как можно большее число мужчин желали ее, сознавали ее предназначение, и тогда они будут вертеться подле, сближаясь с ней и отдаляясь от нее, и чем больше их будет всё время под рукой, тем больше удобных и волнующих ее ситуаций будет возникать, чтобы от случая к случаю, увлекаясь одной ей известным набором обстоятельств, наконец подтверждать действием свое предназначение. Но хватит ли мне…»

– А вы, Игорь Николаевич, что же молчите? Разве вас не интересует, что нашей страной завладели коррупционеры, которые прокладывают себе дороги и возводят особняки?

– Что? Ах, коррупционеры… – Все взглянули на гостя, и только Ленка продолжала читать свой журнал. – Видите ли, Павел Семенович, я думаю, что пока государство будет обладать собственностью в той или иной ее форме, а оно будет обладать ею всегда, то и коррупция будет существовать, поскольку чиновник, олицетворяющий государство, олицетворяет хозяина государственной собственности, которым является государство, то есть чиновник, который его олицетворяет… в общем, чем больше собственность, которой обладает государство, тем больше соблазн у непризнанного хозяина собственности, то есть чиновника, использовать ее в своих интересах в виде платы за управление.

– Позвольте, молодой человек, не хотите ли вы сказать, что государственная собственность повинна в коррупции? При социализме, когда вся собственность была государственной, что-то такой коррупции не наблюдалось.

– А я так думаю, – вновь неожиданно заговорила Ленка, – что ежели секретарь райкома оказывает услугу директору школы, а тот оказывает услугу секретарю райкома, рисуя его сынку пятерки в аттестате, это тоже коррупция. Я с таким сынком даже знакома.

– Да-да, услуга может быть собственностью государства, – подтвердил Смоковников, который вдруг почувствовал, что для того чтобы понравиться Ленке, а может быть, даже и Марине Сергеевне, ему стоит поддержать их в споре с Павлом Семеновичем. – Извините, бога ради, я, наверное, плохо излагаю свои мысли, но еще с институтских времен отлично помню слова Владимира Ильича, который писал, что «монополии всюду несут с собой монополистические начала: использование “связей” для выгодной сделки становится на место конкуренции на открытом рынке». А социализм, по его словам, – это «не что иное, как государственно-капиталистическая монополия». Но вообще-то всякое государство – монополия.

Павел Семенович не нашелся, что ответить сразу гостю. Он молчал и оценивал новую для него ситуацию.

– Неужели, Игорь Николаевич, вы помните, чему вас учили в институте? Я хочу сказать… – осеклась Марина Сергеевна, – не по спецпредметам?

– Должен вам признаться, несколько лет назад жизнь моя сложилась таким образом, что в моем распоряжении оказалась масса свободного времени, которое я не знал, куда деть. Я заинтересовался политической экономией и прочел некоторые книжки, в том числе Маркса, Энгельса, Ленина, и узнал из них много интересного.

– Да почему же политической экономией, а не историей, например?

– Да так.

– Позвольте же, молодой человек, – наконец заговорил Павел Семенович, – что же еще такого интересного вы из них узнали? Может быть, в них написано, что при советской власти крали больше, чем сейчас? Да то, что было тогда, – это всего лишь цветочки по сравнению с тем, что теперь у нас творится.

– Не было бы цветочков – не было бы и ягодок, – сказал Володька.

– Я, Павел Семенович, мог бы рассказать много интересного для человека интересующегося, но при условии, что вы не будете на меня сердиться и не выгоните на ночь глядя из дома.

– Будьте же так добры, молодой человек. Не сердиться не обещаю, но из дома не выгоню, даю вам слово.

Смоковников рассмеялся звучно, раскатисто, от души, чем расположил к себе всех членов семьи.

– С чего ж начать? – заговорил Смоковников. – Да, наверное, с начала времен.

Представим себе человеческое племя, первобытную общину на заре цивилизации. Оно живет в условиях в меру неблагоприятного климата и занимается охотой и собирательством. Но поскольку климат в меру неблагоприятен, а звери просто так не даются в руки, собранных племенем плодов и убитых им животных не хватает на то, чтобы изо дня в день утолять голод.

Нужда в удовлетворении первых потребностей человека – потребностей в пище, в защите от диких зверей, в противостоянии враждебным силам природы – и послужила той первопричиной, благодаря которой человек разумный стал еще и человеком социальным. Если бы земля оставалась раем, никому бы и в голову не пришло жить стадами, общинами, деревнями и городами.

Но простого объединения человеческих рук оказалось недостаточно для того, чтобы защитить себя от нужды. Поэтому у человека возникает потребность в качественном усовершенствовании производительных сил, пока что состоящих из одних только его рук, головы, палок и камней, которые помогли бы ему с ней бороться. Сначала он изобретает, предположим, копье, потом лук, мотыгу, соху. И чем больше у человеческого общества становится копий, луков, мотыг и сох, то есть чем больше количественный рост изобретенных человеком производительных сил, тем более полно он удовлетворяет свою потребность в данном случае в пище. Я назвал бы это качественным удовлетворением потребности, когда благодаря количественному росту потребления происходит качественный скачок от состояния голода к качественно иному состоянию – состоянию удовлетворения. Желание отрицается. Давайте вспомним гегелевские законы перехода количества в качество, качества – в количество, отрицания отрицания, которые классики марксизма использовали для диалектико-материалистического объяснения механизмов развития природы и общества, так как дальнейший ход моих рассуждений, возможно, подтвердит их правоту.

Однако отрицание одной потребности не приводит к тому, что человек вовсе перестает желать. Он начинает испытывать потребность в чем-нибудь еще: сначала, к примеру, в не однообразной пище, а в разнообразной; сначала хоть в какой-нибудь одежде, потом в теплой одежде, потом в теплой и удобной одежде, потом в теплой, удобной и красивой одежде; сначала хоть в какой-нибудь крыше над головой, потом в уютном доме, потом в большом, уютном и красивом доме. Другими словами, качество переходит в количество, происходит количественный рост потребностей, которые требуют удовлетворения и находят его благодаря накопленному опыту, новым открытиям, изобретениям и идеям в дальнейшем качественном совершенствовании производительных сил. Оно заключается, с одной стороны, в создании принципиально новых, до сих пор неизвестных средств и методов производства, с другой – в повышении производительной силы труда, когда одна единица рабочей силы начинает производить большее количество продукта, из-за чего потребности, первоначально доступные единицам, становятся доступны сначала большинству, а со временем – всем. Вот, к примеру, эти стулья, на которых мы сидим. Еще несколько веков назад они могли бы стать украшением покоев какого-нибудь знатного барона, а теперь стоят в каждом доме.

Или, например, автомобиль: еще в начале века первые автомобили, на которых мы теперь даже не рискнули бы передвигаться, могли быть собственностью лишь очень состоятельных людей. Теперь же в экономически развитых обществах они доступны большинству.