Текст книги "Дела амурные"
Автор книги: Вадим Жмудь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Жмудь Вадим Аркадьевич
Дела амурные
Жмудь Вадим Аркадьевич
ДЕЛА АМУРНЫЕ
Иннокентий Гвоздецкий был в ярости. Мальчишка нахамил ему в стенах университета! ... "... а вот мы выясним, на каком он курсе..." – подумал Иннокентий. К тому же он был так странно одет... Какой-то белый балахон, в руках детская игрушка – лук и стрелы – за спиной какие-то невозможные два лебединых крыла...
Стрелять из лука, путь хотя бы и детского, по почтенному преподавателю!!! Этого он стерпеть не мог!
Хорошо ещё, что он промахнулся. Вернее, Иннокентий Аврельевич увернулся.
Стрела полетела дальше и звонко ударилась о статую знаменитого физика, достопочтимого Исаака Ньютона. Как раз в левую часть груди, где у живого человека расположено сердце.
Стрела отскочила и упала на пол. Так она и лежала между постаментом памятника и стеной до самого утра следующего дня. А утром техничка Глафира зацепила её мышиного цвета тряпкой и с удивлением извлекла на свет божий.
"Ох уж эти студенты. Как дети малые!" – подумала Глафира и сунула стрелу в карман халата.
Как всякая малограмотная женщина, Глафира не привыкла удивляться происходящему, а потому вскоре забыла про маленькую игрушечную стрелу.
А напрасно...
* * *
– Рядовой О'Либенс! Опять не сдал зачет по стрельбе! Три шага из строя шаго-о-о-м... – арш!!! – Голос сержанта Шумахера переходил на визг.
– Неумело пытаясь отбивать строевой шаг, рядовой О'Либенс вышел на три шага и развернулся лицом в строю.
– Рядовой О'Либенс. Так когда же вы сдадите зачет по стрельбе?
– Не могу знать, сэр! – выпалил веснушчатый О'Либенс, а про себя подумал: "Шумахер, пошел ты на..."
– Два наряда вне очереди! – громко прорычал сержант Шумахер, потом посмотрел на рыжие кудрявые волосы О'Либенса, вспомнил, как его раздражают все рыжие, и уже тихо-тихо добавил: – Нет – три. Три наряда вне очереди, – после чего уже совсем успокоившись, почти нежно, по-отечески проворковал: – Мыть клозет. Встать в строй, родной мой.
– Есть три наряда вне очереди мыть клозет! – выпалил О'Либенс и бойким шагом вернулся на свое место.
– И всю ночь тренироваться. Стрелять по ... Воронам.
– По воронам?
– Да. По воронам деревни Гринривер-Блоу штата Техас.
* * *
В эту ночь, если бы жители деревни Гринривер-Блоу штата Техас вышли за околицу, то они бы увидели странного вида маленького рыжего мальчика в белом хитоне и с лебедиными крыльями за спиной, который старательно стрелял в ворон из крохотного серебряного лука, не обращая никакого внимания на однорогую корову, меланхолически облизывающую его колчан. Если бы они это видели, вероятно, их не так бы удивило весьма странное поведение ворон на следующий день.
Дело в том, что все вороны в окрестностях деревни Гринривер-Блоу штата Техас почему-то нежно каркали вокруг некоей однорогой коровы Мэри, осыпая её украденными где-то накануне стекляшками, монетками, кусочками фольги, и прочей блескучей мишурой, которую притащили бог весть откуда.
На макушке единственного левого рога коровы сияла звезда шерифа, дерзко похищенная вороньим вожаком, что придавало Мэри окончательное сходство с рождественской елкой.
* * *
– Рядовой О'Либенс! Три шага из строя. Доложить о результатах самостоятельных занятий.
– Из пятисот шестидесяти единиц огневой мощи, выпущенных по намеченной цели, триста одна единица не достигла цели, остальные поразили цель разной степенью тяжести поражения.
– Это не всё, рядовой О'Либенс. В результативность стрельбы входит также и подготовка боевых единиц, не так ли? Ефрейтор Ехидингс, почему и как следует готовить боевые единицы?
– Каждую боевую единицу следует тщательно подготовить. Единица с притупленным концом дает так называемый платонический эффект. Единица с чересчур острым концом дает эффект кратковременный и излишне напористый, так называемый, скотский. Это связано с тем, что единица пролетает навылет. Кроме того, единица должна быть адресована методом предварительной обработки или сориентирована на рикошет. В первом случае объектом вожделения становится объект, так или иначе связанный с процессом предварительной подготовки, во втором случае – объект, связанный с рикошетом. Неподготовленная боевая единица вызывает непредсказуемую направленность действия.
– Вы слышали, рядовой О'Либенс? Каким образом готовился арсенал?
– Виноват, сэр, никаким.
– Ошибаетесь, О'Либенс. Подготовкой вашего арсенала занималась так называемая Мэри. Вам знакомо это имя, О'Либенс?
– Не могу знать, сэр. Виноват, сэр.
– Ефрейтор Ехидингс, кто в деревне Гринривер-Блоу штата Техас носит это имя?
– Однорогая корова пьянчуги Болдвина, сэр.
– Однорогая корова, вы слышали, О'Либенс? Сколько нарядов вне очереди?
– Три наряда, сэр?
– Пять, О'Либенс. Пять, сынок. И знаешь, почему?
– Не могу знать, сэр.
– Потому что больше не положено по уставу.
– Так точно сэр. Пять нарядов вне очереди. Больше не положено по уставу, сэр!
– Встать в строй, солнечный мой... Вольно. Р-р-разойдись!
* * *
– Иннокентий Аврельевич, вы совершенно правы! Эти студенты совершенно распоясались! Ну, поглядите-ка! И кому это только в голову пришло надеть на статую Исаака Ньютона халат! Кажется, это халат нашей уборщицы Глафиры: видите пятно? Это она у меня в кабинете опрокинула колбу с экстрактом надпочечника. Помнится, я её так отругал. И вот этот, с позволения сказать, женский халат, мы видим на фигуре знаменитого ученого? Позор!
– Да, вы правы, Авгур Саймурадович.
– Дайте-ка я его сниму, что ли. Смотрите-ка! Не снимается! Да у него руки в карманы халата засунуты, и снять никак невозможно. Как будто он сам надел этот халат.
– Ну, что вы такое говорите! Дайте-ка, я попробую... Никак!
– Чудеса!.. Смотрите-ка. Мне кажется, что у сэра Ньютона лицо как-то изменилось.
– Вы полагаете? Хотя, постойте-ка... И вправду!
– Был серьезный взгляд маститого ученого, а сейчас как будто счастливый сорванец. Мальчишка какой-то, а не Ньютон, ей богу!
– Всё же надо снять этот халат.
– Так ведь он не снимается!
– Разорвем, стало быть. Неужели терпеть это издевательство над заслуженным ученым?
– А халата вам не жалко?
– Всё равно ведь пропал, хоть так, хоть этак.
– Справедливо, коллега. Тем более, что он уже и ветхий. Пусть комендант выдаст Глафире новый, я похлопочу. Вы держите сэра Ньютона, а я буду рвать халат.
– Давайте.
– Ой, что-то я тут об острое что-то укололся. Стрела, кажется, детская в кармане была. После разберемся. – И профессор Авгур Саймурадович Атабеков машинально сунул стрелу в карман.
"...Неподготовленная боевая единица вызывает непредсказуемую направленность действия".
* * *
– Петенька, я же сказала тебе, что сегодня никак не получится.
– У тебя постоянно какие-то отговорки. Скажи сразу уж, что не любишь меня.
– Люблю, Петенька, люблю, но сегодня мне надо обязательно заняться сопроматом. А в воскресенье встретимся, обещаю.
– Танюш, если бы хоть половина твоих обещаний исполнялась... Да хотя бы треть.
– На меня нельзя обижаться, Петенька, – и белобрысая Танюшка чмокнула Петеньку в левую щёку.
– Ладно уж... Я и не обижаюсь.
– Вот и не надо обижаться. А то надулся, заважничал. Прямо как сэр Исаак... Ой, Петенька, смотри!
– Что?
– У Ньютона какое лицо печальное.
– С чего бы ему веселиться, ведь он же серьёзный ученый.
– Да ты посмотри только!
– Ой, и правда. Все земные скорби на его лице написаны. Как же это так получилось? Ведь он же бронзовый. Неужели его кто-то переделал?
– Нет, это у него внутренний мир преобразился, чем-то его глубоко уязвили.
– Ты серьезно?
– Нет, конечно, но ты знаешь... Как-то жутко видеть такое страдание даже на лице статуи. И потом, непонятно это всё.
– Да, дела...
* * *
– Гаечка, я сегодня ужинать не буду. Был небольшой фуршет, выход на пенсию одного старшего преподавателя, ты его не знаешь. Так я уже и сыт.
– Авгурчик, а может быть, покушаешь немного? Ведь от университета добирался до дома почти два часа, немного хоть перекуси. У меня котлетки, картошечка и огурчики соленые.
– Ну, Гаечка, ты как всегда меня совращаешь, я не могу устоять. У тебя всё такое вкусной, а я посмотри, как растолстел в последнее время!
– Глупости это. Ты – мужчина видный, тебе полнота идет.
– А здоровье? Я же по университетской лестнице в два приема поднимаюсь!
– Вот это потому что ты перестал обедать дома. Хватаешь там, на ходу какие-то куски, откуда же силы возьмутся? Авгурчик, съешь хотя бы огурчик.
– Авгурчик, съешь огурчик... "Мусик, где же гусик?"
– Что? Какая-такая Мусик?
– Да нет, Гаечка, это я так, к слову.
– Э-э-эх! Посмотрите на этого кобеля! У него уже какая-то Мусик завелась! Эти студентки, им бы только найти преподавателя поглупее, да охомутать, чтобы он зачеты все поставил, и у других преподавателей слово замолвил. Вот так и пролезают в аспирантки, не мозгами, а ногами! А ты и рад, глаза выпучил, челюсть отвесил, козел старый!
– Гаечка, ну что ты такое говоришь? Ну откуда ты всё это взяла?
– Знаю!
– Ну откуда?
– Сама была студенткой.
– И ты так поступала?
– Что ты, с чего ты взял? Нет, конечно, но такие были и на нашем курсе.
– Помнится, ты же собиралась тебе в аспирантуру к Хохлову...
– Ну, так ты будешь есть или убирать все?
– А что там?
– Я же говорю: картошка, котлеты, огурчик.
– Ах, да... Но ты меня сбила! Я сейчас думал о чем-то важном.
– Поешь, и будешь думать. Никуда от тебя не уйдет твоё важное.
– Да, конечно...
– Аванс получали?
– Да, Гаечка, сейчас принесу.
– Сиди, ешь, я сама возьму. В правом кармане пиджака ведь у тебя кошелёк?
– И когда ты перестанешь шарить у меня по карманам?..
– Что? Не слышу! Погоди, сейчас подойду.
– Нет, ничего, я так, про себя... Гаянэ ты моя, Гаянэ... "Оттого, что я с севера что ль?" ... И ничего-то в тебе хорошего нет, кроме имени...
– Ты что-то говорил, милый?
– Нет, дорогая, это я Есенина вспомнил.
– Вот это что такое? Я укололась об это. У тебя в кармане лежала это вещь.
– Да, я забыл совсем. Надо отдать Глафире.
– Какой ещё Глафире?
– Техничке нашей.
– Старый ловелас, он уже и с техничками шашни водит!
– Ну что ты такое говоришь?
– Что вижу, то и говорю!
– Во-первых, я не понимаю твоего тона, во-вторых, я не принимаю твоих обвинений, в-третьих, техничка – тоже человек!
– "Техничка – тоже человек!" Ну вот, так и есть! И после этого он будет говорить, что он не принимает моих обвинений. Техничка стала ему тоже человек, а я, значит, никто. Со мною можно так обращаться... Так тиранить... Так обижать... После двадцати лет супружеской жизни... Я ему отдала лучшие свои годы... А он!..
– Ну, успокойся, душечка, отдала лучшие, отдашь и худшие...
– Что? Нет, так издеваться над собой я не позволю! Ты на что намекаешь? Что я уже некрасивая, да? Что меня надо списать в утиль, да? Теперь у нас, видите ли, есть техническая женщина Глафира? Ну и как её техничность? Старый! Развратный! Кобель!!! И обжора, к тому же! Правильно мне мама говорила... Ты эгоист! Ты меня никогда не любил, а я тебя ...Ой! Что это? Авгурчик, родненький, сердце что-то бьется так сильно...
– Гаечка, что с тобой?
– Отпустило. Всё хорошо... Теперь хорошо стало. Сладко так. Милый. Какая же я всё-таки мегера! И как ты только меня терпишь, родной ты мой, замечательный? Как же я тебе жизнь-то порчу!
– Гаечка, ты главное, не беспокойся, вот ляг, отдохни. Я и посудку сам помою.
– Да от чего же мне отдыхать? Это ты на работе был, а я-то ведь и не устала нисколько. Сама не понимаю, что это я на тебя взъелась? Ты у меня такой славный! Я тебя люблю. Слышишь? Я тебя просто обожаю, мой родной, мой самый замечательный в мире человек! Поцелуй меня. Иди ко мне. Я тебя ... Ну, иди же!
* * *
– Скорая? Срочный вызов. Сердечный приступ. Адрес? Записывайте...
* * *
– Что же вы, батенька, неотложку вызываете, а супруга ваша ни на что не жалуется, здоровехонька?
– Доктор, тут такое дело, она жаловалась, что сердце сильно бьется.
– Ну, и бьется сильно, так что же тут плохого? А вы вспомните-ка свою молодость. Ведь поди-ка влюблялись? Так что же сразу в неотложку звонили?
– Влюблялся. Но при чем тут сердце?
– Билось оно у вас по-особенному?
– Я уж и не помню, доктор. Давно это было. Так вы полагаете, что моя жена влюблена?
– Я вам сообщаю по секрету точный диагноз, да она и сама мне сказала.
– Не может быть, доктор!
– Случай у вас, признаюсь, довольно редкий, я бы даже сказал исключительный. Рад за вас. Не всякому удается похвастать, что жена сохранила пылкость чувств к своему мужу на протяжении двух десятков лет.
– Да что вы, доктор! Какие два десятка пылких чувств! Одни упреки да брань все эти годы! Я уж и сам не знаю, было ли когда такое, чтобы она меня любила?
– Помилуйте, но ведь вы как-никак женаты!
– Ну и что с того? Мало ли женатых? Что же все друг друга любят, по-вашему?
– Не могу утверждать такого и про половину, ну да мне пора. Вот будете давать витаминчики, я вам выписал на всякий случай. Желаю здравствовать. Счастливчик.
– Спасибо доктор. Вот ведь как бывает...
* * *
– Авгурчик, родной мой. Успокой меня. Скажи мне всю правду.
– Ты о чем, Гаечка?
– Скажи, что у тебя с ней ничего не было. Скажи мне, что она старая, толстая и некрасивая. Скажи, что ты её не любишь. Скажи, что любишь меня, а не её, Авгурчик.
– Да ты о ком, душенька?
– Да о ней, о техничке твоей. О Глафире.
– О Глафире? Да ты что?! Она ведь совершенно не в моем вкусе... Хотя... Ой! А ведь, действительно, никто никогда не видит в ней женщину, лишь только потому, что она – уборщица. И ведь не старая она. Ей лет тридцать – тридцать пять, не больше.
– Авгурчик, что ты такое говоришь? Одумайся.
– Такая вежливая, приветливая всегда. И работу свою любит, и делает ею быстро и качественно. Почему мы порой не замечаем, что рядом с нами сосуществуют такие очаровательные женщины?
– Нет, я больше не выдержу! Ты смерти моей хочешь!
– Ты меня всю жизнь пилила, а я, как последний осел боялся развода с тобой. Что ты мне, собственно, дала в жизни? Неуверенность в себе и отменное питание, стремление к карьере и пренебрежение научной истиной. Ещё бы ты была привлекательна для меня как женщина, так ведь нет! Давно уже нет.
– А ты жесток, Авгур. Я изменюсь, Авгурчик, у нас всё будет хорошо, только не говори больше о ней.
– Если бы мне встретить такую женщину! Да что говорить – вот она, кусок золота, а не женщина, и одинока... Если бы мне похудеть, я бы, возможно, ещё мог понравиться... Кусок золота. Да, Золушка – вот она кто! Как же это я не разглядел за столько лет!
– Авгу-у-ур!!! Ты меня слышишь? Ты делаешь мне больно!!! Перестань!
– Поздно. Я любил тебя, возможно, хотя теперь мне кажется, что настоящей любви я никогда не знал. Но теперь-то я точно знаю, что я люблю не тебя.
– Какой удар! И это теперь, когда ты мне нужен как никогда!
"...Неподготовленная боевая единица вызывает непредсказуемую направленность действия".
* * *
– Авгур Саймурадович, полно вам шутить. Успокой меня. Скажи мне всю правду.
– Я не шучу, Глафира Гавриловна. Я искренне говорю: я вас люблю. Влюблен, как мальчишка, влюблен до потери здравомыслия, по уши, что называется, втрескался. К чему скрывать? Я, извините, Глафира Гавриловна, не в тех годах, чтобы по ночам подушку орошать слезами, но я готов всё – жизнь свою, свободу свою к вашим ногам, так сказать, кладу, вот.
– Да как же это? Ведь вы женаты.
– Разведусь, Глафира Гавриловна, только слово скажите.
– Не приведи господи, грех-то какой! Разведётесь? Неужто? А дальше-то что?
– Всего себя, так сказать, вам вручаю.
– Да куда вы мне? На что?
– Куда? А я разве не сказал? Я не нахлебником к вам прошусь. И зарплату свою я буду вам отдавать полностью. И квартиру, естественно, потребуется размен с моей бывшей, то есть, извините, нынешней супругой.
– Да вы, никак, всерьёз это мне говорите всё, однако?
– Всерьёз, Глафира Гавриловна, очень всерьёз!
– Нет, я ничего не понимаю.
– А тут и понимать нечего. Вы – моя мечта, ангел, божественное существо. И я вам предлагаю руку и сердце.
– Вот! Смотрите, люди добрые, до чего наука довела человека. Перезанимался, родимый. Умом тронулся.
– Это почему же это я умом тронулся?
– Да потому что я, поди, не девушка на выданье!
– Но почему?
– Почему? Почему... Потому что я сама влюблена...
– Господи, в кого же?
– В Иннокентия Гвоздецкого!
* * *
– Иннокентий, нам надо поговорить, как мужчина с мужчиной. Сейчас, знаете ли, не те времена, чтобы... Дуэль и всё такое. К тому же мы, коллеги, почти друзья, по крайней мере, считались таковыми.
– Почти друзья? Помилуйте, Авгур Саймурадович, вы для меня всегда были и остаётесь и коллегой и другом. Что случилось?
– Глафира.
– Что – Глафира?
– Напрасно вы делаете вид, что не понимаете, о чем я говорю.
– Я, действительно, ничего не понимаю.
– Она мне всё сказала.
– Что всё?
– Что у вас с ней роман.
– Да вы с ума сошли! У меня – роман – с техничкой?
– Не прикидывайтесь! Во-первых, это не техничка, а женщина, причем, молодая, безусловно, красивая, и высокой нравственной частоты. Во-вторых...
– Во-вторых, это не у меня, а у вас роман, и теперь мне всё понятно.
– Бросьте! Не надо переводить стрелку с больной головы на здоровую!
– А я ничего и не перевожу. Во-первых, поздравляю, вы – влюблены. Во-вторых, я, слава богу, не имею к этому никакого отношения. В-третьих, выкручивайтесь сами.
– Вы категорически настаиваете, что не питаете никаких чувств к Глафире Гавриловне?
– Ни в малейшей степени!
– Честно?
– Честное профессорское!
– Голубчик вы мой, дайте я вас поцелую.
– Не надо. Может быть, эта ваша безумная любовь заразна!
– Шутить изволите?
– Ну, разумеется! А знаете что? Не пойти ли нам по этому случаю "Под яблоко" и не взять ли нам по пивку?
– Я угощаю!
– Не буду спорить с влюблённым безумцем.
* * *
– Иннокентий Аврельевич, позвольте, я в вашем кабинете пол вымою.
– Глафира, вы же утром его мыли.
– Народ приходил, запачкался пол.
– Мне кажется, тут чисто. Позвольте-ка, я вспомнил: вы же и днем тут прибирались!
– Днем прибирала, а сейчас – вечер.
– Что же это вы по три раза в день убирать затеяли?
– Иннокентий Аврельевич, если надо будет, я и четыре!..
– Глафира, голубушка, зачем же так себя изводить? Довольно одного раза в день.
– Голубкой меня назвал! Кеша, неужели и ты меня любишь? Неужели моя любовь не осталась незамеченной?
– Как? Что вы сказали?
– Милый! Не смущайся. Ты уже проговорился! Иди же ко мне, иди к своей Глаше!
– Нет уж, увольте. Глафира... как вас по батюшке? Гавриловна, да! Вы бы шли уже отдыхать. Мне тут поработать надо, а с уборкой на сегодня достаточно. Тут чисто. Вполне опрятно и уютно, благодарю вас.
– Как же так? Ты меня прогоняешь?
– Да, видите ли, вам пора. День рабочий кончился. До свидания.
– До свидания. Милый. Какое замечательное слово – свидание! Когда же, когда? – Ты мне назначаешь свидание, да? Где?
– Хм. Вот тут же, на этом самом месте, завтра, ровно в десять вы помоете этот кабинет. Ключ будет на вахте.
– Но в десять часов у тебя лекция, я твое расписание наизусть знаю!
– Вот и чудненько, у меня лекция, и я вам не помешаю, а вы – мне.
– Ты мне никогда не мешаешь, милый!
– Конечно, конечно. До завтра.
– До свидания.
– Хм ... Странная, однако, болезнь... И, похоже, что заразная...
* * *
– Глашенька, здравствуйте. Мне нужно с вами поговорить?
– Здравствуйте, а по какому вопросу?
– Я – жена Иннокентия.
* * *
– Папа, я люблю...
– Что-что?
– Я люблю физику, папа.
– Как?! Физику? Или физика?
– Ну вот, опять ты смеешься.
– Я не смеюсь, Женечка, я уточняю.
– Ну, в общем, я поняла, что мне нравится эта наука. Да что там нравится я просто влюблена в физику!
– И давно?
– Давно. Уже целых пять с половиной часов.
– Женечка, это, конечно, великолепно. Я рад, что моя профессия тебе нравится.
– Папа, ты не понял! Не нравится, а я влюблена! Ну, как ты не понимаешь?
– Не вижу большой разницы в определения, действительно. Если ты хочешь, чтобы я понял, то не злись, а объясни, доченька.
– Я мечтаю сделать физику своей профессией. Я жить без неё не могу! Я её люблю!!!
– Дочь, хорошая моя, это, безусловно, замечательно, но боюсь, что физика не ответит тебе взаимностью. Поверь мне, как отцу, это – не твоё призвание.
– Меня не удивляют твои слова, папуля. Редкие родители способны поверить в своих детей.
– Женечка, я в тебя верю, но только не в области физики, уж не обижайся.
– На профессоров не обижаются.
– Ну, вот ты так, да? Ну... Хорошо, скажи, в чем состоит второе начало термодинамики?
– Второе начало – это конец.
– Ну, вот видишь? А закон Гей-Люссака?
– Про геев, папа, я знаю лучше тебя, можешь не сомневаться. Но только я этим не интересуюсь?
– Что? Гм... Нет, дочь, так не пойдет.
– Скажи прямо, папа, ты мне запрещаешь поступать на свой факультет?
– Ну, как же я могу тебе запретить это? Просто я не верю в результат и не хочу в этом участвовать.
– Спасибо!!!
***
– Иван Моисеевич, тут у нас в приемной комиссии документы подала Евгения Иннокентьевна Гвоздецкая. Это...
– А вы сомневаетесь?
– Практически, нет. Однофамильцы, конечно, встречаются, но ведь Иннокентьевна. Такое имя встречается не часто, а в сочетании с фамилией.
– А почему бы вам прямо не спросить?
– Зачем? И вообще! Как будто это что-то значит!
– Вот именно.
– Ну и как она, кстати, сдает?
– Как и полагается, неплохо. Мне, правда показалось, что наш предмет она знает слабовато, но, учитывая... Вы понимаете.
– Хорошо?
– Обижаете! Отлично!
– Зачем же отлично, если знает слабовато?
– Я думаю, что наверстает. Возможности есть. Папа проконсультирует, да и потом, зачем портить отношения? Все равно ведь пройдет. Уж если дочь Гвоздецкого не поступит, то кому и учиться у нас?
– Вы правы, коллега.
* * *
– Сэр, рядовой О'Либенс по вашему приказанию прибыл!...
– Тихо, сынок. Не шуми. Как тебя зовут? Кажется, Генри?
– Так точно, сэр! Генри О'Либенс, сэр!
– Да не кричи ты. Мы тут одни. Присядь, Генри.
– Есть, присесть.
– Почитай-ка стенограмму с земли.
– Тут гриф "секретно", сэр.
– Читай, сынок, читай.
***
– Ну, что скажешь?
– Сэр, я не знаю... Я виноват... Сэр, разрешите пять нарядов вне очереди? Десять? Сэр, я исправлю!
– Не суетись, сынок. Что ты исправишь?
– Я допустил оплошность. Ошибку. Грубую ошибку... Я исправлю, сэр.
– Включи-ка вот эту штуковину.
– Экстраполятор, сэр?
– Вот-вот. Экстрапопулятор.
– Есть сэр. На кого настроить? На Иннокентия? Или на его жену? Или на Глафиру?
– Вздор! Всё это – чепуха. Настрой-ка на Евгению Гвоздецкую.
– Я не понимаю, сэр. Там, мне кажется, всё в порядке.
– Это тебе так кажется, Генри. Давай-ка, не спорь, и настраивай на эту Женечку.
***
– Иван Моисеевич, вы уже прочитали диссертацию Евгении Гвоздецкой?
– Оставьте.
– Ну что я могу поделать?
– И повезло же нам быть у неё оппонентами!
– И не говорите.
– Ведь не кто-нибудь, а дочь Гвоздецкого. К тому же, девочка трудолюбивая, упорная. Пять лет упорной учебы. Диплом с отличием. Три года аспирантуры. Два года работы на кафедре. Если её сейчас зарубить, у неё просто руки опустятся. Жалко человека. Ну, нет у неё таланта, зато есть упорство, трудолюбие. Работает же человек!
– Это всё так, Иван Моисеевич, но всё же. С такой темой – защищаться... Существуют же какие-то границы, рамки, нормы. Работа же пустейшая!
– А вот тут вы не правы, Павел Рашитович. К теме она не имеет никакого отношения. Тему ей руководитель давал. И ученый совет утвердил.
– Вы же знаете, как ученый совет утверждает – списком. Пятницы, конец рабочего дня, кто-то спешит на дачу поливать огурцы, кто-то на рыбалку, кто-то на концерт, все торопятся, каждый думает о своем.
– Но ведь из названия же ясно, что в этом ничего быть не может!
– Не скажите! Название – это ещё не вся работа.
– В данном случае название гораздо лучше содержания. Пустая работа.
– К оформлению претензии есть?
– Ну, с этим всё в порядке. Нынче на компьютере и графики и таблицы такие можно нарисовать, что любая дипломная работа выглядит не хуже докторской.
– Значит, нет претензий.
– Что же, по-вашему, любую ерунду можно красиво оформить и защищать в качестве диссертации?
– Ну, уж прямо ерунду. Тему утвердил ученый совет!
– Опять вы об этом. Но ведь нету ничего в работе! Ни цели, ни метода, ни результатов, ни выводов, пережевывание известных истин, компиляция работ других авторов.
– Но, по сути, всё ведь правильно?
– Да и ничего нового же нет!
– Раз человек работал, значит, нового не быть не может.
– А вот тут как раз такой случай.
– Просто недостаточно хорошо представлены результаты.
– Да и нету результатов никаких.
– Если правильно представить, то будут. Ей надо просто помочь.
– Кто будет помогать? Вы?
– Хоть бы и я. Да и вы могли бы!
– Это же беспринципно!
– Почему? Вы хотите, чтобы она не защитилась? Кому от этого будет лучше?
– Науке!
– Наука в любом случае не пострадает. Её диссертацию никто не заметит. Мало ли защищается кандидатских диссертаций и складывается на полку? Просто человеку дадут диплом, и он станет капельку больше получать. Разве это плохо?
– Да поймите же вы, что это девальвация научного звания!
– Не звания, а степени.
– Ну, степени. Нельзя так.
– Хорошо, дадите вы отрицательный отзыв. Знаете, что дальше будет?
– Знаю. Найдут другого оппонента, который даст положительный.
– Вот именно!
– А ко мне больше не будут обращаться с подобными предложениями.
– Разумеется.
– По крайней мере, моя совесть будет чиста.
– А почему? Ведь вы могли бы дать рецензию с ценными критическими замечаниями, указать на основные недостатки, а потом отметить, что они не снижают ценности работы. В целом рецензия была бы положительной, но всем было бы понятно, что недостатки есть и их много. А так вы умываете руки, Понтий Пилат этакий. А другой такую рецензию даст, что и предопределит стопроцентный успех при голосовании. Да и кстати: ведь будет же голосование. Почему вы считаете, что там сидят люди глупее вас? Ведь они могут проголосовать против.
– Да потому, что они рассуждают точно так же! Они скажут: раз оппоненты дают положительную рецензию, то работа стоящая. Нам за двадцать минут доклада разобраться сложнее, они всю диссертацию прочитали от корки до корки.
– Тут вы, мне кажется, утрируете.
– Ничего подобного! Так и будет.
– В конце концов, раз так будет, стало быть, тому и быть. Беда не велика.
– ФаДеДе.
– Что?
– Мы превращаемся в Фабрику Дипломированных Дураков.
– Дипломированных дураков, говорите? Забавно.
– Печально, а не забавно.
– И печально и забавно.
– Да.
– Ну ладно, поступайте, как хотите. Я вас ни о чем не спрашиваю. Я решение уже принял. Я напишу положительную рецензию, но укажу недостатки. Умному достаточно.
– А я уже написал.
– Вот как? И какую же?
– Положительную, конечно!
– А что же вы мне голову морочили?
– Всё же сомневаюсь в правильности своего решения.
– И не сомневайтесь.
– А как же совесть?
– Что-что? Совесть? Нет её. Пустые слова. Во все времена наука работала на войну и не отягощала при этом своей совести. А вы нашли чему сокрушаться: одной дипломированной дурой будет больше! Знаете их сколько?
– Знаю. А что делать? Жалко девушку...
***
– Останови, Генри.
– Есть, сэр.
– Ну, что скажешь теперь, рядовой О'Либенс?
– Сэр, я виноват... Сэр, я исправлю!
– Вздор! Ничего исправлять не надо. Как есть, так будет. Стрелы Амура от Бога, даже если выпущены они ... рядовым О'Либенсом.
– Что же мне делать, сэр?
– Что делать? Пять нарядов вне очереди.
– Есть, пять нарядов, сэр!
– В казарму шагом марш!
* * *
Заслушав рапорт сержанта Шумахера, командир специального стрелкового батальона постановил представить к званию ефрейтора рядовых: Фанихоуп, Браункорн, Шапиро, Сметкович, О'Либенс. Стрелки! Поздравляю вас с присвоением очередного звания!
– Служим божественным целям!
* * *
– Шумахер, ты же говорил, что твой О'Либенс никогда не станет ефрейтором! И всё-таки представил к очередному званию?
– А что делать? Жалко парня...
