Текст книги "Поэма огня (СИ)"

Автор книги: Вадим Астанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Товарищ Шуктомов! Пётр Александрович!

Шуктомов ощутимо вздрагивает и отрывается от окна.

– Слушаю, Матвей Валентинович.

– Подъезжаем, Пётр Александрович.

"Уазик" тормозит у двухэтажного здания, выложенного из красного и белого кирпича. Над высоким козырьком, опирающимся на кирпичные колонны, прикреплена вывеска: "Гостиница "Таёжная"". Овчинников выскакивает из уазика и бежит под спасительную плоскость козырька. Шуктомов выпрыгивает следом, с разлёта попадает ботинком в неглубокую ямку, брызгает мутной, грязной водой на элегантные серые брюки, матерится и вслед за Овчинниковым спешит заскочить под козырёк. Хляби небесные стремительно разверзаются и мелкий частый дождик враз сменяется бурным ливнем. Крупные капли ударяют Шуктомова в спину. Объёмная сумка больно колотит в бок. Он ускоряется и с разбега преодолевает расстояние, отделяющее его от кромки навеса. Крупные капли шумно колотят по крыше, разлетаются брызгами от выщербленного асфальтового покрытия, пузырятся в бурно разливающихся лужах.

Овчинников ведёт Петра Александрович в холл гостиницы.

– Здравствуйте, Алечка!

Сонная девушка-администратор за стойкой регистрации поднимается и меланхолично здоровается в ответ.

– Алечка, отчего вы такая грустная? – заботливо вопрошает Овчинников вкрадчиво-бархатным тоном провинциального ловеласа.

– Так, – отвечает девушка, – скучно, Матвей Валентинович.

– Ах, Алечка, вы даже представить не можете, как мне это знакомо. Тучи на небе, дождь на дворе. На улице мокро и слякотно. Гостиница пустует, все жильцы в разъездах. Но я вас развеселю, печальная царевна. К вам новый постоялец. Прошу любить и жаловать.

Девушка обращает взор на Петра Александровича.

– Шуктомов, – говорит Пётр Александрович, вытаскивая паспорт. – Бронь Совета Министров.

Девушка забирает документ, раскрывает и кладёт около клавиатуры. Щёлкая клавишами, набирает фамилию.

– Шуктомов Пётр Александрович, – громко произносит девушка. – Двадцать седьмая комната. Вверх по лестнице, второй этаж, в конце коридора, налево. Заполните, пожалуйста, листок заселения. Разрешите паспорт...

Овчинников терпеливо ждёт, разглядывая висящие на стене плакаты. Наглядная агитация выполнена в стиле знаменитых "Окон РОСТа". Молодые здоровые мужчины и женщины, облачённые в демократичные спецовки и строгие деловые костюмы, олицетворяют смычку рабочего класса и трудовой интеллигенции. Надписи на на плакатах призывают углублять и бороться, выполнять и перевыполнять, не страшиться брать повышенные обязательства, следить за качеством, искоренять вредные привычки, перевоспитывать тунеядцев, соблюдать правила техники безопасности, быть бдительным и держать язык за зубами. Особенно выделяются постеры, являющиеся перепечатками с агиток двадцатых-тридцатых годов прошлого (двадцатого) века: работница в красной косынке прижимает указательный палец к губам и красного цвета рука с выставленным вверх большим пальцем на черном фоне. Один, с работницей, предостерегает: "НЕ БОЛТАЙ!", и разъясняет: "БУДЬ НАЧЕКУ", ибо "В ТАКИЕ ДНИ / ПОДСЛУШИВАЮТ СТЕНЫ / НЕДАЛЕКО ОТ БОЛТОВНИ / И СПЛЕТНИ / ДО ИЗМЕНЫ!", другой без предисловий, экивоков и объяснений требует: "ДАЙ КАЧЕСТВО!"

Шуктомов возвращает паспорт с вложенным в него листком заселения девушке и получает взамен ключ, болтающийся на внушительном грушевидном брелоке.

Овчинников изящно склоняется к девушке, целует ручку, громко, с придыханьем шепчет: – Алечка, нам бы чайку, горяченького, согреться, и чего-нибудь на закуску...

– Чая нет, – холодно отвечает Алечка, – есть только кофе, бразильский, растворимый. А на закуску сушки с маком.

– Давайте, – моментально соглашается Овчинников, – несите, Алечка, кофе. И сушки ваши тоже несите.

– Сушки не мои, – Алечка насмешливо фыркает, – сушки казённые.

– Алечка, вы прелесть, – умиляется Овчинников и тянется приложиться к узкой алечкиной ладошке. Алечка притворно хмуриться, выдергивает ладошку и шлёпает Овчинникова по губам. Овчинников мычит, тряся головой. Шуктомов тихо обалдевает и старается незаметно смыться в номер. Овчинников отлипает от стойки. Алечка удаляется за сушками. Шуктомов вскользь замечает у нее золотую змейку кольца, обвившую безымянный пальчик. Маленькая корона, держащая в изогнутых зубчиках гранёный розовый бриллиант, венчает изящную змеиную головку. Точная копия алечкиной бриллиантовой змейки блестит и сверкает на безымянном пальце Овчинникова.

– Чёрт, супруги, – соображает, успокаиваясь, Шуктомов. – Устроили представление...

– Идемте, товарищ Шуктомов, – Овчинников перехватывает у Петра Александровича спортивную сумку и устремляется к лестнице.

– Лифт не работает, – объясняет он на ходу. – Лифтёры, – он смеётся, – ну, те, кто лифты чинит, заняты на монтаже складского лифтового хозяйства. Катастрофическая нехватка трудовых резервов. Обещали починить к концу этой недели. Однако надежды мало. Придётся терпеть.

– Для меня это не критично, – Пётр Александрович вставил ключ в замочную скважину, – Мне бы ночь пролежать, да день продержаться.

– И то верно, – Овчинников водружает сумку на обувную тумбочку. – Никто не жалуется. Гостиница для командирского состава. Весь командирский состав в поле. Гостиница пустует. Жаловаться некому. Скажите, Пётр Александрович, вы женаты?

– М-м-м, – обескураженно тянет Шуктомов, – собственно говоря, нет. А к чему этот интерес, Матвей Валентинович?

– Так, ни к чему, – мрачнеет лицом Овчинников. – Вырвалось...

– Сочувствую, – дипломатично хмыкая, говорит Шуктомов.

Овчинников задергивает шторы в комнате, включает освещение. Не свет, а именно освещение. Помпезная люстра хрустальной пирамидой свисает с потолка.

– Куплена по заказу бывшей областной администрации, – разъясняет Овчинников, – богемский хрусталь, золотое напыление, платиновые вставки. Он равнодушно отворачивается от люстры. Пятьсот тысяч буржуйских евро за за единицу заказа, всего было куплено десять люстр.

– Богато жили клептократы, – Шуктомов восхищённо щурится.

– Это ещё что, – Овчинников приглашающе указывает на ванну. – Золотые ручки на водяных краниках с накладными гербами области. Финифть, эмаль перегородчатая, мать их в качелю.

– Шикарно, – жмурится Пётр Александрович. Справедливое перераспределение общественного продукта. Хотя, если вдуматься, широким массам трудящихся...

– Широкие массы трудящихся не останутся внакладе, – щедро успокаивает Овчинников, – предметы клептократического быта честно распределены по всем общественно значимым учреждениям города. Гостиницам, общежитиям и очагам культы. Общим числом девять.

– Одобряю, – Пётр Александрович осматривает номер.

Овчинников следует за ним. В спальне он открывает форточку. С улицы тянет сыростью и дымом.

– Леса горят, – поясняет Овчинников. – Издержки напряжённого графика.

За окном ослепительным отсверком вспыхивает огонь. Бом-б-р-р-р – нарастая, доносится звук отдалённого взрыва. Дребезжат стёкла.

– Ракета взорвалась. Неудачный запуск.

– И часто так у вас ракеты взрываются?

– Пятая за сегодня. Из-за этого у нас постоянно где-нибудь, что-нибудь горит. Тушим без передышки, отвлекаем на пожары бесценный трудовой ресурс. Редкая неделя проходит без аварий. Побочный эффект космической гонки.

– Дождь погасит.

– Дождь? Это дождь?! Я вас умоляю! Кругом повсеместная жара! Тридцать два градуса в тени! Засуха. Реки обмелели, ручьи пересохли. Воду на точки доставляют цистернами. Дождь! Это не дождь, Пётр Александрович, это природная аномалия. Случайное отклонение, выпадающее из обычной картины дня. Завтра проснётесь, сами увидите. На небе ни облачка, температура выше среднего. – Апропо!, – обеспокоенно восклицает Овчинников, – учтите, кондиционеры тут, как и лифты, не функционируют.

– Не страшно, Матвей Валентинович, я здесь долго не задержусь. Переночую, и дальше.

– Верно. Забыл, – хохотнул Овчинников. – Я вниз, потороплю Алечку с кофе. Не взыщите, Пётр Александрович, за скудость угощения. Столовая уже закрыта. Правда, можно выбраться в город и там поужинать. Если желаете.

– Спасибо, Матвей Валентинович, не хочу. Желаю кофе и на боковую. Спать, спать, спать.

– Я мигом, Пётр Александрович...

Пробудился Шуктомов от стука в дверь. Стучали громко и настойчиво. Пётр Александрович откинул одеяло, сгрёб с тумбочки наручные часы и пошлёпал открывать. За дверью стоял Матвей Валентинович в походном камуфляже. Шуктомов зевнул, поскрёб волосатую грудь.

– Шесть ноль-ноль, – сказал Овчинников, – мы договаривались.

– Минута в минуту, – Пётр Александрович отступил, пропуская Матвея Валентиновича в номер. – А я что-то разоспался.

– Не волнуйтесь, – Овчинников бросил на стол рюкзак, – успеем. Тридцать минут туда, полчаса сюда. Русская народная традиция.

– В таком случае я приму душ. И побреюсь. Горячая вода, надеюсь, есть?

– Была, когда я мылся, – неуверенно изрек Овчинников. – но вы проверьте.

– Есть вода, – крикнул из ванной Шуктомов, – горячая.

– Я счастлив, – ответно крикнул Овчинников, – быть хоть в чём-то полезным. Но всё-таки, Пётр Александрович, не плескайтесь там слишком долго.

– Как можно, Матвей Валентинович, – сказал Шуктомов, растирая спину казённым вафельным полотенцем, – не извольте беспокоиться, сей момент выйду.

Он появился в комнате, облачённый в боксёры и тёмно-синюю футболку. Полотенце ленивым удавом висело на шее. Овчинников наскоро сервировал стол.

– Завтрак готов, Пётр Александрович.

Шуктомов извлёк из сумки свежий комплект формы, проворно оделся и стал неотличим от Овчинникова. Затянул шнурки на высоких ботинках, сунул под левый погон сложенную кепи.

– Присаживайтесь, Пётр Александрович.

Овчинников разливал в кружки обжигающий, густо заваренный чай.

– Бутерброды. Колбаса, сыр, ветчина, красная рыба. Сёмга. Откушайте, чем богаты.

– Спасибо, Матвей Валентинович.

– Не за что. Приятного аппетита.

– А вы? Берите, мне одному не справиться.

– Не беспокойтесь, Пётр Александрович, я позавтракал, дома. Так что, кушайте, не стесняйтесь. А я, если вы не против, выпью чаю.

– Пейте, Матвей Валентинович, я не против, – великодушно разрешил Шуктомов, приступая к утренней трапезе.

Овчинников пил чай и смотрел, как ест Шуктомов. Пётр Александрович не скупился. Он съел последовательно бутерброды с сёмгой и ветчиной. Допил чай и попросил добавки. Овчинников открыл термос. Шуктомов заполнил чаем кружку и взялся за сыр и колбасу.

– Это по-нашему, – одобрительно сказал Овчинников. – Дают – бери, бьют – беги.

Он отодвинул термос и пустую кружку в сторону, достал из полевой сумки сложенную карту.

Шуктомов поспешно доел бутерброд. Овчинников расстелил карту, прижал края освободившейся посудой.

– Расписание намечается следующее, Пётр Александрович. Исходя из вашего статуса ревизора, находящегося на проверяемой территории инкогнито, уполномоченные вышестоящими органами товарищи, своевременно проинформированные осведомленными источниками и заинтересованными инстанциями о вашем прибытии, взяли на себя ответственность за составление ориентировочного маршрута выездной проверки, базирующегося на критериях оптимальности перемещения по местности и полноты охвата интересующих вас объектов. Разумеется, вы вправе от него отказаться, либо внести свои коррективы.

– Можно вопрос?

– Задавайте, Пётр Александрович.

– Я не ошибусь, если предположу, что информация исходит от...

– Не ошибётесь. Маршрут составлен по личному указанию.

– Продолжайте.

– Инспектируемые объекты разбросаны на площади в двести восемьдесят девять квадратных километров. Наиболее удалены от исходной точки, за которую мы принимаем Мглистый Материк, Десятая и Тринадцатая стартовые площадки. Они расположены у линии условной демаркации Второй и Пятой охраняемой зоны на расстоянии сто двадцать восемь и сто двенадцать километров соответственно. Максимально приближены к исходной точке следующие объекты: Карташевский полигон экспериментальных технологий, Девятая, Одиннадцатая и Четырнадцатая стартовая площадки. Кроме того, здесь же развёрнут Временный грузовой железнодорожный узел и сеть железнодорожных пакгаузов, образующая Полевой складской комплекс. ПСК и ВГЖУ находятся буквально в километре от Мглистого Материка. Карташевский полигон отстоит от них на расстоянии двадцать три с четвертью километров. От полигона до Одиннадцатой стартовой шесть километров, от Одиннадцатой стартовой до Девятой сорок два километра, от Девятой до Четырнадцатой семнадцать с половиной. Как видите, Пётр Александрович, всё отмеченные пункты соединены проложенными грейдерами в довольно удовлетворительном состоянии, что позволяет без лишних проблем ревизовать означенный куст. Чего не скажешь о Десятой и Тринадцатой площадках. Видите? Автомобильная трасса их не соединяет, следовательно, чтобы попасть с Десятой на Тринадцатую, вам придётся сначала побывать на одной из них, возвратиться обратно в Мглистый Материк и отсюда добираться до следующей.

– А по железной дороге? Или вертолётом?

– Не получится, товарищ Шуктомов. Ни на поезде, ни на вертолёте. Любые полёты в границах периметра, без острой надобности запрещены приказом Исполнительной Дирекции. Поезда ходят преимущественно литерные товарные, под усиленной охраной. Эксплуатационным бригадам и ремонтникам воспрещена транспортировка пассажиров на подвижных составах. Всякое нарушение карается неотвратимо, по всей строгости уголовного законодательства. Единственно разрешённый и доступный вид транспорта внутри периметра – автомобильный. Без вариантов.

– Насколько я себе уяснил, Матвей Валентинович, предполагается, что вначале мне следует осмотреть объекты, находящиеся в непосредственной близости от Мглистого Материка, – Шуктомов очертил на карте черенком ложки неровную окружность, – после чего отправиться к наиболее удаленным?

– Таков замысел, – подтвердил Овчинников.

– Хреновая задумка, – сказал Шуктомов, бросая ложку. – И реализация не ахти. Давайте-ка оперативно исправим диспозицию, Матвей Валентинович. Начнём отсюда, – Пётр Александрович ткнул в помеченную синим точку, – Десятая стартовая площадка, продолжим здесь, – он отчеркнул следующую, – Тринадцатая стартовая, – и завершим тут, – Шуктомов накрыл скопление синих точек окрест выделенного черным Мглистого Материка. Понятна диалектика инверсии?

Овчинников задумчиво нахмурил брови.

– Мне надо позвонить, – сказал он.

– Звоните, – учтиво проронил Шуктомов.

Овчинников ушёл в коридор. Пётр Александрович склонился над картой, изучая определённые ему неназванными товарищами пути следования.

Овчинников вернулся.

– Каково решение, Матвей Валентинович?

– Положительное, Пётр Александрович. Ваши изменения приняты и одобрены. Вам выделяется автобус. Водитель соответствующим образом проинструктирован. Он получает суточный сухой паёк с расчётом на двух человек, запасные канистры бензина, подъезжает к гостинице и забирает вас. С этой минуты водитель и автобус находятся в полном вашем распоряжении.

– В каком часу?

– В тринадцать тридцать.

За три минуты до назначенного срока Шуктомов спустился в вестибюль, сдал ключ администратору и вышел на улицу. День обещал быть знойным. Сладко и тревожно пахло дымом. Синеватая дымка стелилась над землей, предвещая близкий апокалипсис. Малиновый диск светила дополнял сюрреалистическую картину надвигающегося конца света. Появился обещанный Овчинниковым автобус. Вспотевший Шуктомов нетерпеливо шагнул «пазику» навстречу.

Автобус был новый, с иголочки, только что выпущенный с конвейера, пахнущий свежей краской, незатёртой, незахватанной множеством ладоней пластмассой, свежей резиной колёс и постеленных на пол рубчатых половичков, спиртовым ароматом обтянутых бордовым дерматином пассажирских сидений и морозно-пряным запахом, исходящим от болтающегося на выпуклом зеркале заднего вида автомобильного освежителя в форме рождественской елочки.

Затормозив рядом с Петром Александровичем, автобус резво присел на амортизаторах, обдав Шуктомова душным клубом мелкой песчаной взвеси, мгновенно забившей ноздри Петра Александровича. Пётр Александрович громко чихнул и полез в нагрудный карман форменной куртки за платком. Передняя дверца автобуса шумно раскрылась и Пётр Александрович с элегантным бриф-кейсом в левой руке и платком в правой расторопно взбежал по обтянутым резиной ступенькам в кондиционированную прохладу салона.

– Категорически приветствую, – воскликнул счастливо улыбающийся шофёр Никодимов и приподнялся навстречу Шуктомову, вытягивая крепкую, мускулистую руку.

Шуктомов высморкался, запихнул скомканный платок обратно в карман.

– Неожиданная встреча, Никодимов, – ответно улыбнулся он, радостно сдавливая твёрдую лопатообразную, мозолистую ладонь шофера.

– Рад снова свидеться, Никодимов. А мне говорили, что тебя отправили в Казахстан, в длительную командировку.

– Какое там, Пётр Александрович. Отправляли, отправляли и не отправили. Выдали сухим пайком на четыре месяца, подъёмные, командировочные, напарника дали, Петьку Хмарова из второй спецавтколонны. Езжай, говорят, дорогой товарищ Никодимов, уважаемый Анатолий Валентинович, возить бригады обслуживания по засушливой казахской степи. Посылаем мы тебя, как передовика производства, примерного семьянина и заслуженного наставника молодёжи. Ладно, говорю, поеду. Если родина приказывает, без лишних соплей и рассусоливаний. Собрались мы с Петькой, попрощались с родственниками, сходили в баньку в выходные, на грудь приняли, не без этого, проспались и тут, на тебе, отменилась наша с Петькой командировка. Ввиду чрезвычайности возникших обстоятельств. Петьку на грузовоз посадили, а меня вот, на этот автобус. Выходит, снова с вами будем, Пётр Александрович?

– Со мной, со мной, Никодимов, – рассмеялся Шуктомов, усаживаясь на боковое сиденье, предназначенной для кондуктора.

– Куда едем, Пётр Александрович? – спросил Никодимов, включая первую передачу.

– Разве тебе не сообщили, Никодимов? – Пётр Александрович щёлкнул замками бриф-кейса, доставая потрёпанный томик избранных произведений Рея Бредбери.

– Никак нет, товарищ Шуктомов. Сказали, подъехать к дому двадцать пять по Ореховой улице ровно в тринадцать тридцать. Остальное на усмотрение пассажира.

– Секретчики, – усмехнулся Пётр Александрович, – перестраховываются.

– Ещё бы, – сказал Никодимов, разгоняя автобус, – в свете остроты текущего момента и принципиальности развернувшегося соревнования.

Шуктомов многозначительно хмыкнул и спросил Никодимова:

– Когда это вы, Анатолий Валентинович, успели стать таким чрезмерно политизированных товарищем? Раньше за вами подобной осторожности не замечалось. Наверное, газеты много читаете, на всех политинформациях безоговорочно присутствуете, конспекты ведёте?

– А что, Пётр Александрович, – Никодимов сбил промасленную кепку на затылок, – осторожность нам нынче совсем даже не помешает. В разумных пределах, разумеется.

– Верно мыслите, Никодимов. Разумная предосторожность нам, безусловно, необходима. Однако, разумность охранительных мер зачастую начинает перехлестывать через край и превращается в ничем необоснованную подозрительность, приносящую скорее вред, чем пользу. Мы с тобой находимся внутри особо защищённого и тщательно охраняемого периметра, и у меня, по-крайней мере, нет поводов сомневаться в его надёжности и безопасности. Хотя, конечно, ты, Никодимов, ни в чём не виноват... Ладно, замнём эту тему для ясности. Не тот уровень, Никодимов. Это мои заморочки. Только ты не обижайся, шофёр.

– Обижаться? – удивился Никодимов. – На что мне обижаться, товарищ Шуктомов. Я, как вы правильно отметили, шофёр, Пётр Александрович, обыкновенный водила. Моя работа баранку крутить и пассажиров развлекать, если они не против моей болтовни.

– Обиделся, – сказал Пётр Александрович, прихлопывая книгой по коленке, – ну, извини, брат Никодимов, ничего личного, только одна голая констатация факта.

– Есть немного, – после недолгого молчания признался Никодимов. – Совсем чуть-чуть, – он показал, насколько мизерна была его обида и переспросил: – Так куда едем, товарищ Шуктомов?

– На Десятую Стартовую, Никодимов, – сказал Шуктомов и раскрыл томик Бредбери, заложенный спичкой на "Марсианских хрониках".

– Что читаете, Пётр Александрович?

– Рэя Бредбери, Никодимов, американского писателя-фантаста. Роман читаю. "Марсианские хроники".

– Злободневная тема, Пётр Александрович.

– Актуальнейшая. В свете накала борьбы. За первенство в освоении планет Солнечной системы.

– От сказанного не отрекаюсь, – гордо провозгласил Никодимов. – И о чём пишет этот Бред-бери?

– О разном. О Земле, о Марсе, о людях. О ракетах пишет.

– Во, – воскликнул Никодимов. – Прочтите, Пётр Александрович. Про ракеты...

– Про ракеты, – сказал Шуктомов. – Добро, Никодимов. Прочту я тебе про ракеты. Он начал перелистывать страницы в поисках нужной.

– Вот, нашел. Глава называется "Ракетное лето". Слушай, Никодимов.

"Только что была огайская зима: – декламировал Шуктомов, – двери заперты, окна закрыты, стекла незрячие от изморози, все крыши оторочены сосульками, дети мчатся с горок на лыжах, женщины в шубах черными медведицами бредут по гололёдным улицам.

И вдруг могучая волна тепла прокатилась по городку, вал горячего воздуха захлестнул его, будто нечаянно оставили открытой дверь пекарни. Зной омывал дома, кусты, детей. Сосульки срывались с крыш, разбивались и таяли. Двери распахнулись. Окна раскрылись. Дети скинули свитера. Мамаши сбросили медвежье обличье. Снег испарился, и на газонах показалась прошлогодняя жухлая трава.

Ракетное лето. Из уст в уста с ветром из дома в открытый дом – два слова: Ракетное лето. Жаркий, как дыхание пустыни, воздух переиначивал морозные узоры на окнах, слизывал хрупкие кружева. Лыжи и санки вдруг стали не нужны. Снег, падавший на городок с холодного неба, превращался в горячий дождь, не долетев до земли.

Ракетное лето. Высунувшись с веранд под дробную капель, люди смотрели вверх на алеющее небо.

Ракета стояла на космодроме, испуская розовые клубы огня и печного жара. В стуже зимнего утра ракета творила лето каждым выдохом своих мощных дюз. Ракета делала погоду, и на короткий миг во всей округе воцарилось лето..."

– Как написано, – выдохнул Никодимов, с чувством ударяя ладонью по рулю. – Силища. Правильный товарищ, Пётр Александрович. Ракетное лето. В самое нутро целит, аж до печёнок забирает. Видите, что кругом твориться. Горит всё вокруг! Вон, смотрите! Ещё одна взлетает!

Шуктомов навалился на разогретый капот.

– Что делается! Взорвалась к чёртовой матери! Семнадцатая ракета упала! Горит всё вокруг! – возбуждённо крикнул Никодимов, отворачиваясь от лобового стекла к Шуктомову. – Семнадцатая ракета за неделю падает, товарищ Шуктомов! Леса горят вокруг, не переставая. Ужас, что творится, не успевают тушить! Едва погасят, как снова полыхать начинает. А по мне, всё просто! Горит?! Чёрт с ним, пускай горит! Главное – вперёд, вверх, не оглядываясь! Главное – не останавливаться! На Марс, товарищ Шуктомов! На Марс, без оглядки на окружающие разрушительные последствия. Пожары мы потушим, леса взамен сгоревших насадим!

– Экий вы... нетерпеливый, товарищ Никодимов.

– И на Марсе будут яблони цвести!

– До яблонь ещё далеко, товарищ Никодимов.

– Куда далеко! Товарищ Шуктомов, дайте только зацепиться за планету, и такое устроим! Пустим воду, оживим атмосферу, разобьём цветников, понастроим домов. Красота!

– Фантазёр вы, товарищ Никодимов.

– Да, фантазёр, – хохотнул Никодимов, – фантазёр! Разве только я фантазёр, товарищ Шуктомов? А вы разве не мечтатель, разве вы не грезите о всемирном освоении космического пространства, разве не мечтаете о далёких планетах, разве не влечёт вас мечта в космические дали?!

– Увы мне, товарищ Никодимов. Я практик, скучный, предсказуемый, занудливый инженерно-технический работник.

– Наговариваете, товарищ Шуктомов. Скучный... Верю, мечтаете. А ракеты? Ракеты – что! К чертям! Сгорят эти, запустим следующие. Следующих у нас полные ангары! Правильно я рассуждаю, товарищ Шуктомов?

– Глупо рассуждаете, товарищ Никодимов, – Пётр Александрович заложил спичкой страницу, – глупо, недальновидно и чрезвычайно преступно. Вы забываете о полезной массе груза, который разрушается вместе с не взлетевшей в околоземное космическое пространство ракетой. Той массой, которую ожидают наши товарищи, рабочие-сборщики на орбите.

– А! Будет вам, товарищ Шуктомов, – залихватски рубанул ладонью воздух Никодимов, – разве не собрано этого груза на складах? Сгорит, разрушится этот, отправим запасной.

– К тому же, Никодимов, вы забываете о разрушениях, причиняемых окружающей среде.

– Окружающей среде?! – вскричал Никодимов. – Какой окружающей среде?! Кто думает об окружающей среде в годы великих свершений?! Когда прогрессивное и всё остальное человечество включилось в бескомпромиссное соревнование за первенство в полёте на Марс, товарищ Шуктомов. Для нас важно, кто станет первым, кто выйдет победителем, чья нога первой ступит на красный песок, кто первым оставит в марсианской пыли отпечаток своего ботинка, чей флаг первым будет развиваться на марсианских ветрах!

– Как просто у вас получается, товарищ Никодимов, пошло и примитивно. А что прикажете делать с нашими гражданами, страдающими от последствий нашей с вами космической горячки? Как прикажете с ними поступить? Не обращать на них внимания? Отбросить, как ненужный хлам? Разве не для них все наши свершения и победы? Разве не ради их светлого будущего мы с вами, Никодимов, стараемся, рвём из себя все жилы и выжигаем свои распрекрасные души до основания разума? Что скажете, товарищ Никодимов, на такие соображения, чем сможете ответить, как возразите?

– К чертям, к чертям, товарищ Шуктомов. Вперёд, не оглядываясь и ни о чём не сожалея! Жалеть станем после! На Марс, товарищ Шуктомов, и пусть несознательные граждане трепещут! Кто они такие, эти граждане, как не банальные мещане?! Жалкие черви, забившиеся в норы своих домов, высохшие пауки, запутавшиеся в тухлых сетях мелкособственнических инстинктов, никчёмные приобретатели материальных благ, забывшие о детских мечтах. К чёрту их интересы. Задачи страны и прогресса, вот что по настоящему важно!

– Максимализм, товарищ Никодимов, волюнтаризм и безответственное шапкозакидательство в одном флаконе. Социал-дарвинизм деревенского разлива.

– Максимализм? – запальчиво произносит Никодимов. – Вспомните, товарищ Шуктомов, что было совсем недавно? Смотрите, были олигархи, грабили природные ресурсы, гуляли в куршавелях, эксплуатировали трудовое население, жрали балыки с чёрной икрой, пили виски и французское шампанское, играли в казино, хранили деньги в иностранных банках, покупали собственность, дворцы всякие, особняки, газеты, яхты, отмывали деньги, содержали любовниц. Были чинуши-взяточники, была власть хуже вражеской. Сельское хозяйство – развалено, промышленность – развалена, медицина – развалена. Культура, образование – в заднице. Нефть, газ полезные ископаемые – всё гнали на Запад. Люди из страны уезжали. Даже не уезжали – бежали. Умные, предприимчивые. Светлые головы! Затем пришли мы, вернули награбленное трудовому народу, пересажали всех этих кровососов и мздоимцев к чёртовой матери, собрали их деньги в государственном бюджете. Поднимаем экономику, строим дороги, даём бесплатное жильё нуждающимся, отправляем корабли в космос. Их богатства снова работают на трудящегося человека. Вот на кого мы рассчитываем. Рабочий, труженик. Он нас прекрасно понимает. Диалектика!

– В чём же тогда наше отличие от прежних воров и казнокрадов, губивших страну?

– Кардинальное, товарищ Шуктомов. Они грабили и разоряли ради личной выгоды, мы же причиняем временный ущерб во имя общественного блага. Заметьте, Пётр Александрович, временный. Им было целиком наплевать на последствия их деятельности, а мы сполна ликвидируем нанесённый природе урон и восстановим причинённые ей разрушения.

– Восстановим? – с подковыркой спросил Шуктомов.

– Обязательно, – убеждённо ответил Никодимов.

Они замолчали. Пётр Александрович раскрыл книгу. Читать не получалось. Автобус трясло и раскачивало. Шуктомов убрал томик Бредбери в бриф-кейс и принялся смотреть на дорогу. Дорога и впрямь была ужасна. Трассу сквозь тайгу расчищали в спешке бульдозерами, оставляя по обочинам безобразные нагромождения вывороченных с корнем стволов. Проезжая часть напоминала лоскутное одеяло: гравийное покрытие, проплешины серой шлаковой отсыпки, железобетонные плиты, уложенные в две неровные нитки, бревенчатый настил и вновь гравийка. Деревья за рукотворным валом росли сплошной зеленой стеной. Слева, где растительность была не столь густа и враждебна, в просветах между деревьями мелькала железнодорожная насыпь. Дымный полог висел над верхушками елей.

Пётр Александрович закрыл глаза. Мысли его, лишенные конкретики насущного действования, текли затейливым извивом. Он думал об отравленном водкой командировочном, о сгоравших в огне птичках, об очистительном смерче, обрушившемся на представителей загнившего плутократического режима (заголовок газетной статьи, повествующей об инициативе коллективных люстраций), о кампании против иностранных легковых автомобилей (сдай иномарку в обмен на машину отечественного производителя), о Никодимове, о посещении Реактивного института. Их провели в аудиторию и лектор, расположившись за кафедрой, говорил им о магнито-плазменном двигателе Батищева: "Магнито-плазменный геликонный двигатель (М-П.Г.Д.) был разработан в начале 1990-х годов российским учёным, кандидатом физико-математических наук Олегом Батищевым, работавшем в Институте прикладной математики им. М. В. Келдыша РАН, где он занимался численным моделированием систем кинетических уравнений для электронов, ионов и нейтральных атомов для Курчатовского института в рамках проекта по созданию международного термоядерного экспериментального реактора (ITER). В процессе исследований Батищев был приглашён Министерством энергетики Северо-Американских Соединённых Штатов в Центр ядерного синтеза (MIT Plasma Science and Fusion Center), где вошёл в состав отдельной группы учёных, занимавшихся проблемой дивертора – пластины, отводящей энергию от реактора. Незадолго до приглашения он познакомился с Франклином Чанг-Диасом, выпускником MIT, физиком и астронавтом, который в конце 1980-х годов в том же MIT Plasma Science and Fusion Center разрабатывал пробкотроны – магнитные ловушки для плазмы, в конечном счёте не оправдавшие связанных с ними ожиданий вследствие того, что плазма из них вытекала. Однако неудача с пробкотронами натолкнула Чанг-Диаса на идею разгона и выбрасывания плазмы в нужном направлении. То есть на возможность изготовления плазменного двигателя.