Текст книги "На грани возможного"

Автор книги: Вадим Охотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Генерал возвратился к столу и уселся на свое кресло.

– Это бывший студент Политехнического института продолжал генерал. – Он много лет работал в лаборатории профессора Леонтьева. И вот, представьте себе… Посылают этого самого Озерова в командировку в Ленинград, для того чтобы он достал измерительные приборы, в которых ощущался временный недостаток. Приезжает он в Политехнический. Смотрит – опоздал. Ему говорят, что институт и все лаборатории уже эвакуировались. Госпиталь разворачивается. «Ну, – думает, – давай попробую попасть в помещение своей лаборатории. Может быть, там, что осталось из оборудования». Подходит к дверям лаборатории. Пробует открыть – заперто. Тогда он вспоминает, что ключ от его квартиры открывает этот замок. Заходит в лабораторию. «Удивительно, – думает, – почему они оставили столько аппаратуры?» Посмотрел – и ничего подходящего для звукометрической станции нет. И вот, собираясь уходить, он прихватил с собой тетрадь с карандашными записями, сделанными хорошо знакомым почерком Зои Петровны. «Дай, – думает, – возьму на память, а заодно посмотрю, чем они тут без меня занимались!» Ему и в голову не приходило, что Зоя Петровна еще не уехала… Генерал, улыбаясь, посмотрел на своего слушателя. – Так вот, продолжал он через некоторое время, – возвращается Озеров в свою часть и начинает рассматривать взятую тетрадь. И что же он видит? Как раз заметки об этом странном явлении, наблюдавшемся Зоей Петровной! Начинает понемногу соображать. Видит – дело не совсем ладное… И, представьте себе, догадался!

Ну ему, конечно, было куда проще, чем самой Зое Петровне. Он ведь все-таки работал по наблюдению за полетами снарядов…

– И что же это оказалось? – с нетерпением спросил полковник. – Вы послушайте дальше… – продолжал генерал. – Получилось интереснейшее положение! Два человека, совершенно не сговариваясь, работают в одну и ту же ночь над одним и тем же делом. Озеров на звукометрическом пункте регистрирует и обрабатывает все данные о снарядах, пролетающих по направлению к Политехническому, а Зоя Петровна в это же самое время записывает показания своей установки, не обращая внимания на обстрел… – Ну, а снаряды-то действительно оказались электрическими? – опять переспросил полковник. – В том-то и дело… Да вы уж слушайте по порядку… Все это чуть было не кончилось весьма печально. Снаряд угодил в стену помещения, в котором работала Леонтьева. Девушка чуть было не поплатилась жизнью. Полтора месяца пролежала в госпитале!… Попадание снаряда произошло как раз в тот момент, когда в Политехнический приехали люди из звукометрического пункта вместе с красноармейцем Озеровым. – Ну вот…Сверили записи… Видят – прекрасно совпадают. Даже направление полета можно определить по показанию осциллографической установки. Привезли с собой все данные и карты. Тут им легко было сравнивать: направления по звукометрическим данным известны! Смотрят сигналы, показанные осциллографом. Намечают точки на карте. Сразу можно составить новую таблицу.

Генерал поднялся со своего места.

– Пойдемте-ка на минутку со мной, – проговорил он. – Я вам кое-что покажу. Они спустились этажом ниже и очутились в просторной комнате. На столах, установленных вдоль стен, виднелся целый ряд непонятных приборов. Возле работали люди, провидимому, занятые их сборкой и регулировкой. – Вот полюбуйтесь! – заявил генерал, указывая рукой на приборы. – Новая, недавно разработанная аппаратура для определения траектории неприятельских снарядов системы Зои Леонтьевой и Николая Озерова. – Позвольте, товарищ генерал, забеспокоился полковник. – Я ничего не понимаю. Снаряды-то действительно были электрические?

– Какие там электрические!… – ответил генерал. – Никаких электрических снарядов у немцев не было, а теперь уже и не буде. Все оказалось очень просто объяснимым. Осциллографическая установка, с которой раньше работала Зоя Петровна, прекрасно определяла направление самых обыкновенных снарядов. Видите ли, в чем дело: всякий: снаряд благодаря трению о воздух всегда наэлектризовывается высоким потенциалов. Вот его и обнаруживала аппаратура, предназначенная для измерения электрических напряжений в воздухе. Теперь понимаете, в чем дело?

– Вот уже заканчивается первая серия, предназначенная для Ленинграда, продолжал генерал. – Работают приборы необыкновенно точно. Куда лучше звукометрической аппаратуры. Там, знаете, влияет на показания ветер. Приходится делать поправки. Потом скорость обработки полученных сведений при новой: аппаратуре быстрее. Пойдемте, я вас познакомлю с авторами этого изобретения. Генерал и его спутник вошли в маленькую комнату. У стола, заваленного грудой чертежей, стояли Зоя Леонтьева и Николай Озеров.

* * *

В этот же день Зое предстояло еще раз мысленно вернуться к пережитым ею памятным осенним дням. – Зоя Петровна, вас кто-то спрашивает! Выйдя за дверь, девушка отшатнулась от неожиданности. Перед ней стоял низенького роста ефрейтор, которому она оказала когда-то первую помощь после ранения. Здравствуйте, товарищ Леонтьева! Насилу вас разыскал. Вы уж извините меня за беспокойство, – проговорил он смущенно. – Я пришел поблагодарить вас… Этого я не забуду никогда. – Спасибо, товарищ ефрейтор, за внимание… – проговорила Зоя, стараясь что-то вспомнить. – Скажите… Или мне это показалось, или вы говорили на самом деле… Вы говорили, что мне угрожает какая-то опасность… что за мной кто-то следит…

Ефрейтор широко и простодушно улыбнулся.

– Говорил… действительно… Ну, а как же?

Зоя смотрела на него, ничего не понимая.

– Как же! – продолжал ефрейтор. – Я же за вами и следил. Мне тогда лейтенант Ковалев поручил. «Я, – говорит, – у дверей в лабораторию часового поставлю, чтобы, значит, туда какие-нибудь диверсанты не забрались, а ты, будь так добр, ежели она куда пойдет, так значит, чтобы не одна». Лейтенант мне объяснил, что у вас вроде какого-то военного изобретения получилось, ну и надо быть внимательным на случай, ежели враги что-либо будут предпринимать. Одним словом, поручил мне вас охранять незаметно. «Ты – временно, – говорит. – Пока все наладится. А то, вот видишь, тетрадку с важными формулами уже украли». Девушке все стала ясно. Она еще раз крепко пожала руку ефрейтору. – Лейтенант Ковалев-то уехал сразу после вашего ранения, – продолжал он. – А мне без него больших трудов стоило вас разыскать. Да каждому объясняй – что и зачем… Когда ефрейтор ушел, Зоя вернулась в свою комнату и принялась за работу. На душе стало радостно и тепло. Ласковый солнечный свет, рассеянный матовой пеленой замороженных стекол, наполнял маленькую комнату. Но тогда это еще не был полный свет солнца. Над городом-героем висела черная тень голодной блокады. В комнате было холодно. Девушка и ее старый школьный товарищ были одеты по-зимнему. Они работали окоченевшими руками.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ВЗРЫВА

– Хотите, расскажу вам одну историю? Можно сказать, необыкновенный случай, – как-то предложил лейтенант Воронов. Это было в тот период, когда мы, работники исследовательского института, находились еще на казарменном положении. Перед тем как ложиться спать, мы часто собирались в маленькой уютной комнате, чтобы побеседовать на самые разнообразные темы. – Ну, что ж! Давайте, – ответил я. – Только что-нибудь посмешнее.

Долговязый лейтенант, большой шутник и балагур, полез за портсигаром в карман и, стараясь быть серьезным, начал свой рассказ приблизительно так:

– Территорию научно-исследовательского института,к которому я был прикомандирован,в начале войны, вы, может быть, знаете…

Так вот… Вам только трудно будет себе представить, насколько уныло она выглядела после эвакуации. Всюду пусто. Валяется хлам. Полное впечатление разоренного гнезда.

Оборудование уже отправлено. Люди тоже уехали. Оставались временно только я и механик Петя Янин – простой такой парнишка и замечательный товарищ.

В то время мы уже не были сильно заняты. Упаковывали кое-какую мелочь, бродили по опустевшим корпусам, чтобы посмотреть, не осталось ли чего нужного, и ждали самолет для отправки. В общем, свободного времени у нас было много.

Появилась у Пети в то время одна забава, если так можно выразиться. Собственно, из-за нее все это и произошло…

Находился у нас неотправленным обыкновенный аппарат для записи звука на граммофонные пластинки. Сколько раз я говорил:

– Петя, упаковывай аппарат в ящик. Придет неожиданно машина – задержишь ты меня с этим делом!

А он возражает, клянется, что не задержит, и продолжает свое.

Что же он с ним делал? Да очень простую вещь. Как только бывало услышит сигнал воздушной тревоги, так сразу микрофон вытаскивает на двор или высовывает в окно. Ну, а в это время, как вам известно… что обычно творится в атмосфере? Самолеты гудят, зенитки палят, бомбы воют и рвутся, можно сказать, иногда даже очень близко от нас. А он сидит себе у прибора и все эти звуки записывает на пластинку.

Проделывал это довольно часто.

– Хочу, – говорит, – оставить нашему потомству звуковую память об этих днях.

Вообще, конечно, вещь интересная! Но только уж очень надоел он мне с этим. Воздушных налетов в то время было много, и чуть ли не после каждого из них показывает мне Петя пластинку. Это такой прозрачный диск…!

– Вот, – говорит, – замечательная звуковая картина запечатлелась, товарищ Воронов. Кто здесь не остался, будет иметь полное представление. Хочешь прослушать?

Ну, я обычно начинаю сердиться и опять напоминаю, чтобы аппарат был немедленно упакован.

Особенно же надоедал он мне по вечерам, когда заставлял прослушивать свою коллекцию на электрическом граммофоне, с большим, очень мощным репродуктором. Звук получался настолько громкий, что в комнате создавалось впечатление настоящей бомбежки…

Жили мы тогда в одной из комнат нижнего этажа корпуса «Б». Это очень старинное здание с бесконечными узкими коридорами, в которых можно даже заблудиться.

Так вот, вся эта история начала разворачиваться на моих глазах именно там…

Рассказ лейтенанта о происшествии на территории известного научно-исследовательского института заинтересовал нас, хотя ничего необыкновенного в нем пока не было.

Мы пытались представить себе ленинградскую блокаду, пустующее здание института, расположенного на окраине города, и всю ту обстановку, о которой говорил Воронов.

Убедившись в достаточном внимании к своему рассказу, лейтенант явно приободрился.

– Как-то раз, во время воздушной тревоги, днем, – продолжал он, – я находился в одной из комнат на втором этаже этого самого корпуса «б» и смотрел в окно. Тревога, должен сказать, была какая-то липовая. Вообще, конечно, слышно было, как немецкий самолет гудит наверху своим характерным тоном. Но был он, возможно, очень высоко. Но был он из-за сплошной облачности не виден совсем. Зенитки молчат. Бомбы тоже не падают. В общем, не налет, а так себе, пустяк…

Вдруг слышу, раздается издалека громкий, но очень уж странный взрыв. Даже не знаю, можно ли это назвать взрывом?

Вообще различных взрывов и разрывов я наслышался очень много. Все их хорошо знаю и отличаю друг от друга. А здесь что-то совершенно необычное: непрерывные раскаты с воем и очень резким свистом. Одновременно замечаю, что где-то у нас в здании зазвенели осколки стекол. Должен сказать, что последнее обстоятельство меня даже расстроило. «С чего бы это? – думаю.– Фугасные бомбы падали совсем близко – и ни одного лопнувшего стекла во всем корпусе. А здесь – отдаленный взрыв, и вдруг лопнули…»

Только хотел я пойти посмотреть, где это произошло, как в поле моего зрения появилось нечто новое.

Представьте себе: полным ходом кувыркается сверху вниз германский самолет. Падает совсем недалеко от нас. Прекрасно в видно, что это бомбардировщик «юнкерс-88». И понятно, отчего он свалился. От одного крыла у него осталось только воспоминание, или, точнее выражаясь, небольшой кусок. «Так, – думаю я, – значит, оторвали тебе крылышко. Ну, что ж, туда тебе и дорога…»

Отошел я от окна немножко в сторону – на случай, если при падения взорвется бомбовый груз. Только нет, слышу, самолет упал тихо. Посмотрел я опять в окно, вижу, лежит, голубчик, в поле. Народ уже к нему бежит, как полагается при таких обстоятельствах, и все такое прочее.

«Тут, – думаю, – все протекает нормально. Пойду лучше посмотрю, где это у меня пострадали окна».

Начал я ходить по комнатам и вижу, что всюду окна закрыты плотно и стекла в полной исправности. Так я мог бы искать еще долго, если бы не обратил внимания на то, что кое-где на полу валяются черепки от стеклянных матовых плафонов, прокрывающие электрические лампочки под потолком. Тут я вспомнил, что только что видел их совершенно целыми. «Как это они так сразу разлетелись?» думаю. При этом, представьте себе, непохоже, что они упали и от этого именно разбились. Кое-где на железной арматуре еще болтаются остатки, из чего можно заключить, что плафоны полопались наверху.

Я, конечно, плохо разбираюсь в тонких физических явлениях, на тем не менее должен вам сказать, что для меня было очевидно одно обстоятельство. Не должны были от взрыва лопнуть эти самые плафоны, раз оконные стекла в комнатах оказались целыми. Они ведь соприкасаются с наружным воздухом, и даже служат ему преградой, поскольку окна закрыты.

«удивительное дело, думаю,– даже не верится что-то».

Еще раз посмотрел: окна совершенно целы.

Я насчитал семь лопнувших плафонов в различных комнатах. Непонятным в этом деле казалось еще и то, что потрескались плафоны только определенной формы. Это такие плоские, с закругленными краями. А вот рядом, шары висят как ни в чем не бывало.

Постоял я немного, подумал… и решил, что все это весьма забавно, но никакого серьезного значения, конечно, не имеет. Пошевелил осколки слегка сапогом, плюнул даже на них, затем потихонечку направляюсь вниз.

Прихожу в нашу комнату, где мы жили. Только открываю дверь, как пожалуйста! Навстречу мне – Петя. Опять с новой граммофонной пластинкой!

– Вот, – говорит, – совершенно своеобразный взрыв записался.

– Да ну тебя – отвечаю. – Слышал я этот взрыв. У нас от него даже несколько плафонов лопнуло. А вот как немецкий самолет падал, ты, наверно, и не видел. Вот это было зрелище! Если бы ты не занимался своей дурацкой звукозаписью, тогда, может быть, тоже был бы свидетелем…

В общем, начался наш обычный спор.

В этот день вечером мы занимались у себя в комнате самыми обыкновенными делами.

Освещение у нас было тогда довольно примитивное. В виде автомобильной фары с полуразряженным аккумулятором.

Конечно, при таком тусклом свете ничего замечательного не сделаешь. Приходилось ложиться поэтому очень рано.

Однако в этот вечер, представьте себе, как нарочно, спать совершенно не хотелось. Даже завидно мне стало, когда я услышал, как храпит Петя.

Ничего больше не оставалось, как только прислушиваться к громкому постукиванию «городского сердца», – ну, иначе говоря, метронома,– всегда раздававшемуся из уличных репродукторов, когда отсутствовала радиопередача.

Ох, уж это ленинградское сердце! Как хорошо оно мне запомнилось: можно сказать, на всю жизнь. Да и кто его не запомнил из тех, кто находился в то время в Ленинграде?

В обычное время, когда нет тревоги, постукивал этот метроном очень медленно. Когда же объявлялась воздушная тревога, сразу начинал колотиться быстрее, как бы предупреждая: «не зевай!»

А тут еще эту тоскливую картину дополняет вой ветра. Дело, как вы знаете, было глубокой осенью.

Вдруг мне показалось, что наверху кто-то ходит.

«В чем дело? – думаю я. – Охраны у нас в этом корпусе нет никакой. Двери все заперты. Кто же в таком случае туда смог sабраться?»

Прислушиваюсь… опять подозрительный шорох.

«э-э-э, – думаю я. -Здесь что-то неладно. Придется пойти посмотреть…» Поднимаюсь. Беру с собой наган. Начинаю двигаться к дверям на цыпочках, помахивая руками для равновесия.

Иду по совершенно темному коридору. Только изредка, когда луна выйдет из облаков, на полу появляются квадратные светлые пятна от окон.

Зацепился за какой-то ящик. Гул пошел необыкновенный. Знаете, как это всегда бывает в пустых помещениях. Пришлось остановиться. Прислушиваюсь… Ничего не слышу, кроме собственного сопения, тоже отраженного многократно от стен и потому представляющегося мне сверхъестетвенно громким.

Через некоторое время вдали что-то звякнуло.

Ориентируясь на доносящиеся звуки шагов, постепенно добираюсь до второго этажа. Осторожно притаившись за углом коридора, вижу фигуру, на секунду появившуюся в лунном свете. Какой-то щупленький и сутулый субъект в черном пальто и роговых очках на носу. Кратковременный лунный проблеск не позволил мне рассмотреть его более детально.

Вижу: вошел в одну из комнат и там копошится.

Вы, конечно, прекрасно понимаете, что все это меня сильно заинтересовало. Кто такой? Что ему тут нужно?

Через некоторое время выходит…

Теперь для меня стало ясно, что он определенно что-то утащил. Замечаю: несет бережно в руках какой-то белый предмет, которого я не видал у него раньше.

«Ну, – думаю, – это тебе не удастся…»

– Гражданин! Ни с места! – кричу я зычным голосом и бросаюсь вперед.

Он – от меня. Я – за ним. Погоня, должен вам сказать, была очень своеобразная.

Гул от топота наших ног стоял невероятный… Темно… Рук своих не видно; только изредка замечаю, как что-то черное мелькает перед окнами. Он – по лестнице вниз. я – за ним. Расстояние между нами постепенно сокращается. Теперь я от него уже сравнительно близко.

В этот момент оба мы попадаем в длинную полосу лунного света. И мне удается, наконец, рассмотреть предмет, находившийся у него в руках. Удивило это меня совершенно невероятно. Ну, как вы думаете, что это оказалось?

Лейтенант посмотрел на нас загадочно и принялся закуривать новую папиросу.

Никто не отвечал на его вопрос. Все с любопытством глядели на рассказчика, окруженного облаком табачного дыма. Не дождавшись ответа лейтенант продолжал:

«Удивительное дело, – думаю я: – зачем ему это нужно? Почему бы не бросить! Ведь бежать-то ему весьма неудобно».

К сожалению, долго думать мне не пришлось. На повороте я поскальзываюсь и падаю на пол.

Поднимаюсь. Злоба нарастает ужасная. Стрелять нужно было, что ли?… Эх, чорт!

А тут, слышу, хлопнула входная дверь. Это, значит, убегающий выскочил наружу. Ну, я, конечно, за ним. Только какое там может быть преследование! Очень малоэффективное!… Сразу начинается густой парк. Луну окончательно заволокло тучами. В общем – удрал!

Постоял я немного. Послушал. Ничего не слышно, кроме шума деревьев и тикания метронома… Оставалось только выругаться и запереть дверь с помощью подпорки из найденной тут же деревянной доски.

Да. Неужели я не рассказал вам, что за предмет утащил этот тип?

Представьте себе… несколько кусков стекла от разбитых плафонов!

«Что такое? -думаю. -зачем они ему?»

Слушатели улыбаясь, переглянулись.

– Да… – продолжал лейтенант. – Просыпаемся мы, значит, утром и идем с Петей, чтобы осмотреть, так сказать, место ночного происшествия. Поднимаемся на второй этаж.

– Может быть, он целый плафон украл? -говорит мне Петя, разглядывая черепки, лежащие на полу.

Нужно сказать, что я именно здесь, впервые заметил, каким необыкновенно серьезным стал мой Петя. Стоит, разглядывает осколки с явно глубокомысленным видом.

«Умозаключения строит, – думаю я. – Вроде Шерлока Холмса. Ну, что же дело интересное, -я и сам, признаться, люблю такие вещи. Пускай себе…»

Однако Пете, видно, скоро надоело копаться в мусоре. Мы подошли с ним к окну, откуда был виден упавший накануне самолет.

– Знаешь, что? -говорит мне Петя неожиданно. – Я, пожалуй, пойду посмотреть на подбитый «Юнкерс» вблизи. Не хочешь ли со мной пройтись?

– Да ну его, -отвечаю я. -Зачем он мне нужен. Иди, если хочешь…

Петя уходит, а я остаюсь один. Продолжаю смотреть в окно. Стою и вначале ничего особенного не замечаю. Проходит некоторое время; по моим расчетам, Петя должен был уже подойти к самолету. Присматриваюсь… И не верю своим глазам. Ошибки никакой быть не может. У самолета находится тот самый тип, за которым я гнался сегодня ночью. Узнаю его по фигуре, по манерам. Ходит очень торопливо вокруг самолета и как будто что-то высматривает.

Вот, вижу, поворачивается ко мне боком и тычет пальцем в хвостовое оперение… Что тут будешь делать!

Дальнейшее поведение этого субъекта стало уж совсем подозрительным. То ли он увидел приближающегося Петю, или по каким-либо другим побуждениям – только вижу, заметался от хвоста к винтомоторной группе и обратно. Я даже не сразу сообразил, что он делает. Оказывается… понимаете! Меряет, подлец, самолет рулеткой. Торопливо как-то тянет ленту вдоль фюзеляжа.

Вот странное дело!

Ну, а Петя, естественно, показался, наконец, на виду и идет к самолету.

«Эх, чорт! Чем бы его предупредить?» – думаю.

Вы легко поймете мое беспокойство, если вспомните, что диверсантов и шпионов засылали к нам в то время в изрядном количестве.

Бежать к Пете на помощь, что ли?

Но вот вижу: Петя уже совсем близко у самолета. Остановился. Смотрит на манипуляции, производимые этим типом. Последний, заметив Петю, тоже остановился. Некоторое время глядят друг на друга. Затем…

В соседней комнате резко зазвонил телефон. Лейтенант извинился и поспешил к аппарату.

– Ну, и что дальше? – нетерпеливо спросил один из присутствующих после возвращения лейтенанта.

Рассказчик медленно уселся на свое место и неторопливо осмотрел слушателей.

– Пока что ничего страшного и не произошло, – продолжал он спокойно. Этот самый субъект неожиданно и очень быстро удалился. А Петя еще некоторое время походил вокруг самолета и возвратился в институт.

– Знаешь ли ты, кто это был? – спрашиваю я его. – Это ведь тот самый, за которым я гнался сегодня ночью!

– Не может быть!… -отвечает Петя.

Вижу, что мое сообщение произвело на него сильное впечатление.

– Что ты на меня с таким удивлением смотришь? – спрашиваю.

– Да так, знаешь, все это очень странно… Мне кажется, что…

Вижу, мой Петя запнулся и чего-то недоговаривает.

«Опять строит умозаключения», думаю.

– Ты что-нибудь заметил? – спрашиваю.

Молчит, представьте себе, и смотрит уныло.

«Ну, и чорт с тобой, – думаю. -Тоже сыщик!»

В этот день вечером, когда, уже стемнело, но зажигать нашу фару было еще рано, Петя неожиданно заговорил со мной с очень серьезным видом.

– Не думаешь ли ты, – спрашивал он, – что между аварией фашистского самолета и порчей наших плафонов существует какая-то связь?

– Очень возможно, – отвечаю, – что плафоны лопнули от взрыва, произошедшего на самолете.

– В том-то и дело, -продолжает Петя, -что на самолете никакого взрыва не было. Я это точно установил. Весь запас его бомб был израсходован, провидимому, раньше, или бомб у него вообще не было, а зенитный огонь, как ты помнишь, перед его падением отсутствовал.

– Ну, так отчего он мог погибнуть? – спрашиваю. – Наших самолетов в воздухе тоже не было, – я их прекрасно узнаю по звуку, – один немецкий летал.

– Знаю, – говорит Петя, – что не было. Я много думал и все взвешивал и, наконец, пришел к совершенно твердому убеждению.

Он посмотрел на меня внимательно и говорит:

– Здесь существует какая-то тайна… Все это не просто так… И этот необыкновенный взрыв, слышанный нами, когда полопались плафоны, и гибель немецкого самолета, и появление человека, интересующегося даже осколками этих плафонов.

Этот разговор оставил у меня тогда тягостное впечатление.

Стою и думаю: «что это он за несуразные вещи говорит?» А у самого какое-то беспокойство постепенно появляется.

Лейтенант задумался, как бы что-то вспоминая.

– Обстановка сильно влияет, – продолжал он, зажигая потухшую папиросу. Представьте себе… Находимся мы только вдвоем в огромном пустующем здании. Темнота и мрак кругом. Ветер на дворе продолжает выть… Мне начинает казаться, что наверху опять кто-то ходит. Я, конечно, ничего не боюсь, Но, безусловно, подвержен влиянию внешней обстановки, как всякий живой человек. Помню, что тогда от всего этого, хотя, в сущности, это были пустяки, стало мне как-то очень не по себе. Однако не надолго. «Надо, – думаю, – перебить настроение».

– Знаешь что? – говорю я Пете. – Что это ты мне голову морочишь? Ничего таинственного здесь нет. Все это ерунда. Если человек и украл черепки, так просто в силу обыкновенного хулиганства!

В общем, принялся его отчитывать.

Кончилось это дело тем, что Петя обиделся и перестал со мной разговаривать.

Однако, представьте себе, немного позже произошел опять подозрительный случай! Ну, конечно, если принять во внимание все то, что было у нас раньше.

Дело было вот как:

Запускает Петя свой электрограммофон, видно, от скуки, и давай прослушивать коллекцию пластинок с этими самыми взрывами. Особенно он нажимает на последнюю запись и гоняет ее, можно, сказать, беспрерывно.

Слушать все это мне было, безусловно, противно. Но чтобы окончательно не рассориться с Петей, я все это терплю и делаю вид, что отношусь безразлично.

Немного погодя решил я подойти к окну и посмотреть, какая на дворе погода – в смысле возможности налета. С этой целью отодвинул чуть-чуть светомаскировку и выглядываю осторожно в образовавшуюся щель, так, чтобы свет из комнаты не проникал наружу.

К своему удивлению, вижу: торчат у окна три каких-то силуэта. Прислушиваются. когда я пригляделся, то, представьте себе, в числе прислушивающихся узнал опять этого самого сутулого типа. А главное интересуется он видно, больше остальных тем. что происходит у нас в комнате, так как ближе всех пододвинул к окну свою физиономию.

«Эге, голубчик! – думаю я. – Опять появился!»

Выхватываю из кармана электрический фонарик и направляю на него луч света.

И вот на черном ночном фоне вижу я это самое, знакомое мне лицо, показавшееся в то время, ввиду моего нервного состояния, страшным и неприятно как-то оскалившим зубы. Смотрит на меня в упор неподвижным взором сквозь свои большие роговые очки.

Все это, конечно, продолжалось одно мгновение, физиономия сразу исчезла.

Выскакиваем мы с Петей наружу. Тщательно обыскиваем все кругом, – никого нет. Да, собственно говоря, в этом нет ничего удивительного. В таком парке, как у нас, каждый легко может спрятаться даже днем.

В общем, в эту ночь мы не спали. Я вызвал несколько человек охраны и расположил их в засаде у разных дверей здания. Сам же караулил в коридоре, поглядывая то и дело в окна. Но все это оказалось совершенно напрасным. Никто не появлялся и ничего особенного в эту ночь не произошло.

Но вот по прошествии нескольких дней начинаю я замечать, что с Петей творится что-то неладное.

Стал он мрачный, как чорт. Куда-то надолго исчезает и даже иногда не ночует дома. Сразу видно, что чем-то весьма озабочен.

«Все продолжает изображать из себя сыщика, – думаю. – Вот чудак!»

Однако свои обязанности он несет исправно. Придраться не к чему.

Просыпаюсь я как-то ночью по неизвестной причине. Прислушиваюсь… Тревоги, кажется, нет – метроном стучит медленно. Но за последнее время у меня уже выработалась привычка: прислушиваться ночью к различным шорохам. И вот слышу: откуда-то издалека доносятся знакомые звуки. Начинаю соображать, что это через репродуктор передается граммофонная пластинка. Даже шипение иголки иногда слышно -видно, старая.

Но что же это за пластинка? «Неужели,– думаю,– еще кто-нибудь, кроме Пети, занимается тем, что записывает звуки бомбежки?» Слышу – запись точно, как у Пети. Кончилась одна пластинка, поставили вторую – такого же содержания. Ветер доносит звуки порывами – то тише, то громче. Начинаю будить Петю.

– Полушай, – говорю я ему, – какую музыку передают.

Но здесь, как нарочно, все стало затихать.

– Ничего особенного, – отвечает мне Петя. – Звукозапись, – говорю я ему, точно такая же, как у тебя. Только что доносилась издалека.

Приподнялся Петя, протер глаза руками и говорит мне встревоженным голосом:

– Не,может быть! Откуда такая, как у меня? Тебе, наверно, послышалось.

Сидели мы с ним еще некоторое время и ждали, но больше так ничего и не услышали.

Наутро, не помню, по какому случаю, ищу я глазами Петин чемоданчик для хранения граммофонных пластинок и не нахожу его нигде. А раньше он стоял всегда на видном месте.

Это меня заинтересовало, принялся я искать чемоданчик и скоро убедился,в том, что его решительно нигде нет!

– Куда он мог деваться? – спрашиваю Петю.

– Вот уж не знаю. Непонятное дело!… – отвечает он.

Нужно вам сказать, постепенно стал я не на шутку беспокоиться.

Петя ушел по своим делам, а я остался один.

Первый раз за все это время я тут по-серьезному задумался о всех этих событиях. Внутренне начал соглашаться с Петей, что во всем этом существует действительно какая-то тайна. Охватило меня беспокойство. Тут погода еще мерзкая, осенняя. Туман на дворе такой, что в десяти шагах ничего не видно.

Хожу один по коридору – так себе, просто безо всякого дела. Все теперь кажется мне подозрительным. Даже в гуле собственных шагов, отдающемся по коридору, слышится мне что-то неестественное…

«Что все это значит? – думаю. – Кому понадобились ерундовые Петины пластинки и кто это вздумал заводить их ночью? Что это за шутки?…»

Хожу я, значит, часто останавливаюсь, прислушиваюсь, присматриваюсь к разным предметам…

Одним словом, нервы стали не совсем в порядке.

А вот вечером, представьте себе, напало на меня, наоборот, боевое настроение.

«Обязательно разберусь с этим делом,– думаю я. – Разберусь, если даже для этого придется задержаться с отлетом. Может быть, здесь действительно серьезное вредительство какое-нибудь готовится. Но сейчас даже неудобно обратиться куда-либо за помощью. Еще засмеют. Надо собрать более серьезные факты. Поймать бы мне этого сутулого в очках! Чего ради он все время возле нас крутится? Я бы тогда сразу узнал, в чем дело…»

Прежде всего, я решил обследовать соседние территории. Выхожу в парк.

С безразличным видом гуляющего человека начинаю бродить, осторожно присматриваясь к окружающим зданиям.

А вокруг, куда ни взглянешь, – большие корпуса, принадлежащие другим институтам, всевозможные лаборатории, мастерские и даже маленькие заводы.

В некоторых из них кипит работа. У нас, в Ленинграде, во время блокады использовали малейшую возможность для производства вооружения и вообще всего необходимого для фронта. Но много было и пустых корпусов с эвакуированным оборудованием. Выглядели они безжизненными.

Долго я ходил таким образом, стараясь ко всему внимательно присматриваться.

Начинало темнеть.

Скоро завыли сирены воздушной тревоги. Метроном переменил свой ритм и стал постукивать быстро.

Я уже начал было сомневаться в целесообразности моих наблюдений и решил вернуться к себе, как вдруг заметил в глубине парка трех человек, торопливо идущих по аллее.