Текст книги "Ку-Клукс-Клан (СИ)"
Автор книги: Вадим Астанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Ку-Клукс-Клан
фантастический рассказ
В общем, началось всё с того, что мы отправились пожечь крест и повесить грязного ниггера. Ну, крест пожечь, это ещё куда ни шло, но для чего вешать какого-то ниггера, а тем более грязного, лично я так и не врубился. «Не врубился», – это любимое словечко брата Эдди, не моё, я стараюсь говорить культурно, на правильном литературном языке. «Не понял», – вот слова из моего словарного запаса. «Зачем вешать ниггера? Я не понял». А брат Эдди утверждает, что «не врубился» – это нереально круто. «Не врубился», – так говорят настоящие крутые чуваки, у которых железные яйца. Значит, если хочешь быть настоящим крутым чуваком, то должен обязательно говорить «не врубился» вместо «не понял».
– Не врубился, – говорю я брату Эдди, помогая затолкать крест в кузов пикапа, – для чего нам вешать какого-то ниггера. И кто вообще это такой – ниггер? Да ещё и грязный?!
– Забей, чувак, – отвечает мне мой брат Эдди (вместо «не засоряй мозги ненужной информацией»), кидая в кузов вслед кресту канистру с бензином. – Не парься. Всё пучком. На крайняк, аскнем у предков.
«Аскнем» – третье самое любимое словечко Эдди после «чувака» и «не врубился». Причина и следствие, если кто не догадался самостоятельно. Мой старший брат Эдди настолько часто «не врубается», что ему приходится постоянно у кого-нибудь «аскать». Хорошо, если спрашивает он у родителей (тут можно обойтись несколькими затрещинами), но Эдди обладает бесценным качеством влипать в разные неприятные истории. И здесь уже одними оплеухами не обходится. Хорошо, если Эдди попадает в участок, однако случается и так, что его приводят домой с разбитой головой, порванными ушами или сломанными пальцами. В свои восемнадцать лет Эдди весь битый и перебитый, словно уличный пёс, живущий рядом со скотобойней. Шкура у моего братца продублена не хуже, чем у моряка, прослужившего в торговом флоте с десяток лет, а шрамов на ней не меньше, чем у вышибалы в портовом кабаке. Эдди, как выражается наша мамочка «оторва, и вообще отрезанный ломоть, которому судьбой предназначено завербоваться в армию или сдохнуть в лопухах где-нибудь на задворках Великой Ойкумены в голоде и болезнях». После такой характеристики всякому разумному человеку без лишних объяснений становится понятно, отчего мысль повесить ниггера посетила голову именно брата Эдди, а не мою, или скажем тётушки Флор. Потому что жечь крест завещано нам Пращурами. И никто из Пращуров нигде и никогда не говорил о том, чтобы помимо сожжения креста, нужно было бы ещё и вздергивать какого-то непонятного ниггера, да к тому же непременно вывалянного в грязи. Эдди клянётся, что об этом обычае он прочитал в одной очень-очень старой книжке, ненароком обнаруженной на помойке за домом Старика Портера, который был любитель собирать всякие разные штучки, оставшиеся от мира До Того, Как Всё Это Произошло И Стало Совсем По-Другому. У Старика Портера было много чего любопытного, загадочного и таинственного, чем он гордился и любил показывать, пока власти не объявили подобные штуки опасными, вредно влияющими на неокрепшие умы подрастающего поколения и подрывающими основы нравственного фундамента возрождающейся из пепла кровавого хаоса нации. Старик Портер отказался сдавать запрещённые предметы. Он был гордый и строптивый, этот Старик Портер, больше всего ценивший свободу и независимость суждений, всегда идущий наперекор общественному мнению, если это мнение не соответствовало его представлению о справедливости. А справедливость, считал Старик Портер, заключалась в том, чтобы «не делать ближнему подлости и всегда помогать нуждающемуся». Этому правилу его научили в тех местах, откуда он был родом. Прискорбно, но факт – Добрые Стражники из Департамента Душевной Добродетельности живут по иным установлениям, нежели бедный Старик Портер.
Добрые Стражники пришли к нему на рассвете и с тех пор Старика в нашем селении больше никто не видел. Обычное дело.
Раньше у Добрых Стражников было много работы. Они искореняли Крамолу. Наш папочка, когда в хорошем настроении, обожает вспоминать нашего дедушку, служившего в Департаменте Душевной Добродетели старшим урядником. Урядник – русское слово. Оно означает звание полицейского чина, аналогичное званию унтер-офицера. Дедушка занимал не самую высокую должность, зато самую ответственную. Он возглавлял Отряд По Искоренению Вольнодумных Замыслов. Вольнодумные Замыслы распространяли среди законопослушных граждан Злокозненные Нигилисты. Нигилисты ходили в длинных плащах, стоптанных сапогах, опирались на суковатые палки, носили широкополые шляпы и круглые очки с синими, либо коричневыми стёклами. У Злокозненных Нигилистов были верные подруги – Любвеобильные Нигилистки, одевавшиеся особенно вызывающе: в красные мужские рубашки и оливковые юбки выше колена. Волосы Любвеобильные Нигилистки стригли наголо, много курили заморской пахучей травы, именуемой табаком, пуговицы на рубашках расстёгивали таким образом, чтобы были видны их обольстительные перси, смачно ругались неприличными словами, читали учёные книги, загорали, бесстыдно оголяясь, и прилюдно совокуплялись с Нигилистами, не обращая внимания на безгрешных детей и кормящих грудью молодых матерей.
Нигилисты учили людей трём вещам: свободе, сомнению и ответственности. Свобода предоставляла человеку выбор, сомнение заставляло мыслить и стараться не допускать непоправимых ошибок, ответственность отвращала от совершения неблаговидных поступков. Каждая из этих трёх вещей была важна сама по себе, однако наибольшая сила проявлялась в их единстве. Вместе они составляли Базовые Ценности, или Естественные Права Человека и Гражданина. Базовые Ценности принадлежали людям от рождения, делали всех равными и были Неотчуждаемыми, то есть не подлежащими какому-либо ограничению, либо полному изъятию. Чтобы защитить присущие им Базовые Ценности людям было позволено владеть оружием и свергать преступную власть, нарушающую их Неотъемлемые Права. «Народ не должен бояться своего правительства. Правительство должно бояться своего народа», – говорили гражданам Нигилисты, закладывая в некрепкие волей сердца и души буйные побеги мятежного неповиновения государственному порядку и законным установлениям власти. Плевелы раздора, мятежа и недоверия сеяли они вокруг.
Добрые Стражники трудились, засучив рукава. Не жалея сил. До седьмого пота. Дедушка месяцами пропадал в командировках, спал в походных условиях, укрываясь дырявой шинелью, питался консервированной едой, пил скверно дезинфицированную воду, страдал хроническим насморком, желудочными коликами, кариесом и неизлечимой формой возвратного фурункулёза, сведшего его в конце концов в могилу. До последнего вздоха он был на передовой линии Идеологической Борьбы с разлагающим влиянием Злокозненных Нигилистов и умер, прижимая к груди верный безотказный Наградной Маузер, посредством которого был разрешён не один принципиальный мировоззренческий спор. Папочка, доходя в рассказе до этого трагического момента, всякий раз заливался горючими слезами и мамочке не оставалось ничего другого, как бежать на кухню, чтобы успокоить растрёпанные нервы папочки спасительной чаркой водки из припасённой на чёрный день заначки.
Нынче Добрым Стражникам нет никакой надобности пропадать на работе месяцами и жить вдалеке от дома в некомфортабельных условиях. Времена тяжёлой борьбы миновали, смутьяны повержены, порядок восстановлен, правосудие восторжествовало, государственный строй крепок как никогда. Встречаются, конечно, отдельные недовольные, тайные возмутители спокойствия, агенты влияние, да просто неблагодарные сволочи, вонючие псы, исподтишка кусающие руку кормящего, исходя от бессильной злобы, подло тявкающие из подворотни, оскверняющие наши великие традиции и сомневающиеся в наших безусловных достижениях, но ведь для того и существует Департамент Душевной Добродетельности, чтобы исправлять закореневших в измене подлых отщепенцев.
– Ладно, – говорю я брату Эдди, – ты старший. Делай, что хочешь. Я не против. Только на чём ты его собираешься повесить?
– Как это на чём? – отвечает мне брат Эдди не задумываясь, – На дереве. И вертит пальцем у виска, типа «ну и дурак же ты, братец».
– На дереве, – повторяю я, сардонически усмехаясь, – на дереве, значит?
– На дереве, – запальчиво восклицает брат Эдди, – на самом-пресамом толстом суку. Раз, и вздёрну. Хрусть, и шея у него треснет. Бам, и ноги у него задёргаются. Хлоп, и он грязный ниггерский труп. Кусок мяса на верёвке. Вот так! – Эдди демонстрирует, как выглядит мёртвый ниггер. Глаза навыкате и вывалившийся язык.
– Ага, – говорю я, – как же! И к толстому суку ты его прицепишь за воротник.
– Ч-чёрт, – хмурится Эдди, – ч-чёрт!, ч-чёрт!, ч-чёрт! Гадство! Верёвка! Я забыл про верёвку! Нужно купить верёвку! Поехали!
– Забей, – я специально никуда не тороплюсь, – всё пучком!
– Быстрее, быстрее, – рычит брат Эдди, – лезь в машину, не задерживай!
Я медленно лезу в кабину. Едва успеваю захлопнуть дверцу, как Эдди, по-спортивному дымно шлифуя покрышки об асфальт, срывает пикап с места. Я стукаюсь затылком о подголовник.
– Держись, братишка, – подбадривает меня брат Эдди, давя на педаль газа.
Мы мчимся по улице, разгоняя по обочинам домашнюю живность. Эдди резко заворачивает за угол. Пикап опасно накреняется. Я судорожно хватаюсь за боковую ручку. Эдди тормозит и меня бросает на переднюю панель.
– Эй, полегче, дурак! – ору я, растирая ушибленное предплечье.
– Давай, давай, пошевеливайся, – командует брат Эдди.
Мы припарковались у скобяной лавки дядюшки Калеба. Эдди устремляется к полкам, где лежат верёвочные бухты, мотки и упаковки разной толщины, прочности и типа. Существует два основных типа верёвки: плетёная и кручёная. У каждой из них свои преимущества. Кручёная прочнее, зато плетёная лучше защищена от механических повреждений и воздействия солнечного света. Впрочем, Эдди неважно, какую веревку брать, главное, чтобы она не порвалась, когда ему придётся выбивать из-под грязного ниггера подставку.
Дядюшка Калеб не обращает на нас никакого внимания. Он занят. Расстелив на прилавке кусок ткани, он чистит свой легендарный комплект «ремингтонов»: пара револьверов Special Tactic калибра .45 и винтовка «78 TRS», калибра .30 с антибликующим оптическим прицелом.
– Крепкого здоровьица, – приветствую я дядюшку Калеба.
– И тебе не хворать, сынок, – не отрываясь от чистки ствола отвечает дядюшка Калеб.
– Тридцать метров высококачественного особо прочного шнура, – вмешивается в завязывающуюся беседу брат Эдди, хлопая об прилавок выбранной упаковкой. – Рассчитайте!
Дядюшка Калеб невозмутимо бьёт по клавишам кассового аппарата.
– Двенадцать долларов, девяносто девять центов, – говорит он, выбивая чек.
– Без сдачи, – брат Эдди кидает на прилавок тринадцать долларов мелочью.
– Премного благодарен, – дядюшка Калеб прячет честно заработанный на чай цент в кармашек для часов. – Могу ли я быть ещё чем-нибудь вам полезен, молодые люди?
– Ещё как можете, дядюшка Калеб, – весело скалится брат Эдди. – Не подскажете случаем, кто такой «ниггер»? И где нам его сыскать?
Дядюшка Калеб протирает ветошью «ремингтон».
– Знавал я одного ниггера, – после недолгого молчания важно говорит он. – Правда, давно это было. Незадолго До Того, Как Всё Это Произошло. Жил в нашем городке кое-кто с похожей фамилией. Звали его Джеремайя. Джеремайя Ниггер.
– Видишь? – тычет меня в бок Эдди.
– Вижу, – отвечаю я спокойно. – Скажите, дядюшка Калеб, что с ним сталось потом, с этим Джеремайей Ниггером?
– Что с ним могло статься? – произносит дядюшка Калеб. – Да что угодно. Уехала семья Ниггеров примерно за месяц До Того, Как Всё Это Произошло. Продали дом, загрузили вещи и подались на восток. С тех пор о Ниггерах здесь никто и слыхом не слыхивал. Я так думаю, сгинули они. Многие в те дни пропадали бесследно. Вот и Ниггерам, скорее всего, так же не повезло. Хотя, всякое может быть... Могло статься, что и уцелели... А вы спросите у тётушки Мейлин, дом у неё был по соседству с домом Джеремайи.
– Спасибо, дядюшка Калеб, – благодарит брат Эдди, забирая верёвку. – Едем, – обращается он ко мне, нетерпеливо дёргая за рукав.
– Куда? – интересуюсь я.
– К тётушке Мейлин, – отвечает брат Эдди.
– Для чего? – искренне удивляюсь я. – Ниггера нам так и так не достать.
– Почём я знаю? – глубокомысленно изрекает брат Эдди. – Всякое начатое предприятие необходимо доводить до конца.
– Дурная голова ногам покоя не даёт, – ворчу я под нос, но достаточно громко, чтобы услышал Эдди.
– А по сопатке? – грозится он.
– Болван, – отвечаю я.
Тётушка Мейлин встретила нас на пороге. После Того, Как Всё Изменилось многие обрели странные, загадочные, таинственные, сверхъестественные, необъяснимые, в подавляющем большинстве безобидные, но иногда леденящие кровь губительные способности. Тётушке Мейлин случайным образом выпал дар предвидения, а моему брату Эдди неоценимый талант усложнять всякую простую ситуацию.
– Заходите, мальчики, – сказала тётушка Мейлин, гостеприимно распахивая противомоскитную сетку. – Располагайтесь на диване. Сейчас я угощу вас печеньем.
– Благодарствуйте, тётушка, мы не голодны, – сходу отказывается Эдди.
– Эдуард Бенсон Сайкс, – тётушка Мейлин грозит Эдди пальчиком, – вы испорченный улицей юноша...
– Проще говоря, лжец, – встреваю я.
– А вы невоспитанный молодой человек, – укоризненно выговаривает мне тётушка Мейлин.
– Что, взял? – торжествующе ухмыляется Эдди.
Я корчу в ответ рожу. Тётушка Мейлин небольно стукает кулачком меня по колену.
– Угомонитесь, мальчики, – говорит она, поднимаясь. – Поступим следующим образом. Сначала печенье, а затем разговоры.
Мы хрумкаем мятные кругляши, запивая лаймовым соком. Тётушка Мейлин терпеливо ждёт, пока мы насытимся. Печенье вкусное, а сок кисло-сладкий и прямиком из холодильника.
– М-м-м, – брат Эдди бесцеремонно стряхивает крошки с брючин.
– Джеремайя, – опережает его тётушка Мейлин, – Ниггер.
– В точку, – подтверждает Эдди, беря печеньку.
– Боюсь, я вас разочарую, мальчики, – говорит тётушка Мейлин, пристально глядя на брата Эдди. – И верёвка вам не пригодится, мистер Эдуард Бенсон Сайкс. По крайней мере, не сегодня. Но из машины вы её далеко не убирайте...
Эдди таращится на тётушку Мейлин, будто привидение увидел. Да и у меня мурашки по всему телу так и бегают. Жуткое это всё-таки зрелище – вещающая тётушка Мейлин. Потустороннее.
– Ну, мы пойдём, – стряхивая оцепенение, говорю я и пинаю брата Эдди в лодыжку.
– Да, тётушка, нам пора, – жалко лепечет Эдди.
– В добрый час, молодые люди, – ласково прощается с нами тётушка Мейлин. – Как бы там ни было, надеюсь, вы не оставите нас без праздника, мистер Сайкс?
– А то, – решительно отвечает брат Эдди. – Само собой. Фигня вопрос. В смысле, железно! Без базара...
Я обливаю вкопанный в землю крест бензином. Исполненный важности Эдди подносит к его основанию зажжённый факел. Крест ослепительно вспыхивает. Пришедшие встречают огонь дружным ликующим кличем. Брат Эдди надменно вздымает над головой Священный Пламенник. Он похож на древних героев, храбро маршировавших от моря до моря, в белых одеждах и высоких остроконечных колпаках с масками, скрывающими лица... Я кричу вместе со всеми. Грудь мою распирает от восторга, слёзы набегают на глаза. Вокруг меня стоят горожане: знакомые, малознакомые и вовсе мне неизвестные, всех цветов и оттенков. Вот чернокожий дядюшка Калеб, желтокожая тётушка Мейлин, меднокожий Красный Неистовый Бизон, бледно-зелёные переселенцы с востока, серо-голубые выходцы из Центральных Равнин, житель чужедального Севера – мертвенно-бледный эмигрант РусАкофф... Всех нас собрала великая дата – 20 апреля – День Сожжения Креста.
Как завещали нам Славные Предки.
