Текст книги "Убийцы (рассказ)"

Автор книги: Вадим Сафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

УБИЙЦЫ

– Значит, так. По основным линиям никаких разногласий. Принцип единогласия, как в Совете Безопасности!

Хозяин кабинета пристукнул левой большой ладонью с раздвинутыми пальцами пухлую пачку бумаг и, осанистый, почти  дородный, удовлетворенно откинулся в кресле – оно крякнуло и немного отъехало от стола. Гость вынул сигареты, хозяин тоже; до того не курили.

 – Предпочтите мои. Английские. Легкий табак.

 – Попробую, – согласился гость.

Хозяин чиркнул спичкой.

 – Словом, Сергей Иваныч (он произнес по-южному: Иваничь), ваше мнение твердо: мы можем взять еще 85 000 кубометров?

–  Абсолютно. Как минимум. И еще остается резервный сброс.

 – Отсюда исходим. Подытожили эту позицию. В первую голову. А в другую голову...– Он еле заметно усмехнулся. – Опасения высказывались. И не скрою – серьезные, прежде всего – сметные. Отпадают: встретим во всеоружии, экономия против прикидок бесспорна. То, что мы подсчитали... признаюсь – даже не ждал. Ну, как табачок?

 – Неплох. В самом деле.

 – У нас английских полно тут.

 – Я читал где-то, Василий Матвеевич, в фантастическом романе, не запоминаю авторов, что люди будущего скинут излишек воды в пространство, в космос: я надеюсь, что прежде они точно взвесят нужду земли. Всю жажду ее. Я ведь сам,– улыбнулся и гость, будто посмеиваясь над собой, – вырос в местности, где каждая капля на счету. Как благословенье. Иначе, может, и не пошел бы в гидрологи.

– Суть в том, – сказал Василий Матвеевич,– что вода будет. Воды хватит. Asses d'eau.

 – Это кто сказал? Потемкин?

 – Адмирал Дерибас, неаполитанец. Или этот, дюк. Де Ришелье. Светлейший. Таврический – тот бы попросту, по-русски.

 – Думаю, никто не сказал. Острослов перевернул слово Одесса. И вышла легенда об основании города: стройте, воды достаточно. Пахнет же Одесса, если поверить историкам, куда легендарнее: Одиссеем.

 – У нас легенда,– Василий Матвеевич смял в пепельнице сигарету,– всем легендам легенда! Такое сейчас развернем! Города-спутники в пятнадцати-двадцати километрах. Говорят – кое-что построили, и сам порой сознаешь – город из праха. Я ведь перед демобилизацией ("брюха тогда не таскал",– опять усмехнулся он) тут и заканчивал службу. Так что всё на моих глазах... А вижу: настала пора строить так, как не строили мы раньше,– чтобы завтрашний человек сказал: хорошо! Подумать: для кого строим? Завтрашний человек! Человек коммунизма! Эх, Сергей Иваныч, вот когда приезжай опять!..

 – Позовете?

 – Обязательно! Теперь и сам в долю к нам вошел. Так что хочешь – не хочешь...

Он, скрипнув креслом, встал, шагнул к окну.

– Архитектурные комплексы, вписанные в дуги бухт. В весь рельеф – он зазеленеет, желтизну эту мертвую – к чертовой бабушке раз и навсегда. Вот она – вода! Asses d'eau.

 – Что такое видно там?– спросил Сергей Иванович.

 – Где?

 – Серая пирамидка. Вдали, на самом краю.

 – На той вон гряде? Часовня.

 – Непохоже.

 – Часовня старого братского кладбища. Не был? Стоит осмотреть. Хоть завтра и съездим.

И, прощаясь, напомнил:

 – Так в три. В конференц-зале. Все отцы города. С представителями командования. Вопрос считаю ясным, диспозиция, как в баталии Суворова, Александра Васильевича! А вечером...

 – Вечером, я полагал...

 – Нет, прошу, вечером – ко мне. Жена зовет, потребовала – приведи, познакомь. Безо всяких!.. А там, завтра, и восвояси, как угодно – хоть поездом, хоть самолетом. Еще и съездим... Ну, спасибо. До трех!

На бульваре Сергей Иванович с наслаждением пошел к морю. Оно плескалось мелкими частыми, травяно-зелеными, в иголках искорок язычками, вблизи возникало бормотанье, всхлипыванье, вода вспухала и опадала с сосущим звуком среди груд камней в скользкой бахроме. Остро и гнило пахло водорослями. Сергей Иванович остановился без дум, без мыслей; какое-то особенное счастливое спокойствие наполняло его. Теперь, когда они отошли,– завершено, достигнуто то, ради чего он здесь,– стало ясно, чем были эти недели, страдные дни от зари до зари и ночи за расчетами. Но не было свинцовой усталости. Была легкость. Ветер подсвистывал у бурых опорных стен возле набережной, подхватывал охапки листьев и, поиграв ими, швырял на пустынную брусчатку и на асфальт, к троллейбусным остановкам, точно один он и существовал тут. Город обезлюдел – продут, проветрен, отчищен, выметен разгулом осени. Светило ярчайшее солнце.

 – Товарищ Бодров! (он не сразу расслышал). Сергей Иваныч!

Придерживая платок на голове, в короткой серой юбке, в жакете с квадратными плечами бежала к нему женщина, улыбаясь, отчего лицо ее, дочерна загорелое, лучилось густой старческой сетью морщинок,– Анюта, Анна Степановна, жена теодолитчика поисковой партии,

 – Что вы неприкаянный какой, Сергей Иваныч?– сказала она, с радостной лукавинкой глядя на него снизу вверх, и робко, материнским движением коснулась его локтя. – Или собрались куда?

– Никуда не собрался, Анна Степановна,– живо ответил Бодров. Он видел, что она непритворна рада, застенчивой и вместе покровительственной радостью, встрече с ним, и ему стало хорошо, приятно, весело, что и она очутилась на бульваре. Он посмотрел на часы: половина одиннадцатого. – Знаете что? – внезапно предложил он. – Рано поднялся, голоден как волк. Вот отлично: вместе позавтракаемте. Я давно собирался чебуреки...

 – Какой завтрак, скоро обед, а я еще не готовила...

 – Ни за что не отпущу! Раз встретились. На скорую руку!

 – Только обедать – уж к нам. Милости просим. Юрию нежданность!

Чебуречная называлась "Прибой". Столики почти все пусты, запахи моря гуляли над ними. Под тентом было прохладно. Анюта незаметно, зябко приподняла воротник жакета.

 – Холодно, пошли в другое место,– сказал Сергей Иванович.

 – Что за холодно! Вы лишек на меня не смотрите. Да вон и Таня здесь. Она нам скоро. Таня!

 – Тетя Анюта!

Прямо весь город у нее – в знакомых! И это тоже нравилось Бодрову. Белокурая, высокогрудая, молоденькая официантка с послушной готовностью внимала строгому обстоятельному наказу о двух порциях чебуреков.

–  Три порции,– вмешался Сергей Иванович.– А водочки, Анна Степановна?

 – Да вы не на посмех ли меня перед всеми... С утра водку! Вот наливочкой своей вишневой попотчую у нас в домку – Таня такой не подаст! И посмотреть за ваш некому,– вдруг снова улыбнулась она.

Этот тон заботы – то ли несмелой, то ли наоборот, снисходительной – она взяла при первом знакомстве, когда муж ее зазвал Бодрова к себе "в хату", сославшись на семейное торжество. И, хоть виделись с тех пор всего два-три раза, случайно, – тон этот совсем простой, малознакомой женщины сразу запомнился Бодрову и, сам бы он не мог сказать почему, был дорог ему.

Она достала из сумки помидор, огурцов, сладкого луку, велела Тане вымыть.

 – Ну что пишут из деревни, Анна Степановна?

Вопрос, непременно с шуточным смешком, задавался каждый раз, он стал как бы условленным между ними.

 – Да что, родня на гору поднялась – посмотреть страшусь. О Нюрке-тезке и звене ее министр поминал, вырезку из газеты прислали. Семен в совхозе, консервного завода директор. Другой Филиппа Петровича сынок, – оба двоюродные мои,– Саша, Александр Филиппыч – летчик-испытатель, еще смеется: это что в наши дни за небо, на небо теперь только добиваюсь, да возьмут ли? И все Елисеевы так – одни мы с Юрием кочетами кукарекаем, а крыльев и похлопать нету...

Она была из-под Горького, где и оставалась ее родня, "все Елисеевы", и хоть когда уехала, говорила по-прежнему  сильно на о, необычными тут, часто верно какими-то своими словами

Из графинчика все до капли вылила Бодрову в стопку, наложила в его тарелку почти все чебуреки.

– Нет, нет, – мотнула она головой, – кушайте, я и пошла, чтоб заставить вас кушать...

И во второй раз зябко, болезненно, пытаясь скрыть, пересилить это, сморщилась.

– Вы кушайте, я нагоню, у меня здесь еще дело!

Вытащила бутылочку, заторопилась, сбежала к морю, оскользаясь по склизкой бахроме камней.

– Доктор мне и то и се, а я по-своему: морской водой.

Бодров знал, что она все время болела.

Он смотрел, как она, удерживая равновесие и стараясь не замочить ног, набирала шипучую воду в булькающую пузырями бутылку, фигура нагнувшейся там внизу женщины казалась девически-стройной.

Он смотрел на нее, как на все сегодня, совсем новыми глазами.

И вдруг понял, что смутно всегда возникало в нем, когда он видел ее, говорил с ней.

Деревня в пустой степи, ему пять лет, хлопотливая тетя Пыся, Прасковья, его родная тетка, он почти не помнил ее, помнил, что была она тучна, в своих черных юбках до земли не ходила, а катилась, как гладкий шар, вечно в движении, не ведая покоя. И что, завидя его, она извлекала из бездонных карманов конфету в замусленной обертке, раковую шейку и трепала его русые волосенки белой ласковой рукой. И он помнил милый, опрятный, уютный, похожий на дух полотняных мешочков с отжатым творогом бабий запах – и это был  тот же самый запах.

 – Так обедать к нам, милости прошу,– повторила Анна Степановна.

За морским рукавом, на желтую далекую гряду у выцветшего неба капнули оливковое пятнышко – рощу, и посреди нее как будто косо серела пирамидка.

 – В три-то у меня заседание: я школьник на переменке, простите, Анюта, может быть, завтра.

Он знал, что не сможет и завтра.

– Ну, жаль,– уже робко проговорила Анна Степановна и поникла.

Он передал привет Юрию.

На часах было одиннадцать.

Некоторое время он, куря, смотрел, как через бухту трудолюбиво перебирались катера: зарываясь носом, с натугой вспарывая, дробя тяжелые пласты воды в высокий белый бурун; палубы нет – закупоренные плавучие вместилища; таких Бодров прежде не видывал. В середине бухты встречаются два фонтана – один вырастает, приближаясь, другой сжимается в сверкающую снежную точку.

Бодров смотрел на все новыми глазами.

"Великолепно успею" – и он пошел к причалу, взял квиток и вместе с толпой спустился через одну из двух растворенных дверец в свежую соленую сырость вместилища катера. Матрос дометал между ног входящих остатки воды.

Взвился взводень, грудь катера мазнуло мокрым крылом, заплаканные иллюминаторы ослепли, через продухи забивало воду, она перекатывалась под скамьями по решетчатому полу, люди не обращали на нее внимания – лишь поджимали колени. Ехало много рабочих, домохозяйки с авоськами овощей и дынек, девушка напряженно сдвинув шнурочки бровей, раскрыла немецкий учебник.

– Зачислили?– спросила вторая.

– Сегодня в шесть группа.

– Идем вместе. Я тоже решила – в испанскую.

Бодрый мужской голос объявил:

– Гостя проводил.

– Ленинградца?

-Да. Ни за что не хотел плыть на «Ленсовете».

– Качки испугался?

– Сто разов повторял: "Я-то уж знаю!" Является как с выигрышем в трехпроцентном: билет на "Абхазию". Эге, милый, говорю, это и есть "Ленсовет", угадал: переименовали!

– Рок. Царь Эдип. Видели в тбилисском театре? – Сказал с заметным акцентом черный как смоль грузин, очевидно – студент и засмеялся одними глазами.

Сергей Иванович перебрался на корму. Там оставался открытый узкий лаз из кузова. Упругие крылышки яхт, то ложась, то выпрямляясь, стайкой проносились мимо катера.

– Завтра регата,– восхищенно выговорили сзади.

А мальчик лет семи взбегал по приступкам и, держась за створки лаза, высунувшись, самозабвенно впился – не в крылатых красавиц, не в пенистые следы на металлически-тяжелых валах, а в низкий, точно вобравший внутрь себя всю неимоверную силу – как вобравший плечи исполин – очерк военного корабля. На нем громадно рисовались белые цифры и название – знаменитое имя полководца. Он стоял так нерушимо, будто вырастал прямо со дна утес или риф. Волны бессильным зигзагом штриховали его подошву

– Олешка! – ринулась к мальчику мать.

– Ничего с ним не будет,– сказал офицер, – моряк растет.

– И пусть, – поддержала соседка, – на штатского в нашем городе ни одна девчонка не глянет.

Бодрову стало совсем весело.

Это вышло лучше, чем можно было ожидать, думал он. Оптимальный вариант, изящество в решении – чувствуешь и видишь сразу, когда не просто решено, а есть изящество в решении, две речки. О ресурсах второй даже не помышляли. Каптаж артезианских вод. Карстовые воды. Профиль водохранилища,– чрезвычайно удачно все сошлось в рельефе, смета выйдет процентов на 45 меньше первоначальной. Правильно – центральный пункт сегодня, в три часа, на совещании. И, естественно, в министерстве тоже. В сущности, и без меня бы – Василий Матвеевич абсолютно в курсе.

Но он ни за что не передоверил бы радости и удовольствия самому еще раз, вслух, перед всеми перечесть эти стройные ряды чисел,– линии жизни, роста, расцвета города на ближайшие 15-20 лет,– сейчас нет смысла загадывать дальше.

На площади у причала сновал и толпился народ, ждали на конечной остановке два автобуса – совсем другой мир, чем по ту сторону бухты.

– В пять здесь, не забудь! – крикнула девушка подруге.

– Так я в испанскую, одобряешь? – ответила та.

Улица, двойной ряд белых трех– и четырехэтажных домов, круто подымалась кверху, за дворами обнажались изломы скал, оплетенные колючей дерезой. А пирамида исчезла – очевидно, скрытая горбом.

Бодров спросил на остановке:

– Как добраться до старого братского?

– Вот в этот садитесь, и довезет.

Именно в этот набежали из катера, стояли в проходе.

– А если пешком?

Отвечавший, Парень в зеленой куртке с вязаным воротником, посмотрел, оценил:

– Не дойдете!

И посоветовал:

– Подождите второго.

"Вырядился, тьфу черт, как жених. "Выходной" свой напялил ради высокоторжественного дня,– вон что – поморщился Бодров.– Явно – приезжий, бездельник, белая ворона". Автобус двинулся, охнув рессорами. Тем лучше. Интереснейший микрорайон – походить посмотреть,– с обычным своим любопытством решил он.

Обошел площадь. Потолкался среди людей у киосков. Поднялся по улице. побывал во дворах. Спустился к рыболовам, любуясь непривычным ракурсом далекого центра города.

Автобус уже стоял снова. Бодров сел. И тотчас увидел садящегося парня в зеленой куртке. "Не уехал и сам, советчик",– насмешливо отметил Бодров. Он смотрел, как от причала к остановке опять двигался поток людей. И вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Рывком, как от прикосновения, он оборотился. Зеленый сел не один. Их было двое. Второй, в новой коротенькой кожанке с множеством прямых и косых карманчиков на молнии, мгновенно отвел глаза.

Сергей Иванович сердито нахмурился. Больше он не обращал на них внимания. И вторично всей кожей ощутил неотвязный взгляд. "Черт, неприятно", подумал он. Глаза парня сразу потухали, как только Бодров оборачивался: он не видал их. Лицо по вертикали было короче, чем в ширину – точно сплюснутым. "Сколько сейчас времени? Со всеми этими отданиями и пропусками машин не опоздать бы к трем... Слезть? – перебил он себя. – Из-за вот этих?!

А в чем, собственно, дело?"

Вошли кондуктор и водитель. Дверь закрылась.

Мотор ревел на форсированных оборотах, мощная машина брала долгий, трудный подъем, и вместе с нею, все тем же двойным, сверкающим рядом, брали этот подъем дома, далеко впереди, вверху вырезаясь на прохваченной ветром голубизне выцветшего неба. Сергей Иванович будто воочию видел тысячи рук, кладущих камень за камнем, крепящих блок за блоком, – победный труд, восходящий дом за домом к хребтине нагого, безлюдного, железно-неподатливого горба. Простая, обычная рабочая окраина, здания, не стиснутые в стадо – отовсюду открытые свету и воздуху, чудо, чудо наших дней. Не замечаешь его там, у себя дома, а вот в этом городе, куда занесла судьба...

Шумно возвращались из школы ребятишки – конечно, бегом, вприпрыжку там, где круче.

Оттуда, с вершины он оглянулся назад, и застиг не успевший погаснуть, прямо воткнутый ему в спину взгляд. В нем не любопытство. Это  другой взгляд. У парня на нижней челюсти редкие, криво, веером сидящие зубы. Зеленый, «знакомец» ни разу не посмотрел в сторону Бодрова. Обоим не было и по двадцати лет.

Подойти к юнцу? Сказать – что? Смешно. Забавно, если это лицо я увижу последним. Последним на земле.

Он без церемонии стал разглядывать парня, его, очевидно, хрустящую кожаную курточку.

Во всяком случае, дела уже ничто не коснется. Дело сделано. Василий Матвеевич полностью в курсе. Кем он был до этого. Армейцем? Моряком? Нет, скорее армейцем. Полковником. Рослый, сильный, все в нем крупно и ладно, с красивым баритоном – чтобы убедить, настоять, приказать, когда нужно – громыхнуть, весь красивый завидной красотой... И ничего не значит, что глаза у него утомленные (когда он отдыхал?), левый иногда кажется чуть больше правого, радужина в нем не касается нижнего века, это заметно, когда он смотрит в упор, увлечен, взволнован – вот когда говорил о городах-спутниках. Следствие контузии?

Сергей Иванович знал за собой это, может быть, природное, а может – привитое работой, свойство зоркости. Он представил себе, как сейчас в доме, куда он зван сегодня, жарят, шкварят, пекут, чистят, купили вино – хлебосольно готовятся к вечеру; интересно, какая там семья?

Удивительно, что Бодров вовсе не вспомнил о своей семье,

а только о том, что здесь, в этом городе. Значит, ничего всерьез он и не принимал.

Поперечный отрог открылся внезапно. По сонной желтизне лежачих, горизонтальных линий опознавалась та складочка – гряда, что замыкала горизонт там, в окне кабинета, крохотная складочка, приметная с бульвара. Но это была обширная, отлогая возвышенность, она господствовала надо всем, и все с нее казалось игрушечным, не оливковое пятнышко метило ее – вдоль по склону раскидывались буроватые группы деревьев с пестрой толпой изваяний среди них, и было видно, какое это громадное место. Пирамида часовни стояла усеченной – верх поврежден.

Автобус застопорил у городка, в низинке. Бодров встал. Вот так. Сразу все решится.

– Вам на следующей,– встрепенулась кондукторша.

Он подождал, пропуская машину мимо себя. Стекло окна поднято; те даже не повернули голов, "Ну, вздор. Ох, какой вздор. Рабочие ребята едут на завод, к смене. Втемяшится дикая чушь!"

Насвистывая, прошелся по улицам. Вроде города-спутника. Вроде тех, о которых рассказывал Василий Матвеевич. Молодые посадки, деревца. Скудноватые, приходится признать. Чего не хватает им? Животворной силы. Прилива крови из жил земли, словно стиснувшей зубы, чтобы не уступить человеку. Воды! О, теперь ее будет вдосталь!

С усмешкой вспомнил он газетные заголовки, повторявшиеся почти всюду, куда закидывал его бродячий удел гидролога – изыскателя. "В кратчайший срок решить проблему воды". "Ресурсы у нас под ногами". "Водный голод? Нет, безрукость!", "Каждому кварталу новостроек – колодезь". Или каждому двору? "Жильцы дома номер... собственными силами отрыли... Уполномоченная дома заявляет... Если бы так все..." Кладези, кладези утешительной премудрости. В век спутников. Городов-спутников. Новехонькие скрипучие журавли под мачтами сверхмощного энергетического кольца. Не так просто по настоящему решать эту проблему – утолить жажду земли, Мы решаем ее – там и сям, для многих районов,– ох, как это не просто каждый раз! Как еще далеко до решения в масштабе страны!

Но – будет и это!

От ворот сразу забирала в гору по кладбищу главная аллея. Аккуратно одеты камнем овальные братские могилы. Высились надгробия. Сложные мраморы сооружены над прахом высших чинов. Под просторным пролетом арки – граф или князь. Сто, нет – больше тысяч русских людей лежат в каменно-жесткой земле. Павших в сражениях. Скошенных тифом. Выживших, чтобы через годы все-таки соединиться здесь с товарищами. Наверху обелиска бюст генерала в распахнутом мундире усы, выпуклые глаза, полное, античное, чем-то женоподобное, в мраморе, лицо. "Россия – такому-то".Под горой не слышно ветра, шорох задетых прутьев. Купоросная поросль айланта. Сизо-жестяные пучки молочая. Узлистые деревья, мелколистный кустарник – без дерна.

Он шел, читая вековые надписи, двое мужчин с женщинами спускались навстречу. Настала полная тишина.

Аллея свернула, он оказался прямо перед часовней. Приземистая ограда окружала ее. Высоко на массивной, наклонной внутрь стене, стороне странной пирамиды, полувыкрошился мозаичный цветной образ Христа.

И в то же мгновенье справа, из-за ребра ее, наперерез Бодрову вышли трое – в зеленой куртке, в хрустящей кожаной и с ними новый, третий.

Нестерпимо захотелось курить. Но не обомлел, не сделалось ватных ног. Лишь отметил, что их трое и что вокруг, насколько видно по аллее и среди изваяний, нет никого.

1961