Текст книги "Приключения алхимика Филоэгуса, волшебника Астеродама и дочери его Иреи"

Автор книги: В. Самойлович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Погоди, отец, – сказала Ирея, – позволь мне отломить от посоха одну только веточку. Может быть, она пригодится на какое-нибудь хорошее дело.

Ирея отломила цветущую веточку боярышника и заткнула себе за пояс. Затем остальные обломки жезла полетели прочь и повисли на мимо бегущем облачке, приняв какой-то фантастический вид. В ту же минуту волшебный дворец исчез. Астеродам и Ирея увидели себя на дороге, окаймленной деревьями. На волшебнике оказалась крестьянская одежда. Он опирался на суковатую палку и нёс на плече суму.

– Ну, вот и радуйся теперь, – ворчал он, косясь на дочь. – Вот мы и стали нищими.

– О нет, мы не нищие, – весело возразила Ирея. – Ты мой милый, дорогой отец. Я верю теперь, что ты любишь меня больше всего на свете, ты доказал это делом, и я сама люблю тебя всеми силами души. А кто богат любовью, правдою и желанием трудиться, тот не нищий!

– Всё это одна философия! Всё это неприменимо к жизни таких грубых существ, как люди, – возразил Астеродам и, взглянув на веточку, заткнутую за поясом Ирен, тяжело вздохнул.

– Каким свойством обладает боярышник? – спросила девушка.

– Он возвращает молодость старикам и старухам.

В эту минуту где-то вдали на дороге послышалось пение соловья. Это пел тот, освободившийся от золотой клетки, которая исчезла вместе с волшебным дворцом; пел он так нежно, так радостно, такие благодарные нотки звучали в его голосе, что у Астеродама стало легко и тепло на сердце, как никогда не бывало, когда он был волшебником.

– Надо признать, что и состояние простого смертного имеет свои приятности. – проговорил он и, подняв голову, бодро зашагал по дороге.

А соловей всё залетал вперёд, садился на дерево в выжидании, пока подойдут путники, и пел, не умолкая, свою чудесную песнь, которой внимала вся природа.

Когда солнце стало садиться за лес, Астеродам и дочь его пришли в большую деревню, лежащую в долине, и нанялись к богатому крестьянину.

Ирея трудилась так усердно и толково, что вскоре прослыла лучшею работницей во всей деревне. К тому же она была очень добра, и все полюбили ее. Астеродам был искусен в садоводстве, лечении животных, в изготовлении сыра, и деревенские жители очень ценили его.

Через пять лет отец и дочь скопили изрядную сумму, на которую построили домик. Их хозяйство скоро приняло цветущий вид. Когда по окончании дневных забот они садились отдыхать, к ним обыкновенно прилетал соловой и пел свою песню.

Иногда прилетал этот соловей и к башне, в которой жил Филоэгус. садился под окном на куст шиповника и своими трелями пытался привлечь внимание нашего ученого. И один раз ему действительно удалось оторвать Филоэгуса от очага, впрочем, надо сказать и то, что в течение этих пятнадцати лет Филоэгус изрядно разочаровался в своих мечтах. Он совершенно поседел, иссох, как пергамент, но не приблизился ни на шаг к разрешению великой задачи. В душу его вкралось сомнение.

Пение соловья прозвучало ему как голос из какого-то другого мира, в котором он жил когда-то, и пробудило в нем давно забытые воспоминания. Он стал рассеяннее относиться к своим занятиям и все чаще выходил из башни подышать свежим воздухом. Куда бы он ни пошел, соловей уже сидел на дереве и пел. Как-то Филоэгусу показались в его трелях какие-то слова. Он стал прислушиваться и понял их. Вот что пел соловей: «Кто не хочет принимать участия в заботах и скорбях других, кто отворачивается от красы Божьего мира – для того нет ни человеческих радостей, ни веселого смеха».

«Это правда!» – подумал Филоэгус и впал в глубокий сон. Тогда соловей спорхнул с дерева, осторожно клюнул спящего в грудь и влетел в нее. Филоэгус не проснулся, но с ним сделалось что-то странное: он начал размышлять и чувствовать во сне, как наяву.

«Я был безумец, – думал он. – Я прожил всю мою жизнь, отворачиваясь от всего, что есть лучшего в человеческой жизни. О, если б я мог помолодеть! Я прожил бы совсем иначе!»

И тоска об утраченном счастье охватила все его существо.

Солнце уходило за горизонт, когда из-за деревьев показалась Ирея с корзинкою лесных ягод в руках. Увидев старика, она остановилась.

– Какой он старый! И какое у него измождённое лицо. Каждая черта говорит о страдании.

Но вдруг ей пришла в голову мысль:

– А что, если возвратить ему молодость и силу? То-то бы он обрадовался! Она выдернула из-за пояса ветвь боярышника и повеяла ею над лицом спящего. Ветвь мгновенно увяла, но Филоэгус так же быстро помолодел. Он стал таким же, каким был до своего переселения в башню. Через несколько секунд он проснулся и с удивлением осмотрелся.

– Что за чудо, – проговорил он. – Я стал необыкновенно бодр и свеж, как будто помолодел на десятки лет. Ба! Да и в груди что-то бьется. Это, верно, сердце. Откуда оно взялось у меня? Но как же славно я выспался!

Вдруг он заметил Ирею.

– Милая девушка, ты, верно, здешняя. – обратился он к ней. – Помоги мне выбраться из этого леса, я заблудился.

Ирея повела его на тропинку. Они пришли в деревню, где Филоэгус остался ночевать.

Скоро в уединенной долине праздновали веселую свадьбу. Филоэгус женился на Ирее. Он бросил свои занятия алхимией и снова занялся медициной. Он лечил не ради славы или богатства, но из чистой, бескорыстной любви к ближнему и, следовательно, очень успешно. Слава об искусном враче, помимо его желания, распространилась далеко по окрестным городам. Но Филоэгус и Ирея остались жить в деревне вместе с Астеродамом. Все жители любили и уважали их, так как и они сами всех любили.

По вечерам прохожий всегда мог видеть старика Астеродама, отдыхавшего после дневных трудов на пороге веселого домика, приютившегося в зелени фруктового сада. Около него всегда играли и резвились внучата, и старик, глядя на них, часто говаривал дочери и зятю:

– Надо сознаться, что, пожалуй, лучше быть простым смертным, нежели волшебником. Волшебный мир дает только удовольствия. Когда знаешь, что стоит лишь махнуть жезлом, чтобы явилось все, что пожелаешь, то невольно увлекаешься и забываешь об остальном. А между тем под конец все это надоедает и остается одна скука.